Как и в студенческом баскетболе, деятели НБА с моим приходом стали менять правила. Они запретили игрокам обороняющейся команды «снимать» мяч с кольца, расширили запретную зону от 12 до 16 футов и ввели правило «3 секунд», запрещающее игроку атакующей команды оставаться в пределах запретной зоны более трех секунд, если он не бросает по кольцу.
В студенческом чемпионате команды встречаются между собой один-два раза в сезон, и таить злобу, чтобы кому-то потом отомстить, было почти невозможно. В НБА команды проводят друг с другом по 10-12 игр за сезон. Злопамятные и грубые игроки, такие, как Лавлетт, Лоскутофф, Шэар, не скрывали злости оттого, что их переигрывали по всем статьям. В следующей игре вас поджидали их «коронные» приемы: подножка, удар локтем, тычок пальцем в грудь в момент броска. Вам наступают на ногу в момент, когда вы готовитесь к прыжку, хватают за руку в момент броска или передачи, хватают за трусы, чтобы остановить или заставить вас потерять равновесие.
В то время игра в НБА была жестче, а судейство гораздо либеральнее, и в результате на баскетбольной площадке появлялись настоящие мясники. Негров среди судей не было, и негритянским атлетам приходилось испытывать на себе всю тяжесть грубой игры.
Трения и неприязнь были и между игроками одной команды. Нам приходилось много разъезжать. Сами по себе разъезды, которые большинство дебютантов выносят довольно тяжело, у меня беспокойства не вызывали. По сравнению с утомительными путешествиями «Глобтроттерс» они казались мне легкой прогулкой. Но нервы при долгих разъездах у многих не выдерживали. Например, две звезды команды «Сент-Луис Хокс» Боб Петит и Клифф Хэйган перестали даже разговаривать друг с другом. В команде «Нью-Йорк Никкербокерс» Джонни Грин и Ричи Герин доходили до рукопашной. Джонни прекрасно прыгал и нередко перехватывал мячи своих товарищей и опускал их в корзину сам. Ричи несколько раз набрасывался на Джонни. Однажды он накинулся на него в душевой, и оба драчуна чудом не размозжили себе черепа.
Наша команда «Филадельфия Уорриэз» никогда не была дружной. Она делилась на две четкие группировки по расовому признаку: негры в одной, белые в другой. Помню, как однажды я стоял в лифте с Томом Гоула, когда туда вошла совершенно очаровательная негритянка. Том повернулся ко мне, подмигнул и сказал:
— Ну давай, здоровяк, не робей. Я ответил:
— А почему бы тебе с ней не познакомиться?
Но он даже не понял. Он был белый, а она — негритянка, какие тут еще могут быть разговоры!
Гай Роджерс был прекрасным баскетболистом, и я никогда не смог бы установить столько рекоров без его точных пасов и стремительных проходов. Гай был негр, но светлокожий, с прямыми волосами. Казалось, Гай стыдился того, что он негр. Ему хотелось быть белым. Он предпочитал держаться больше среди белых, вести себя как белые.
Стычек на расовой почве у нас не было, но временами в команде царила напряженная атмосфера.
Все это способствовало росту чувства неудовлетворенности от НБА, и, в конце концов решив, что с меня достаточно, я собрался покинуть профессиональный баскетбол. Я даже опубликовал об этом статью в журнале «Лук». Тем самым я выполнил обещание, данное журналу в год моего ухода из Канзасского университета. Эта статья произвела еще большее впечатление, чем первая.
Никто не знал, как реагировать на мое решение. Ведь еще ни одна спортивная звезда не покидала профессиональный спорт, пробыв в нем всего лишь год. Все говори— ли, что я совершаю ошибку. Особенно бурной была реакция владельцев клубов. Посещаемость выросла на 23 процента, то есть почти на 500 тысяч человек, и Хаскелл Коуен, возглавлявший бюро рекламы НБА, относил прирост в 20 процентов из 23 к моему участию. А это означало дополнительные барыши в карманах спортивных дельцов. Зато многие из профессиональных баскетболистов выражали радость по поводу моего ухода. И не удивительно. Я усложнял им жизнь своей игрой. Боб Коузи выразился даже так: «Теперь мы снова будем играть в баскетбол». Боб пользовался большой славой в НБА, а с моим приходом она несколько померкла, а потом нельзя было скидывать со счетов и то, что мы могли победить бостонцев и стать чемпионами НБА в следующем сезоне. Высказывания такого рода меня не волновали. Я пришел в НБА доказать всем, и себе в том числе, что могу играть на равных с лучшими из лучших. Это я и сделал. Я установил девять рекордов, занял первое место в НБА по результативности (да и почти по всем другим параметрам) и привел отстающую команду на вершину. Пора было подумать и о других сферах приложения своих сил. Я подумывал и о возвращении в «Глобтроттерс», и о создании собственной «бродячей» труппы, но больше всего мне хотелось стать организатором странствующей группы десятиборцев, собрать сильнейших атлетов и устраивать состязания по десятиборью в различных странах мира. Правда, в денежном отношении это мероприятие было бы абсолютно проигрышным.
Решение уйти из НБА было серьезным. В душе я уже распрощался с профессиональным баскетболом. Эдди Готтлиб уговорил меня остаться, взывая как к моему самолюбию, так и к кошельку. Он предложил мне контракт в 100 тысяч долларов (хотя объявленная сумма была 75 тысяч) и убеждал всех, что если я останусь, то смогу побить все рекорды, существующие в баскетболе. Но Эйб Саперстайн, владелец «Глобтроттерс», сделал гораздо больше. Как и в прошлом, в тяжелое для меня время ухода из университета, так и сейчас мне на выручку пришла «бродячая» труппа «Глобтроттерс». После окончания сезона мне очень хотелось вновь попасть в Европу, и когда Эдди позвонил мне и сказал, что впервые в своей истории «Глобтроттерс» получила разрешение на поездку в Россию, я с радостью ухватился за это предложение. Это было потрясающее путешествие — просто поразительное, уму непостижимое!
Нас тепло встретили в московском аэропорту. Было много цветов и приветственных речей. Нам предстояло за неделю пребывания в стране сыграть девять игр. Все билеты на наши выступления, которые должны были состояться во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина, вмещающего 14 тысяч зрителей, были распроданы. Полный аншлаг. Около 40 миллионов советских зрителей увидели нас по телевидению. Около пяти тысяч любителей баскетбола пришли посмотреть нашу первую тренировку.
Однако до начала выступлений нам пришлось показать свою программу группе должностных лиц. После этого я пришел к заключению, что в России шутки с должностными лицами, даже если это спортивные деятели, плохи.
Во время первой игры нас поразило то, что зрители, бурно приветствуя наше мастерство, совсем не смеялись над нашими трюками. После игры мы посоветовались и решили: причина, очевидно, кроется в том, что русские очень серьезно относятся к спорту, не понимают, что у нас баскетбол соседствует с клоунадой. Перед следующей игрой, когда диктор объявил, что перед зрителями выступают не только баскетболисты, но и комедианты, все стало на свои места. Зрители смеялись и хохотали над нашими розыгрышами и трюками. После каждой игры многие из них спускались к площадке, пожимали наши руки. Мы, наверное, пожали тысячи рук. И я пришел к выводу: русские любят баскетбол, но, наверное, они еще больше любят рукопожатие, причем жмут они руку крепко, так что пожатие любого, будь то мужчина или женщина, ощущаешь долго.
Одним из самых интересных моментов нашего пребывания в СССР была встреча с Никитой Хрущевым. Она произошла во время нашей прогулки по Красной площади. Я и Боб Холл находились около Мавзолея Ленина, когда появился кортеж черных лимузинов, из одного из них вышел Хрущев. Боб сказал: «Это, должно быть, сам». Эйб и Эдди бросились наперегонки, каждому хотелось быть первым, с кем поздоровается Хрущев. Мы же подошли не спеша. Нас представили. Хрущев разыграл маленькую пантомиму, показав ведение воображаемого мяча, и все мы дружно рассмеялись.
В России стоило кому-нибудь на улице обратиться к нам с разговором, как откуда ни возьмись появлялись двое и избавляли нас от нарушителей спокойствия. На— верное, им хотелось, чтобы у нас не испортилось впечатление от их страны, но через пару дней нам стало казаться, что за нами следят. Мы стали осторожнее в разговоре, хотя юмор нас не покидал. Стоило одному выразить неудовольствие по поводу качества какой-нибудь фруктовой воды, как другой его тут же вежливо поправлял: «Не стоит тебе так выражаться, дружок». И «дружок» трясся от страха, боясь, что его тут же сошлют в Сибирь.
Русским не очень нравилась наша музыка. Мы привезли с собой записи рока и небольшой оркестр, который играл в перерывах, но русские считали рок-н-ролл упаднической музыкой, особенно вредной для молодежи. Однако русские музыканты, как оказалось, прекрасно разбирались в роке и перед началом выступлений устраивали совместные импровизации с нашими оркестрантами. В последний вечер они просто великолепно исполнили «Милая Джорджия Браун» — популярную джазовую пьесу (и песню), которой начиналось каждое наше представление.
В России нашим партнерам была команда города Сан-Франциско, но мы надеялись сыграть хотя бы раз с командой хозяев. Однако не тут-то было. Была выдвинута сотня различных предлогов, из-за которых встречу нельзя было провести. Пребывание в России было также омрачено тем, что никто из нас так и не нашел себе здесь девушку по вкусу.
Но в целом пребывание было согрето теплом и гостеприимством русских, а заключительный банкет запомнился мне надолго.
Когда начались прощальные речи, трое русских, сидевших за столом напротив меня, предложили тост. Я и сейчас только изредка позволяю себе стакан вина, а в те годы выпивал очень редко, но отказаться я посчитал невежливым. Мою рюмку наполнили водкой. Я слышал, что это крепкая штука, поэтому вопросительно посмотрел на Боба. Тот невозмутимо ответил: «Валяй, богатырь, попробуй русской водки». Я поднял рюмку, провозгласил тост, чокнулся и выпил. В горле вспыхнул пожар, глаза полезли на лоб, а голова у меня затряслась, как язычок колокольчика. Мне показалось, что от моего роста ничего не осталось и что я уменьшился чуть ли не на метр. Русские хохотали от души. Боб посмотрел на меня внимательно и изрек: «Удар держишь неплохо, Уилт, — продолжай».
Когда я поднял голову, то увидел своих визави, провозглашавших очередной тост.
— Тост? — спросил я. — Они с ума сошли.
Но окружавшие меня «бродяги» уже поняли в чем дело. Началось состязание, а нас ведь хлебом не корми — дай только посоревноваться: кто — кого.
Мои «болельщики» включились в игру и стали меня подбадривать:
«Давай, богатырь, давай!»
Я опустошил еще рюмку и почувствовал себя плохо — словно ядерный удар перенес.
Еще тост? Ну что же, не теряя времени даром, я мгновенно наполняю рюмку. Я чокаюсь со всей силой в надежде, что рюмки разобьются, но нет — придется выпить. Чем больше мы пили, тем сильнее во мне разгорался соревновательный инстинкт. Меня толкают со всех сторон: «Давай, ты почти победил, они скоро свалятся». Они свалятся? Мне кажется, что я сам уже давно свалился. Еще один раунд. Но русские уже отказываются, они закрывают рюмки ладонью. «Еще, — говорю я. — Еще одну». Нет. Я встаю и говорю по-русски: «Спа-си-бо». Болельщики хлопают меня по плечу и поздравляют, словно я только что выиграл чемпионат мира. Я собрался с духом, встал и торжественно отправился к себе в номер. Так, по крайней мере, мне казалось.
Стоит ли говорить, что я вернулся в США в полной готовности снова играть в НБА. Билл Рассел, Боб Петит и Уилли Наулс вместе взятые — что они значили для меня после русской водки!
Однако второй год в НБА, когда я стал играть за команду «Уорриэз», принес мне массу огорчений.
Если судить по результатам, то второй год был успешнее первого. Я улучшил все свои девять рекордов и установил еще один — самый высокий процент попаданий с игры (50,5 процента). Я стал первым в НБА, у кого каждый второй бросок достигал цели. До меня еще никому не удавалось быть рекордсменом два года подряд. Но статистические результаты — это еще не все. Баскетбол — коллективная игра, а вот команда наша не показала того, на что была способна, и в основном из-за тренера.
В год моего дебюта Эдди Готтлиб хотел взять либо Реда Хольцмана (в то время он был тренер-селекционер в команде «Нью-Йорк Никс»), либо Гарри Литуака (тренера команды колледжа Темпл). Но ни тот, ни другой не согласились, и выбор Эдди пал на Нейла Джонстона. Нейл был прекрасным центровым в команде «Уорриэз», но затем травмировал колено и не смог больше играть, а Эдди, добрая душа, решил помочь Нейлу и сделал его тренером.
Нейл был классным баскетболистом, обладавшим редчайшим по точности броском «крюком», но ни в тактике игры, ни в стратегии, ни в людях не разбирался. Он не пользовался уважением ни в своей команде, ни у соперников и вскоре потерял контроль над нами. Мы вновь заняли второе место, вслед за «Бостон Селтикс», но играли хуже, чем в прошлом году. В первом круге финальной серии мы проиграли три игры подряд команде «Сиракузы Нэшнл», затем четыре игры из пяти «Бостон Селтикс», которая после победы над командой «Сент-Луис Хокс» и стала чемпионом. В тех трех проигранных играх мы играли откровенно слабо. Том Гоула, занимавший третье место по результативности, смог забить только семь голов с игры во всех трех матчах, а в третьем, когда он был особенно нужен, выбыл по фолам. Поль Аризин, второй снайпер команды, получил пять фолов в первом матче и выбыл из игры в последнем. Я приносил по 37 очков в среднем за игру, но и моя игра была далеко не блестящей. Все роптали, жаловались на Нейла, и он ничего не мог с нами поделать.
Может быть, я бы навсегда оставил басктебол, если бы в конце сезона Эдди не сказал мне, что собирается уволить Нейла.
— Я сделал ошибку, взяв его на должность тренера, — сказал он. — Он никакой не тренер. Если бы у нас был такой тренер, как Ред Ауэрбах, а у «Бостон Селтикс» был Нейл, то мы бы стали двукратными чемпионами, а не они.
Эдди долго еще сокрушался по этому поводу, ему было жаль меня, игроков, себя, болельщиков. Но он нанял Нейла вопреки нашему желанию и держал его два года. Теперь ему пришлось за это расплачиваться. Конечно же Нейлу было нелегко — ведь он стал тренером тех, с кем недавно играл сам. Но он развалил команду настолько, что все спортсмены — а некоторые из них были его друзьями — стали избегать его.
Тренером Нейл был никудышным. Его видение игры сводилось к тому, что он приходил к нам в раздевалку, когда мы отставали в счете на 10 очков, и говорил: «Ваша задача, ребята, сократить разрыв в этой четверти игры. Наберите восемь очков, и тогда в последней четверти останется только два. Понятно?»
К тому же он недолюбливал негров, и мы не ладили друг с другом. Я был молод и обидчив, а он не упускал возможности показать свою власть. «Ты столько получаешь, что мог бы играть и получше», «Ты так осторожно играешь, будто боишься потерять свои деньги», — твердил он мне.
В каждом матче мне хотелось отыграть все 48 минут, и у меня хватало на то выносливости, но по каким-то непонятным соображениям Нейл этого не хотел, что также являлось причиной частых ссор.
После увольнения Нейла наняли тренером команды «Питтсбург Ренс» в АБЛ[79]. Он развивал и эту команду — еще до того, как развалилась и сама лига.
Перед началом второго сезона в НБА я беспокоился лишь из-за одного. Вы, очевидно, уже догадались, что речь пойдет о моих штрафных бросках.
В средней школе процент попаданий со штрафного броска был у меня 85. В университете, где плотная опека не давала мне той свободы, к которой я привык в школе, у меня уже не было той возможности бросать с дистанции, и точность дальних бросков, как и точность штрафного броска, ухудшилась. В то время я выполнял штрафной бросок одной рукой, глубоко приседая при этом, что создавало определенную нагрузку на коленные суставы, а я с детства страдал артритом. К тому же во время соревнований по бегу в Канзасе я травмировал колено. Пришлось расставаться со своей манерой броска, к которой я привык. На третьем курсе процент попаданий снизился до 60,8 — далеко еще до позора, но тем не менее я неуклонно скатывался вниз. В первый год игры в НБА это продолжалось: я набрал 58,2 процента. На второй год еще хуже — 50,4. Тут уже проблема стала психологической. Я пробовал бросать в другой стойке, менял хват, манеру броска, но чем сильнее старался, тем хуже получалось. К девятому году пребывания в профессиональном баскетболе я опустился до 38 процентов! Только в последние четыре года я выправился и процент попаданий стал выше 50. Если взять средний процент попаданий за всю карьеру в НБА, то он равен 51,1 — ниже, чем процент попаданий с игры, и ниже, чем у сотни лучших снайперов за всю историю НБА. Из известных баскетболистов только двое — Рассел (56,1 процента) и Грин (54,9 процента) — были близки ко мне, у всех остальных процент попаданий со штрафного был выше 60 процентов, у большинства выше 70 процентов, а у 25 игроков он был выше 80!
Когда я уже совсем отчаялся, Эдди Готтлиб пригласил Касельмана, с тем чтобы тот тренировал меня в штрафном броске снизу. Касельман был известным баскетболистом, но особенно силен он был в штрафных бросках. В один сезон он добился 95-процентной точности бросков со штрафного, попав 247 раз из 261 броска! Я пробовал бросать снизу, и получалось неплохо — около 65 процентов, но затем я вновь возвращался к своему броску одной рукой, и процент попаданий тотчас падал. Трудно объяснить это, но я попробую.
Высокорослые баскетболисты не очень преуспевают в штрафных бросках, так как высокий рост мешает поддерживать точную траекторию полета мяча. Нейл Джонстон считал, что я придаю мячу чересчур сильное вращение, и здесь он был прав. Придавать вращение, с одной стороны, мячу необходимо, когда бросаешь по щиту под углом, но не тогда, когда стремишься попасть прямо в кольцо.
Говорят, что мои занятия тяжелой атлетикой притупили «чувство мяча», что у меня чересчур большая ладонь и я держу мяч, как человек среднего роста держит маленькую дыню. С этим тоже нельзя не согласиться.
Сейчас я уже пережил то унижение, которое испытывал, когда меня освистывали на трибунах, но я и поныне получаю по дюжине писем в неделю от доброжелательных поклонников. Мне советовали бросать левой рукой, советовали бросать с закрытыми глазами, предлагая все мыслимые и немыслимые варианты. Конечно, очень помочь мне мог бы Нейл Джонстон. Он прекрасно бросал сам, процент попаданий у него был 76,8 и он был моим тренером как раз в те годы, когда я бросал хуже всего. Он мог бы найти оптимальную для меня технику броска, он мог восстановить психологическое равновесие и вернуть мне уверенность в моих силах. Но Нейл не был ни учителем, ни психологом. А хороший тренер в любом виде спорта обязан быть и тем и другим.
Глава VIII
Третий сезон в составе команды «Филадельфия Уорриэз» я начал уже не с тем настроением, с каким закончил второй. Я побывал с «Глобтроттерс» в Европе, а с «бродягами» я всегда испытывал особую радость от баскетбола. Но главным было то, что наконец я стал играть с настоящим тренером. Уволив Джонстона, Эдди Готтлиб после тщательных поисков остановил свой выбор на Фрэнке Макгуайере[80] — том самом, который тренировал команду университета штата Северная Каролина, победившую в студенческом чемпионате мою команду. Я много слышал добрых слов о Макгуайере как тренере и человеке, и мне хотелось убедиться, что это не преувеличение. Нет, он заслуживал большего. Такого душевного человека и мудрого тренера мне еще не приходилось встречать. Великолепный тактик, тонкий психолог, добрый и преданный спорту человек, Макгуаейр как никто заботился об интересах спортсменов. При нем у меня даже повысилась точность штрафных бросков, и я добился 61,3 процента — самого высокого для себя показателя в НБА. Он просто попросил меня не волноваться и не думать о точности. «Послушай, Уилт, — сказал он, — если бы процент попаданий со штрафного у тебя был 90, то мы бы только и выигрывали. А тогда играть было бы неинтересно». Ерунда, конечно, но я почувствовал себя спокойнее.
Так он относился ко всем. При Джонстоне не дай бог кому-нибудь опоздать ко сну. Тренер Макгуайер считал, что мы взрослые и сами все понимаем. Мы — профессионалы, полагал он, и если кто-нибудь недоспал свое, то восстановить форму — это уже забота самого спортсмена. Не удивительно, что в команде его полюбили все. Мы старались даже не ворчать, когда он устраивал нам на редкость изнурительные разминки. Раз он так делал, значит, так было нужно.
Помню, как мы встретились. Он вошел в номер гостиницы, где остановилась наша команда, с папками под мышкой и сказал, что истратил 400 долларов, запрашивая обо мне тренеров, спортсменов и доставая все, что было обо мне написано. Он сказал:
— Считается, что тренеру с вами тяжело. Я в это не верю. Может быть, у вас не было тренера, который бы относился к вам по-человечески. Вы — величайший баскетболист на свете, вы жаждете победы. Для меня этого достаточно. Если я не прав, то или вы сломаете меня и мою репутацию, или я сломаю вас и вашу карьеру. Но если я прав, мы сработаемся и станем чемпионами.
На это я ответил, что победить «Бостон Селтикс» мне не представляется возможным — чересчур уж у них сильный подбор игроков, но что касается меня, то я сделаю все, что он потребует.
— Хорошо, — сказал он. — Я уже изучил состав и вижу, что вы правы. Наш состав слабее «Бостона», и мы не победим, если вы будете приносить команде по 37-38 очков за игру. От остальных наших игроков высокой результативности ожидать не приходится. Но если бы вы набирали 50 очков за игру, то остальные постараются добрать столько, сколько нужно для победы.
— Пятьдесят! — ахнул я. — Но это немыслимо... Макгуайер возразил, что это вполне возможно. Более
того, такая результативность необходима для победы.
— Но это же вызовет зависить у других игроков!
— Не вызовет. Они профессионалы. Они понимают, что титул чемпиона выгоден им всем, и тоже хотят победить.
Приняв это решение, тренер вызвал Гая Роджерса.
— Теперь у вас будет только одна забота и одна работа — снабжать мячами Уилта.
Лицо Роджерса вытянулось.
— А вы поддержите меня, если мистер Готтлиб откажет мне в прибавке к оплате на следующий сезон из-за моей низкой результативности?
— Еще как поддержу!
Результативность у Гая действительно понизилась с 12 очков до восьми, но прибавку он получил. Таков был наш тренер.
Раньше мы всегда останавливались в захудалых отелях второго класса, но как Макгуайер увидел, где нам придется жить, он сказал:
— В такой дыре мои игроки жить не будут. Они будут жить в приличном месте, даже если мне придется платить из собственного кармана.
Но до этого не дошло. Макгуайер позаботился и о том, чтобы мы не ездили в автобусах-развалюхах и не забивались по пятеро в одно такси в целях экономии. Он говорил:
— Если мы ждем от игроков первоклассного баскетбола, то относиться к ним должны соответственно.
Не подумайте, что он был сноб. Однажды мы возвращались в Филадельфию после игры в Нью-Йорке и остановились поесть в маленьком кафе. Нас было пятнадцать баскетболистов, а народу в кафе было полным-полно, и всех обслуживала одна официантка. Эдди Готтлиб и Макгуайер, ни слова не говоря, сняли пиджаки, засучили рукава, встали за прилавок и стали готовить хрустящий картофель, котлеты в тесте и прочую снедь.
Макгуайер не строил из себя великого знатока и не был деспотом. С самого начала он предложил нам свободный обмен мнениями и с охотой выслушивал наши предложения.
— Я новичок в НБА, — говорил он, — вы же лучше знаете сильные и слабые стороны своих соперников и свои собственные, поэтому лучше будет, если вы сами распределите роли — кому кого держать. Потом это буду делать я. Когда поближе узнаю и вас, и наших соперников...
Такой стиль руководства оправдал себя, хотя, помню, в первой игре мы никак не могли решить, кому опекать Оскара Робертсона. Никто не соглашался взять на себя эту функцию.
— Но кто-то должен его опекать, — улыбнулся тренер.
— Я согласен, — вызвался Том Гоула. — Но Оскар все равно наберет очков тридцать шесть.
Так и получилось. Том опекал Робертсона, и тот набрал ровно 36 очков, но мы победили со счетом 145:133. Тренер охотно выслушал советы своих игроков, однако из-под контроля команду не выпускал. Стоило Эду Конлину выразить сомнение в действиях тренера во время игры, как в перерыве он получил от него такой нагоняй, что готов был сквозь землю провалиться. Гай Роджерс злоупотреблял дриблингом и на первое замечание тренера не обратил внимание. Тогда на тренировке тренер подал ему новый мяч и сказал:
— Теперь будешь тренироваться с этим мячом.
Гай принял из рук тренера мяч и понял, в чем дело. Он не был накачан. Гая проняло, и он стал исправляться.
При Макгуайере команда стала дружнее, а это значило, что и игра пошла веселее. В это время я подружился с Элом Эттлзом. Сейчас он тренирует известную команду «Голден Стейт Уорриэз». Никто не думал, что он задержится в нашей команде, считали, что новобранцем у нас будет Билл Кеннеди из Филадельфии. Билл был превосходным баскетболистом, а Эл ничем особенным не отличался. Говорили, что одному до другого далеко. Так и получилось, только... наоборот. Эл переиграл Билла по всем статьям. Он носился по площадке, боролся за каждый мяч, бросаясь за отскочившим мячом чуть ли не на судейский столик, и остался в команде, а Билла отчислили через семь матчей. Вскоре мы подружились, и ближе друга, чем Эл, у меня в команде не было.
Тренер старался ликвидировать расовую разобщенность в команде, но человеческая природа так быстро не меняется. Как-то я познакомился с девушкой и договорился с нею о свидании. Но когда я подъехал к ее дому, то увидел, что моя новая знакомая выходит из дома с подругой и двумя парнями. В одном из них я узнал своего товарища по команде, Тома Мешери. Вечером я позвонил ей и спросил, в чем дело. Она ответила, что ее подруга — это девушка Тома, а тот запретил им встречаться со мной, так как я негр. На следующий день я отозвал Тома в сторонку и сказал, что мне наплевать, как он сам относится к неграм, но если подобное повторится, то я вздую его так, что трудно будет отличить его лицо от баскетбольного мяча двадцатилетней давности. Том был новичком и признался, что, когда он пришел в команду, белые баскетболисты посоветовали ему поменьше общаться с неграми. Я почувствовал, что Тому стало стыдно за себя.
В тот год Том и Поль Аризин играли нападющими в стартовом составе, а Эл, Гай и Том Гоула играли в защите. Состав получился сильным, но стабильную результативность показывал только Поль. Поэтому, как и говорил тренер, многое зависело от меня.
В первой игре я набрал 48 очков, в следующей — 57, в третьей — 53, в четвертой — 55, и так весь сезон. В 44 играх я набирал более 50 очков за игру. Мне удалось улучшить девять из десяти моих собственных рекордов. В таблице индивидуальной результативности Джерри Вест и Клифф Хаган заняли по первому месту один раз, Элджин Бэйлор — два раза, я — 39. В 15 играх моя результативность была выше 60 очков, в двух я набрал 70 очков и в одном... 100!
Тогда же я установил еще один любопытный рекорд. Ни разу в своей профессиональной карьере я не выбывал из игры по фолам. Но удаляли меня с площадки три раза. Вперые это произошло в Лос-Анджелесе. Судья зафиксировал у меня персональную ошибку. Я запротестовал. В ответ на это судья объявил техническое замечание. Я продолжал бурно протестовать и получил второе техническое замечание, а по правилам НБА два технических замечания автоматически влекут за собой удаление. В данном случае удаление было равно поражению. К тому времени у меня было 36 очков и 18 подборов. До конца игры оставалось восемь минут, мы вели в счете, а после моего удаления проиграли. Это был единственный случай, когда я пропустил восемь минут игры. Во всех остальных матчах я не пропустил ни минуты игрового времени, установив своеобразный рекорд, не побитый и по сей день.
Ровно через два месяца после этого удаления я достиг того, что не удавалось ни одному баскетболисту, — 100 очков в одной игре!
Перед игрой с командой «Нью-Йорк Никс» в раздевалку вошел тренер Макгуайер и показал мне две нью-йорские газеты со статьями о предстоящем матче. В газетах писалось, что нью-йоркские баскетболисты считают, будто я потерял скорость и выносливость, и поэтому измотают меня скоростной игрой. Тренер ухмыльнулся и сказал:
— Ну что же, Уилт, пусть они за тобой побегают.
Бега хватило всем. Первые шесть бросков я выполнил в прыжке с дистанции, а к концу первой четверти мы вели 42:26 и на моем счету было 23 очка, включая девять штрафных бросков из девяти. После первой половины игры я забросил 14 мячей с игры (из 26 бросков), 13 со штрафного (из 14) и набрал 41 очко. Рекорд результативности был 78 очков и принадлежал мне же: я установил его около трех месяцев назад. Когда в третьей четверти я набрал еще 28 очков, болельщики поняли, что рекорд может пасть, и начали бурно меня поддерживать. В начале четвертой четверти я превзошел старый рекорд, и болельщики стали скандировать: «Сотню!», «Сотню!», «Сотню!» С ума сошли! Разве мыслимо набрать 100 очков в НБА? Но к этому времени идея рекорда захватила моих товарищей. Они передавали мяч мне даже тогда, когда никто их не держал. Игроки «Никс» делали все, чтобы остановить меня. Их тренер взял тайм-аут и призвал игроков остановить меня во что бы то ни стало. До конца игры оставалось 42 секунды, когда мне удалось прорваться к щиту и резким броском двумя руками сверху достичь 100 очков. Болельщики высыпали на площадку и окружили меня. Позднее нашлось немало таких, которые говорили, что этот рекорд — «прекрасное доказательство того, что Уилт неудачник: он набрал 100 очков, а его команда снова проиграла». Однако моя команда не проиграла, а победила со счетом 169:147.