Стамбул — интеллектуальный и экономический центр 16 глава

Религиозная жизнь турка не ограничивается чтени­ем молитв и участием в больших мусульманских цере­мониях. Религиозным духом проникнута вся его по­вседневная деятельность и, по сути, вся его жизнь. Он не сможет прожить и дня, не повторяя молитв в назна­ченные сроки. Он не примется ни за какую работу, не сотворив перед тем молитву — чаще всего простую формулу басмала. Случайная встреча на улице с дру­гом, приветствие хозяином дома гостя не обходятся без упоминания Аллаха. Но, самое главное, религией отмечены важнейшие события в лоне семьи: выше речь уже шла о браке и о рождении ребенка. Практика обре­зания, хотя и не предписывается Кораном, тем не менее превратилась в религиозный обряд: только ре­бенок, прошедший его, становится настоящим мусуль­манином. Эта практика, семитская по происхождению, была воспринята от арабов и турками. Довольно долго было принято подвергать обрезанию не только маль­чиков, но и девочек, но позднее операция над девочка­ми постепенно вышла из употребления. Операция над мальчиками производится либо на седьмой день от рождения, либо на сороковой, либо по исполнении седьмого или восьмого года жизни. От раннего срока, в семь дней, турки, чем дальше, тем больше отказывают­ся — отчасти и потому, что следует он еврейской тра­диции. Нужно, однако, отметить, что обрезание не со­провождается никакой религиозной церемонией, никакой особой молитвой. Это всего-навсего хирурги­ческая операция, которую производит пришедший в дом «цирюльник-обрезатель»³⁹, или сюннетджи, спе­циалист, делающий свое дело быстро и ловко отточен­ной бритвой. Рана молодого пациента затем прижига­ется самыми примитивными способами — часто древесной золой. После чего выдержавший с честью операцию принимает поздравления своей семьи и дру­зей дома, соответствующие торжественному событию подарки, причем его стараются рассмешить, чтобы за­ставить забыть о своей боли. С этого момента (если ему семь-восемь лет) он покидает гарем, чтобы перейти в мужскую половину дома; и это обстоятельство напол­няет его сердце чувством гордости⁴⁰. В любой семье об­резание — повод к празднеству, но обрезание сына сул­тана — это повод к грандиозному государственному празднеству, которое развертывается на Ипподроме, между тем как молодой принц получает подарки от столичных корпораций. Размах увеселений по случаю обрезания сына султана Мурада III Мехмета (будущего Мехмета III) в июне 1582 года или принцев Мустафы и Ахмета, сыновей Мехмета IV, 6 июня 1674 года вообще превосходил всякое воображение, и эти празднества остались в памяти жителей Стамбула надолго.

Похороны представляют собой религиозную цере­монию, выраженную, пожалуй, наиболее ярко и с наи­большей силой. Обычай требует, чтобы голову умираю­щего повернули в сторону Мекки и над ним и ему в ухо читали гиахаду, символ мусульманской веры, «сви­детельство». После смерти тело покойного обмывают;

ватными тампонами затыкают уши, ноздри, рот и обла­чают в саван из единого куска ткани, без швов. Похоро­ны совершаются не позднее следующего дня после кон­чины: труп возлагается на особые носилки, покрытые тканью с надписями из стихов Корана, и мужчины на ру­ках несут его до ближайшей мечети. В нее его не заносят, но оставляют тело либо перед ней, либо во дворе на осо­бом камне, мусадла ташы\ там имам или родственник усопшего читает над ним молитвы за упокой, некоторые стихи из Корана, иногда произносит прощальную речь⁴¹. После чего опять-таки на руках мужчин (многие мужчины по очереди сменяют один другого, так как та­кая помощь — дело благочестия) останки доставляются к месту погребения — либо на одно из больших клад­бищ Стамбула, расположенных вдоль городской стены, либо на большое кладбище в Усюодаре (если покойный еще при жизни выбрал это место), либо на маленькое кладбище в квартале (таких кладбищ много в старом Стамбуле), либо, наконец, в Эюб, где по соседству с гроб­ницей знаменитого святого хоронят отличившихся благочестием мусульман. Могила делается по возмож­ности просторной, и мертвый укладывает ся в нее с пра­вой стороны, головой по направлению к Мекке. Сверху могильного холма ставят в вертикальном положении плитку и два камня — один в ногах, другой над головой — с надписью, состоящей из коранического стиха, име­ни и титула покойного. Если усопший при жизни зани­мал важный пост, то камень, установленный в голове, от­мечается каменным тюрбаном, знаком его должности. Некоторые высокие персоны, особенно султаны, обре­тают вечный покой в тюрбе — шестигранной или вось­мигранной гробнице, увенчанной куполом и украшен­ной внутри либо изразцами (как, например, тюрбе Сулеймана Великолепного), либо растительным орна­ментом.

Турок, как и всякий мусульманин, не испытывает чрезмерного горя перед лицом смерти; напротив, он радуется тому, что усопший достиг рая, «садов Аллаха». Что не мешает ему молиться на могиле о ниспослании покойнику райского блаженства. Впрочем, этим заня­ты в основном женщины, которые по пятницам часто посещают кладбище. Кладбище помимо основной сво­ей функции представляет собой приятное место для прогулок: оно обычно засажено высокими красивыми деревьями — особенно кипарисами, как в Ускюдаре.

Воспитание

С рождения и примерно до семи лет ребенок живет в гареме под попечением либо матери (если семья бед­на), либо кормилицы; несколько повзрослев, он пере­ходит под надзор «гувернантки» (если семья занимает достаточно высокое социальное и имущественное по­ложение). Так или иначе, основная ответственность за его первоначальное воспитание лежит на матери: именно она следит за тем, чтобы ее ребенок, мальчик или девочка, был почтительным по отношению к сво­им родителям и усвоил элементы вежливости, столь высоко ценимой турками в общественных связях. С пя­ти лет он обучается некоторым молитвам и тому, как совершать ритуальные омовения. Мать или бабушка рассказывают ему традиционные турецкие сказки, ис­тории, легенды, иногда басни. Он обычно сопровож­дает женщин, когда те отправляются в хамам или на кладбище; и прогулки эти — для него развлечение, вы­лазки во внешний мир из тесного мирка гарема и не столь уж просторного семейного сада. Но больше все­го ребенок любит праздники, когда он, одетый во все новое, получает подарки и принимает участие в общем веселье.

Мальчик в гораздо большей степени привлекает к себе внимание и заботы, нежели девочка: ведь это именно на него возлагаются надежды и с ним связыва­ются чаяния семьи. Вот почему он делает все, чего только ни пожелает, и все проказы сходят ему с рук Его не наказывают — самое большее, пожурят, причем не слишком сурово. Если он по какой-либо причине плачет — это большое событие, и все бросаются его утешать, произнося известные только женщинам за­клинания. Таким образом, мальчик превращается в из­балованное капризное дитя, которое смотрит на весь гарем как на свою прислугу. Это, очевидно, не лучшая система воспитания: в любом случае она взращивает в маленькой головке мысль о том, что женщины созданы лишь для того, чтобы со всей возможной преданнос­тью и полной готовностью выполнять желания мужчи­ны. Из этого общего жизненного правила он делает все же одно исключение — для своей матери, которая на­учила его чтить себя; и это чувство почтения он сохра­нит, пока она жива.

Что касается девочек, то заботятся о них меньше и их вовсе не балуют. Впрочем, до периода полового со­зревания они не знают и обычных для женщин запре­тов. До поры до времени они не носят вуали. В наиме­нее обеспеченных семьях именно на них ложится обязанность делать мелкие каждодневные покупки, а для этого они, естественно, выбегают на улицу. Но с мо­мента, когда в девочке начинают видеть девушку (а это случается иногда даже в десятилетнем возрасте), с прежней относительной свободой ей приходится про­ститься, и она отныне входит, без каких бы то ни было изъятий, в общую жизнь женщин дома.

Общепринято обучать девочек молитвам и основ­ным принципам мусульманской веры, но на этом чаще всего и останавливается их умственное и духовное раз­витие. Только в богатых семьях воспитание девочек (а позднее и девушек) продолжается уроками музыки, пе­ния, декламации избранных стихов и поэм. В семьях же среднего достатка и ниже их учат исключительно тому, как решать разнообразные задачи по ведению домаш­него хозяйства, и вырабатывают у них соответствующие навыки. О том, чтобы девушка обучалась в школе или иных учебных заведениях, в описываемую эпоху не мог­ло быть и речи. Если историки и летописцы той поры и отмечают появление нескольких образованных жен­щин, то эти редчайшие исключения лишь подтвержда­ют общее правило. Женщины эти либо вышли из знат­ных семей, почерпнув образованность из «частных уроков», либо речь идет о невольницах европейского происхождения, которые в новой для них среде прояви­ли знания, накопленные в годы юности на Западе.

От матери и бабушки ребенок познает все местные суеверия, узнает, где практически проходит рубеж между тем, что допустимо, и тем, что запретно; заучи­вает формулы, которые следует произносить при та­ких-то и таких-то конкретных обстоятельствах. Так он обучается, с одной стороны, традициям, которые по­лагается уважать и соблюдать, а с другой — «умению жить», которое как раз и включает в себя следование неписаным, но действующим обычаям и правилам, знание которых каждому турку и в особенности сто­личному жителю совершенно необходимо для того, чтобы не выглядеть в своем родном городе «варваром», то есть иностранцем. Существует, без всякого сомне­ния, «социальное воспитание»: обычно оно лишь с тру­дом различимо, но тем не менее вполне реально. Такое воспитание позволяет, пусть иногда в устаревших и уп­рощенных формах, усвоить самую сущность турецкой цивилизации — цивилизации, которая несет с собой как воспоминания о далеких предках, пришедших из глубин Средней Азии, так и наследие исламской куль­туры.

Выходя из-под опеки матери и расставаясь с жен­ским окружением гарема, турецкий мальчик оказыва­ется на перепутье. Впрочем, выбора дальнейшего жиз­ненного пути, по сути, не существует, или, точнее, выбор этот заранее предопределен фактом принад­лежности к определенной семье. Если отец мальчика занимает скромное общественное положение рабоче­го, подмастерья или мелкого торговца, то и перед маль­чиком открывается лишь перспектива повторения то­го же жизненного пути (если, конечно, его вдруг не свернет в сторону какое-либо непредвиденное собы­тие). Зато если его отец занимает видную должность на государственной службе или принадлежит к достаточ­но высокому слою столичного общества, то и мальчи­ку предстоит более или менее длительное и углублен­ное обучение, которое даст ему доступ на первую ступень либо юридической, либо административной карьеры.

Если он не пользуется услугами частного воспитате­ля, то в возрасте от пяти до семи лет становится учени­ком «начальной» школы (мектеб-и сыбъян — «школы для отроков») в своем квартале — школы, которая чаще всего располагается по соседству с мечетью и которая своим существованием обязана щедрости какого-ни­будь благочестивого дарителя. Обычно школы эти строятся из камня и состоят из одного только учебно­го помещения, в народе их так и называют — ташмек- теб, «каменная школа»⁴², может быть, для того чтобы отличить их от классов, которые действовали в здании той же мечети, когда еще не было таш мектеба. Обста­новка в ней предельно проста: ковер (иногда скамья) для учителя, который сидит на нем, скрестив ноги и поджав под себя пятки; в такой же позе сидят и его уче­ники — кто на циновке, кто на коврике, а кто и прямо на земле. Учитель (му'аллым) — обычно человек уже в годах, он знает Коран и умеет писать — чем его знания и ограничиваются; но от него для обучения мальчиков ничего больше и не требуется. Школьный реквизит сводится к минимуму Для самых маленьких или самых посредственных учеников это деревянная дощечка, обмазанная глиной или разжиженным мелом, и заост­ренная палочка для письма. Те, кто успел проявить при­лежание и способности, вознаграждаются листом бу­маги и тростниковым каламом, при помощи которого пишут чернилами. Метод обучения предполагает мо­билизацию памяти в большей степени, нежели интел­лекта: учитель велит своим ученикам заучивать наи­зусть стихи Корана, смысл которых мальчики еще не понимают, так как священная книга мусульман написа­на по-арабски. Ученики повторяют эти стихи хором, скандируя их столько раз, «сколько необходимо для то­го, чтобы они остались в памяти и никогда не покида­ли ее»⁴³. На решение этой важнейшей задачи уходит львиная доля всего учебного времени. Кроме того, учи­тель сначала учит мальчиков писать арабскими буква­ми, а затем — переписать один из тех коранических стихов, что они заучили наизусть: на упражнение ухо­дит столько времени, сколько нужно, иногда (первона­чально) — несколько дней. Это вступительное изуче­ние Корана дополняется заучиванием молитв и тех жестов и поз, которые следует принимать при их чте­нии наизусть. К этому-то и сводится вся миссия учите- ля, который, к слову сказать, обычно вовсе не отличает­ся широкой эрудицией. Если его образованность все же выше среднего уровня, то он дает своим питомцам некоторые элементарные сведения из области грамма­тики, несколько доступных их пониманию литера­турных произведений, а также учит их считать и про­изводить четыре основных арифметических действия. Но, во всяком случае, он гораздо сильнее в пересказе старинных легенд, сказок, притчей, необыкновенных и славных историй из жизни предков ныне царствую­щего султана. От него не требуют большего, да и сам он на большее не способен. Часто м^аллим присваивает это довольно почетное звание по собственному почи­ну, опираясь на сумму более или менее случайных знаний, которую ему удалось накопить; однако в неко­торых школах учителя выбирают из нескольких пре­тендентов после ознакомления со степенью их компе­тенции в тех вопросах, которые они собираются освещать перед учениками. Впрочем, знание Корана и умение переписывать из него стихи по-арабски оказы­ваются вполне достаточным условием того, чтобы ро­дители с полным до^рием передали ему для обучения своих сыновей.

Несомненно, подростки, посещающие мектеб-и сы- бьян, усваивают в нем лишь элементы мусульманской религии. Что касается умения переписывать по-араб- ски коранические стихи, то оно само по себе отнюдь не равнозначно умению, пользуясь арабской графи­кой, писать по-турецки. Арабский алфавит не может передать особенностей турецкого произношения, так что при приложении его к турецкому языку возникают проблемы с чтением. К тому же заученные наизусть ко­ранические стихи не дают ничего или почти ничего при изучении турецкого языка — за исключением за­имствованной арабской лексики, — так как по своей грамматике и по своему синтаксису язык этот в корне отличен от арабского. Таким образом, подросток, бо­лее или менее долго посещавший мектеб-и сыбьян (со­ответственно желанию и материальным возможнос­тям своих родителей), выносит из него в качестве основного плода обучения в высокой степени изощренную и обширную память: она вмещает в себя боль­шое количество формул, которые для ее владельца ока­жутся, конечно, весьма полезными в его религиозной практике и в его общественной жизни, но которые са­ми по себе не служат стимулом для умственной дея­тельности и, следовательно, для дальнейшего развития умственных способностей.

Тем не менее учитель пользуется достаточно высо­ким авторитетом, особенно в бедных кварталах. К нему проявляют внимание, о нем заботятся, ему помимо по­дарков на праздничные дни преподносится и денеж­ное вознаграждение — в том, впрочем, случае, если он не получает материального содержания от благотво­рительного фонда. Он может также играть роль «обще­ственного писца» при составлении разного рода жа­лоб и прошений и в таком качестве оказывать важную помощь людям своего квартала. К тому же он облечен довольно широкой властью над учениками, которую и употребляет, наказывая нерадивых и шумных ударами тросточки по ладоням, а в случае серьезных проступ­ков — по подошвам ног. Занятия проводятся по утрам во все дни недели, за исключением пятницы. Впрочем, перерывы в их мерном течении все же происходят — по поводу праздников и религиозных, и государствен­ных, и корпоративных, а также по разным непредви­денным причинам.

Помимо таш мектеб иных школ не существует. Впрочем, основатели медресе строят, как правило, по соседству с ними и начальные школы, уровень препо­давания в которых обычно выше, нежели в «школе квартала». Это потому, что учителя для них подбирают­ся из бывших студентов тех же медресе, которые либо не смогли пройти весь университетский курс, либо не обзавелись связями, позволяющими рассчитывать на более завидное место работы. В этой скромной долж­ности они как-никак зарабатывают себе на хлеб на­сущный, несмотря на скудость жалованья, идущего с доходов благотворительного фонда. Теоретически эти начальные школы с хорошей репутацией открыты для всех детей, без какого-либо различия и дискримина­ции. В действительности же их преимущественно по­сещают дети преподавателей медресе да отпрыски «хо­роших семей». Впрочем, справедливости ради следует отметить и присутствие среди учеников нескольких сирот и детей из беднейших семей: таково требование благотворительного фонда. В целях благотворитель­ности же основываются начальные школы в пристрой­ках к некоторым дервишеским обителям, обучение в них ведется на уровне аналогичных школ при медресе.

Короче, в столице начальное образование могут по­лучить все дети без исключения. Однако социальные условия, насущные потребности повседневной жизни накладывают на это общее правило свои ограничения, которые позволяют такой возможностью воспользо­ваться лишь детям из «буржуазной» или «аристократи­ческой» среды. Если дети из беднейших классов обще­ства время от времени и поступают в начальную школу, то они там задерживаются ненадолго.

То же самое следует сказать и о религиозных мень­шинствах. И здесь базовое образование дается священ­никами и раввинами весьма ограниченному кругу детей, из которого в дальнейшем лишь незначительное меньшинство продолжит обучение на более высоком уровне, в семинариях или талмудических школах, в перспективе стать священниками или раввинами.

Молодые мусульмане, желающие углубить образова­ние, если проявляют в этом направлении заметные способности и располагают достаточными денежны­ми средствами, действительно получают такую воз­можность, поступив в медресе и слушая курсы, читае­мые квалифицированными преподавателями — мударрисами.

Медресе — не османское нововведение. Первые учебные учреждения такого рода появились в восточ­ном Иране еще в конце X века, но лишь великий визирь Низам аль-Мульк создал в Багдаде (1065) такое медресе (названное его именем «Низамийе»), которое послу­жило образцом для всех прочих в течение веков. Вслед за ним Сельджукиды Ирана, Ирака, Анатолии, а потом династии, правившие в Сирии и Египте, соревновались друг с другом в строительстве множества медресе. Не­которые из этих великолепных построек сохранились до наших дней — например, в Сивасе (Анатолия). Ос­маны продолжили традицию своих предшественни­ков. Ряд султанов из этой династии внесли видный вклад в ее развитие строительством медресе сначала в Бурсе, затем в Адрианополе и Стамбуле. Если ограни­читься только последним городом, то самые знамени­тые медресе в нем — это медресе Мехмета Завоевателя, Святой Софии (Айя Софья), Баязида II, Сулеймана Ве­ликолепного и Ахмета I⁴⁴.

Эти большие медресе хотя и соседствуют с больши­ми мечетями, хотя и подчинены им в административ­ном отношении, представляют собой все же не при­стройки, а отдельные здания средних размеров. Все они построены по одному и тому же плану: все сторо­ны прямоугольного двора обрамляются портиком; в портик выходят двери комнат — или, скорее, келий, — в которых живут студенты, а также дверь лекционного зала, который служит также залом для совместной молитвы. Келий редко бывает более двадцати, что ограничивает, конечно, число проживающих в них студентов (одна комната дает приют самое большее четырем-пяти). Возможности расширения существу­ющих медресе практически не существует, а потому султаны делали выбор в пользу их умножения. Так, Мехмет Завоеватель велел построить вокруг своей ме­чети восемь медресе, Сулейман Великолепный — семь. К тому же занятия могут посещать не только прожива­ющие в самом медресе, но и студенты, приходящие из городских кварталов. Однако студенты-пансионеры, в отличие от второй категории, полностью содержатся за счет благотворительного фонда и освобождены от всякой платы, в том числе и от платы за питание, отоп­ление и освещение.

Прочие медресе — как правило, гораздо более скромные, причем не только по размерам — располага­ются либо в пристройках к мечетям, либо в самих ме­четях. Так, к примеру, в мечети Соколлу Мехмет-паши три из четырех сторон внутреннего двора отведены для студенческих келий и для лекционного зала. Всего же в Стамбуле, по подсчетам Эвлийи Челеби, 65 медресе⁴⁵.

Существует определенная иерархия среди этих учебных заведений, которые мы вправе квалифициро­вать как «высшие». Самое престижное из всех (только его выпускники могут претендовать на сколь-либо видный пост в государственном аппарате) — это мед­ресе султана Баязида, в котором лекции читает (или, по меньшей мере, должен читать) сам шейх-уль-ислам⁴⁶. За ним следуют три медресе Айя Софьи, Мехмета Заво­евателя и Сулеймана Великолепного, дипломы кото­рых признаются равноценными. Что касается прочих, то за некоторыми исключениями они не претендуют на большее, чем дать своим выпускникам несколько более углубленное, сравнительно с обычным уровнем, понимание религиозной проблематики. Приобретен­ной в их стенах эрудиции достаточно для того, чтобы успешно выполнять обязанности имама и хатиба (проповедника), но не для того, чтобы стать одним из улемов — ученым в области исламского богословия ('ильм).

В административном подчинении у больших мед­ресе при больших мечетях обычно находится целая «гроздь» учреждений. Одну из таких «гроздей» упоми­нает Эвлийя Челеби: «К северу и к югу от мечети сул­тана Сулеймана расположено семь медресе, для опи­сания великолепия которых еще не найдено достойного пера. Кроме того, при них имеются: шко­ла по изучению Корана; школа по изучению сунны (религиозной традиции); медресе, в котором обуча­ют благородной медицинской науке; отапливаемое помещение для больных — табхане\ больница; бани; столовая; гостиница для путешественников; конюш­ня; начальная школа и много других полезных учреж­дений»⁴⁷. А вот что он пишет о медресе при мечети Мехмета Завоевателя: «Направо и налево от высокой внешней ограды мечети, к северу и к югу от нее рас­положены восемь медресе... которые были основаны ради обретения знаний в религиозных науках к чести тех, кто посвятил жизнь свою этой благородной зада­че. Около южных ворот этой большой ограды пост­роена для мусульманских детей школа по изучению Корана, а к юго-востоку от этих медресе возведена больница... К северу и к югу от них же находятся жилища студентов, насчитывающие в целом 300 ком­нат; в каждой комнате живут четыре или пять студен­тов религиозных наук, причем на каждую комнату приходится по слуге; что касается улемов, то в их рас­поряжение отдано особое здание, которое служит им для принятия пищи. Имеется при нем также и кухня с 70 плитами для готовки пищи. Дважды в день кухня эта готовит еду как для богатых, так и для неимущих и нищих. В окрестностях мечети есть также караван-са- рай для путешественников с конюшней, которая мо­жет вместить до трех тысяч верховых и вьючных жи­вотных»⁴⁸.

В этих медресе преподаются чтение и разъяснение Корана, включая и более пространные к нему комментарии, а также изучаются хадисы, предания о словах и действиях Мухаммеда, затрагивающие раз­личные религиозно-правовые стороны жизни му­сульманской общины. Изучение хадисов ведется в рамках принятой у турок доктрины ханефитов. Ха­дисы в своей совокупности образуют сунну («тради­цию», «пример») — пример жизни Мухаммеда как об­разец и руководство для всей мусульманской общины и каждого мусульманина. Знание Корана и сунны и есть 'ильм, то есть наука по преимуществу, из коей как из источника следуют богословие и изучение корани- ческого права — фикх. Изучение и преподавание этой науки ведутся главным образом на основе работ араб­ских авторов, часто переведенных на турецкий язык. Сами турки не любят самостоятельно углубляться в богословскую науку: будучи традиционалистами, они остерегаются вносить какое-либо новшество в об­ласть, где царит авторитет классиков. Большое место отводится изучению коранического права и его при­ложению в пределах Османской империи. Его препо­давание ставит перед собой задачу дать образование будущим кади (судьям), которые одновременно вы­ступают и в роли администраторов, ответственных как в провинциях, так и в Стамбуле за применение правительственных регламентов — регламентов, все­гда имеющих под собой религиозно-юридическую основу⁴⁹.

За пределами базового образования находятся лек­ции профессоров по логике (мантык) или искусству рассуждения, по математике, геометрии, астрономии, музыке, естественным наукам, медицине, «гуманитар­ные дисциплины» представлены грамматикой, лекси­кологией, риторикой и литературой. Обучение про­водится в форме чтения более или менее древних произведений, сопровождаемого комментариями му- дарриса, который переходит от них к ответам на во­просы студентов, а затем сам ставит перед ними во­просы, чтобы выяснить, правильно ли ими усвоено содержание пройденного материала. Студенты долж­ны при этом заучивать наизусть целые книжные стра­ницы и выписывать из сочинений великих авторов основные положения. Занятия завершаются экзаме­ном, и если выпускники выдерживают испытание с че­стью, то получают право в свою очередь преподавать в медресе (первоначально в должности младшего му- дарриса) или поступить на государственную службу В принципе, всякий кандидат на сколь-либо видную должность в любом правительственном ведомстве мо­жет быть лишь выпускником одного из больших сто­личных медресе или, по крайней мере, большого мед­ресе в Бурсе или Адрианополе⁵⁰. К тому же соискатель занимает вожделенный им пост на государственной службе далеко не сразу после окончания медресе. Нет, он должен успеть в том же или в другом медресе полу­чить многолетний преподавательский стаж в должно­сти мударриса. Если к этому стажу прибавить еще дол­гие студенческие годы, становится понятным, почему соискатели на посты в высшем эшелоне государствен­ного аппарата получают доступ к ним лишь в весьма солидном возрасте — от 40 до 45 лет. Далеко не всем хватает настойчивости и материальных средств на то, чтобы пройти этот длинный путь до счастливого за­вершения. Зато те, кто его проходит, составляют «ин­теллектуальную элиту» османского общества. С той, впрочем, оговоркой, что элита эта рекрутируется поч­ти полностью в замкнутом социальном круге, в среде мулл, улемов и кадиев больших городов, в среде, где господствует неписаное правило: высокая должность, занимаемая отцом, — сильнейший довод в пользу то­го, чтобы ее же со временем занял его сын. Так адми­нистративная каста воспроизводит себя из поколения в поколение⁵¹.

Помимо практической цели, состоящей в том, что­бы подготовить знающих свое дело кадиев и вообще компетентных государственных «чиновников», мед­ресе решают и более широкую задачу — задачу фор­мирования и воссоздания в Империи слоя образован­ных людей. Они его в самом деле формируют, но — в столь традиционалистском духе (причем отнюдь не в духе традиций собственно турецкой культуры), что такой способ формирования не может послужить импульсом к интеллектуальному или духовному воз­рождению. Многовековое торжество конформизма в системе и методике религиозного образования, от­сутствие гуманитарных дисциплин, практическое от­сутствие «прикладных» наук и, наконец, «язык медре­се», то есть принятый в преподавании и в общении между мударрисами и их студентами язык, настолько пронизанный арабизмами и иранизмами, что за эти­ми заимствованиями трудно различить тюркскую ос­нову, — все эти действующие в одном направлении факторы, складываясь, обусловливают, с одной сторо­ны, склероз этой культуры, а с другой — ее отрыв и все большее удаление от древних тюркских основ, от ду­ховного наследия предков, которое продолжает жить в народной среде. И наконец, эта элита, вполне неве­жественная, за самыми редкими исключениями, от­носительно достижений Запада и проникнутая в то же время гордым сознанием ценности ее науки и культуры, — эта элита противится малейшему ново­введению. Вследствие чего то образование, которое она предлагает молодому поколению, являет собой бледный отблеск идей, высказанных много веков на­зад. Подбор преподавательских кадров в узком замкнутом кругу «своих» способствует этой интеллек­туальной стагнации и находится в соответствии, осо­бенно в XVII веке, со стагнацией политической, художественной и духовной, которая характеризует эту эпоху османской истории.

Жизнь интеллектуальная и художественная

То, что принято называть «золотым веком Осман­ской империи» или «веком Сулеймана», совпадает не только с пиком политического величия и военных по­бед, который приходится на царствование Селима I (1512—1520) и Сулеймана Великолепного (1520— 1566), но также и со временем необычайного расцве­та литературы и в особенности искусств. Этот расцвет в значительной степени обусловлен личной полити­кой в области культуры султана, который щедрой ру­кой рассыпает награды среди литераторов, архитек­торов и артистов. Щедрость царственного мецената имеет своим источником казну Империи, которая в эту пору очень богата. Пополняется же она за счет до­бычи, захваченной в ходе османских завоеваний в Персии, Сирии, Ираке и Центральной Европе. Завое­вания сказочно обогащают, впрочем, не только султа­на, но и слой придворной знати, высших государст­венных сановников. Отсюда — распространение меценатства, причем образцом для подражания в этом отношении выступает сам монарх. Именно эта эпоха отмечена появлением нескольких очень крупных ли­тературных талантов (поэтов в первую очередь), пуб­ликацией капитальных трудов в области истории и географии. Именно тогда возводятся, особенно в Стамбуле, те «большие мечети», которые и поныне оп­ределяют облик столицы и поднимают ее престиж в глазах как Востока, так и Запада. Именно тогда творил великий зодчий Синан. Именно тогда и «малые искус­ства» достигают вершины своего совершенства — на­пример искусство керамики, производимой в мастер­ских Золотого Рога и Никеи.