Многие задавали мне вопрос, не это ли событие явилось самым главным в моей спортивной жизни? Честно говоря, нет, и по нескольким причинам. Я считаю, что процент попаданий с игры гораздо важнее рекордного количества очков в одной игре. Любому может улыбнуться спортивное счастье и выпасть удачная игра. Ведь со штрафного я бросаю хуже всех на свете, а в той игре я попал 28 раз из 32 (87,5 процента). Любому может повезти. Бывает, что и слабые игроки в отдельных играх добиваются фантастической результативности. В той игре я бросал невероятно часто, особенно в четвертой четверти, когда мне помогала вся команда. Я сделал 63 броска, и 36 из них были удачными (57 процентов), но, несмотря на это, мне кажется, что среди них было слишком много слабых бросков. Подбор мяча у щита кажется мне более важным показателем, чем результативная индивидуальная игра. В НБА многие умеют поражать кольцо, но ведь кто-то сначала должен добыть для них мяч! Игроков, по-настоящему сильных в подборе мяча, гораздо меньше, чем снайперов. Поэтому я горжусь своим рекордом в количестве подборов (55 за игру) гораздо больше, чем рекордом результативности в 100 очков. То, что я считался первым в НБА по подборам, вызывает у меня больше гордости, чем звание первого снайпера НБА.
Но я бы покривил душой, если бы убеждал вас в том, что результат 100 очков за игру меня не взволновал. Конечно же мое самолюбие было удовлетворено полностью. Еще более полное удовлетворение я получил от другого рекорда — 50,4 очка в среднем за игру в течение всего года. Добыть 100 очков — это невероятный случай, но 50 очков в среднем за игру говорят совсем о другом — об удивительной стабильности. Когда я пришел в НБА, рекордом было 30 очков за игру. Значит, любая игра, в которой я добивался такого «рекордного» результата, была для меня неудачной, ибо в следующей я должен был дойти до 70, чтобы выдерживать в среднем 50 очков за игру.
В конце сезона я понял, что делаю что-то страшное. В этот период я приносил в среднем по 55 очков за игру. До меня вдруг дошло, что люди, привыкнув к таким высоким результатам, будут ожидать их и в следующих сезонах. Я был прав. Как бы я потом ни играл, любители спорта неизменно сравнивали мои показатели с теми достижениями, когда я установил десять рекордов НБА. Многие из них не побиты и по сей день. До сих пор никому из знаменитостей не удалось даже к ним приблизиться: ни Кариму Абдул-Джаббару, ни Биллу Расселу, ни Элджину Бэйлору, ни Джерри Весту, ни Оскару Робертсону...
Карим первый понял это. Через восемь лет он сказал мне:
— Я не повторю твоей ошибки, Уилт. Я не собираюсь добиваться 40 или 50 очков за игру, чтобы от меня с каждым годом ждали все больше и больше. С меня хватит 25 и 30. Ты, Уилт, сотворил баскетбольного Франкенштейна[81] и никуда от него не денешься. Я не такой.
Многие баскетболисты были подавлены таким обилием очков и рекордов. Меня даже не включили в команду звезд НБА в том самом рекордном для меня году. Я был первым в НБА по всем мыслимым параметрам игры, но баскетболисты проголосовали за Уолта Беллами. Боже мой, Беллами назвали лучшим центровым НБА! Моя команда дошла до финала, а его — до последнего места!
Третий сезон игры в НБА был удачным и для меня, и для моей команды. Хотя мы вновь проиграли в финале «Бостон Селтикс», зато одержали над ними четыре победы подряд. В первой из финальных семи игр бостонцы разгромили нас — 117:89. Газеты, как всегда, писали о том, что Рассел переиграл Чемберлена, хотя по набранным очкам впереди был я (33-16), да и по подборам тоже (31-30). В следующей игре я переиграл Рассела по всем статьям, набрав 42 очка (на счету Рассела было девять), и мы победили 113:106. Третья и четвертая встречи прошли с переменным успехом, а в пятой игроки обеих команд устроили настоящее побоище. Несколько раз пришлось вызывать полицию, несколько раз площадку заполняли разъяренные болельщики, но даже при такой грязной игре судьи ни разу не наказали нарушителей персональным фолом. Эту игру бостонцы выиграли — 119:104, а в следующей победили мы — 109:99. Итак, перед последней игрой счет стал 3:3. Естественно, что последняя игра финальной серии стала самой напряженной. Мы вели вплоть до четвертой четверти игры, когда счет был 81:80. У нас превосходно играли Том Мешери (он набрал 32 очка), Поль Аризин, Том Гоула. Я действовал в основном в защите, стремясь как можно эффективнее сыграть под щитами, и набрал 22 очка. Но после того, как Гай Роджерс (уже в третий раз за финальные игры!) выбыл по фолам, наши соперники вышли вперед на три очка за 10 секунд до конца игры. Но тут я выпрыгнул из-под кольца, и, когда бросал мяч в кольцо сверху, опекавший меня Рассел нарушил правила, и я четко исполнил штрафной бросок. Счет сравнялся — 107:107. Оставалось две секунды, но тут под кольцо прошел Сэм Джонс. Счет стал 109:107 в пользу «Бостон Селтикс». Однако не бросок Сэма принес победу нашим соперникам. Им помог судья Менди Рудольф. Его симпатии были на стороне «Бостон Селтикс», на стороне Билла Рассела, и он не скрывал их. Менди хоть и допускал иногда судейские ошибки, но в целом был одним из лучших судей в НБА. Судьи — люди, и им трудно уберечься от симпатий и антипатий. И не стоит им строить из себя непререкаемых авторитетов, образцов морали и беспристрастности. Судьи не могут быть всеведущими и непогрешимыми, поэтому я всегда выступал за использование телевизионной техники, позволяющей сразу же повторить эпизод, по которому вынес решение судья. Это бы сняло с плеч судей огромный груз ответственности и позволило бы добиться более справедливого и беспристрастного судейства. Если телезрителям предоставляется возможность видеть повторы, почему бы не использовать технику для судей, спортсменов, тренеров и зрителей, сидящих на трибунах!
Моя дуэль с Расселом длилась уже третий год, и было ясно, что любители спорта захвачены ею. Благодаря нам популярность баскетбола неизмеримо выросла. К тому же судьба чемпионата на этот раз зависела от случайности: «Филадельфия Уорриэз» и «Бостон Селтикс» шли к финалу на равных, и любая из команд могла бы стать чемпионом. Когда закончилась последняя игра финальной серии, я подбежал к тренеру Макгуайеру и сказал:
— Помните, в начале сезона вы сказали, что мы можем победить Бостон, а я не поверил? Так вот, я был не прав. Мы можем их победить, и мы их победим!
Глава IX
Я отправился в Европу на летние каникулы в превосходном настроении. Но пребывать в нем мне суждено было не долго. Мне позвонили из Филадельфии и сообщили, что Эдди Готтлиб продал «Филадельфию Уорриэз» группе бизнесменов из Сан-Франциско. Я немедленно позвонил Эдди и сказал ему, что в Сан-Франциско я играть не намерен. Как оказалось, главным пунктом сделки между Эдди и дельцами из Сан-Франциско был именно я, и Эдди из кожи лез вон, убеждая меня не отказываться от Сан-Франциско. Сама идея переезда меня не расстроила. Филадельфию я не любил. В этом городе у меня было много друзей, здесь прошло мое детство, здесь я научился играть в баскетбол, но сама Филадельфия обладала недостатками, присущими как большому, так и маленькому городу, не имея преимуществ обоих. Я и так большую часть времени жил в Нью-Йорке и был не прочь переехать из Филадельфии. Но так я считал раньше, до того, как в команду пришел новый тренер. Теперь же мне хотелось остаться в Филадельфии и сыграть так, чтобы наша команда победила в чемпионате. Больше всего меня беспокоило то, что тренер Макгуайер не поедет в Сан-Франциско. Сын нашего тренера был парализован, и его семья ни за что бы не покинула восточного побережья.
Все-таки Эдди уговорил меня, и я вернулся в США. Именно тогда мне довелось впервые сыграть с Конни Хокинсом. Ему тогда только исполнилось 20 лет. Уже несколько лет Конни был кумиром дворовых команд. Он был неподражаем, и баскетбольный мяч у него, казалось, мог делать все... разве только национальный гимн не пел. После какого-то скандала, к которому Конни не имел ни малейшего отношения, его отчислили из колледжа, и как НКАА, так и НБА захлопнули перед ним двери. Конни — мой друг, и я всегда был одним из самых горячих его поклонников. Мне кажется, что в игре один на один ему нет равных в мире. Но в НБА он никого не поразил, и это меня не удивило. «Один на один» — это еще не баскетбол, и именно поэтому так много звезд школьного баскетбола теряется в профессиональном. Когда атлет начинает любоваться своей виртуозной техникой, молниеносными проходами, искуссными трюками с мячом, то ему скорее всего будет очень трудно приспособиться к манере игры команды. Конни понятия не имел, как следует играть в защите, и стоило, например, такому жесткому и мощному нападающему, как Дебушер, устроить ему веселенькую жизнь под обоими щитами, как Конни терял самообладание, без которого в НБА делать нечего. Эрл Монро[82] — такого же типа. Джерри Уэст говорит, что он готов заплатить 50 долларов за то, чтобы посмотреть, как Эрл играет один на один, а я и 50 центов не дам. Я люблю баскетбол — коллективную игру, а то, что делают эти виртуозы, — не баскетбол.
Из команды «Филадельфия Уорриэз» со мной в Сан-Франциско отправились только Том Мешери, Эл Эттлз, Гай Роджерс и Том Гоула. Остальные или ушли вообще из профессионального баскетбола, или перешли в другие команды, а спустя немного времени от нас ушел и Том Гоула. Команда много потеряла, а после того, как Мешери сломал руку, наступила вообще тяжелая пора. Мы проиграли 49 игр из 80 и заняли предпоследнее место в восточной зоне. На моих личных результатах это не отразилось, но после радости побед команды, руководимой Макгуайером, они мне никакого удовольствия не доставили, хотя я опять лидировал в лиге по десяти показателям (44,8 очка за игру, 24,3 подбора за игру, 52,8 процента попаданий с игры, 3808 минут игрового времени и т. д.). 36 раз я набирал по 50 очков за игру, девять раз — более 60 и три раза — более 70.
В Сан-Франциско не было богатых баскетбольных традиций. По-настоящему в городе «заболели» баскетболом только в середине 50-х годов, когда команда местного университета победила в 60 играх подряд и выиграла студенческий чемпионат США, но и этот факт работал против нас. В то время за студенческую команду Сан-Франциско играли Билл Рассел и Кей Си Джонс, и когда они теперь приезжали с командой «Бостон Селтикс», то болельщики поддерживали не нас, а их. К тому же город был охвачен бейсбольной лихорадкой: местная команда «Джайанс» одержала победу в чемпионате Национальной лиги. Посещаемость на наших играх была низкой — в среднем что-то около 4000. Игры проводились в спортивном зале под названием «Коровий дворец», и название к этому сооружению подходило как нельзя лучше. В дождливую погоду крыша так протекала, что при розыгрыше начального броска нельзя было даже поднять вверх голову. Не повезло нам и с тренером. Только на второй год Эдди Готтлиб, разобравшись что к чему, сменил тренера, и к нам пришел Алекс Хэннум. Это был превосходный тренер, знавший толк в баскетболе и разбиравшийся в людях. Из всех тренеров, под руководством которых я играл, он уступал только Макгуайеру и смог перестроить команду настолько, что мы стали надеяться на успешный сезон.
Надо сказать, что вначале назначение Алекса на пост тренера меня не радовало. Я помнил, что в бытность свою тренером в «Сиракузах» он немало сделал, чтобы досадить мне и вывести меня из равновесия. Именно он давал указания своим баскетболистам играть против меня грубо и при этом жаловался судье, что я постоянно нарушаю правила. Но стоило ему стать нашим тренером, как отношение его ко мне изменилось. Более того, вопреки ожиданиям, мы подружились. Как и я, Алекс любил скорость (у него был скоростной катер, на котором ему нравилось выделывать смертельные трюки), любил спорт и обладал бойцовским характером. Он приохотил меня к водным лыжам, и, мне кажется, постоянные занятия на водных лыжах прибавили мне выносливость, позволив продолжать играть по 46-48 минут в каждой игре в том возрасте, когда большинство спортсменов покидают спорт.
Тренировочные сборы мы заканчивали в симпатичном городке Санта Круз, в 60 милях к югу от Сан-Франциско. Там я познакомился с прославленной кинозвездой Ким Новак, и воспоминания о том лете для меня поэтому особенно дороги. Но тренировки были очень насыщенными. Помимо тренировочных занятий, которые Алекс проводил дважды в день, он еще чуть ли не ежедневно устраивал мини-олимпиады, заставляя нас соревноваться в прыжках, беге, метаниях...
Как бы то ни было, но напряженные тренировочные сборы по его программе пошли нам на пользу. И хотя, как писали газеты, большинство игроков нашей команды отличались самой низкой скоростью и худшей результативностью в НБА, Алекс Хэннум привел эту команду к победе в чемпионате западной зоны. Десять раз за сезон я набирал более 50 очков за игру, но Алекс заставлял нас больше двигаться по площадке, играть на открытого игрока. Он много работал и со мной. До него тренеры, очевидно, считали, что поскольку я так силен в бросках по кольцу и в борьбе под щитом, то шлифовать технику паса необязательно. Алекс думал иначе. Он был первым, кто всерьез занялся со мной тренировкой паса. При Алексе я добился самого высокого личного показателя — 403 результативные передачи за сезон, что вывело меня по этому показателю на четвертое место в НБА, а это еще не удавалось ни одному центровому. Команда «Сан-Франциско Уорриэз» показывала неплохую командную игру. Сыгравшись друг с другом и привыкнув к новому тренеру, мы в 21 игре одержали 16 побед и вышли в финал, где нас (в который уж раз) ожидала встреча с «Бостон Селтикс». Мы проиграли, на этот раз они были просто сильнее.
Как в двух прошлых финальных играх с «Бостоном», мы и в этой ввязались в драку. Мой «старый друг» Клайд Лавлетт по своему обыкновению хватал за трусы, бил локтем в спину, норовил сбить с ног наших игроков. Я не выдержал и ударил его в челюсть. Скамейки запасных тут же опустели, началась заваруха. На площадку вышли полицейские. Несколько игроков из «Бостон Селтикс» подошли ко мне и заявили, что я был прав — Клайд играл грязно. Рассел даже сказал: «Его давно надо было проучить, Уилт». Лавлетта наказали свободным броском, который я и исполнил, набрав 32 очка, но команда «Бостона» победила — 120:101.
Через два дня мы разгромили ее — 115:91, но неизбежное все равно произошло. В двух последних играх мы проиграли, и «Селтикс» стала чемпионом.
Летом, как обычно, я отправился в Европу, а по возвращении меня ждал сюрприз. Меня встретили в аэропорту и предложили играть в футбол.
— Если вы согласитесь играть вратарем[83], — сказали мне, — мы предложим вам контракт с шестизначной цифрой. Вам не придется даже расстаться с баскетболом. Мы играем летом, а вы — зимой.
Само по себе предложение было лестным. Значит, мои атлетические данные подходят и для такой игры, как футбол. Еще больше меня привлекала возможность играть в Европе, где футбол пользуется огромной популярностью. Но я понимал также, что спортивных дельцов больше привлекает мое имя, нежели мои футбольные способности, и отказался. Профессиональный баскетбол требовал аскетического образа жизни, полной самоотдачи в течение всего игрового сезона, и я стал больше ценить те несколько летних месяцев, когда был предоставлен самому себе. Мне не хотелось приносить их в жертву футболу.
Но, как вскоре выяснилось, мое согласие все равно ни к чему бы не привело. С таким же успехом я мог заключить контракт на исполнение роли быка в корриде. Перед началом сезона меня уложили на месяц в больницу. Наш доктор заявил, что у меня плохо с сердцем. Целый месяц я провел в больнице на обследовании, которое проводили три врача: доктор Оптимист, доктор Пессимист и доктор Уклонист. Доктор Оптимист говорил мне, что через неделю меня выпишут и я буду кататься на водных лыжах и играть в баскетбол. Доктор Пессимист говорил, что скорее всего о баскетболе надо будет забыть навсегда. Доктор Уклонист расхаживал по палате и, не говоря ни слова, глубокомысленно покачивал головой. Наконец они вызвали одного из ведущих кардиологов Калифорнии, и тот объявил, что все мысли о баскетболе надо оставить по меньшей мере на год.
Честно говоря, я испугался. Мне даже не хотелось видеть друзей. Единственный, кто добился свидания со мной, был Алекс. Я сказал ему, что вернусь в команду. Не знаю, кого я больше хотел убедить — себя или тренера, но я принял на вооружение известную философию: «Все возможно, если верить».
В один прекрасный день мне удалось дозвониться до своего доктора в Филадельфии. Доктор Лорбер был гастроэнтеролог, но он сказал, что, по его мнению, никаких признаков сердечного приступа у меня нет.
— У тебя всегда была необычная кардиограмма, — сказал он, — а это часто встречается у молодых негритянских атлетов, и белые доктора, как правило, об этом не подозревают.
Я вернулся в палату в приподнятом настроении и, чтобы проверить слова доктора Лорбера, отжался от пола 100 раз и вновь позвонил ему.
— Уилт, — сказал он, — немедленно приезжай, я тебя осмотрю сам. Боюсь, как бы тебя не залечили. Мне кажется, у тебя панкреатит[84], а не заболевание сердца. Надеюсь, тебя не пичкают несуразными лекарствами.
Я сообщил ему, что пью успокоительные и болеутоляющие таблетки, и признался, что «принимаю» к тому же изрядную дозу виски. Молодой врач-стажер, живший при больнице, стал заходить ко мне в гости с бутылкой виски, говоря, что спиртное сердечнику не противопоказано.
Доктор Лорбер закричал так сильно, что если бы я положил трубку, то все равно бы услышал его крик.
Наконец немного успокоившись, доктор Лорбер сказал:
— Спиртное — смертельный яд при панкреатите. Немедленно вылетай в Филадельфию.
Я так и сделал. В самолете меня схватил еще один приступ. В Филадельфии диагноз Лорбера подтвердился. Вот почему я вообще теперь не пью крепких спиртных напитков — доктора не велят. Но в непогрешимости врачей и в точности медицинской науки я разуверился. Я даже достал несколько специальных книг, решив поближе познакомиться с моими болезнями, и попросил доктора Лорбера дать мне возможность прослушать курс лекций в медицинском институте, в котором он преподавал. Если есть доктора, которые и ягодицу от локтя отличить не умеют, то надо быть самому хоть немного сведущим в медицине.
Наконец я вернулся в свою команду. И тут меня постиг еще один удар. Жители Сан-Франциско всегда нравились мне своим подходом к расовым вопросам. Казалось, они были свободы от предрассудков. В Филадельфии, например, горожан всегда возмущало, если негра видели с белой девушкой. В Нью-Йорке водители такси нередко отказываются брать в машину негров. Но в Сан-Франциско мне с подобными проявлениями расизма встречаться не приходилось. Казалось, что всем было безразлично, какого ты цвета: белый, черный или желто-зеленый в крапинку. Ко всем вроде бы относились одинаково. Но вот на голосование было вынесено предложение номер 14. Это предложение, будь оно принято, означало, что расовая дискриминация в жилищном вопросе закреплялась конституционно и распространялась на всю страну. Я был глубоко убежден, что в Сан-Франциско это предложение не пройдет. Какой же я глупый! Предложение было принято везде, в том числе и в Сан-Фрациско. Позднее Верховный суд признал это предложение противоречащим конституции, но это ничуть не избавило меня от того горького чувства гнева и разочарования, которые я испытал в день голосования. Мне казалось, что меня все предали! Это голосование я принял полностью на собственный счет. Казалось, что весь город, включая моих друзей и знакомых, встал как один человек и сказал: «Ты — черномазый, Чемберлен. Мы не потерпим, чтобы ты жил с нами».
Сезон начался, и команда уже провела тренировки, показательные встречи и первые матчи чемпионата. Без меня команда была вынуждена изменить тактику, и хотя у Нейта Турмонда уже были проблески той великолепной игры, которая сделала его позднее лучшим центровым в НБА, четыре матча из пяти «Сан-Франциско Уорриэз» проиграла. После шестинедельного пребывания в больнице мне следовало входить в игру постоянно, но владелец клуба Франклин Майюли приказал: «Ввести Уилта в стартовый состав немедленно». Алекс пытался протестовать, доказывал, что я потерял в весе, ослаб и должен сначала восстановить свою форму. Но после моего «сердечного приступа» Майюли решил меня продать и боялся, как бы «приступ» не повторился и как бы рыночная цена на меня не упала. Ему хотелось показать всем свой товар лицом. Алекс сказал, что Майюли приказал ему: «Пусть Чемберлен в игре восстанавливает форму», не думая ни обо мне, ни о команде в целом. Алекс был вынужден подчиниться. В первой игре я сыграл 33 минуты, набрав 16 очков и сделав 17 подборов; во второй игре я провел на площадке все 48 минут и набрал 37 очков. Через две недели я набрал 62 очка в игре, где мы обыграли команду Цинциннати со счетом 122:106. В игре против команды «Филадельфия-76» я набрал 63 очка. А в игре с «Бостон Селтикс» новобранец клуба Джон Томсон в борьбе за мяч под щитом случайно попал локтем по носу и сломал его. Две игры пришлось пропустить. Нос был так поврежден, что мне пришлось вновь играть в маске. Тем не менее, вернувшись на площадку, я набрал 40 очков, а в следующей — 58. Еще в шести играх я набирал более 50 очков. В этот сезон на моем счету было в среднем 38,9 очка и 23,5 подбора мяча за игру. В каждой игре я проводил не менее 46 минут на площадке! Но команда играла из рук вон плохо. Центровых было двое — я и Турмонд, остальные игроки были вынуждены приспосабливаться то к моей манере игры, то к его и, очевидно, так и не приспособились. Во второй половине сезона мы проиграли 34 матча, победив только в десяти.
Вот тут-то хозяин клуба и решил от меня отделаться. Сама по себе идея была неплохой. Нейт Турмонд был вынужден проводить игровое время на скамье запасных или играть в непривычной для него роли нападающего. Он был на пять лет моложе меня (ему было тогда 23 года), и у него, одного из самых талантливых баскетболистов НБА, все еще было впереди. Если бы меня обменяли на несколько способных молодых игроков, то в команде могло бы появиться крепкое ядро. Но Майюли так не терпелось сбыть меня с рук, что он проторговался. Он продал меня в команду «Филадельфия-76» за 300 000 долларов и плюс трех игроков Филадельфии: Шаффера, Дирнинга и Ньюмана. За сезон я один набирал больше очков и делал больше подборов, чем все трое вместе взятые. Более того, ни один из них за всю спортивную биографию не набрал того количества очков, которое я набирал за один сезон.
По иронии судьбы команда, с руководством которой Майюли дольше всего вел переговоры, была «Лос-Анджелес Лэйкерс». Владелец этого клуба Боб Шорт устроил голосование игроков, и они проголосовали 9:2 против меня. Наверное, Элджин Бэйлор и Джерри Вест боялись, что с моим прибытием в Лос-Анджелес их слава померкнет. Но то, что решение владельца клуба определялось мнением спортсменов, мне понравилось. Конечно, владелец имеет право продавать и обменивать своих игроков, но ему не мешает узнать при этом мнение тех, кто так долго верой и правдой служил клубу. Надо сказать, что у Майюли не хватило мужества объявить мне о своем решении ни до, ни после заключения сделки. Я узнал об этом от журналиста и от Айка Ричмана, совладельца клуба «Филадельфия-76» и моего близкого друга. Мне было так противно из-за этой сделки, что я снова решил уйти из профессионального баскетбола. Но вновь меня отговорили Эдди Готтлиб и Айк. Они хотели, чтобы я вернулся в Филадельфию. Баскетбол к тому времени зачах в городе, футбольная команда больше проигрывала, чем выигрывала, и, наконец, любимая бейсбольная команда «Филлиз» упустила титул чемпиона. Айк говорил, что филадельфийские болельщики (и так не подарок) были готовы разорвать на части всех профессиональных спортсменов в городе.
К тому же Айк для меня был больше, чем просто друг, — он был для меня вторым отцом... Короче говоря, я дал согласие вернуться в Филадельфию.
А сделка Майюли вылилась в фарс. Помните трех игроков, на которых меня обменяли? Так вот Шаффер в Сан-Франциско так и не появился. Дирнинг и Ньюман более 19 очков в среднем за игру не набирали, и Дирнинга запродали в Цинциннати, а спустя два года отделались и от Ньюмана.
Глава X
Айк Ричман решил устроить королевский прием по случаю моего возвращения в родной город. На улицах бесплатно раздавали билеты на первую игру, школьники маршировали по улицам с флагами и трубами, а когда меня представили перед началом матча зрителям, зал заполнился грохотом, свистом и аплодисментами. Как хотелось, чтобы они были искренними! Тогда я еще не знал о подготовительной работе Айка и был тронут до глубины души. Айк сделал все, чтобы я почувствовал доброжелательность зрителей, и... недаром. Он прекрасно знал, как недружелюбно, если не сказать — враждебно, я отношусь к Дольфу Шейесу — тренеру «Филадельфии-76».
В 1960 году, когда я написал статью в журнал «Лук» о грубой игре профессионалов против меня, тогда еще новичка в НБА, Дольф ответил статьей в другом журнале, где называл меня «незрелым», «упрямым», «баловнем судьбы», а позднее, когда у меня начались неприятности со штрафными бросками, он заявил: «Это просто смешно. Любой школьник способен на большее... Он просто ленится на тренировках. Ничего нет проще, чем научиться штрафным броскам — отрабатывай их на тренировке, вот и все».
Сам Дольф был профессионалом до мозга костей: он 16 лет играл сначала за «Сиракузы Нешнл», а потом за «Филадельфию-76» и обладал на удивление точным штрафным броском. Его рекордом было 85 процентов попаданий со штрафного, и четыре сезона он был лучшим снайпером НБА по штрафным броскам. Дольф, как и мой первый тренер в НБА Нейл Джонстон, был великим баскетболистом и бездарным тренером.
Первым делом он заставил меня отрабатывать штрафные броски на тренировке. Я делал, наверное, по 400 бросков в день, достигая в среднем 80-процентной точности. А в игре повторялась старая история, и более 50 процентов я не набирал. Наконец Дольф понял, что дело вовсе не в моей лени.
Команда играла неплохо. Мы остановили победное шествие «Бостон Селтикс», которая вот уже 16 игр проводила без поражений, выиграв со счетом 104:100, причем Билл Рассел 15 раз бросал по кольцу, когда я играл против него, и ни разу не попал. Через неделю мы одержали вторую победу. И вот вновь, уже четвертый раз за мою спортивную биографию, мы встретились в финальных играх. В первой игре бостонцы, используя прессинг по всей площадке, деморализовали нашу защиту и победили 108: 98. Через два дня выиграли мы — 109:103 (я набрал 30 очков, Рассел — 12, у меня было 39 подборов, у него — 16). В третьей игре я играл из рук вон плохо. Мы проиграли с большим разрывом — 94:112. Но в четвертом матче счет сравнялся. Итак, пока ничья — 2:2.
Перед пятой игрой журнал «Спортc иллюстрейтед» поместил мою статью, которую я написал совместно с корреспондентом журнала Бобом Оттумом. Мне обещали, что статья будет опубликована только после окончания баскетбольного сезона. Но они не сдержали слова, и статья появилась в самый его разгар. Она называлась «Моя жизнь в джунглях НБА». Название придумал не я, и оно никому не понравилось: ни мне, ни моим товарищам по команде, ни тренеру, ни баскетболистам, ни тем более администрации НБА, которая подвергла меня за эту статью штрафу. Интересно, что когда обо мне писали всякую несуразицу и критиковали бог весть за что, то никого не штрафовали. А когда я высказал свое мнение об НБА, то штраф последовал незамедлительно. Существуют вещи, о которых не принято говорить вслух. Сколько раз я слышал от известных баскетболистов в кулуарах то, что ни разу не посмели повторить во всеуслышание! Но это же лицемерие. Я всегда считал, что у меня хватит мужества быть честным и высказать свое мнение вслух, хотя в то время высказывать свое мнение было для спортсмена гораздо опаснее, чем сейчас. За это меня так не любили в НБА — я был злодеем НБА, суперзвездой, которую полагалось ненавидеть.
В «Спортc иллюстейтед» я писал о том, что устал от подобного отношения к себе, устал от постоянных придирок, от грубой игры, от людей типа Джонстона и Шейеса, от ограничений и неудовлетворительных условий, в которых проводились игры НБА.
«Приходит время, — писал я, — когда победы и поражения становятся тебе безразличны. Доходишь до такого состояния, что ни то, ни другое уже не вызызает никаких эмоций. Просто чувствуешь, как баскетбол все больше опустошает тебя».
Для суперзвезды, которой полагалось восхвалять НБА и рассыпаться в благодарностях за каждую секунду, проведенную на площадке, подобные высказывания звучали слишком резко.
В день публикации «Бостон Селтикс» разгромила нас со счетом 114:18, но в следующем матче мы одержали верх. И вот наступило время последней, седьмой, игры финала... До конца игры оставалось менее двух минут. Мы проигрывали 103:110. Затем я добиваю мяч в корзину, точно выполняю два штрафных броска и выпрыгиваю из-под кольца, вбивая мяч в кольцо сверху, — 110:109, а Билл Рассел, который, пожалуй, лучше всех играет в критических ситуациях, попадает, на наше счастье, в обод кольца, и мяч выходит из игры. Оставалось пять секунд, и мяч был наш — надо было только забросить его в корзину и стать чемпионами. Шейес берет тайм-аут и дает такую установку: Гриер, лучше всех бросавший с дистанции, передает мяч Чету Уолкеру, обходит заслон, получает обратный пас от Гриера и бросает с четырех метров. Но получилось все наоборот.
Передача Гриера была чересчур крутой, мяч перехватил в воздухе Джон Хавличек, откинул его Джонсу и... мы проиграли и этот матч и чемпионат.
Я вновь был впереди Рассела по очкам (30 за игру у меня, 15 у него) и по подборам (32-29), но опять из меня сделали козла отпущения. Вновь он был чемпионом, а я — неудачником.
Неудачным стало для меня и лето. Пока я был в Нью-Йорке, сгорела моя квартира в Сан-Франциско. Тогда же меня чуть не застрелил полицейский. Я купил ночной клуб в Гарлеме и назвал его «Маленький рай большого Уилта» и по 18 часов в сутки учился вести дело. И вот однажды по пути домой мою машину остановил полицейский: