ДАЛЬНИЙ ПРИЦЕЛ В ФИЛОСОФИИ

«Deutsch-Franzosische Jahrbucher» оказался, таким образом, мертворожденным ребенком. Так как издатели все равно никак не могли долго идти рука об руку, то было безразлично, когда и как они разойдутся, Лучше даже, что это произошло скоро. Это было полезно в том отношении, что Маркс сделал большой шаг вперед в «уяснении вопросов самому себе».

Имеется в виду книга Рейтера «Ut mine Festungstid» («Из времени моего заключения»). — Ред. Имеется в виду период, предшествовавший начавшейся в марте 1848 г. революции в Германии. — Ред.

92

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Он напечатал в журнале две статьи — введение к критике гегелевской философии права и раз­бор двух книг Бруно Бауэра по еврейскому вопросу. Статьи эти, затрагивавшие весьма различные области интересов, все же по своему идейному содержанию тесно связаны между собой. Свою критику гегелевской философии права Маркс резюмировал впоследствии в том смысле, что ключ к пониманию исторического развития лежит не в восхваляемом Гегелем государстве, а в общест­ве, которым Гегель пренебрегает, и об этом говорится даже более обстоятельно во второй статье, нежели в первой.

В иной перспективе эти две статьи относятся одна к другой, как средство и цель. Первая дает философский очерк пролетарской классовой борьбы, вторая — философский очерк социалистиче­ского общества. Но обе статьи не появились внезапно, а свидетельствуют о строгой логической последовательности в духовном развитии автора. Первая статья примыкает непосредственно к Фейербаху, который в сущности завершил критику религии, являющуюся предпосылкой всякой другой критики. Человек создает религию, а не религия человека. Но человек — так приступает Маркс к собственному рассуждению — не абстрактное, где-то вне мира ютящееся существо. Че­ловек — это мир человека, государство, общество, и они порождают религию как превратное ми­ровоззрение, ибо сами они — превратный мир. Борьба против религии, таким образом, есть кос­венно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия. И задача истории, с тех пор как исчезла правда потустороннего мира, — утвердить правду посюстороннего мира. Кри­тика неба превращается, таким образом, в критику земли, критика религии — в критику права, критика теологии — в критику политики.

В Германии эту историческую задачу может разрешить только философия. Отвергать немецкие порядки 1843 г. — значит находиться, по французскому летосчислению, едва ли даже в 1789 г. и уж никак не в фокусе современности. Если подвергнуть критике современную политически-социальную действительность, то критика окажется за пределами немецкой действительности, ибо иначе она рассматривала бы свой предмет на таком уровне, который ниже действительного уровня этого предмета. В качестве примера того, что задачей немецкой истории, как неумелого рекрута, было пока еще — проходить устаревшие исторические упражнения, Маркс указывает на одну из «главных проблем нового времени» — на отношение промышленности, вообще мира богатства, к политическому миру.

Этот вопрос интересует немцев лишь в форме покровительственных пошлин, запретительной системы, национальной экономии. В Германии еще только собираются положить начало тому, че­му во Франции и Англии собираются уже положить конец.

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

93

Старые гнилые порядки, против которых теоретически восстают эти страны и которые они еще только терпят, как терпят цепи, приветствуются в Германии как восходящая заря прекрасного бу­дущего. В то время как во Франции и Англии проблема гласит: политическая экономия, или гос­подство общества над богатством, в Германии она гласит: национальная экономия, или господство частной собственности над нацией. Там узел уже распутывается, а тут еще только затягивается.

Но если не в историческом, то в философском смысле слова немцы все же являются современ­никами нынешнего века. Критика немецкой философии права и государства, наиболее последова­тельно разработанной Гегелем, вводит в самый центр жгучих вопросов современности. Маркс ус­танавливает в своей статье определенное отношение как к двум направлениям, которые шли рядом в «Rheinische Zeitung», так и к Фейербаху. Последний швырнул философию в старый хлам. Но, говорит Маркс, для того чтобы исходить из действительных зародышей жизни, не следует забы­вать, что исторический зародыш жизни немецкого народа до сих пор произрастал только под его черепом. «Рыцарям хлопка и героям железа» он говорит: вы совершенно правы, упраздняя фило­софию, но вы не можете упразднить философию, не осуществив ее в действительности; напротив, старому своему другу Бауэру и его последователям он говорит: вы совершенно правы, что пре­вращаете философию в действительность, но нельзя превратить ее в действительность без того, чтобы ее не упразднить.

Критика философии права приходит к задачам, для разрешения которых имеется одно только средство — практика. Сможет ли Германия достигнуть практики, соответствующей высоте прин­ципа, т. е. революции, способной поднять Германию не только на равную высоту с передовыми народами, но и на человеческую высоту, которая явится ближайшим будущим этих народов? Ка­ким сальтомортале перескочить ей не только через свои собственные преграды, но и через те пре­грады, которые стоят перед современными народами, которые Германия в действительности должна воспринимать как освобождение от своих действительных преград и которые должны быть целью ее стремлений?

Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием; материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. А теория овладевает массами, когда становится радикальной. Однако ра­дикальная революция нуждается все же в пассивном элементе, в материальной основе: теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей.

94

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли. Но это, по-видимому, отсутствует в Германии, где различные сферы находятся не в драматических, а в эпических отношениях. Даже моральное чувство собственного достоинства немецкой буржуазии основано лишь на сознании того, что она — общий представи­тель филистерской посредственности всех других классов. И каждая сфера гражданского общест­ва в Германии переживает свое поражение прежде, чем успевает отпраздновать победу, проявляет свою бездушную сущность прежде, чем ей удастся проявить свою великодушную сущность, так что каждый класс, как только он начинает борьбу с классом, выше его стоящим, уже оказывается вовлеченным в борьбу с классом, стоящим ниже его.

Это, однако, не доказывает еще, что в Германии невозможна радикальная, общечеловеческая революция. Невозможна в ней лишь половинчатая, исключительно политическая революция, ос­тавляющая нетронутыми самые устои здания. Для такой революции в Германии нет необходимых предпосылок: с одной стороны, нет класса, который, исходя из своего особого положения, пред­принял бы эмансипацию общества и освободил бы все общество хотя бы и в предположении, что все общество находится в положении этого класса, т. е. обладает, например, деньгами и образова­нием или может по желанию приобрести их; с другой стороны, в Германии нет класса, в котором были бы сосредоточены все недостатки общества, нет особой социальной сферы, считающейся общепризнанным преступлением в отношении всего общества, так что освобождение от этой сфе­ры выступает в виде всеобщего самоосвобождения. Отрицательно-всеобщее значение французско­го дворянства и французского духовенства обусловило собой положительно-всеобщее значение граничащей с ними и противостоявшей им буржуазии.

Из невозможности половинчатой революции Маркс заключает о «положительной возможно­сти» революции радикальной. На вопрос, в чем эта возможность состоит, он отвечает: «В образо­вании класса, скованного радикальными цепями, такого класса гражданского общества, который не есть класс гражданского общества; такого сословия, которое являет собой разложение всех со­словий; такой сферы, которая имеет универсальный характер вследствие ее универсальных стра­даний и не притязает ни на какое особое право, ибо над ней тяготеет не особое бесправие, а бес­правие вообще, которая уже не может ссылаться на историческое право, а только лишь на челове­ческое право, которая находится не в одностороннем противоречии с последствиями, вытекающи­ми из немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с его предпосылками; такой сферы, наконец, которая не может себя эмансипировать, не эмансипируя себя от всех

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

95

других сфер общества и не эмансипируя, вместе с этим, все другие сферы общества, — одним словом, такой сферы, которая представляет собой полную утрату человека и, следовательно, мо­жет возродить себя лишь путем полного возрождения человека. Этот результат разложения обще­ства, как особое сословие, есть пролетариат»¹. Пролетариат зарождается в Германии в результате начинающего прокладывать себе путь промышленного развития, ибо не стихийно сложившаяся, а искусственно созданная бедность, не механически согнувшаяся под тяжестью общества людская масса, а масса, возникшая из стремительного процесса его разложения, главным образом из раз­ложения среднего сословия, — вот что образует пролетариат, хотя постепенно, как это само собой понятно, ряды пролетариата пополняются и стихийно возникающей беднотой и христианско-германским крепостным сословием.

Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и проле­тариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно уда­рит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца в человека. Эмансипация немца есть эмансипация человека. Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив философию в дей­ствительность. Когда созреют все внутренние условия, день немецкого воскресения из мертвых будет возвещен криком галльского петуха.

По форме и содержанию эта статья стоит в первом ряду сохранившихся юношеских произведе­ний Маркса. Беглый очерк основного ее содержания не может дать и отдаленного представления о переливающем через край обилии мыслей, которые Маркс умеет укладывать в эпиграммно сжа­тую форму. Немецкие профессора усматривали в этом уродство стиля и крайнее безвкусие, но та­ким суждением они доказали лишь свое собственное уродство и безвкусие. Правда, и Руге уже считал «эпиграммы» этой статьи слишком «искусственными» и упрекал Маркса в «бесформенно­сти и чрезвычайной изощренности стиля», но все же он открыл в статье «критический талант, ко­торый иногда переходит в чрезмерный задор диалектики». Это суждение не лишено основания: молодой Маркс подчас сам наслаждался звоном своего острого и тяжело разящего оружия. Задор — дар всякой гениальной молодости.

Статья раскрывает только дальний философский прицел на будущее. Никто более логично, чем Маркс в позднейшие годы, не доказал, что ни один народ не может перескочить каким-то сальто-мортале через необходимые ступени своего исторического

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 1, стр. 427—428. — Ред.

96

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

развития. Его твердая рука выводит в этой статье не неверные, а лишь проясняющиеся очертания будущего. В частностях события складывались по-иному, но в общем все происходило так, как он предсказал. Об этом свидетельствует история немецкой буржуазии и история немецкого пролета­риата.

К ЕВРЕЙСКОМУ ВОПРОСУ

Не такой захватывающей по форме, но, пожалуй, еще более значительной по силе критического анализа была вторая статья Маркса в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher». В этой статье Маркс ис­следует различие между человеческой и политической эмансипацией по поводу двух работ Бруно Бауэра по еврейскому вопросу.

Этот вопрос не опустился еще тогда до низин юдофобских и юдофильских толков нашего вре­мени. Целый слой населения, приобретавший все большую силу как влиятельный представитель торгового и ростовщического капитала, лишен был из-за своей религии всех гражданских прав или же пользовался только благодаря своему ростовщичеству особыми привилегиями. Знамени­тый представитель «просвещенного абсолютизма», философ из Сан-Суси, подал в этом смысле назидательный пример: он предоставил евреям-ростовщикам, которые помогали ему в подделке денег и в других сомнительных финансовых операциях, «свободу банкиров-христиан». В то же время философа Моисея Мендельсона он только терпел в своих владениях, и то не потому, что Мендельсон был философ и стремился ввести свою «нацию» в духовную жизнь Германии, а пото­му, что тот служил бухгалтером у привилегированного еврея — ростовщика. Лишившись этого места, Мендельсон оказался бы вне покровительства закона.

Но и буржуазные просветители, за немногими исключениями, не слишком возмущались пре­следованием целого слоя населения за его религиозные убеждения. Иудейская вера внушала им отвращение как образец религиозной нетерпимости, научившей и христиан «травить людей». Са­ми же евреи не обнаруживали ни малейшего интереса к буржуазному Просвещению. Они восхи­щались просветительской критикой христианского вероучения, которое сами издревле проклина­ли, но обвиняли в измене идеям человечества всякого, кто подходил с такой же критикой к иудей­ской религии. Они требовали политической эмансипации еврейства, но не в смысле равноправия, не с намерением отказаться от своего обособленного положения, а скорее с намерением укрепить это положение, и были всегда готовы поступиться либеральными принципами, если таковые про­тиворечили каким-нибудь особым еврейским интересам.

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

97

Критика религии, начатая младогегельянцами, естественным образом распространялась и на иудейство, к которому они относились, как к подготовительной ступени христианства. Фейербах видел в иудействе религию эгоизма. «Свои особенности евреи сохранили и до настоящего време­ни. Их принцип, их бог есть самый практический принцип в мире — эгоизм и притом эгоизм в форме религии... Эгоизм объединяет, сосредоточивает человека на самом себе... ко ограничивает его теоретически, так как делает его равнодушным ко всему, что не касается непосредственно его личного блага»¹. В том же духе рассуждает Бруно Бауэр, когда говорит, что евреи вгнездились в щели и расселины буржуазного общества для эксплуатации его шатких элементов, подобно богам Эпикура, которые жили в промежуточных пространствах мира, где они были избавлены от какой-либо определенной работы. Еврейская религия, по словам Бруно Бауэра, — это удовлетворяющие чувственные потребности лукавство и хитрость животных. Евреи искони веков противились исто­рическому прогрессу и в своей ненависти ко всем народам создали своему народу самую беспер­спективную, чреватую превратностями судьбы жизнь.

Но если Фейербах в своем толковании иудейской религии исходил из сущности евреев, то Бру­но Бауэр рассматривал этот вопрос все же еще сквозь теологические очки, хотя, с другой стороны, Маркс и хвалил основательность, смелость и углубленность его исследований по еврейскому во­просу. Как и христиане, евреи обретут свободу лишь тогда, когда преодолеют свою религию. Хри­стианское государство не может по своей религиозной сущности эмансипировать евреев, но и ре­лигиозная сущность евреев препятствует их эмансипации. Христиане и евреи должны перестать быть христианами и евреями, если хотят быть свободными. Но так как иудейство как религия от­стало от опередившего его в религиозном отношении христианства, то путь еврея к освобождению более труден и длинен, нежели путь христианина. По мнению Бауэра, евреи должны сначала про­делать опыт христианства и пройти через гегелевскую философию, и тогда только им откроется путь к свободе.

Маркс возражает на это, что недостаточно исследовать, кому надлежит освобождать и кому быть освобожденным. Критика должна задаться вопросом, о какой эмансипации идет речь — о политической или о человеческой. Евреи и христиане обрели в некоторых государствах полную политическую эмансипацию, что не значит, однако, что они эмансипированы в человеческом смысле. Отсюда следует, что между политической и человеческой эмансипацией есть разница.

См. Л. Фейербах, Избранные философские произведения, 1955, т. II, стр. 146. — Ред.

98

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сущность политической эмансипации представлена полным развитием современного государ­ства, и это государство есть вместе с тем и совершенное христианское государство, ибо христиан-ско-германское государство, государство привилегий, еще несовершенно: оно есть еще теологиче­ское, не выявившееся в своей политической чистоте государство. Политическое же государство в своем высшем развитии не требует ни от еврея упразднения иудейства, ни от человека вообще уп­разднения религии. Оно эмансипировало евреев и по существу своему должно их эмансипировать. Тем не менее и там, где конституция определенно устанавливает независимость политических прав от религиозных убеждений, — и там человека, не имеющего религиозных убеждений, не считают порядочным человеком. Таким образом, религия не противоречит завершенности госу­дарства. Политическая эмансипация еврея, христианина, вообще человека религиозных убежде­ний, является эмансипацией государства от иудейства, от христианства — вообще от религии. Го­сударство может освободиться от определенного ограничения, в то время как человек еще не бу­дет от него свободен, и в этом — предел политической эмансипации.

Маркс развивает эту мысль еще дальше. Государство как государство отрицает частную собст­венность. Отмена ценза для активного и пассивного избирательного права, имевшая место во мно­гих североамериканских штатах, означает политически провозглашение отмены частной собст­венности. Государство как таковое преодолевает различие рождения, сословий, образования и за­нятий, заявляя, что все это — не политические различия, и провозглашая каждого гражданина, не­взирая на эти различия, равноправным участником народной власти. И тем не менее государство дает частной собственности, образованию и роду занятий возможность существовать по-своему, т. е. существовать как частная собственность, как образование, как занятие, и проявлять свои осо­бенности. Государство не только не преодолевает эти фактические различия, но само живет лишь при условии их существования. Око ощущает себя политическим государством и проявляет свою всеобщность только в противоположность к этим своим составным частям. Совершенное полити­ческое государство представляет по своему существу родовую жизнь человечества в противопо­ложность его материальной жизни. Все предпосылки этой эгоистической жизни продолжают су­ществовать вне сферы государственной жизни в гражданском обществе, но как свойства граждан­ского общества. Отношение политического государства к его предпосылкам, будь они материаль­ного свойства, как частная собственность, или духовного, как религия, заключается в столкнове­нии общих и частных интересов. Столкновение человека, как исповедующего особую религию, с его нахождением в

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

состоянии гражданина государства, столкновение с другими людьми, как членами общества, сво­дится к расколу между политическим государством и гражданским обществом.

Гражданское общество — основа современного государства, как античное рабство было осно­вой античного государства. Современное государство подтвердило свое происхождение тем, что провозгласило общечеловеческие права, пользование которыми, так же как пользование полити­ческими правами, должно быть предоставлено евреям. Общечеловеческие права признают эгои­стическую гражданскую личность и безудержное движение духовных и материальных элементов, составляющих содержание ее жизненного положения, содержание современной гражданской жиз­ни. Эти общечеловеческие права не освобождают человека от религии, а дают ему свободу рели­гии; они не освобождают его от собственности, а дают ему свободу собственности; они не осво­бождают его от грязи наживы, а предоставляют ему свободу наживы. Политическая революция создала гражданское общество, разрушив пестроту феодализма, все сословия, корпорации, цехи, в которых сказывалась оторванность народа от его политической общности. Она создала политиче­ское государство как всеобщее дело, как действительное государство.

Маркс следующим образом формулирует свою мысль: «Политическая эмансипация есть сведе­ние человека, с одной стороны, к члену гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой — к гражданину государства, к юридическому лицу.

Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства и, в качестве индивидуального человека, в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует свои «собственные силы» как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, — лишь тогда свершится человеческая эмансипация»^1.

Оставалось еще рассмотреть утверждение, что христианин восприимчивее к эмансипации, не­жели еврей. Это утверждение Бауэр пытался объяснить из сущности иудейской религии. Маркс же примыкает к Фейербаху, который объяснял иудейскую религию свойствами евреев, а не выводил свойства евреев из иудейской религии. Но он идет дальше Фейербаха, поскольку выясняет тот особый общественный элемент, который отражается в иудейской религии. Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея?

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 1, стр. 406. — Ред.

100

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. «Но в таком случае эмансипация от торгашества и денег — следовательно, от практического, реального еврейства — была бы самоэмансипацией на­шего времени.

Организация общества, которая упразднила бы предпосылки торгашества, а следовательно и возможность торгашества, — такая организация общества сделала бы еврея невозможным. Его ре­лигиозное сознание рассеялось бы в действительном, животворном воздухе общества, как унылый туман. С другой стороны, когда еврей признает эту свою практическую сущность ничтожной, трудится над ее упразднением, — тогда он высвобождается из рамок прежнего своего развития, трудится прямо для дела человеческой эмансипации и борется против крайнего практического вы­ражения человеческого самоотчуждения»¹. Маркс видит в еврействе общий современный антисо­циальный элемент. Историческое развитие, в котором евреи приняли ревностное участие в этом дурном направлении, возвело еврейство на его теперешнюю высоту, где оно неизбежно должно распасться.

Своей статьей Маркс достиг двоякого результата: он показал основу взаимоотношений между обществом и государством. Государство не есть, как думал Гегель, действительность нравствен­ной идеи, абсолютно разумное и абсолютная самоцель. Оно должно, напротив, довольствоваться несравненно более скромной задачей — оградить анархию буржуазного общества, поставившего государство своим стражем. В этом обществе господствует всеобщая борьба человека против че­ловека, личности против личности, война между собой всех отдельных личностей, еще более от­деленных друг от друга своей индивидуальностью. В нем господствует общее безудержное дви­жение стихийных жизненных сил, освобожденных от феодальных тисков, господствует фактиче­ское рабство, лишь кажущееся свободой и независимостью личности, принимающей безудержное движение своих отчужденных элементов, таких, как собственность, промышленность, религия, за свою собственную свободу, в то время как это скорее полное рабство и бесчеловечность.

Затем Маркс выяснил, что религиозные злободневные вопросы дня имеют лишь общественное значение. Развитие еврейства он усматривает не в его религиозном учении, а в промышленной и торговой практике и видит в иудейской религии фантастическое ее отражение. Еврейство в прак­тике есть не что иное, как завершенный христианский мир. Так как буржуазное общество всецело проникнуто коммерческой еврейской сущностью, то евреи — неотъемлемая часть этого общества и могут претендовать на политическое равноправие, так же как на общечеловеческие

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 1, стр. 408. — Ред.

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

7 0 7

права. Но человеческая эмансипация — это совершенно новая организация общественных сил, та­кая, при которой человек становится господином своих источников жизни. Тут в еще не отчетли­вых очертаниях вырисовывается картина социалистического общества.

В «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» Маркс все еще вспахивал философское поле; но в бороздах, которые он проводил плугом критики, зрели зародыши материалистического понимания истории, и они быстро заколосились в лучах французской культуры.

ФРАНЦУЗСКАЯ КУЛЬТУРА

Весьма вероятно, судя по обычным приемам работы Маркса, что обе свои статьи — о филосо­фии права Гегеля и об еврейском вопросе — он набросал, по крайней мере в общих чертах, еще будучи в Германии, в первые месяцы своего счастливого брака. Если статьи эти касались великой французской революции, то тем настоятельнее стала для Маркса необходимость погрузиться в ис­торию этой революции, как только пребывание в Париже дало ему возможность исследовать ис­точники по истории революции, так же как источники по ее предистории, т. е. французскому ма­териализму, и источники, относящиеся к ее последующей истории — французскому социализму.

Париж того времени был вправе гордиться тем, что идет во главе буржуазной культуры. В июльской революции 1830 г. французская буржуазия после ряда иллюзий и катастроф всемирно-исторического значения упрочила, наконец, то, что качала в великую революцию 1789 г. Ее талан­ты предавались покою. Но в то время, когда еще далеко не было сломлено противодействие ста­рых сил, уже выступили новые силы, и волны идейной борьбы непрерывно бушевали сильнее чем где-либо в Европе, не говоря уж о могильной тишине Германии.

Маркс ринулся с открытой грудью в эти закаляющие его волны. В мае 1844 г. Руге писал Фей­ербаху — без намерения сказать этим нечто похвальное, что делает его свидетельство тем более достоверным, — что Маркс очень много читает и работает с огромным напряжением, но ничего не заканчивает, все обрывает и потом снова и снова погружается в безбрежное море книг. Он пишет далее, что Маркс раздражителен и вспыльчив, в особенности после того как дорабатывается до болезни и по три-четыре ночи не ложится спать. Он снова отложил критику философии Гегеля и хочет воспользоваться пребыванием в Париже, чтобы написать историю Конвента. Руге говорит одобрительно об этом плане и сообщает, что Маркс собрал для своей истории

102

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

много материала и наметил весьма плодотворные исходные пункты.

Маркс не написал истории Конвента, но это не опровергает показаний Руге, а, напротив, прида­ет им еще большую достоверность. Чем глубже Маркс вникал в историческую сущность револю­ции 1789 г., тем легче ему было отказаться от критики гегелевской философии как средства «уяс­нения вопросов самому себе» относительно современных стремлений и борьбы. Тем более он не мог ограничиться изучением истории Конвента, который, хотя и представляет собой наивысшее проявление политической энергии, политической силы и политического разума, оказался, однако, бессильным по отношению к общественной анархии.

Кроме скудных упоминаний Руге не сохранилось, к сожалению, никаких данных о ходе занятий Маркса весной и летом 1844 г. В общем, однако, легко себе представить, как эти занятия склады­вались. Изучение французской революции натолкнуло Маркса на ту историческую литературу «третьего сословия», которая возникла в эпоху реставрации Бурбонов. Она представлена была очень крупными талантами. Их целью было проследить историческое существование своего клас­са, начиная с XI века, чтобы изобразить историю Франции, начиная со средних веков, как непре­рывный ряд классовых столкновений. Этим историкам — он называет из них главным образом Гизо и Тьерри — Маркс обязан был своим знанием исторической сущности классов и классовой борьбы. С экономической анатомией этой борьбы он познакомился по сочинениям буржуазных экономистов, из которых он в первую очередь указывает на Рикардо. Маркс сам всегда отрицал, что именно он открыл теорию классовой борьбы. Он претендовал только на доказательство того, что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития про­изводства, что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов. Этот ход мыслей развивался у Маркса во время его парижского изгнания.

Самым блестящим и отточенным оружием, которым «третье сословие» боролось в XVIII веке против господствующих классов, была материалистическая философия. И ее Маркс усердно изу­чал во время своего парижского изгнания: не столько в том из ее двух течений, которое исходило от Декарта и уходило в естествознание, сколько в другом, примыкавшем к Локку и вливавшемся в общественные науки. И Гельвеций и Гольбах, которые были звездами, светившими молодому Марксу в его парижских работах, перенесли учение о материализме в область общественной жиз­ни и положили в основу своей системы естественное равенство умственных способностей всех людей, единство между

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

103

успехами разума и успехами промышленности, природную склонность человека к добру и всемо­гущество воспитания. Маркс окрестил их учение «реальным гуманизмом». Это же название он дал и философии Фейербаха, с той разницей, что материализм Гельвеция и Гольбаха сделался «соци­альным базисом коммунизма».

Для изучения коммунизма и социализма — о своем намерении изучать их Маркс возвестил еще в «Rheinische Zeitung» — в Париже представлялись самые широкие возможности. Его взорам предстала там картина почти ошеломляющего обилия мыслей и людей. Духовная атмосфера была насыщена социалистическими зародышами, и даже «Journal des D e bats»¹ — классический орган правящей денежной аристократии, получавший солидную поддержку от правительства, — не смог остаться совсем в стороне от этого течения, что проявилось хотя бы в том, что он печатал так на­зываемые социалистические бульварные романы Эжена Сю. Противоположный полюс представ­ляли такие гениальные мыслители, уже порожденные пролетариатом, как Леру. Между ними на­ходились остатки сен-симонистов и деятельная секта фурьеристов во главе с Консидераном, имевшая свой орган «D e mocratie pacifique» («Мирная демократия»); далее — христианские социа­листы, как, например, католический священник Ламенне или бывший карбонарий Бюше; мелко­буржуазные социалисты — Сисмонди, Бюре, Пеккёр, Видаль, а затем игравшие не последнюю роль представители художественной литературы, во многих выдающихся произведениях которой, например в песнях Беранже или в романах Жорж Санд, играли оттенки социалистических идей.

Но особенность всех этих социалистических систем заключалась в том, что они рассчитывали на понимание и благоволение имущих классов и хотели путем мирной пропаганды убедить их в необходимости общественных реформ или переворотов. Социалистические системы порождены были разочарованиями великой революцией; поэтому проповедники их отказывались идти той политической дорогой, которая привела к этим разочарованиям. По их мнению, нужно было по­мочь страдающим массам, не умевшим постоять за себя. Рабочие восстания 30-х годов потерпели поражения, и действительно, их самые решительные вожди, такие люди, как Барбес и Бланки, не имели выработанной социалистической теории и не знали определенных практических путей к социальному перевороту.

Но рабочее движение разрасталось все сильнее, и Гейне провидящим взором поэта определил порожденную такими условиями

¹ Сокращенное название «Journal des D e bats politiques et lit e raires» («Газета политических и литературных деба­тов»). — Ред.

104

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

проблему следующими словами: «Коммунисты — единственная партия во Франции, заслужи­вающая серьезного внимания. Я бы уделил такое же внимание остаткам сен-симонизма, привер­женцы которого все еще живы под странными вывесками, а также фурьеристам, которые еще про­являют большую бодрость и энергию. Но эти почтенные люди движимы лишь словами, и соци­альный вопрос для них только вопрос, только традиционное понятие. Ими не владеет демониче­ская сила необходимости; они — не те предопределенные судьбой слуги, при посредстве которых высшая мировая воля проводит гигантские решения. Рано или поздно рассеявшаяся семья сен­симонистов и весь генеральный штаб фурьеристов перейдут в растущее войско коммунизма, най­дут созидательное слово для грубо насущных потребностей и примут на себя роль отцов церкви». Так писал Гейне 15 июня 1843 г. Не прошло и года, как явился в Париж человек, который сделал то, чего требовал Гейне от сен-симонистов и фурьеристов, т. е. нашел созидательное слово для оп­ределения «грубо насущной потребности».

Вероятно, еще будучи в Германии и уж во всяком случае рассуждая еще с философской точки зрения, Маркс высказался против спекуляции о будущем, против решения вопросов раз навсегда, против водружения догматического знамени, вопреки «ярым» социалистам, утверждавшим, что ниже их достоинства заниматься политическими вопросами. Он доказывал, что недостаточно, чтобы мысль устремлялась к действительности, а необходимо, чтобы и действительность устрем­лялась к мысли. И это поставленное им условие осуществилось. После того как было подавлено последнее рабочее восстание в 1839 г., рабочее движение и социализм стали сближаться по трем направлениям.

Прежде всего — в партии социальных демократов. С социализмом дело в ней обстояло доволь­но слабо, ибо в ней были собраны вместе мелкобуржуазные и пролетарские элементы. Лозунги, написанные на ее знамени, — организация труда и право на труд — являлись мелкобуржуазными утопиями, которые нельзя было осуществить в капиталистическом обществе. В нем труд органи­зован так, как этого требуют условия существования этого общества, т. е. в виде наемного труда, который предполагает капитал и может быть уничтожен только с уничтожением капитала. Так же обстоит дело и с правом на труд: оно может осуществиться лишь при условии общественной соб­ственности на орудия производства, т. е. путем уничтожения буржуазного общества. Но подрубать корни этого строя главари партии — Луи Блан, Ледрю-Роллен, Фердинан Флокон — торжественно отказались. Они не хотели быть ни коммунистами, ни социалистами.

Однако при всей утопичности социальных целей этой партии она все же сделала решительный шаг вперед, выбрав путь поли-

ПАРИЖСКОЕ ИЗГНАНИЕ

105

тической борьбы. Она заявила, что никакая социальная реформа невозможна без политических реформ. Завоевание политической власти страдающими массами — единственное орудие их спа­сения. Она требовала всеобщего избирательного права, и это требован