Вторник, 21 июня 1849 г., Тобольск.
…Странно, что ни Трубецкой и никто другой не пишут о смерти Каролины Карловны. После известия от Белоголового было письмо от знакомого нам Неелова к Груму. Он рассказывает, что К. К. за три дни до смерти все говорила, что должна умереть, сделала завещание, присоединилась к русской церкви, потому что не было пастора. В самый день смерти была в институте утром, со всеми почти прощалась и после обеда, около вечернего чая, ее нашли на диване мертвую. Все это не совсем обыкновенно. Хоронил ее Нил – архиерей с большою почестию.
Скажите, писали вы Трубецкому, что я выехал?…
Сообщите, не узнали ли чего-нибудь о петербургских новостях при проезде князя. Здесь совершенная глушь. Меж тем, кажется, должно что-нибудь быть, все одно и то же говорят.
О политических новостях писать нечего. Вы столько же знаете, сколько и мы…[308]
Что скажет Иван Дмитриевич о кончине Каролины Карловны…
109. H. H. Шереметевой [309]
Тобольск, 24 июня [1849 г.].
Почтенная и добрая Надежда Николаевна, я к вам писал из Ялуторовска за несколько дней до моего выезда, и вы воображаете, что я уже на водах Туркинских. Между тем я еще до сих пор в Тобольске у добрых друзей – Михаила Александровича и Натальи Дмитриевны. Здесь задержала меня больная моя нога; теперь, благодаря бога, лучше; с лишком месяц продолжающееся лечение Вольфа дает надежду безопасно продолжать путешествие. Слава богу, что эти новые припадки в инвалидной моей ноге случились перед тем городом, где я нашел попечение дружбы и товарища-лекаря, иначе это могло бы дать развернуться болезни, если бы пришлось тащиться без помощи все вперед. Это видимое покровительство божье мирит меня с остановкой, которая естественным образом иногда приводит в нетерпение. Вы мне простите это сознание и поймете, как трудно лежать человеку, который в кои веки вздумал пуститься путешествовать. Если все будет благополучно, думаю около 1 июля продолжать начатый путь. К водам поспею и надеюсь, что они принесут мне пользу.
На этих днях я получил листок от Ивана Дмитриевича (с ялуторовскими друзьями я в еженедельной переписке). Он меня порадовал вашим верным воспоминанием, добрая Надежда Николаевна. Вы от него будете знать об дальнейших моих похождениях. Надобно только благодарить вас за ваше участие: будем надеяться, что вперед все пойдет хорошо; здесь я починил инвалидную мою ногу и дорогой буду брать все предосторожности.
Хозяева мои вас сердечно приветствуют. Здоровье Михаила Александровича так хорошо, что я нашел его теперь гораздо свежее, нежели при последнем свидании семь лет тому назад. Заочное лечение Иноземцева избавило его совершенно от прежней болезни.
Наталья Дмитриевна иногда похварывает, но в сложности лучше, чем прежде.
Меня они родственно балуют – я здесь как дома и не боюсь им наскучить моею хворостию. Это убеждение вам доказывает, до какой степени они умеют облегчить мое положение. Другие здешние товарищи помогают им в этом деле.
Погрустил я с вами, добрая Надежда Николаевна: известие о смерти вашего внука Васи сильно нас поразило. Тут невольно мысль и молитва о близких покойного. Да успокоит вас милосердый бог в этом новом горе. В сердечном моем сочувствии вы не сомневаетесь – боюсь распространяться, чтоб не заставить вас снова задуматься, хотя вполне уверен в вашей полной покорности воле божьей.
Опять к вам просьба: из прилагаемой записки вы увидите, в чем дело. Верно, у вас есть добрые знакомые в Орловской губернии, которые не откажутся доставить вам нужные сведения, а вы их перешлете Наталье Дмитриевне. Она все это сообщит Степану Михайловичу, который по дружбе к покойному Мефодию хочет помочь его родным. Надобно удивляться Степану Михайловичу; он при одном жалованье находит возможность быть полезным другим, – это точно необыкновенный человек во многих отношениях. Несколько раз пытался отыскать это семейство, но все попытки были тщетны. Я взялся все устроить через вас в уверенности, что вы лучше, нежели кто-нибудь, укажете дорогу к добру.
Прощайте, добрая Надежда Николаевна. Обнимите за меня Алексея и позвольте мне вас самих крепко обнять с искреннею признательностию за неизменную вашу дружбу.
110. М. И. Муравьеву-Апостолу [310]
Вторник, 28 июня 1849 г., Тобольск.
…Очень бы хотелось получить письма, которые Шаховский обещал мне из России. Может, там что-нибудь мы бы нашли нового. В официальных мне ровно ничего не говорят – даже по тону не замечаю, чтобы у Ивана Александровича была тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение того, что было с нами. Мы здесь ничего особенного не знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа, а он кой-куда ходит и все возвращается ни с чем.
С. М. советует быть мне осторожнее. Я при этом новом его замечании показываю ему ногу, и он убеждается, что она поневоле меня включила в число осторожных. Никогда не было так затруднено самое малое движение. Вольф уверяет, что это все должно очень скоро пройти. Желаю ему верить, но как-то покамест не сбываются его слова. Он читал письмо Ивана Дмитриевича – я именно дал ему прочесть, чтобы отзыв об нем служил благодарственным адресом, и Вольф очень доволен. И я доволен, но признаюсь, хотел бы видеть развязку этого лечения, которое и медику должно наскучить… С прошедшей почтой я писал к Надежде Николаевне… Много говорил Вольфу об училищах и особенно о женском, которое представляла ему Гутинька. Я вижу Гутиньку в полном блеске педагогии и восхищаюсь… К Евгению я пишу несколько слов официально.
111. М. И. Муравьеву-Апостолу [311]
[Тобольск, июнь] 1849 г.
Музыки Marseillaise[312]здесь ни у кого нет; Bérenger[313]есть у Александра, но теперь нельзя достать – все книги уложены по случаю переделки в доме. Когда можно будет, он вам его пришлет…
Не знаю, что сказать вам насчет петербургских новостей, – кажется, много есть преувеличенного. Никак не понимаю, каким образом комюнизм может у нас привиться.[314]
Об Кургане просто тоска – вы хорошо сделали, что предварили старика насчет тамошнего забияки. Да и вообще весь состав как-то не мил. Вероятно, кончится тем, что переводчика Кесаря самого прогонят, если он слишком будет надоедать своею перебранкою с уездной администрацией…[315]
Вам напрасно сказали, что здесь провезли двух из петербургских комюнистов. Губернатор мог получить у вас донесение, что привезены в Тобольск два поляка – один 71 года, а другой 55 лет; оба в Варшаве судились пять лет еще по прежнему, краковскому, делу. Отсюда эти бедные люди должны путешествовать в партии по назначению приказа здешнего в Енисейск. Дмитрий Иванович хлопочет, чтобы их оставили где-нибудь поближе…
112. М. И. Муравьеву-Апостолу [316]
[Тобольск, июнь 1849 г).
Не пугайтесь, что в дополнение к моим письмам пишу не сам я. Сегодня я ставил пиявки и не хочу трудить ногу у стола…[317]
Целую Аннушку, всех вас обнимаю без различия пола и возраста. Хандры у меня нет… О постройке комнаты не бросайте мысли, ибо я все-таки надеюсь до отъезда что-нибудь устроить по этой части вроде Барбеса…
113. М. И. Муравьеву-Апостолу [318]
[Тобольск], 5 июля 1849 г., вторник.
…Я бы желал, чтобы и в других случаях моей жизни нашелся добрый человек, который бы остановил вовремя от глупости, которую часто не так легко исправить, как поразборчивее написать письмо…
В самый тот день, когда я вечером читал ваши листки, где вы между прочим упоминаете о Барбесе, я утром имел отрадные, совершенно неожиданные минуты в беседе с Александром. Нам случалось в этот день, в первый раз с самого моего приезда, быть наедине. Я только что заикнулся об вас, как он сам с необыкновенною любовью сказал, что непременно теперь исполнит давнишнее свое желание вам послать денег. Тут я узнал прежнего Александра и прошу вас увериться, что никакого Барбеса не было на сцене. Вы не должны затрудняться теперешними вашими обстоятельствами домашними, как они ни мрачны, чтоб позволить Александру поделиться с вами. Он делает это с таким чувством, что, право, грешно оскорбить это чувство. Я счастлив, что нашел его в нем; признаюсь, мне больно было думать, что оно в нем заглохло. Долго мы толковали об разных разностях, и кончилось тем, что я его расцеловал, как, бывало, случалось в Петровском. Вероятно, с нынешней же почтой вы получите от него письмо; немедля начнете перестройку…[319]
114. М. И. Муравьеву-Апостолу [320]
[Тобольск], 8 июля, пятница, 1849 г.
…Говорит, что арестовано только 10 человек, что взят какой-то старик, довольно важное лицо, что фельдъегерь поскакал за какими-то золотоискателями в Красноярск и, наконец, что некоторых чиновников министерства финансов, его знакомых, просто посекли с родительскою нежностию и отпустили. Кажется, это вздор… Я вам передаю, что слышал. Степан Михайлович его допрашивает – к вечеру что-нибудь и мне передаст, а я вам сообщу во вторник, если будет того стоить.[321]
Поздравьте Бибиковых с сыном – я все удивляюсь, что они не назвали его Никитой – это был бы Никита Михайлович.
Поцелуйте Аннушку мою. Скажите ей, что мне теперь гораздо лучше. Ей буду писать во вторник по заведенному порядку…
115. Дочери [322]
[Тобольск], 19 июля [1849 г.].
Милый друг Аннушка, накануне отъезда из Тобольска Николенька привез мне твое письмецо и порадовал меня рассказами о тебе. Он говорит, что ты чудесно читаешь, даже ты удивила его своими успехами. Благодарю тебя за эту добрую весть – продолжай, друг мой.
Твой дядя[323]заранее радуется, когда опять тебя увидит. К тому времени ты все-таки будешь хорошо знать, что я, старик, буду у тебя снова учиться.
Скажи мамаше большой поклон, поцелуй ручки за меня, а папаше[324]скажи, что я здесь сейчас узнал, что Черносвитова поймали в Тюкале и повезли в Петербург. Я думал про него, когда узнал, что послали кого-то искать в Красноярск по петербургскому обществу, но, признаюсь, не полагал, чтобы он мог принадлежать к комюнизму, зная, как он делил собственность, когда был направником.
Как ты все это расскажешь, моя дырдашка.
Сейчас В. И. возвратился от всенощной и передал эту новость, сообщаю ее вам, сам не знаю зачем. Поклонись Михеевне. Благодарю, что она заботится о запасах на зиму. Ты тогда будешь хозяйничать. Твой И. П.
Крепко тебя целую.
116. М. И. Муравьеву-Апостолу и Е. П. Оболенскому [325]
18 августа 1849 г., Иркутск.
Вот уже 4 дня, что я здесь… Просто целый день проходит в болтовне – то у милых хозяев Волконских, то у Грубецких. Бесконечные расспросы.[326]
…Живу у Волконских, не замечая, что я гость. Балуют меня на всем протяжении сибирском.
Марья Николаевна почти выздоровела, когда мы свиделись, но это оживление к вечеру исчезло – она, бедная, все хворает: физические боли действуют на душевное расположение, а душевные тревоги усиливают болезнь в свою очередь. Изменилась она мало, но гораздо слабее прежнего.
Сергей Григорьевич пополнел и совершенно здоров, но тот же оригинал, что и прежде…
…Неленька имеет свой особенный характер. Вообще, если б был я помоложе, я бы непременно влюбился…
Скоро поеду назад и надеюсь обозреть всех за Байкалом, кроме Завалишина…
Нога хороша… Я всех удивляю моей воздержностию – пьян от стакана квасу, спасибо перестали потчевать.
К Кучевскому поеду после возвращения с вод…
Дом Марьи Николаевны – прелесть, только нет саду…
117. М. И. Муравьеву-Апостолу [327]
Понедельник, 26 сентября 1849 г. Иркутск.
…Хозяева мои С. Г. и M. H. просят дружески вас приветствовать…
Тэера Ивану Дмитриевичу я отыскал, привезу…
О Баргузине и Михаиле Карловиче буду лично рассказывать. Об нем пишу Устинье Карловне подробный отчет.
Н. Бестужева не видал, и очень жаль. С ним разъехались между Селенгинском и Петровском. Не мог, оригинал, посидеть дома, зная, что я должен быть. Видно, так судьбе угодно…
Прошу всегда меня включать в вашу складчину для старухи Л. Ивановны.
Перестройте непременно погреб, возьмите денег у Александра: у него их много – ему только лень посылать вам, а желание и готовность есть. Надобно слабым натурам помогать… Евгений вам покажет мой рассказ об Етанце…
Не понимаю венгерских дел… Вроде австрийцев, кладут оружие…[328]
118. М. И. Муравьеву-Апостолу [329]
3 октября 1849 г., Иркутск.
Как мне благодарить вас, добрый друг Матвей Иванович, за все, что вы для меня делаете. Письмо ваше от 10 сентября вместе с листком от Аннушки глубоко тронуло меня. День ее рождения мысленно я был в вашем кругу и видел мою малютку в восхищении от всех ваших добрых к ней вниманий. Спасибо, от души спасибо!..
Таким образом делится мое время, из которого как можно более стараюсь уделить Марье Николаевне. Она постоянно дома и кой-куда на минуту выедет… Будьте спокойны на мой счет – я строго наблюдаю диету и совершенно здоров теперь…
За Байкалом больше вышло из кармана, нежели я ожидал… Оболенский воображал, что поездка должна поправить мои финансы, но выходит совсем иначе. Впрочем, что об этом толковать; я так доволен своим путешествием, так высоко ценю это отрадное разрешение, что и не думаю о несносных деньгах…
Просите Николая Васильевича, чтоб он распорядился чрез Николая Яковлевича выпиской «Débats». Деньги потом внесем. Я не люблю «La Presse…»[330]О политике ничего вам не говорю – это останется до свидания…
Кой-кому бы надобно помочь. Где взять и как это дело уладить? Ах, беда, беда!..
Нога сильно меня беспокоит, но об этом тоска говорить. Лучше скажу, когда совсем все пройдет… Может быть, к тому времени несколько определится мой выезд.
Вы удивляетесь, что Ивану Александровичу отказали приехать в Тобольск, а я дивлюсь, что он просился. Надобно было просить ехать в виде золотоискателя. Я читал его письмо Орлову и ответ Орлова. Странно только то, что Орлов при свидании в Москве с Ив. Ал. сказал, чтоб он написал к нему и потом ничего не сделал. Впрочем, все это в порядке вещей…[331]
Что же будет с нашими в Венгрии? Я ожидаю важных событий. Император наш, говорят, поехал в Вену. Мы с Михаилом Александровичем без конца политикуем.
Странная вышла экспедиция французов в Италию. Вообще все довольно сложно делается.[332]
Граббе послан в Константинополь для заключения наступательного и оборонительного союза с Портою. Результат переговоров еще неизвестен…
С Вольфом я составил план моего лечения в Иркутске, Поеду на Туркинские воды, буду пить и купаться, только не в горячей, а в пристуженной серной воде, потом ноги купать в железной ванне. План составлен, остается привести в исполнение… К Басаргину напишу, когда соберу деньги Щепину-Ростовскому…,
119. М. И. Муравьеву-Апостолу [333]
10 октября, понедельник, 1849 г., [Иркутск].
…В продолжение этой недели я имел случай не раз жалеть, что мы не вместе, – слышал музыку m-me Ришье, и точно совестно было, что один наслаждаюся ее игрой. Будем об этом совершенстве толковать. Я могу только передать вам мои ощущения несознательные – ученым образом я не умею оценить этого таланта. У Марьи Николаевны она почти целый вечер играла en petit comité,[334]что гораздо приятнее: больше простоты и приятности. Я ей сказал все, что умел, чтоб выразить мою благодарность; прибавил, что недостает вас и Якушкина из Ялуторовска и Свистунова из Тобольска, что вы лучше меня мильон раз оценили бы смелые и полные ее аккорды. Она играла из «Гугенотов» некоторые места – это такая прелесть, что все забывается. До сих пор слышу молитву!.. На этих днях я посещу некоторые окрестности – крайний пункт с одной стороны Олонки, а с другой – Тугутуй… Поеду, вероятно, с Сергеем Григорьевичем – он непременно хочет как можно больше насладиться моим пребыванием здесь.
120. М. И. Муравьеву-Апостолу [335]
17 октября [1] 849 г., Иркутск.
…Бечасный – труженик, существующий своими трудами в деревне Смоленщине, кажется, один может служить исключением к общему выводу моему. Иван Дмитриевич может вас уверить, что я не по какому-нибудь пристрастию к Бечасному говорю это, – он знает, что я не имею к нему особого вожделения. Должен признаться, что он заставил меня переменить свое прежнее мнение об нем.
Кончивши письмо к вам, отправляюсь в окончательную мою поездку, – я не успел ее сделать, как предполагал в последнем моем к вам письме. Еду с Сергеем Григорьевичем в Олонки, а потом один до Тугутуя именно для того, чтобы Павлу Сергеевичу и Евгению рассказать собственные мои ощущения.
Портрет Михаила Сергеевича надеюсь вам привезти. Попрошу сделать копию с того, который он сам рисовал с себя…[336]
Я не успеваю во все города писать и получил с этой почтой выговор от С. М. в письме Андронниковой. Они все воображают, что я болен, если не болтаю с ними всякую неделю…
Благодарность мою скажите Ив. Дм. за его хлопоты с Аннушкой в училище. Без объяснений глубоко и чувствую…
Должна быть в сентябре присылка денег от брата. Эта статья как-то плохо идет…
Сашенька для большего усовершенствования в живописи возымела смелую мысль изобразить на холсте мою фигуру…
Миша получил разрешение вступить на службу при генерал-губернаторе…
Около 20 ноября надобно пуститься домой – к тому времени должна быть дорога.
Ваш И. П.
121. M. И. Муравьеву-Апостолу [337]
24 октября, 1849 г., Иркутск.
…Я был в Олонках, в Хомутовой, в Оёке и в Тугутуе, когда он[338]мелькнул в Иркутске… Я бы с ним написал домой…
Третьего дня только возвратился…
Сюда приехала m-lle Otava с скрипкой. Поджио уже слышал ее игру и m-me Ришье. Говорят, будет концерт, но я вряд ли пойду. Я люблю музыку, когда не надобно платить деньги. Видите, как я сделался расчетлив…
122. М. И. Муравьеву-Апостолу [339]
Иркутск, 31 октября 1849 г.
…На этой неделе я восхищался игрой на скрипке m-lle Otava. Опять жалел, что вы со мной не слушали ее. Вы бы лучше меня оценили ее смычок. Он точно чудесный. Может быть, до вас дошли слухи об ней из Омска. Она там играла. В Тобольске будет на возвратном пути.
Здесь дождется Николая Николаевича, который, вероятно, возвратится не прежде 15 ноября. Мне бы хотелось с ним повидаться, но ждать не буду, если он запоздает. Оставлю докладную записку обо всем, что хотел ему сказать, и при свидании летом в Ялуторовске повторю все на словах. До сих пор нет ничего верного насчет его возвращения…[340]
Сашенька нашла нужным сделать масляными красками мой портрет. Я сижу усердно, хоть не очень терпеливо по моей подвижной природе…
Заранее приглашаю к Аннушке встречать Новый год. Я буду угощать вас рассказами за неимением других угощений. Так обыкновенно бывает с разорившимися туристами.
Верный ваш И. П.
123. М. И. Муравьеву-Апостолу [341]
7 ноября [1]849 г., Иркутск.
…Вы меня спрашиваете о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно, что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали – все равно. Главное дело в том, что результат удовлетворительный… Если б я к вам писал официально, я бы только и говорил о водах, как это делаю в письмах к сестре, но тут эта статья лишняя…
Удивила меня забота обо мне курганского соседа,[342]хотя его замечание жандарму отчасти справедливо, но совершенно неуместно. Бог ему судья! И он его простит – в этом создании есть какая-то непостижимая загадка.
Жаль мне бедного Михаила Федоровича,[343]тут не избежать человеческого суда, он неумолим в своих приговорах.
Отсюда мне нечего сообщить вам нового – одна только печальная весть – это смерть М. Ф. Митькова. Страдания его кончились 23 октября… Буду в Красноярске и привезу вам оттуда все подробности. Его земные счеты хорошо кончены…
[344]
Завтра будем справлять, но самым тихим образом, именины Миши. Марья Николаевна не совсем здорова, что с нею часто случается, особенно при наступлении зимы, которая уже в полном здесь развитии с паром от Ангары…
Надо еще сказать словечко Фонвизину…
124. М. И. Муравьеву-Апостолу [345]
Четверг, 10 ноября 1849 г., Иркутск.
…Романсы Плещеева у меня, я вам их привезу – буду слушать вашу отрадную музыку.[346]Я здесь заслушался m-lle Ottava.
Генерал-губернатора еще нет – все ждут и не дождутся его. Надеюсь, что до того срока он здесь будет…
Завтра еду обедать в Урик к Панову. Опять буду на могиле Никиты, за вас поклонюсь его праху…
125. М. И. Муравьеву-Апостолу [347]
[Иркутск], 14 ноября [1849 г. ], понедельник.
Сегодня портретный день. Отправляюсь к Сашеньке, Не могу сказать, чтобы портрет был на меня похож. Разве еще что-нибудь изменится, а до сих пор более напоминает Луку Шишкина, которого Евгений и Иван Дмитриевич знали в Петровском. Сашенька трудится, я сижу очень смирно, но пользы мало. Мне даже совестно, что она начала эту работу масляными красками.
Приезд генерал-губернатора всех занимает, разумеется в совершенно другом отношении, нежели меня. Я хочу только повидаться с ним и переговорить насчет некоторых из наших. Может быть, из этого что-нибудь и выйдет. С такою целью я по крайней мере хочу его видеть.
К 20-му числу из Якутска назначается концерт Christiani – не знаю, буду ли его слушать, но немного удивляюсь этой поспешности – она возвращается в свите генерал-губернатора…
Прошу тебя, милая Аннушка, поздравить за меня Варвару Самсоновну. Это письмо ты получишь, когда она будет именинница…
126. М. И. Муравьеву-Апостолу [348]
21 ноября, понедельник, 1849 г., Иркутгк.
…Евгений мне говорит, что у нас не выписывается никакого журнала. «Débats» вы и Николай Васильевич не хотите. По крайней мере выпишем «Le Siècle». Попросите Николая Яковлевича, чтоб он тотчас распорядился этим делом. Когда я приеду, сочтемся. Без иностранного журнала плохо теперь жить. Мне странно, что вы все так ожесточились на «Débats». Что мне за дело до его цвету» я люблю, что он дельно издается и что в нем больше полноты, нежели в других журналах. Одним словом, скажите доброму нашему Николаю Яковлевичу, что я его прошу, во внимание к общей антипатии против «Débats», выписать «Le Siècle»…[349]
Вчера вечером возвратился Николай Николаевич, на днях я его увижу, исполню все поручения к нему и 28-го думаю пуститься к вам… Из городов, где будут привалы, буду обнимать милашку Аннушку и вас всех…
Мильон раз целую тебя, милая Аннушка, пока нельзя этого сделать на самом деле. Обними за меня добрейшую мамашу, Гутиньку, тетку и няню.
Сегодня запоздал с письмами: рано утром думал писать, но прислала за мною Марья Николаевна – она как-то ночью занемогла своим припадком в сердечной полости, – я у нее пробыл долго и тогда только ушел, когда она совершенно успокоилась, и сел писать. В час еду к Сашеньке – кончать портрет. Вы все это увидите.
С. П. распеленали руку[350]… Сашенька никак не хочет пускать его гарцевать на старости лет…
Зимние сборы мои самые демократические: надобно беречь деньги, которых мало, и в этом деле я не мастер, как вам известно… Всем говорю: до свидания! Где и как, не знаю. Это слово легче выговорить, нежели тяжелое:, прощай!..
127. В. Л. Давыдову [351]
28 ноября 1849 г., Иркутск,
На днях выезжаю, добрый Василий Львович, и явлюсь к вам со всеми рассказами о моих похождениях. Видя эту деятельность, вы простите мою неисправность в переписке. Теперь я только хочу сказать вам несколько слов о деле. Вчера я говорил с генералом о смерти нашего почтенного Михаила Фотьевича. Мы с ним искали возможность как-нибудь выручить оставшееся после него имущество, чтоб обратить его в помощь нашим. Теперь нельзя ли вам только уладить, чтоб не спешили продажей имения или по крайней мере чтоб вы продали как можно выгоднее. Когда я буду у вас, вы напишете письмо к генералу, которое он представит Орлову. Может быть, дело уладится. Об содержании этого письма я вам скажу согласно с тем, как мы условились с генералом. Вы можете поговорить с губернатором, узнавши, что генерал хочет дать такой оборот этому делу; он, верно, найдет возможность выгородить имение покойного из тяжелых рук полиции.
Все наши здешние обоего пола и разных поколений здравствуют. Трубецкому, после его падения спеленанному, наконец, развязали руку, но еще он не действует ею. Все вас приветствуют.
Завтра отправляется к вам Христиани, которую я с удовольствием слушал вчера. В четверг, то есть 1 декабря, и я пускаюсь. Она вам, верно, [о] нас всех расскажет.
До свидания, добрый Василий Львович; как бы я был счастлив, если б нашел у вас вашего дорогого гостя. Воображаю ваше нетерпение в этом ожидании. Приветствуйте искренно за меня Александру Ивановну, Александру Васильевну и всю милую вашу семью.
Сегодня обедаю у Якова Дмитриевича, – он плохо все слышит, а она все не в нормальном состоянии. Кажется, чахотка.
Скажите Спиридову, что я не исполнил его поручения, – везу ему вместо белок рассуждение купца, на которое он, верно, согласится, и потом я же из Красноярска, с его согласия, сюда напишу. Таким образом будет выгоднее и лучше. Какими-нибудь только тремя неделями позже дело уладится.
Прощайте, отправляюсь по этому холоду (у нас всю неделю за 30° морозу) с прощальными визитами, которых набралось довольно много.
С. Г. застал меня за вашим листком – обнимает вас душевно и желает вам всего отрадного.
Верный ваш И. П. [352]
Я. Д. Казимирскому
[Красноярск], 9 декабря 1849 г.
…Составили с Васильем Львовичем и Михаилом Матвеевичем комитет насчет дела Митькова; сделали расписание насчет раздачи денег, которые получались за дом покойного Митькова.
Я. Д. Казимирскому
[Тобольск], 28 декабря 1849 г.
…Вся наша ялуторовская артель нетерпеливо меня ждет. Здесь нашел я письма. Аннушка всех созвала на Новый год. Я начну дома это торжество благодарением богу за награду после 10 лет[353]за возобновление завета с друзьями – товарищами изгнания… Желаю вам, добрый друг, всего отрадного в 1850 году. Всем нашим скажите мой дружеский оклик: до свиданья! Где и как, не знаю, но должны еще увидеться…
Я. Д. Казимирскому
[Ялуторовск], 2 января 1850 г.
На Новый год обнимаю вас, добрый друг; я здесь, благодарный богу и людям за отрадную поездку. Пожмите руку Александре Семеновне, приласкайте Сашеньку. Аннушка моя благодарит ее за милый платочек. Сама скоро к ней напишет. Она меня обрадовала своею радостью при свидании. Добрые старики все приготовили к моему приезду. За что меня так балуют, скажите пожалуйста. Спешу. Обнимите наших. Скоро буду с вами беседовать. Не могу еще опомниться.
131. Г. С. Батенькову [354]
5 марта 1851 г., Ялуторовск.
Только что собирался по отъезде молодых новобрачных (я говорю молодых, потому что бывают у нас подчас и старые новобрачные) отвечать вам, добрый мой Гаврило Степанович, на письмо ваше с Лизой, как 1-го числа получил другое ваше письмо, писанное благодетельной рукой Лучшего Секретаря.[355]
Просто чудеса делаются с нашими питомцами. Безвыходное дело нам, а особенно вам с ними. Мне только беда в том, что я должен разрешить, как иногда и большею частью случается с генерал-губернаторами, не понимая ничего или очень мало.
Давно уже вам сказал, что мы все предоставляем вам право делать все, что вы почтете нужным. Хоть сейчас отправьте юношей обоих или одного в Иркутск к Трубецкому. Теперь есть виды. Только я не понимаю, почему такие взыскания за пачпорт? Я не слыхивал ничего подобного. И подати даже не предполагал какой-нибудь особенной. Вам скучно слушать мои вопросы – но что же делать? Человеку непонимающему простительно спрашивать. Нет ли тут какого-нибудь приказного недоразумения – молодые наши питомцы, кажется, не состоят в гильдии и не занимаются торговлей, и там даже нет таких взысканий. Впрочем, от наших рассуждений на этом листке дела не подвинутся, надобно действовать. Вы все это приведете в ясность, и тогда будем сообща творить. Между тем вы примете меры, если признаете нужным, к отправлению Павла в Иркутск. В случае что Евгений может остаться с надеждой на успех до окончания курса в гимназии, я берусь вам достать для него увольнительный приговор из Тюменской их волости.
Я давно об этом писал к Василью Михайловичу, но он молчит упорно. На днях был у меня наш общий знакомый Тулинов – я просил его распечь г-на полицмейстера: не знаю, будет ли после этого лучше. Одним словом, как думаете, так и распоряжайтесь, лишь бы снять с вас эту тяжелую обузу. Разумеется, прислать его или их сюда – это самое уже крайнее дело, ибо здесь ровно ничего нет в виду для пристроения этих бедных людей. Между тем точно плохо удался нам Павел, потому что юноши его лет, едва знающие грамоту, отсюда уезжают на прииски и имеют место, жалованье и помогают матерям и отцам. Как бы кажется ему – на дороге всего этого, не может никуда поступить.[356]Благодарите доброго Михаила Ивановича за желание поместить Павла помощником. Напрасно он думает, что мы этим не будем довольны. Если писарь порядочный человек и из Павла может сделать хорошего писаря, то и желать бы больше нечего. Довольно, однако, об этой истории… вроде трагедии: потоп.[357]
Три дня погостили у нас Давыдовы – можете себе представить, как я рад был увидеть милую мою Лизу. Давыдов тоже нам полюбился. Я писал его отцу, что до свидания с сыном его Петром я только знал, что он нежный супруг и добрый отец, а теперь убедился, что он и художник-портретист. Необыкновенно похоже нарисовал его; Николай-дагерротипщик такого сходства не сделает.[358]– Приезд Давыдовых совпал у нас с проводами сыновей старика нашего Тизенгаузена: они три дня после их отправились домой, проживши здесь шесть недель.
После пасхи ожидаю опять новобрачных: Оленька Анненкова выходит замуж за омского инженерного офицера Иванова, после свадьбы обещают заехать в дом Бронникова, – а хозяину дома это и любо.
Обнимаю вас, добрый друг. Передайте прилагаемое письмо Созоновичам. Барон[359]уже в Тобольске – писал в день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору,[360]что он устроил это дело. – 'Приветствуйте ваших хозяев – лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Верный ваш И. П.
Силин – приезжий купец, родственник Михаила Ивановича, поутру отвлек меня. Спешу на почту.
Опять прошу сказать словечко о Горожанском.
Ф. Ф. Матюшкину
25 генваря [1]852 г., [Ялуторовск].
Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, – тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я в марте месяце порадован был твоим письменным воспоминанием. С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от годов верна лицейская дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
Между тем позволь тебе заметить, хотя и немного поздно, что в твоем письме проглядывает что-то похожее на хандру:[361]а я воображаю тебя тем же веселым Федернелке, каким оставил тебя в Москве, – помнишь, как тогда Кюхельбекер Вильгельм танцевал мазурку и как мы любовались его восторженными движениями. Вот куда меня бросило воспоминание.
Веришь ли, что, бывало, в Алексеевском равелине, – несмотря на допросы, очные ставки и все прибаутки не совсем забавного положения, я до того забывался, что, ходя диагонально по своему пятому Nомeру, несознательно подходил к двери и хотел идти за мыслию, которая забывала о замке и страже. Странно тебе покажется, что потом в Шлиссельбурге (самой ужасной тюрьме) я имел счастливейшие минуты. Как это делается, не знаю. Знаю только, что эта сила и поддерживала меня и теперь поддерживает. Часто говорю себе: «чем хуже – тем лучше». Не всеми эта философия признается удобною, но, видно, она мне посылается свыше. Хвала богу!
Если это начало так было мне облегчено, если два года одиночного заключения так благоразумно были мною приняты, то ты можешь себе представить, как я был счастлив, когда в одно прекрасное утро в Шлиссельбурге раньше обыкновенного приносят мне умывальник и вслед за тем чемодан. Вывели на гауптвахту, где я увидел двух товарищей. Мы до того обрадовались друг другу, что, когда надевали нам цепи, мне казалось, что это самый удобный наряд, хоть они были 10 ф. весу и длиною только в пол-аршина. Трудно было попасть в телегу, которая ожидала на берегу Невы. Помчались по замерзлой осенней дороге – тряско, но приятно было дышать свежим воздухом и двигаться после долгой тюрьмы. Где же тебе рассказать все мелочи путешествия? Это было бы похоже на рассказ Шехеразады.
Примчались мы трое в Тобольск с фельдъегерем – именно примчались; я не раз говорил ему, что, ехавши в каторжную работу, кажется, незачем так торопиться, но он по своим расчетам бил ямщиков и доказывал свое усердие к службе.[362]
Из Тобольска потише поехали до Читы. Там нашли всех в сборе. Погостили в Чите до августа 830 года, В августе отправились двумя колоннами Братской степью, где выставились нам юрты, в Петровский завод.
В Петровском заводе уже обзавели нас каждого своей комнатой, и потому мы там подольше зажились: наша последняя категория в 839 году оставила это спокойное помещение, где для развлечения мы мололи муку.
Потом я перебрался в Туринек, там четыре года свободной сибирской жизни с правом никуда не выезжать.
Из Туринска я переехал с Оболенским сюда, и здесь вот уже скоро 10 лет продолжается моя резиденция.
Пора бы за долговременное терпение дать право гражданства в Сибири, но, видно, еще не пришел назначенный срок. Между тем уже с лишком половины наших нет на этом свете. Очень немногие в России – наша категория еще не тронута. Кто больше поживет, тот, может быть, еще обнимет родных и друзей зауральских. Это одно мое желание, но я это с покорностию предаю на волю божию.
Судьба меня баловала и балует. Родные, которых ты теперь за меня оберегаешь, в продолжение 1/4века заставляют меня забывать, что я не с ними: постоянные попечения. Я иногда просто таю в признательном чувстве. Вы, добрые люди, тоже в нем не забыты – Борис уже не раз слышал, сколько я ему благодарен.
Здесь, кажется, любят меня больше, нежели я их люблю. Не забудь, что мы тринадцать лет были на корабле,[363]где от столкновения и у вас бывают нелады. Следовательно, и немудрено, что иногда были между нами недоразумения, особенно вначале, при бездействии, с полной силой. Благодаря богу я вышел не разочарованный из этого испытания. Не знаю, поймешь ли ты меня настоящим образом. Пишу, что на ум взбредет. И где написать все, что хотелось бы сказать, если бы пришлось быть вместе. До сих пор одного брата Николая видел – эта минута оживила на многие годы. Свидание было совершенно неожиданное, – и этой минуте скоро десять лет.
К тебе я года два тому назад посылал вашего охотского моряка Поплонского – не знаю, не испугал ли он твоего контр-адмиральства.
Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, – об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
Кстати, надобно сказать тебе, что на днях я об тебе говорил с Шамардиным, который с тобой был у Малиновского в Каменке; он