– Вы уверены, что дядя Германия жив и невредим?
– Совершенно уверена. – Она встала и собралась идти. – Ты скоро его увидишь.
Агриппина была права. Отец вернулся, а Германика приветствовали как героя‑победителя. Между тем меня не оставляли воспоминания о волчонке с застывшими в его глазах удивлением и ужасом.
Глава 2:
Триумф.
Марцелла то играла в куклы, то кокетничала с мужчинами. Наша старая рабыня Присцилла хихикнула по этому поводу, когда мама не слышала. Но служанка была не права. Марцелла не изменилась. Насколько я помню, на нее всегда обращали внимание и молодые солдаты, и воины‑ветераны, а мальчишки кувыркались перед ней колесом.
Со временем я стала замечать, что Марцелле нравится, когда на нее смотрят с восхищением, и она не скрывала своего восторга. В двенадцать летя понимала: она особенная. Мама тоже была в этом уверена. Хотя она относилась к нам с одинаковой теплотой и любовью, взгляд ее больших карих глаз часто задерживался на сестре. Благодарная за предоставленную мне по невниманию родителей большую свободу, я терялась в догадках, каким будет поведение мамы.
Весной Агриппина отдала Марцелле свою первую девичью одежду – ярко‑красную тунику из египетского полотна и фиолетовую столу.
– Не многим идет такое сочетание цвета, – пояснила Агриппина.
Ясно, что ее дочерям – Друзилле и Юлии – они не годились, иначе моя сестра не стала бы счастливой обладательницей такого сокровища.
Восхищенная подарком, Марцелла выбежала на улицу. С балкона маминой комнаты я наблюдала, как она, приплясывая, бежала вдоль ровных рядов армейских палаток, и почти из каждой выходил молодой офицер, улыбался и приветливо махал рукой.
– У Марцеллы столько друзей, – сказала я маме.
Она встала из‑за ткацкого станка, посмотрела в окно и нахмурила брови.
– Друзей? Ну‑ка позови Присциллу! Пусть она сию же минуту приведет ее домой.
В тот вечер, когда я играла в углу комнаты за кроватью, вошли родители. Не замеченная ими, я увидела, как они сели за низкий стол на кушетки и мама налила отцу вино. Он побрызгал им домашний очаг для богов и поднес бокал к губам.
– Мое любимое и неразбавленное, – улыбнулся отец.
Мама тоже улыбнулась и сказала мягким голосом, как бы между прочим:
– Марцелла становится с каждым днем краше. Ты заметил?19
– Пол‑лагеря от нее без ума.
Улыбка исчезла с маминого лица.
– Такое внимание может вскружить девочке голову. И потом, в гарнизоне, где грубые солдаты, всякое может случиться.
Отец стукнул бокалом по столу, так что на скатерть выплеснулось вино.
– Ни один солдат, у которого есть хоть крупица ума, не осмелится...
– Не кипятись, дорогой. Что ты так рассердился?
– Селена! Здесь же не казарма.
– Ты прав. Иначе я говорила бы более привычным для солдата языком.
– На тебя это не похоже, любовь моя. Ты помнишь тот отпуск...
– На Капри? – Мамин голос смягчился. – Конечно, помню. Мы зачали тогда Клавдию.
Я затаила дыхание и навострила уши.
– Ты была восхитительна. Как и сейчас, когда не хмуришься.
– А как же не хмуриться, Марк? Галлия, конечно, лучше треклятых германских лесов, но все же это провинция и так далеко от Рима. Я не думала, что мы надолго застрянем здесь. А потом еще Агриппина. Ты не представляешь...
– Да будет тебе. Она желает добра. Девочки часто показывают мне подаренные ею красивые вещи. Только сегодня Марцелла хвасталась чудной туникой.
– Обноски! Ты – мужчина, солдат. Что ты в этом понимаешь? Иногда мне кажется, что мужчина и женщина – это совершенно разные создания. Не лучше ли жить как соседи и изредка навещать друг друга?
Папа разразился хохотом.
– Нет, так дело не пойдет. У тебя будет дом в Риме.
– А у тебя – армейская палатка. – Мама тоже засмеялась. – Ну ладно, мы это как‑нибудь уладим. – Она пересела к папе на кушетку и прижалась к нему. – Послушай. – Она погладила его по щеке. – Мне хочется для девочек чего‑то большего. Марцелла ведет себя вызывающе. Нельзя винить мужчин за то, что они обращают на нее внимание. А сейчас, когда она стала женщиной...
– Женщиной? – удивился отец.
– Да, женщиной, – повторила мать. – Пора подумать о ее будущем. Вы, мужчины, не смотрите в корень. Наша девочка очаровывает людей – и мужчин, и женщин. Такая жена будет находкой для кого угодно. Калигулы, например.
– Он мне не нравится. Что‑то в нем есть отталкивающее. Он не такой, как братья, и уж тем более отец.
– Вот и хорошо, – возразила мама. – Пусть его братья рискуют всем на войне и возят с собой жен из лагеря в лагерь. Мар‑целла могла бы вести интересную жизнь при дворе.
– При дворе Тиберия?
– Ну да. Это центр мира. Почему бы ей не насладиться всеми его прелестями?
– Может быть... если она обожает интриги. А почему мы вдруг об этом заговорили? И кстати, Агриппина захочет кого‑нибудь побогаче для своего отпрыска.
– Конечно,– согласилась мама, – но она обожает Марцеллу. Калигула такой испорченный. Придет время, и он женится на ком захочет – с приданым или без него. В конце концов, какое это имеет значение, если он станет императором?
У меня сжалось сердце, перед моими глазами возник образ Калигулы. Да, так и будет. Я увидела его на императорском троне. Но Марцеллы нет поблизости. Где же она? И Друз, и Нерон? Если Калигула – император, где они? Я тряхнула головой, чтобы прогнать видение.
Папа пожал плечами:
– У нас будет время поговорить об этом после весенней кампании. Германик поклялся еще раз перейти Рейн.
Лицо отца посветлело при мысли об этом.
Но ему не пришлось снова обнажить меч. Тиберий помешал ему. Неожиданно император отозвал Германика в Рим.
«Ты многое сделал для страны, – писал он. – Народ желает воздать тебе должное. Триумфом надлежит восславить твои победы».
Великодушие Тиберия насторожило Рим. Император завидовал военным успехам своего родственника и всеобщей любви, приобретенной благодаря победам. Единственное, что способно остановить преклонение перед героем, – возвращение его в столицу. Нужно устроить пышные чествования, словно бросив кость собаке, а потом назначить на какой‑нибудь менее заметный пост на задворках империи.
Германик направлял одно послание за другим и просил дать отсрочку еще на год, чтобы завершить покорение германских племен.
Тиберий оставался непреклонным. «Твой триумф назначен на середину августа», – отвечал он.
Германик, отец, офицеры и большинство солдат пришли в уныние. А женщины не скрывали восторга. Рим представлял собой все, о чем можно только мечтать. Нас с Марцеллой увезли из столицы еще детьми, и сейчас я ко всем приставала с расспросами, но никому не было дела до меня.
Вскоре мы отправились в путь. По дорогам потянулась вереница колесниц, фургонов, повозок, лошадей. Нескончаемой казалась колонна легионеров. Ночью разводили костров не меньше, чем сверкало звезд на небе. Однажды перед рассветом мы с папой поднялись на вершину высокого холма, чтобы осмотреть окрестности. Глядя на огни в темной долине, я почувствовала, будто очутилась на Олимпе. Только боги могли такой видеть землю.
Ухоженные поля и небольшие города с планировкой по римскому образцу, с форумом, общественными банями, амфитеатром, стадионом сменились необжитыми, труднопроходимыми районами, когда мы начали пересекать Альпы. Даже в конце июля длинные языки снежных лавин спускались с гор. В плотной пелене облаков мы почти на ощупь пробирались у самого края пропасти. Однажды повозка с пленными германцами соскользнула в бездну, увлекая обезумевших от ужаса лошадей. В ушах еще долго звучали крики несчастных людей и животных.
В ту ночь мы разбили лагерь у храма Юпитера.
– Как вы можете жить здесь? – спросила я жреца, стоявшего у входа. – Это же край света.
– Но зато ближе к нашему богу, – ответил он. – Слышишь эти раскаты грома?
Яркая молния осветила полнеба, и земля задрожала. Я дала жрецу монету и вбежала в храм. Я ни на миг не сомневалась, что каждый, кто совершал с нами переход, сделал пожертвование. Упав на колени перед алтарем, я просила Юпитера, чтобы он сберег нас в трудном пути.
Ландшафт постепенно менялся, когда мы стали спускаться с гор. Остались позади заснеженные вершины и ледники. В долинах раскинулись обширные альпийские луга, встречавшие нас яркими красками, теплом и ласковым солнцем. Мы с Марцеллой любовались пейзажами, смеялись и веселились. ‑
Мама обняла нас:
– Любимые мои, это – Италия. Мы почти дома.
Рим ко многому обязывал, таил в себе соблазны, служил испытанием и сулил большие надежды. Узкие улицы наполнял особенный запах – Смесь ароматических масел, чеснока, специй, пота и фимиама. Они кишели бродячими музыкантами, нищими, писцами и сказителями. Я везде видела торговцев, они нараспев расхваливали свои товары. Носильщики, сгибавшиеся под тяжестью груза, бранили каждого, кто попадался на дороге. Почти все передвигались пешком, через городские ворота редко пропускали колесницы или повозки. Тех, кто мог себе это позволить, переносили в паланкинах, впереди бежали рабы и расчищали путь.
Даже в двенадцать лет я поражалась высокомерию столичных жителей, считавших себя людьми особого сорта. А как же иначе?
Зловонный, грязный, шумный и великолепный Рим был, по 22 словам мамы, центром мира, и любой человек ничего не представлял собой, если он здесь не жил. Сейчас, когда я увидела Рим, то поняла, почему маме не нравились ни Галлия, ни любое другое место.
Слезы радости текли из глаз, когда мы, как герои, вступали в эту славную столицу, а ее гордые жители приветствовали нас. Это моему дяде, любимому отцу и всем, кто служил под их командованием, воздавали почести. Еще за двадцать миль от города римляне стояли вдоль дороги, восторженно кричали и махали цветами. Мне казалось, что все население вышло встречать нас, У храма Сатурна возвели величественную арку в честь Германика. Толпа неистовствовала, когда наша триумфальная процессия проходила под ней.
Организуя шествие, Германии и отец продумали все до мелочей. Впереди шли гонцы с лавровыми венками, символизирующими многочисленные победы. Следом везли более сотни платформ, груженных трофеями, щитами и оружием, отобранными у германцев, потом – платформы с красочными полотнищами, на одних были изображены батальные сцены, на других – покорение германских идолов римскими богами. Потом ехала повозка с женой германского вождя и ребенком. Затем шла нескончаемая вереница закованных в кандалы пленников.
Наша семья ехала в украшенной колеснице в сопровождении эскорта всадников. Папины парадные доспехи сверкали в лучах солнца. Мама смотрела на него с нескрываемой гордостью. Она торжествовала еще и потому, что ни на мне, ни на Марцелле не были надеты обноски Агриппины. Шелковая туника и хитон цвета лаванды – моя первая девичья одежда – складками ниспадали с плеч до щиколоток. Серебристая лента перетягивала пурпурную столу под грудью. Я задерживала дыхание и выпячивала грудь, как могла, чтобы она казалась больше. Мою радость разделяла и Геката, маленький котенок, его я время от времени поднимала вверх, ведь, в сущности, я оставалась ребенком.
Завершала процессию самая красивая платформа, на ней ехал Германик. Он смотрелся великолепно в золотистом панцире с чеканным изображением Геракла, сражающегося со львом. Кроваво‑красный плащ развевался на ветру. Агриппина стояла подле мужа, держа на руках подрастающую принцессу Агриппиллу.
На той же платформе находились их старшие дети: Друз, Нерон, Калигула, Друзилла и Юлия.
– Такого триумфа Рим не видел со времени возвращения Августа после победы над Антонием при Акции! – воскликнул отец, преисполненный гордости за своего военачальника.
Сердце вырывалось у меня из груди, когда я повернулась, чтобы помахать всем родственникам. В этот момент из толпы выбежал какой‑то человек, поравнялся с платформой и вскочил на нее. У меня захватило дыхание, когда он занес меч над головой Германика и начал что‑то ему говорить. Слов не было слышно из‑за шума вокруг.
– Кто это? – спросила я отца. – Что он хочет?
– Раб, посланный Тиберием. Таков обычай.
– Но редко соблюдаемый, – объяснила мама. – Раб советует Германику оглянуться назад.
– Но зачем? – удивилась Марцелла. – Я никогда не оборачиваюсь.
– Это своего рода предостережение, – продолжала объяснять мама. – Иногда будущее подкрадывается сзади, заставая нас врасплох. Раб напоминает Германику, что не следует терять осторожности и быть слишком самоуверенным. Всем смертным неведома их судьба. Сегодня ты в ореоле славы, завтра тебя заклеймят позором, а то ты и вовсе расстанешься с жизнью.
Я никогда не забуду первого посещения Большого цирка. События, произошедшие в тот день, изменили всю мою жизнь.
После триумфального шествия всю нашу семью пригласили разделить ложу с дядей Германика и его приемным отцом – императором Тиберием и неродной бабкой Агриппины – вдовствующей императрицей Ливией. Из дворца мы прошли по подземному тоннелю. Оказавшись в цирке, я поразилась, какой он громадный. Тысячи лиц вокруг. Люди топали ногами, кричали, размахивали руками.
Фанфары возвестили о нашем прибытии, и на какой‑то миг стадион замер. Затем толпа взревела, как исполинский дикий зверь. Восторженными возгласами толпа встретила появившихся в ложе Тиберия и Ливию, но Германика и Агриппину приветствовали с еще большим восторгом. «Слава! Слава! Слава!» – прокатилось по всем ярусам амфитеатра. Германик широко улыбался и махал в знак признательности. Агриппина с сияющими глазами подняла вверх обе руки, как актриса в ответ на аплодисменты зрителей.
Восторженный рев толпы наконец умолк, когда император и сопровождавшие его лица расселись по местам. По рядам передавали коробочки и мешочки с ароматическими травами, чтобы забить плотский дух двухсот пятидесяти тысяч римлян, собравшихся вокруг. Самые высокие ярусы занимали беднейшие из беднейших, а места непосредственно над нами были отведены для тех, кто получил ранения в боях. В этих рядах я узнала одного из воинов, за которым ухаживала в госпитале в Кельне. Я улыбнулась и помахала ему, и в это время снова затрубили фанфары в честь прибытия весталок, девственных жриц Весты – богини домашнего очага. Толпа снова разразилась приветственными возгласами, когда облаченные в белые туники жрицы >ул заняли места в ложе.
У меня опять закружилась голова при виде тысячи людей на трибунах. Какая энергия заключена в них! Каким нетерпением они горят! С тех пор как тремя неделями раньше был убит Вителлий, никто из гладиаторов не завоевал популярности. Фанфары зазвучали снова, и на арене стали появляться участники представления. Сначала выехали несколько рядов колесниц – по четыре в каждом ряду. За ними вышли гладиаторы. Как они могли непринужденно улыбаться, когда им предстояло драться не на жизнь, а на смерть! В живых останется тот, кто до захода солнца убьет своего товарища.
Первая часть представления была отдана звериным травлям. Никогда раньше не видевшая слонов, я была поражена размерами, силой и умом этих животных. Трубные звуки, издаваемые ими, конечно, слышались за городскими воротами. Все во мне перевернулось, когда погонщики начали колоть несчастных животных раскаленными прутьями, чтобы натравить их друг на друга. Такой ужасной бойни я никогда не видела и не могла представить себе ничего подобного. Всю арену заволокло пылью, от хлещущей крови, экскрементов и вывалившихся внутренностей из вспоротых животов смрад стоял невыносимый. Я зажала уши, чтобы не слышать душераздирающие крики умирающих животных. Наконец среда окровавленных туш остался стоять один слон. Всего, наверное, погибли пятьдесят гигантов. Когда их начали быками оттаскивать о арены, победитель встал на колени перед императорской ложей – так он был надрессирован.
Убийство пантер мне показалось еще более жестоким. Я прикусила губу, чтобы не закричать, когда служители факелами выгнали их на арену. Обожженные, израненные мечами, экзотические животные яростно рычали, нанося друг другу удары огромными когтями. При всей своей ловкости и храбрости, они были обречены. Черные пантеры напоминали мне Гекату. Я не могла вынести этого зрелища и отвернулась, чтобы вытереть слезы. Но дочери солдата нельзя проявлять слабость, и я снова стала смотреть на арену.
Время от времени я украдкой бросала взгляд на Тиберия, развалившегося в кресле под пурпурным навесом. Император был крепкого телосложения, широкоплеч. По моим представлениям, он обладал привлекательной внешностью. Но что испытывает человек, которого узнают на монетах и памятниках повсюду в мире? Все же, несмотря на могущество и привилегированное положение Тиберия, я видела, что его снедает грусть. Он никогда не был счастлив. Его жизнь – трагедия. Но откуда мне это известно? И потом, трудно себе представить, чтобы столь могущественный человек не мог иметь всего, чего захочет.
Тиберий повернул голову, и наши взгляды встретились. Мной овладело чувство, будто он застал меня в тот момент, когда я за ним подглядывала. Покраснев до корней волос, я отвела глаза и увидела руки Калигулы, скользившие по складкам хитона моей сестры. Удивительно, почему Марцелла не даст ему пощечину?
Звуками фанфар возвестили о начале гладиаторских боев. Во всем своем великолепии бойцы вышли на арену и выстроились перед императорской ложей. Глядя на Тиберия, они в один голос прокричали:
– Идущие на смерть приветствуют тебя!
Отец и Германик переглянулись.
– Такое редко услышишь, – заметил отец.
– Им предстоит биться до последней капли крови, – напомнил ему дядя.
Император равнодушно кивнул. В лучах солнца засверкали кольца на его пальцах, когда он побарабанил ими по подлокотникам кресла. Гладиаторы разбились на пары и приготовились сражаться.
Из рук в руки стали передавать восковые таблички, где зрители писали имена бойцов и поставленные на них суммы. Участие в этом принимали все – не только простолюдины, но и сенаторы, а также всадники и даже весталки.
– А ты знаешь, что среди нас есть провидица? – спросил Германии у Тиберия. – Когда мы проводили военные игры, Клавдия всегда угадывала, кто станет победителем.
– Правда? Этот мышонок? – Императрица оторвалась от таблички. До последнего момента она умудрялась не замечать всю нашу семью. Почему она нас невзлюбила? Зеленые глаза Ливии выдавали презрение, с которым она относилась к нам. – Ты в первый раз в цирке?
– Осмелюсь заверить вас, что она узнает победителя, как только взглянет на него, – сказал Германии императрице.
– Так кто же выиграет на этот раз, госпожа провидица? – Тиберий наклонился вперед, и на его лице, остававшемся бесстрастным всю вступительную часть, появился интерес.
– Я... Я так не умею, – пыталась объяснить я. – По желанию у меня не получается.
– А как у тебя получается? – настаивал Тиберий.
– Иногда я вижу победителей во сне, или они просто возникают в голове сами собой.
Императрица презрительно засмеялась и слегка стукнула сына по руке веером из слоновой кости.
Тиберий не обратил на нее внимания.
– Тогда посмотри на них внимательно, может, кто‑то возникнет, – заставлял меня Тиберий, показывая на гладиаторов.
Сгорая от стыда, я закрыла глаза и стала молиться Диане: «Пусть сей миг разверзнется земля и проглотит меня».
– Клавдия иногда делает очень верные предсказания, но мы стараемся не будоражить фантазию ребенка, – поспешила мне на помощь мама.
– Но кое‑кому это неплохо удается, – засмеялся Германик. – Нашим парням и мне, например.
Калигула решил подколоть меня в этой щекотливой ситуации:
– Я всегда говорил, ты все выдумываешь.
– Нет, не выдумываю!
– Вероятно, так оно и есть. – Император протянул ко мне руку, на удивление очень нежную, заставил меня встать с места и, немного подвинувшись, усадил рядом с собой. – Посмотри хорошенько на этих людей внизу. Если ты знаешь, кто победит, скажи нам.
– Ничего она не знает. – Калигула оставил Марцеллу и топнул ногой, обутой в сапог.
– Прекрати, Калигула! – оборвал его Германик. – Изволь разговаривать вежливо с Клавдией или отправляйся туда, где сидит чернь.
Папа ободряюще погладил меня по плечу:
– Мы же знаем, что это для тебя – игра. Почему бы не поиграть к нее сейчас?
– Это не игра, а вранье, – не унимался Калигула, он проигнорировал даже замечание своего отца.
Я пристально посмотрела на кузена. Затем, сердито смахнув со Лба ЛОКОНЫ, я стала внимательно изучать лица бойцов на арене. Напряжение было ужасное. Я старалась глубоко дышать. Различные картины вставали перед моим взором без усилия воли, но сейчас, когда я вглядывалась в этих людей, застывших в ожидании сигнала, я ничего не видела. В отчаянии я зажмурилась. Вдруг... Да, появилось одно лицо. Необычное, с высокими скулами, волосы светлые, очень светлые. Прекрасен, как Аполлон. Радостно улыбается, словно одержал победу. Я открыла глаза, под шлемами не видно волос гладиаторов, но я узнала поразившее меня лицо.
– Вот он, – сказала я. – Третий от конца. Он станет победителем.
– Трудно поверить, – ухмыльнулась Ливия. – Посмотрите, какой он молоденький. Лет двадцати, не больше. С ним справиться – пара пустяков.
– Ты уверена, Клавдия? – спросил отец. – Фаворитом считается Аристон. Тот, что позади всех.
Да, действительно, Аристон выглядел устрашающе и был немного выше ростом, чем указанный мной гладиатор, но гораздо шире в плечах. Мой избранник вообще казался тростинкой по сравнению с мускулистыми ветеранами многих битв. Мне оставалось лишь промолчать.
– Ты просто морочишь нам голову, – гнул свое Калигула.
– Молодой человек, у тебя есть какая‑нибудь мелочь? – спросил его Тиберий.
– Конечно. Мне уже четырнадцать лет.
– Вот и отлично! Я ставлю сто сестерциев против всей твоей наличности, что гладиатор Клавдии победит.
– Тиберий, мало того что ты не разбираешься в гладиаторах, ты еще и транжира, – пожурила его Ливия.
– Если ты так уверен, давай и мы тоже заключим свое пари, – предложил Германик.
– Идет, – ответил император. – Две сотни сестерциев против твоих пятидесяти.
– Согласен, – кивнул Германик.
Мать и отец в испуге переглянулись. Агриппина вообще рта не раскрыла. Марцелла наклонилась и сжала мою руку:
– Надеюсь, ты права. Этот гладиатор слишком красив, чтобы погибнуть.
– Марцелла! – одернула ее мама, но все засмеялись, и напряжение немного спало.
Произошедшее затем стало легендой. Представление началось по заведенной традиции. Участников поединков подобрали равными друг другу по силе. Ретиарии бросали сеть и кололи трезубцем, а секуторы отбивались мечом и прикрывались щитом. Каждый боец двигался медленно, осторожно, стараясь получить преимущество перед противником. Схватка продолжалась, пока кто‑нибудь из двоих не погибал. Тогда победитель вступал в бой с новым соперником. В конце концов оставались только двое единоборцев.
Когда гладиаторы начали сражаться, Тиберий послал раба выяснить что‑нибудь о моем избраннике. Секутора звали Голтан, его взяли в плен в Дакии и недавно привезли в Рим. Больше о нем никто ничего не знал, и едва ли он посещал гладиаторскую школу.
С самого начала стало ясно, что он не знаком с ареной.
– Он не устоит и в первом бою, – ухмыльнулась Ливия.
Я опасалась, что императрица права. Какие у него шансы, если он не проходил никакой подготовки? После нескольких пробных выпадов молодой боец, на миг оторвавший взгляд от соперника и посмотревший на трибуны, был сбит с ног. Тот сразу же набросился на него, чтобы нанести смертельный удар. Тиберий с раздражением мотнул головой и, повернувшись в сторону, приказал принести вина. В этот момент Голтан вскочил на ноги. Он уклонялся от ударов, делал обманные движения, а потом неожиданно вонзил меч в грудь противника. С этого момента он напоминал самого Геркулеса.
По трибунам прокатился гул и возгласы одобрения. Все спрашивали: «Кто это? Кто это?» Тиберий одобрительно похлопал меня по плечу. Заиграл оркестр, под его неистовый аккомпанемент внизу продолжала разыгрываться драма. Из горнов и труб вырывались яростные звуки. Женщина с пунцовым от напряжения лицом вдувала воздух в трубочки водного органа. Служители в обличье Харона добивали распростертых на земле, израненных гладиаторов ударом молота по голове. Плутон, бог подземного мира, забирал свою добычу. Тела волокли с арены через Врата смерти, в то время как бойня продолжалась. Поначалу я закрывала глаза, чтобы не видеть этого кошмара, но потом я сама обезумела от рева беснующейся толпы.
Через весь амфитеатр протянули полотнище, напоминавшее стяг. Я содрогнулась всем телом, когда прочитала наспех выведенные слова: «Голтан из Дакии». Я сорвала голос, закричав от восторга. И не только я. Тиберий часто вскакивал с места и, стоя рядом со мной, со всеми вместе выкрикивал: «Голтан! Голтан! Голтан!» Трудно поверить, но этот молодой неизвестный боец побеждал одного гладиатора за другим, пока никого, кроме Аристона, не осталось. Они приготовились к схватке. Аристон сделал резкий выпад, набросил сеть на Голтана и повалил его. Он замахнулся трезубцем, чтобы нанести последний удар. Я закрыла глаза. Марцелла завизжала. Зрители взревели. Осторожно приоткрыв глаза, я увидела, как Голтан перекатился в сторону, и смертоносное оружие Аристона прошло на волосок мимо него. Мой избранник оказался снова на ногах, для защиты он уклонялся в сторону и размахивал мечом. И вот сильный рубящий боковой удар – и все закончилось. Голтан стоял над поверженным противником и ждал вердикта Тиберия.
Император повернулся ко мне:
– Ну, Клавдия, вот твой победитель. Он поступит, как ты скажешь.
Возбуждение толпы дошл о до предела. Многие на трибунах уже решили судьбу Аристона: опустили большой палец вниз.
– Не тяни кота за хвост! Дай народу, чего он хочет, – еще один труп, – подговаривала меня Ливия.
– Действительно, может, сделаешь ему одолжение? Он больше мертв, чем жив, – согласился отец.
В этот момент поверженный гладиатор приоткрыл глаза. Хотя ни один мускул не дрогнул на залитом кровью лице, я почувствовала мольбу о пощаде. Он хотел жить. Сердце рвалось из груди, когда я чувствовала, что взгляды всего стадиона обращены на меня. Застенчиво улыбаясь, я подняла руку – большой палец вверх. Тиберий кивнул и рядом с моим поднял свой большой палец.
Глава 3:
Вслед за триумфом.
На пиру, устроенном у императора после гладиаторских игр, ко мне относились как к героине, по крайней мере члены нашей семьи. Агриппина и Германик представили меня своим друзьям. Понятно, что наиболее известные люди в Риме любили и уважали их, поскольку чете предстояло занять трон. Как ни приятно было находиться в лучах их славы, я ускользнула от моих именитых родственников, когда разговор зашел о людях и местах, мне не известных, а шуток я не понимала.
Некоторое время я бродила по дворцу, упиваясь окружавшим меня великолепием. Сотни ламп мерцали на стенах и столах, освещая элегантных женщин в римских туниках, экзотических восточных платьях, с прическами в виде пирамид, башен или с заплетенными в волосах цветами. Мужчины тоже по красоте и богатству нарядов не уступали женщинам: на одних надеты тоги с широкой каймой по краю, на других – яркие туники и сандалии с золотыми полумесяцами.
Тиберий из прихоти пригласил и Голтана. Я разыскивала его среди гостей и вдруг увидела в кругу новых почитателей. Он сидел на одной кушетке с женщиной. Она тесно прижималась к гладиатору, ее длинные золотистые волосы ниспадали ему на грудь. Я и не думала, что он заметит меня.
Поодаль я увидела Друза и Нерона. Они завороженно смотрели на двух нубийских полуобнаженных танцовщиц. Я прошла не замеченная ими. Марцелла с раскрасневшимся от возбуждения лицом играла с Калигулой в ладоши. Друзилла и Юлия играли в прятки в зале и помахали мне, приглашая присоединиться.
Никто не обращал на детей ни малейшего внимания, но нам бросалось в глаза то, с чем сталкиваешься впервые. Я неоднократно задумывалась, почему взрослые ставят себя в такое глупое положение. Меня это поражало и забавляло. Я раньше никогда не видела взрослых людей голыми – настоящих взрослых, а не танцовщиц. Часто мы держались за животы от смеха. Вскоре пришла служанка, чтобы увести нас.
Она была небольшого роста и полная, нет, не пухленькая, как обычные рабыни при дворе, и не такая уверенная в себе.
– Где Марцелла и Калигула? – встревоженно спросила рабыня. Она обвела маленькими сощуренными глазами комнату, где собралось много гостей.
– Какое это имеет значение? – огрызнулась я, недовольная ее появлением.
– Ваша мама приказала мне найти всех вас и уложить спать, – робко сказала рабыня. – Она будет сердиться.
Что это маме пришло в голову? Еще не поздно. Стараясь походить на взрослую женщину, я уверенно произнесла:
– Не беспокойся! Марцелла и Калигула уже не дети, чтобы без йяньки лечь спать.
– Почему бы тебе сначала не поискать их, а потом прийти за нами? – предложила Друзилла.
Рабыня явно не хотела испытывать судьбу. Переваливаясь с боку на бок, как утка, она повела нас по длинному коридору, стены его были инкрустированы агатом и лазуритом. Юлию и Друзиллу отвели в комнаты, где их дожидались слуги. Я пожелала спокойной ночи кузинам и пошла дальше за рабыней. В коридоре эхом разносился стук наших сандалий по мраморному полу, а свет от лампы в ее руках отбрасывал тени на мозаичные стены. Казалось, прошла вечность, прежде чем мы добрались до маленькой, почти без мебели комнаты, предназначенной Марцелле и мне. По крайней мере там стояли две кушетки. Я отпустила рабыню и устроилась на одной из них. Вспомнив, как сверкали искры восторга в глазах Марцеллы, я подумала, где она сейчас.