— Ну-ка, парень, покажи права, — сказал он.
Я дал ему свои права и спросил, в чем дело.
— Подожди минуточку, парень, — ответил он.
Он упорно называл меня парнем, и я сказал ему, что в правах написана моя фамилия и обращаться ко мне следует по фамилии. В ответ на это полицейский вытащил пистолет, приставил его к боковому стеклу машины в 20 сантиметрах от моей головы и взвел курок.
Я не выдержал и закричал:
— Ну так стреляй, сукин сын!
На мое счастье, полицейский отвел пистолет и извинился. Я выхватил у него права и умчался прочь, оставив его стоять с пистолетом в руке. Только дома до меня дошло, что он запросто мог разнести мне череп — ведь в то время шли негритянские волнения и неграм лучше было не попадаться на глаза полицейским.
Летом мне вновь предложили перейти в футбол, на этот раз в американский. Я отказался — было уже поздно начинать все сызнова. Взамен я подписал новый контракт на три года с командой «Филадельфия-76». Сумма контракта была 100 000 долларов, и это вызвало огромный ажиотаж. Билл Рассел потребовал на доллар больше, некоторые профессионалы возненавидели меня, как будто деньги я брал из их карманов. А на самом деле ведь и они стали получать больше. Боб Петит, узнав о моем контракте, явился к владельцу своего клуба и заявив: «Я отдал ассоциации всю свою жизнь. Вам не кажется, что я стою хотя бы половину того, что получает Чемберлен?» И он получил прибавку и стал получать сколько просил.
В новом сезоне, 1965/66 года, я впервые почувствовал, что наша команда не уступает «Бостон Селтикс».
В защите у нас были Хэл Гриэр, снайпер и мастер голевых передач, Лэрри Костелло, также специалист по передачам, и организатор игр стремительный малыш Уолли Джонс. В нападении играли Чет Уолкер, двухметровый богатырь, который с каждым годом играл все лучше и лучше, новобранец Билли Каннингэм, вскоре ставший лучшим нападающим в НБА, и Лук Джексон[85], высокорослый и физически очень сильный атлет, который всегда приходил мне на выручку и помогал в игре под щитом. Единственно, чего нам не хватало, так это приличного тренера. Но с таким составом даже Дольф не мог нам помешать. Мы победили в 55 матчах из 80-ти, в десяти играх с «Бостоном» мы взяли верх в шести и заняли первое место в восточной зоне, впервые опередив «Бостон Селтикс». По результативности (33,5 очка в среднем за игру) и подборам (24,6 за игру) я вновь вышел на первое место в НБА.
Этот победный для нас сезон был омрачен смертью Айка Ричмана. Он так горячо переживал за нашу команду, что умер на трибуне. С тех пор Филадельфия для меня осиротела. Я потерял одного из моих самых близких и преданных друзей.
Начались финальные переигровки, и мы, уж не знаю почему, вновь проиграли «Бостон Селтикс», хотя и играли на равных. Ред Ауэрбах, бесспорно, превосходил нашего Дольфа по всем статьям: его замены были более оправданы и своевременны, тактика игры умнее, тайм-ауты эффективнее, психологию игроков он знал лучше и потому умело настраивал своих подопечных. После пятой игры ко мне в раздевалке подошел Джо Макгиннис, спортивный журналист из Филадельфии, и спросил, не кроется ли причина поражения в том, что я промахнулся в 17 штрафных бросках из 25? Я принес команде 46 очков — больше, чем четверо игроков стартового состава вместе взятых, и считал такой вопрос неуместным. Но когда он повторил его, я вышел из себя. Я готов был убить его, не зная, правда, что через три года Макгиннис напишет бестселлер «Как делают президента». Если бы меня не удержали, он мог бы и не написать его.
Через шесть месяцев после смерти Айка Ричмана скончался Эйб Саперстайн, владелец и основатель труппы «Глобтроттерс» — мой добрый друг и заступник. В то время я был в Европе, и через посредников мне предложили стать совладельцем «Глобтроттерс» и президентом клуба. Я готов был согласиться, но тут уволили Дольфа Шейеса. В команду пришел Алекс Хэннум, а это означало победу в чемпионате 1967 года, а ради нее я готов был забыть обо всем.
К тому времени газеты стали писать о том, что это я способствовал увольнению Дольфа. Все словно бы забыли, что Дольф не ладил с командой еще до моего прихода, забыли о том, что знали все: Дольф был плохим тренером. От нас он перешел в команду города Буффало и там установил своеобразный мировой рекорд: его уволили после первой же игры. Но куда соблазнительнее было заявить в печати: «Чемберлен увольняет Шейеса», нежели «Шейес уволен за некомпетентность». Газеты писали, что я за семь лет расправился с пятью тренерами, «пожирая их словно таблетки аспирина». Почему же тогда Алекс с такой готовностью вызвался стать нашим тренером?
С приходом Алекса команда превратилась в дружный и сплоченный коллектив. На площадке и вне ее «Филадельфия-76» являла собой тесно спаянную группу спортсменов, пекущуюся об интересах каждого в отдельности и коллектива в целом. Впервые мы стали встречаться после игр, в перерывах между сезонами, приглашали друг друга к себе домой. В команде было покончено с делением на группы по расовому признаку. Когда я пришел в команду, такое разделение было явным. Негры Хэл Гриер, Чет Уолкер, Лук Джексон составляли одну группу, а белые Эл Бьянчи, Лэрри Костелло, Джонни Керр — другую. Но через год из команды ушли Бьянчи и Керр. Вскоре команда стала дружной семьей. Мы ходили вместе в кино, вместе играли в гольф, вместе пили пиво. Билли и Чет стали неразлучными друзьями, хотя Чет был негр, а Билли — белый (из штата Северная Каролина). Они оба были нападающими, причем Чет играл в стартовом составе, а Билли сидел на скамейке запасных, но это никогда не вызывало у него ни зависти, ни обиды. У всех у нас были свои причуды и недостатки, но никто не пытался использовать их в ущерб кому-либо (тем самым нанося ущерб команде). Мы старались помогать друг другу. Я не припомню ни одного случая раздора или ссоры между атлетами в тот год. Команда являла собой сплоченный коллектив раскованных и счастливых спортсменов, потому что это была команда-победительница. Но что тут первично — кто знает? То ли мы побеждали оттого, что были так спаяны и дружны, то ли мы стали таким спаянным и дружным коллективом оттого, что побеждали? Очевидно, и то, и другое.
Моя высокая результативность (а отсюда и популярность, и реклама, и деньги) не могла не задевать других игроков. Раньше я об этом не думал, считая, что профессионалы должны понять меня. Но к 30 годам я не только возмужал, но и набрался ума-разума. Я понял, как важно учитывать настроение каждого игрока, если я хочу, чтобы команда победила. И я не только начал уделять больше внимания голевым передачам, чем собственным броскам, но и принял за правило подчеркивать достоинства моих товарищей как публично, так и наедине. Я и раньше так поступал, но далеко не всегда, и никогда такое поведение не было для меня правилом.
А вот теперь я стал ясно сознавать, в чем причина успешных действий команд, где играли такие мудрые лидеры, как Билл Уолтон[86], О. Симпсон, Джо Намат[87]. Как бы удачно ни играли они сами, как бы их личные заслуги ни превозносила пресса, они всегда старались держаться в тени и никогда не упускали возможности подчеркнуть, что без превосходной игры своих партнеров ничего не смогли бы сделать. Стоило кому-нибудь из баскетболистов проявить себя, сделать удачную передачу, хорошо сыграть в защите, как они не преминут и самого игрока похвалить, и команде об этом сказать, и журналистам объявить. Любой после этого будет стараться вдвойне. И это понятно! Ведь как часто, трубя во все трубы о звезде, мы забываем о других, и у многих игроков от такого равнодушия опускаются руки.
В этот сезон я сделал всего лишь 1150 бросков, то есть в два раза меньше, чем обычно, к тому же я стремился быть более избирательным и бросать только тогда, когда это было необходимо. Процент попаданий в тот год у меня был рекордный — 68,3. Зато впервые за восемь лет я не стал первым снайпером в НБА, а занял третье место (24,1 очка в среднем за игру, на 15 очков меньше, чем в среднем за все годы, проведенные в НБА). Но самым ценным было то, что результативность всех членов команды стала более ровной.
На счету Хэла Гриера было 22,1 очка в среднем за игру, у Чета — 19,3, у Билли — 18,5. У нас были прекрасные игроки, настоящий тренер, и я считал разумным поступиться своей репутацией лучшего снайпера НБА. Это была не такая уж большая потеря — ведь я уже доказал, что в результативности мне не было равных. Зато я занял третье место по результативным передачам (630). В истории НБА еще не было центрового с таким высоким показателем. Шестой год подряд я стал первым в НБА по подборам, а это означало, что по четырем важнейшим показателям: результативности, подборам, голевым передачам и проценту попаданий с игры — я первенствовал в двух и был третьим в двух других. Такого показателя еще не достигал ни один баскетболист, в каком бы амплуа он ни играл. Но главным, как я сказал, было то, что команда показывала на этот раз поистине коллективную игру, а не делала ставку на одного игрока.
Наша команда была неудержимой. В 50 играх у нас было 46 побед и 4 поражения — лучший результат в истории НБА. Сезон мы закончили с 68 победами и 13 поражениями — лучший показатель в то время. Мы стали чемпионами восточной зоны, намного опередив «Бостон Селтикс». Нас ждал финал, и на этот раз мы были уверены в столь долгожданной победе.
Финал начался играми с командой «Цинциннати Ройялз». Самоуверенность нас чуть было не подвела: мы проиграли в первом матче 116:120. В следующей игре мы разгромили их — 123:103 и с такой же легкостью переиграли их в третьей и четвертой игре. Наступила очередь бостонцев. В четырех из пяти игр мы буквально сокрушили наших неизменных соперников в борьбе за чемпионский титул: разрыв в счете в каждой игре доходил до 15 очков. После трех побед мы проиграли 117:121, но в пятой мы не оставили бостонцам никаких шансов — 140:116! В раздевалке после победы царило всеобщее ликование: игроки пели, смеялись, кричали, брызгали друг на друга шампанским. Я стоял в стороне. Победа над «Бостоном Селтикс» еще не означала звания чемпиона мира. Мы стали только чемпионами восточной зоны. Нам предстояло победить команду «Сан-Франциско Уорриэз», так что праздновать победу было рано. Команда «Сан-Франциско Уорриэз» была не слабее «Бостон Селтикс». В первой встрече с ними я набрал 16 очков, сделал 33 подбора, 10 результативных передач и отбил 9 бросков по кольцу. Все пятеро игроков стартового состава набрали двузначное число очков каждый. В таком стиле мы провели всю серию финальных игр, победив в четырех матчах. И вот — долгожданная победа. Мы — чемпионы! Радости моей не было предела. Наконец-то критики, которые говорили, что я не оказываю на команду должного влияния, а только и знаю что бросать по кольцу и набирать очки, получили убедительный ответ, полностью их обезоруживший. Я запомнил этот чемпионат на всю жизнь, как, впрочем, и те курьезы, которые были с ним связаны.
Пресса совершенно справедливо отнесла нашу победу за счет лучшей игры команды, которая была сильнее всех. Журналисты писали, что «Бостон Селтикс» проиграла, так как команда «Филадельфия-76» была сильнее, но «не обязательно потому, что Чемберлен был сильнее Рассела». Когда же выигрывал «Бостон», то никто не писал: «Команда «Бостон Селтикс» победила, потому что она сильнее, а не потому, что Рассел сильнее Чемберлена». Наоборот, журналисты всячески норовили подчеркнуть, что только Расселу команда обязана победой, именно Рассел играет лучше меня, а не его команда. Теперь же когда мы победили в чемпионате, никто не вспоминал ни о Расселе, ни о Чемберлене.
После победы мне вручили почетный приз — Кубок Уонамейкера как лучшему игроку чемпионата. Я тщательно готовился к церемонии вручения, на которой собирался произнести речь, а мне было что сказать. Но я заболел ларингитом и не мог произнести ни слова. Впервые в жизни я оказался бессловесным.
Новый сезон начался для нас успешнее. Но энтузиазма я уже не испытывал. Каждый раз я ставил перед собой определенную цель и достигал ее. Теперь же, когда пошел девятый год моего пребывания в НБА, таких целей почти не осталось. Я был первым почти по всем мыслимым показателям. Свои рекорды я улучшал из года в год. Что еще? Я решил стать первым по результативным передачам. Для лучшего снайпера в НБА это было что-то новое. Но когда мы стали проигрывать, пресса вновь начала делать из меня козла отпущения — я, дескать, всему виной, так как моя результативность недостаточна для победы. Болельщики привыкли видеть во мне снайпера, и каждый раз, стоило мне набрать «всего лишь» 20 очков, они начинали ворчать. Были журналисты, которые говорили, будто я разучился бросать по кольцу, постарел, потерял скорость, точность... Читая этот вздор, я решил на него ответить. В Чикаго я набрал 68 очков, в Сиэтле — 47, а затем — 53. Но я уже заметил, что в роли организатора я был полезнее команде. Ведь стоило мне увеличить количество бросков, как начинала падать результативность моих коллег. Цели своей я достиг, установив новый рекорд — 702 голевые передачи за сезон, и звание сильнейшего в результативных передачах доставило мне больше удовлетворения, чем любое другое. Команда уверенно шла к победе, в последних играх мы одержали 25 побед из 30 игр, в большинстве из них с внушительным разрывом в счете. Но тут перед финальными играми с «Бостоном» Билли Каннингэм сломал руку, с серьезными травмами играли Джексон, наш защитник Гуокас и я. В принципе мы уже могли бы по праву называться чемпионами, если бы не система финальных переигровок. Посудите сами, мы одержали 62 победы и проиграли всего в 20 играх. Мы на восемь побед опережали «Бостон Селтикс». Никогда я не мог понять этой системы. После 82 игр все начинается сначала. В бейсболе во «Всемирной серии» участвуют команды-чемпионы, которые ни разу не встречались между собой в течение сезона.
В НБА с каждой из команд приходится провести по шесть, восемь или десять игр, и пусть твоя команда победила в большинстве из них, все равно приходится вновь доказывать, что она сильнее всех.
В первый день игры мы узнали о злодейском убийстве Мартина Лютера Кинга. Ред Ауэрбах собрал своих игроков и спросил, будут ли они играть или следует отложить встречу. Спортсмены решили играть. Они прибыли в Филадельфию объединенные своим горем и решимостью победить. Как и баскетболисты «Бостон Селтикс», мы были в ужасно удрученном состоянии, но в отличие от них у нас игра совсем не шла. В таком настроении играть было нельзя, и мы проиграли. Но в следующей игре мы победили, выиграв затем еще две встречи подряд. Счет был 3:1, и до повторного завоевания звания чемпиона нам оставалось вырвать победу только в одном из оставшихся трех матчей. Но этого не случилось. Я продолжал играть в той манере, в какой провел весь сезон, и вновь переиграл Рассела под щитом (на моем счету было 34 подбора, у него — 26). Против меня играли двое, а то и трое игроков. Моих партнеров часто оставляли открытыми, но воспользоваться этим они не смогли. Из 25 бросков Хэл Гриер только восемь раз поразил кольцо, Чет Уолкер — 8 из 22, а Мэтти Гуокас — 2 из 10. Но виноватым оказался снова я. Это устраивало всех.
— Да, — признался после окончания сезона Чет Уолкер, — мы шли по пути наименьшего сопротивления. Никому не хотелось брать вину на себя, вот и валили все на тебя. На твоем фоне наших сильных сторон все равно никто не замечал, а слабые затушевывались. Так что мы считали это честной игрой, и тебе приходилось расплачиваться за всех нас.
Глава XI
Закончился очередной сезон 1968 года, и от нас ушел Алекс. Владелец Клуба Ирв Козлофф предложил мне Должность старшего тренера. Я отказался и порекомендовал ему нанять Фрэнка Макгуайера или Билла Шэрмана, но ни тот, ни другой не согласились, и тогда Козлофф взял Джека Рамсея. Я знал, что Рамсей сделает все, чтобы отделаться от меня, и решил, не теряя времени, уйти сам. Мне хотелось перебраться в Лос-Анджелес. Во-первых, там умирал от рака мой отец, и мне очень хотелось, чтобы в последние его дни я был рядом. Меня также манил Голливуд. Я всегда любил кино и подумывал заняться им всерьез по окончании своей спортивной карьеры. После долгих дебатов о моем новом контракте я наконец объявил, что перехожу в «Лос-Анджелес Лэйкерс». Мой уход катастрофически отразился на команде. Джек Рамсей постепенно расстался и с Четом Уолкером, и с Уолли Джонсом, и с Билли Каннингэмом. К концу 1972 года «Филадельфия-76» имела самый печальный послужной список в истории НБА: 46 поражений и всего четыре победы. По иронии судьбы в 1967 году, когда в команде играл я, картина была прямо противоположной: 46 побед и всего четыре поражения.
Летом 1968 года спорт для меня отошел на второй план. Впервые в жизни я оказался вовлеченным в политику, причем на самом высоком уровне.
Я принял активное участие в избирательной кампании Ричарда Никсона, напряженно работая над тем, чтобы его выдвинули кандидатом республиканцев на пост президента США на съезде республиканской партии в Майами.
Несколько лет назад я встретился с Никсоном на борту самолета, летевшего из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Тогда он, естественно, не был еще президентом, и мы, познакомившись, стали почти сразу обращаться друг к другу по имени. Мы сидели рядом, и я помню, меня поразили его понимание международных проблем и способность воспринимать события в глобальном, а не в узконациональном масштабе. Этого, мне кажется, не хватало президенту Джонсону, который хорошо разбирался во внутренних проблемах, но не понимал, что происходит за рубежом, и не представлял взаимосвязей между событиями в мире и внутри страны. Хотя я и не имел отношения к политике, но всегда считал, что успешно решать свои проблемы можно только во взаимосвязи с международными. Ведь все, что происходит в нашей стране, влияет на развитие событий во Франции, Италии, России, Африке... Мне казалось, Ричард Никсон придерживался такого же мнения. Вспоминая сейчас то время, я прихожу к мысли, что на мое решение поддерживать Никсона в его избирательной кампании повлияло (может быть, подсознательно) некоторое сходство между нами. Он, как и я, всю жизнь считался неудачником. Он, как и я, постоянно подвергался нападкам прессы. Он, как и я, был азартен и стремился взять верх над своими соперниками.
Были и другие общие черты. Большинство людей считали, что Никсон не блистал умом. Он не обладал даром красноречия и не мог гладко и красиво говорить. Поэтому он и проиграл в 1960 году Джону Кеннеди, который говорил лучше, убедительнее, и избиратели решили, что раз так, значит, он и должен быть умнее. В спорте можно увидеть нечто подобное. Говорят, что Мохаммед Али[88] умен, так как умеет красиво говорить. Я дружен с Мохаммедом и знаю, что если заговорить с ним о чем-нибудь кроме бокса и религии, то он и трех вразумительных предложений построить не сумеет. Однако людям свойственно принимать красноречие за ум.
Существует также мнение, что большинство спортсменов умственно отсталые люди. В колледже, например, преподаватели автоматически выставляют спортсменам худшие оценки, и не потому, что они им не нравятся. Нет, просто предполагается, что спортсмен в уме не нуждается. Люди думают, что раз мы используем свое тело как средство к существованию, то у нас должны быть пустые головы. Спортивные журналисты и комментаторы, которые призваны просвещать людей, наоборот, закрепляют в их сознании образ безмозглого спортсмена. Во время интервью ему редко зададут вопрос, требующий умного ответа. Если, скажем, спортсмен набрал 40 очков, то скорее всего он услышит от журналиста такой глубокомысленный вопрос: «Не думаете ли вы, что соперник вас сегодня переиграл?» А когда команда ведет в счете в ответственном матче, журналист зайдет в перерыв в раздевалку и спросит: «Ну скажите, ребята, вы надеетесь победить?» Нет, конечно! Мы надеемся проиграть! Что же тут удивительного, что в ответ на вопрос, который вам уже приходилось слышать тысячу раз, вы бурчите что-то невразумительное. Но, к сожалению, именно по этим невразумительным ответам люди и судят о нас. Болельщики, будто подражая журналистам, задают тебе те же вопросы. Конечно, случай встретиться со спортивной знаменитостью выпадает не так уж часто, и я понимаю, что болельщику было бы гораздо интереснее узнать мое мнение о Кариме Абдул-Джаббаре и Билле Расселе, чем о Ричарде Никсоне или Рональде Рейгане. Но дело также и в том, что люди считают: спортсмен ни о чем, кроме спорта, говорить не может.
Как большинство спортсменов, я всегда протестовал против такого поверхностного и примитивного подхода к умственным способностям спортсмена. Но когда было объявлено о моем решении поддержать Ричарда Никсона в его избирательной кампании, почти все мои друзья-негры были поражены и возмущены.
— Как ты можешь поддерживать республиканца? — возмущались они. — Кого угодно, только не Никсона! Ведь он ничего не сделал для негров!
Я шел вместе с Ричардом за гробом Мартина Лютера Кинга и видел, с каким достоинством он себя держал, как скромно себя вел, не пытаясь использовать факт своего присутствия в политических интересах, как это делали другие. К тому же я всегда полагал, что большинство кандидатов в президенты ничем особенным друг от друга не отличаются.
Президент к тому же так скован конституционными ограничениями, оппозицией в конгрессе, обязательствами, оставшимися от прошлой администрации, что, по сути дела, ничего особенного, что отличало бы его от своего ближайшего конкурента, сделать не может. Не думаю, что политика Джона Кеннеди отличалась от той, которую проводил бы Никсон, будь он выбран президентом в 1960 году, или же политика Никсона существенно отличалась бы от политики Хьюберта Хэмфри, будь тот выбран в 1968 году.
Некоторые считали, что я поддерживал Никсона потому, что мне за это платили, другим казалось, что раз я добился успеха в жизни, то меня больше не касаются проблемы, волнующие негритянскую бедноту. Но это неправда! Я не получал ни гроша за участие в избирательной кампании и надеялся использовать свои отношения с Никсоном для помощи в решении негритянских проблем. Я надеялся, что в случае избрания Никсона я получу доступ в Белый дом, где буду иметь возможность поставить перед влиятельными людьми те социальные и политические проблемы, которые меня особенно сильно волновали.
Я думал, что смогу убедить Никсона заняться проблемой перенаселения в развивающихся странах, чтобы оказать им помощь в выработке программы контроля над рождаемостью, а перенаселение, по-моему, одна из главных проблем современности.
Я хотел поднять проблему равноправия негров в Америке. Меня интересовали и вопросы продления жизни тяжело больным людям. Я, например, считаю жестоким сохранять ребенку жизнь, если он рождается с такими сильными отклонениями, что уже не может ее нормально воспринимать, или искусственно продлевать жизнь неизлечимо больным старикам, проводящим свои дни в страданиях и боли, как это случилось с Труменом. Эти взгляды кажутся бесчеловечными, но я убежден в обратном.
Нам нужны новые законы об азартных играх, проституции, наркотиках, порнографии. Все это очень сложные проблемы. Стоит усилить контроль, как привлекательность «запретного плода» сразу возрастет, особенно для молодежи. Но, с другой стороны, стоит только ослабить контроль, как на почве наркомании, проституции, порнографии вырастут другие, более серьезные преступления: контрабанда, в том числе и торговля «белым товаром», грабежи, бандитизм, убийства.
Как оказалось, в своих надеждах я обманулся. Влияния ни на Белый дом, ни на Никсона я не приобрел. Я был настолько неискушенным и наивным в политике, что не представлял, в какой изоляции пребывает президент США после избрания. Ричард, случалось, и поздравлял меня с праздником или с победой на чемпионате, но влияния у меня на него было ровно столько, сколько на папу римского.
Значит ли это, что Никсон использовал меня в своих целях? Конечно, да! Когда я участвую в передачах, рекламирующих «фольксваген», компания использует меня для продажи своих автомобилей, а я использую компанию для своего заработка. То же самое в политике. Ричард и республиканцы использовали меня для получения голосов негров, а я использовал их для усиления влияния негров и для того, чтобы узнать побольше о политической жизни. Узнал я немало. Впервые я увидел выборную кампанию изнутри. Я был среди немногих, кто обладал правом обращаться непосредственно к Никсону по любому вопросу, когда только считал это необходимым.
В мои обязанности входила обработка делегатов из разных штатов, как негров, так и белых, но самая главная задача заключалась в том, чтобы заполучить 78 голосов именно негритянских делегатов. Работа эта чрезвычайно осложнилась, когда Никсон выбрал на пост вице-президента Спиро Агню. Я высказывался за кого угодно: Рокфеллера, Хатфильда, Вольпа, Роудза, но только не за Агню. Большинство делегатов-негров были такого же мнения и угрожали покинуть съезд, если на пост вице-президента предложат Агню. Заседание конгресса республиканской партии передавалось по телевидению, а делегаты штата Мэриленд, родного штата Агню, уже договорились демонстративно встать и покинуть съезд. Мне выпала трудная задача — уговорить их остаться. Я ее выполнил, но удовлетворения от этого не получил. После съезда я отправился к Никсону.
— Негритянские делегаты не принимают Агню, — сказал я.
— Ты поговори с ним сначала, — ответил Ричард. — Ведь он кое-что сделал для негритянского населения. Я устрою вам встречу.
Я встретился с Агню и рассказал, как ему следует себя вести, чтобы не задеть самолюбия негров. Я сказал ему, что негров следует называть «черные»[89] и что, говоря о «законе и порядке», следует прибавлять слово «справедливость», то есть говорить: «Закон, порядок и справедливость» — и требовать именно этого, а не просто «закона и порядка». Агню без умолку говорил мне о том, как доброжелательно он всегда относился к неграм и как он благодарен мне за советы, с которыми он полностью согласен.
Буквально на следующий день Агню встретился с группой делегатов, в которой было немало людей с черным цветом кожи. И что же?! Он тупо повторял «негры», «закон и порядок» несчетное количество раз! Я готов был сквозь землю провалиться. В конце концов я не выдержал и ушел. Я предупредил Никсона:
— С мистером Агню вам придется хлебнуть горя.
После этого мое участие в избирательной кампании пошло на спад. Я был разочарован.
Ряд мероприятий, которые провел Ричард, когда пришел к власти, меня обрадовали. Он покончил с войной во Вьетнаме и, к большому моему удовлетворению, побывал в России и Китае. Но Никсон окружил себя людьми, которые привели его к «Уотергейту»[90].
Досаду и раздражение вызвало у меня также и то, что Ричард приказал американским астронавтам водрузить американский флаг на Луне. Космос принадлежит не американцам, а всему человечеству. Я разочаровался в Никсоне и в 1972 году от участия в его избирательной кампании отказался. Да он во мне тогда уже и не нуждался.
Это было мне уроком. Я понял, что политика та же игра. Это не какое-то волшебство и не загадочное искусство, а просто жизнь. Политика похожа на спорт. Когда видишь, как доктора философии и другие высокопоставленные лица готовы хоть посуду мыть или исполнять роль «мальчика на побегушках», лишь бы иметь возможность сказать, что они были близки к Никсону или к сильным мира сего, вспоминаешь, на что готовы болельщики, чтобы оказаться рядом со спортивной звездой. Да и моя роль сводилась к той, что исполняют вербовщики в спорте. Я заманивал делегатов и старался держать их подальше от «вербовщиков», работавших в лагере Рокфеллера и Рейгана. Если смотреть в корень, то я делал то же самое, что 13 лет назад делали со мной вербовщики университетских команд. Нужно много улыбаться, говорить и обещать что угодно, лишь бы заставить делегатов (спортсмена) поверить, что ваш кандидат (или команда, в которую вас заманивают) — особа, приближенная к самому господу богу (или лучшая команда на свете).
Глава XII
Через две недели после моего дебюта в команде «Лэйкерс», в 1968 году, умер мой отец. Трудно передать словами мое горе. Отец был моим самым близким другом, наставником во всем: от сердечных дел до финансовых. Он был всегда рядом, всегда со мной, и вдруг его не стало. Трудно и больно сознавать, что никогда я не получу от него совета и никогда не смогу попросить прощения за то, что забыл поблагодарить его и выразить свою сыновью любовь. Впервые в жизни я почувствовал себя по-настоящему одиноким и покинутым.
Всем казалось, что с моим приходом команду будут раздирать противоречия и ссоры. В составе «Лэйкерс» играли еще две суперзвезды — Джерри Вест и Элджин Бэйлор. Специалисты шутили, что для таких суперзвезд, как Джерри, Элджин и я, мало одного мяча, лучше выдать каждому по мячу, дабы мы не мешали друг другу в игре.
Команда выступала довольно успешно: пять раз она выходила победителем в чемпионате западной зоны, но каждый раз проигрывала в финале «Бостон Селтикс» (причем дважды счет в финале был 3:3, и поражение «Лэйкерс» терпела только в последней, седьмой, игре). Как водится, при проигрыше Элджин и Джерри искали козла отпущения, на которого можно было бы свалить вину. Ожидалось, что и я, стоит только потерпеть первое поражение, буду искать виноватого, что еще более обострит отношения в команде.
Как это ни странно, отношения у меня с Джерри сложились хорошие, и мы дружим до сих пор, хотя во многом полные противоположности. Джерри — белый, я — негр. Джерри — выходец из провинции, я — житель большого города. Джерри — отец семейства, я — холостяк. Джерри скромен и молчалив, а я из тех, кто за словом в карман не лезет и не упускает случая похвалить себя и обругать другого. Ясно, что закадычными друзьями мы стать не могли, но вражды между нами никогда не было.