«Ага».
Все изображения на стенах пышут любовью. Мать, нежно убаюкивающая новорожденного. Схема, как растет плод в утробе матери. Я же разглядываю свои пальцы. Приходит врач, и я едва могу слышать его или понимать то, что происходит. Он просит меня лечь, и я делаю это на автомате. Его пальцы нажимают на живот. Его прикосновения болезненные и неприятные, но мне не больно. Я чувствую холод и давление. Слышится какой-то шум, но игнорирую его. «Это называется сердцебиением, идиотка». Проваливай. «Он живой, в точности так, как ОН и сказал. Поздравляю, ты – мама». Херня.
Когда процедура заканчивается, он говорит мне какое-то дерьмо, потом медсестра говорит мне какое-то дерьмо, и я просто киваю, словно понимаю, о чем они говорят, а они улыбаются. Следует еще больше слов, и я свободна. Эсме улыбается, когда видит меня. Мне больше не нужно ничего заполнять, и я даже не хочу спрашивать почему. Я не хочу больше видеть доброту и заботу в их глазах. И я не хочу знать, какие связи были подключены для того, чтобы здесь приняли девушку без страхового полиса и финансовой возможности оплатить визит.
Мне стоило выброситься из машины.
Неделю спустя.
– Кра-са-ви-ца, Бел-ла? – напевает он, когда входит в дом. Это звучит так, словно мы являемся друзьями-приятелями. Словно он подразумевает это. Словно все просто замечательно. Словно у него все замечательно, у меня все замечательно и все остальное чертовски прекрасно, замечательно и великолепно. Ему стоит снова стать печальным. Это меньше раздражало.
– В кухне, – отвечаю я.
Его пальцы щекотят мой затылок, когда он подходит. Он делает это непроизвольно, но моя кожа от этого жеста покрывается мурашками. О, да пошло оно. Он достает что-то из холодильника. Он не выглядит уставшим, хотя работал в две смены почти каждый день на этой неделе. Он ест что-то из пакета, какую-то фруктовую хрень, и все еще роется в холодильнике.
– Нам нужно сходить в магазин, – он пинает дверь, чтобы та закрылась.
Я на автомате отвечаю:
– Хорошо.
– В любое время, когда будешь готова.
– Я готова, – я отодвигаю ноутбук в сторону, и он смотрит на него.
– Что-нибудь уже нашла?
Я качаю головой.
– Я даже не знаю, что именно ищу.
Он кидает в рот еще несколько фруктовых снеков. Если он ест такое дерьмо, он, должно быть, умирает с голоду. В них содержится не только кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы, но и пищевой краситель и искусственные ароматизаторы. Да, он голодный.
– Если хочешь, мы можем поговорить об этом, когда вернемся.
Я пожимаю плечами и отодвигаю стул. Он опускает тему, и мы едем в магазин. Там бесчисленное количество витрин с сердцами, красными, розовыми и любовными вещицами. Это чертовски бесит. Разве у нас не недавно был праздник? Более того, кто покупает гребаную поющую обезьяну, чтобы выразить свою любовь и привязанность? Или долбаную коробку объясняющихся сердечек?
Это глупо. Это так чертовски глупо. Он бросает коробку в тележку. Эдвард покупает такие вещи. Вот кто. «Да, но для кого он ее купил?» Не для нас. «Откуда ты знаешь?» Потому что знаю.
– Бри любит эти отвратительные штучки. Меня стоило бы расстрелять за их покупку, но… – он пожимает плечами и смотрит на плюшевых зверушек.
Видишь? Не для нас. Для маленькой девочки. Он покупает маленькой девочке подарки на дурацкий праздник, потому что только глупые маленькие девочки купятся на такую чушь. «Но ты на мгновенье подумала, что...» Убейте меня прямо сейчас, пожалуйста. Он выбирает медведя и что-то еще, но я не смотрю. Я не хочу знать.
– Ты не хочешь конфет? Шоколадку, может быть?
Мы продолжаем идти, и я качаю головой.
– Я говорила тебе, что не ем это дерьмо. – Я качу тележку вдоль одного из проходов, и он идет рядом со мной.
– Почему? Не то чтобы я был против – это даже хорошо – но мне интересно, почему ты испытываешь отвращение к конфетам и не испытываешь его к прочим вредным продуктам.
– Я просто не ем сраные конфеты, Эдвард. Кого это волнует? – Я дергаю тележку и ухожу искать то, что нужно мне. «Почему ты сердишься на Эдварда? Он только задал вопрос. Он был вежлив, ты, дрянь». Как обычно. Может быть, проблема в этом. «Тебе хочется, чтобы он был злым? Жестоким и странным?» Нет. «Ну, в чем тогда дело?»
Я продолжаю идти, пока не дохожу до туалета. Нахожу пустую кабинку и закрываю за собой дверь. Я не знаю, почему плачу, но так и есть. Стараясь оставаться тихой, я рыдаю в смятый комок туалетной бумаги, головой упираясь в дверь кабинки. Я просто хотела бы остаться здесь. Не хочу возвращаться туда. Если я вернусь, он просто начнет задавать еще больше вопросов. Он будет пытаться исправить это, сделать лучше, а ничего не становится лучше. Набухшая выпуклость внизу моего живота говорит, что ничего не в порядке. Ничего не лучше. У меня есть ключ, так что, какого хрена. «Он волнуется, вот какого хрена». Он – джентльмен и просто соблюдает мои интересы. Вот. Какого. Хрена.
Это ничего не изменит. Нереально что-либо изменить. Это не поможет вернуть Чарли обратно. Это не сможет исправить то, что я сделала. Это не сможет залечить дыру в моем сердце и очистить мою голову от всякой херни. Это такая же фальшь, как и слова, написанные на конфетных сердечках. Будь моим. Навсегда. Идите, оттрахайте себя.
Рене никогда не станет сидеть рядом со мной, вязать глупые детские одеяла и спрашивать, нужна ли мне ее помощь. Она никогда не делала этого раньше. Почему кто-то другой позволяет себе это делать? Почему позволяет ложной надежде, – кого-то, кто даже не волнует собственную проклятую мать, – жить? Почему? «Потому что тебе очень приятно, когда она называет тебя Дорогая. Тебе нравится, что она заботится о тебе, и нравится, что она любит тебя и что это делает Эдварда счастливым. Ты любишь ее объятия и любишь ее улыбку». Заткнись.
«Она никогда не скажет тебе уйти, Белла. Она никогда не будет кричать, вопить и напиваться сама с собой до одурения. Эсме сильная. Она никогда не будет плакать ночью в подушку. Ты никогда не услышишь ее причитаний, что во всем только твоя вина. Эсме кормит тебя. В тебя никогда не будут кидать едой и проклинать за то, что ты убила его. Эсме никогда не позволила бы тебе голодать. Она никогда не обвинила бы тебя в том, что произошло. Она бы никогда не позволила своей дочери раздеваться перед незнакомыми мужчинами. Она нашла бы тебя, если бы ты потерялась, Белла. Эсме пошла бы искать тебя».
Я сползаю вниз по двери и молюсь, чтобы это прекратилось. Она не слушает меня, и я задыхаюсь.
«Эдвард пошел бы искать тебя. Скорее всего, он ждет сейчас прямо за дверью. Засунул руки в карманы, ожидая тебя. Беллу. Он хочет отвезти тебя домой». Заткнись. «Он хочет приготовить тебе обед и помочь найти новый дом для твоего малыша. Он хочет спросить, болят ли твои ноги. Он помассирует их, если ты попросишь. Он сделает это без колебаний, и неважно, как долго ты сидишь здесь и плачешь, Белла, – он будет ждать. Если магазин будут закрывать, он попросит их подождать еще пять минут. Ты потеряешься, и он будет искать тебя. Он нашел бы тебя. Он бы подождал».
«Ты понимаешь, о чем я говорю?»
Я отвечаю сквозь рыдания:
– Нет.
«Белла, ты была маленькой девочкой. У него не было возможности объяснить тебе все эти вещи.»
– Заткнись. Пожалуйста, просто заткнись.
«Белла, ты была маленькой девочкой…
Белла, ты была маленькой девочкой…
Белла, ты была маленькой девочкой…»
– И она просто выставила меня. Я нуждалась в ней, а она оттолкнула меня. Я не хотела этого. Клянусь, я не хотела. Я даже не хотела тот гребаный батончик. Он был не так уж и хорош. Я просто была голодна. Она была хреновым поваром, и я была голодной. Он бы заехал туда в любом случае. У него закончилось пиво, и он все равно, твою мать, заехал бы туда. Она была дерьмовой матерью и дерьмовой женой, и у нее в тот проклятый день не было никаких особых дел, но она даже не смогла заполнить гребаный холодильник и вскипятить воду, чтобы сварить чертовы макароны! Она была дерьмовой матерью! Охеренно дерьмовой матерью!
– Все хорошо.
Я трясу головой.
– Нет, это не так. Никогда не будет все хорошо. Никогда, черт подери, не будет все хорошо.
– Нет, будет.
Я раскачиваюсь взад-вперед. Я чувствую на себе руки, которые знаю. Они не мои. Моя кожа покрывается мурашками, когда он начинает утешать меня, потирая мои руки своими. Я не понимаю этого. Я не знаю, что означают эти мурашки. О чем это говорит? Почему они появляются, когда он прикасается ко мне? Этого никогда раньше не случалось. Я не могу понять этого.
Мое лицо прижато к его груди. Я порчу его одежду своими солеными слезами, но его это не заботит. Он убаюкивает меня. Он крепко обнимает меня. Он шепчет, что все нормально, и его не волнует, что это не так. «Ты такая глупая, Белла. Ты была потеряна, и он пошел искать тебя. Он ждал, и он нашел тебя».
«Это – единственный способ, которым должны к тебе прикасаться, Белла. Единственный способ, которым ты должна всегда желать, чтоб к тебе прикасались. Единственный способ, которым я хочу к тебе прикасаться.»
«Ты поняла уже это? Ты уже это поняла, Белла?
Эдвард.
- Чему улыбаешься, Эдвард? - Элис ставит чашку на прилавок. Я протягиваю ей деньги. Кассовый аппарат звенит, как только открывается.
Я пожимаю плечами.
- Я что, просто не могу быть счастливым? - Я делаю глоток, но она не покупается на это. Она наклоняется вперед.
- Хмм... Давай-ка посмотрим. Слова «Эдвард» и «счастье» … - она задумывается, а я стараюсь не рассмеяться. - Неа. Не сходится. Прости.
- Ну, может быть, это было мое новогоднее намерение, Элис? - Я касаюсь своими бумагами ее лба и забираю поднос. Она следует за мной к моему столику. Я составляю все свои вещи на стол - не считая ноутбука, так как два дня назад тот перестал работать. Себе на заметку: больше не вырубаться в снегу. И еще одна заметка: не напиваться в снегу.
- Выкладывай, - требует она.
Я прикидываюсь глупым и разворачиваю свой сэндвич.
- Выкладывать что?
Она фыркает.
- Эдвард.
Я жую, и, на счастье, меня спасает Эсме.
- Прости, я опоздала. - Она занимает место рядом с Элис. – Должна была сделать утром кое-какие дела.- Она улыбается мне, и я пытаюсь сделать вид, что не замечаю. Элис это не касается.
К сожалению, она ничего не упускает.
- Вы двое сговорились против меня. Меня, человека, который кормит вас, - ноет она.
- Дорогая, мы не делаем ничего подобного. Но некоторые вещи являются личными и не должны служить объектом сплетен.
- Аррр! И это что-то значительное! Еще и достойное сплетен!
Я смеюсь над ее всплеском эмоций.
- Я, фактически, мог бы посплетничать, - начинаю я. - Как насчет того, чтобы посплетничать о присутствии Джаспера на Рождество в этом году? Более того, почему бы нам не посплетничать о новых бриллиантовых гвоздиках в твоих ушах? - Я откусываю от сэндвича снова, а Элис впивается в меня взглядом.
- Вы с Джаспер встречаетесь? - удивленно спрашивает Эсме. Ах, моя мать. Иногда настолько слепа. Храни ее бог.
Элис съеживается на стуле.
- Мы… друзья.
Я продолжаю дразнить ее:
- Знаешь ли, я никогда прежде не покупал бриллиантовые серьги своим друзьям женского пола.
Она тычет в меня своим маленьким пальчиком.
- Прекрати.
Я улыбаюсь и прижимаю чашку к губам. Подключается Эсме:
- Ну, я думаю, это прекрасно. Джаспер - хороший человек.
Элис смотрит в окно. Я не упускаю улыбку, которую она пытается скрыть, но больше не пристаю. Это хорошо для нее. И хорошо для Джаспера. Они заслуживают счастья.
Неделю спустя.
- Кра-са-ви-ца, Бел-ла? - Я закрываю за собой дверь и закидываю в рот несколько фруктовых снеков. Сегодня совсем не было времени на обед. Мне не стоило бы их есть, но они были в моем ящике со сладостями, а я нуждался хоть в чем-нибудь, если вдруг движение на дороге окажется ужасным. И оно таким и оказалось, конечно же. Я не вижу Беллу. Всего лишь полдень, а в доме довольно тихо.
- В кухне, - кричит она.
Я иду на звук ее голоса. Она потеряна в чтении чего-то на моем новоприобретенном ноутбуке. Я пробегаюсь пальцами ее по затылку. В Рождество у меня был разговор с Джаспером, и он дал мне пару дополнительных советов. Это - один из них, простой на вид, но сама идея поразила меня. Я воздерживался от прикосновений к ней, потому что не хотел, чтобы она чувствовала себя некомфортно, но Джаспер, кажется, думает иначе.
Не то чтобы я должен прикасаться к ней всякий раз, когда мне захочется - идея в том, чтобы не вторгаться в ее личное пространство или приватность, а просто приучить ее к случайным жестам привязанности. Ничего масштабного. Ничего такого, что я не сделал бы с Элис или мамой. Это просто почесывание. Она не отклонилась. Ее глаза по-прежнему прикованы к экрану, и она не замечает мою улыбку, пока я иду поискать какой-нибудь еды получше снеков. Однако в холодильнике пусто.
- Нам нужно сходить в магазин, - я пинаю дверцу, и она закрывается.
- Хорошо. – Ее лицо морщится, когда она читает. Я заглядываю через ее плечо. Это об усыновлении. Черт. Я отвлекаю ее всякой херней, в то время как она пытается сделать что-то важное.
- В любое время, когда будешь готова, - исправляюсь я.
- Я готова. - Она отодвигает ноутбук в сторону. Ее лицо выглядит расстроенным.
- Что-нибудь уже нашла?
Она качает головой
- Я даже не знаю, что именно ищу.
Мне хочется помочь ей, но это очень личное, а я и так уже слишком давлю на нее. Она не просила о помощи, даже своим «Белла»-способом. Я не уверен, как поступить, но оставляю двери открытыми, просто чтобы она знала, что сможет войти, если захочет.
- Если хочешь, мы можем поговорить об этом, когда вернемся.
Она пожимает плечами, и на этом все. Мы едем в магазин, и я не могу не почувствовать, что что-то не так. Я не знаю из-за усыновления ли это. Я не знаю из-за меня ли это. Возможно, совет Джаспера оказался неудачным. Возможно, мне следовало бы просто оставить ее в покое. Она не теребит пальцы, как обычно. Она не говорит о снеге, как обычно. Она просто смотрит в окно, игнорируя меня. Мнеследовало бы оставить ее в покое и позволить делать то, что ей нужно было на ноутбуке. Мой желудок мог бы подождать. Черт, я мог бы просто съездить сам.
Тишина продолжается, пока мы идем к входу в магазин. Она берет тележку и начинает толкать ее в нашем обычном направлении. Она закатывает глаза, когда мы проходим мимо товаров ко Дню Святого Валентина. Мне следовало бы пройти дальше, но я хочу отправить кое-то Бри. Я делаю так каждый год. Белла начинает дергаться. Я слышу, как ее нога постукивает по металлической перекладине тележки, когда она наклоняется, а я присаживаюсь на корточки, чтобы найти какую-нибудь мягкую зверушку. Я выбираю медведя, который мне понравился, и кое-какие символические вещички для девочек в офисе. Шоколадные конфеты и другие сладости для вазы на их столе. Я хочу приобрести что-нибудь для Беллы, – не что-то романтичное, а просто чтобы она не оказалась обделенной, - но она сказала, что не ест конфеты. Хотя сейчас она беременна. Может, мне стоит проверить это еще раз.
- Ты не хочешь конфет? Шоколадку, может быть? – Мы продолжаем идти, и мой вопрос заставляет ее фыркнуть.
- Я говорила тебе, что не ем это дерьмо.
- Почему? Не то чтобы я был против – это даже хорошо – но мне интересно, почему ты испытываешь отвращение к конфетам и не испытываешь его к прочим вредным продуктам.
- Я просто не ем сраные конфеты, Эдвард. Кого это волнует? – Она толкает корзину в сторону и делает несколько шагов, но останавливается.
Ее руки обвиваются вокруг груди, и голова опускается. Несколько человек пялятся на нее. Я толкаю тележку в сторону от прохода. Мои ноги хотят подойти к ней, но мне немного страшно. Я не знаю, что не так, и не знаю, что я сделал. Теперь люди пялятся на меня, делая выводы. Я - тот, кто расстроил ее. Дерьмо. Она начинает рыдать и падает на пол. Я делаю несколько шагов к ней. Женщина останавливается и спрашивает ее, в порядке ли она, но Белла не слышит ее. Она бормочет что-то самой себе. Какую-то бессмыслицу. Я не могу разобрать ни слова из сказанного ею. Это пугает меня до чертиков. Я жестом прошу даму отойти и становлюсь на колени позади Беллы. Я боюсь прикасаться к ней.
- Белла, ты в порядке?
Она продолжает сдавленно бормотать бессвязные слова. Я наклоняюсь ближе. Убираю с ее уха волосы.
- Ты понимаешь, о чем я говорю?
Она рыдает сильнее.
– Нет. Заткнись. Пожалуйста, заткнись.- Она умоляет, не злится. Я молчу и убираю руки подальше от нее. Мы и так устроили настоящую сцену. Я игнорирую зрителей, но они не игнорируют нас.
Останавливается менеджер.
- Сэр, может, мне стоит вызвать скорую или что-то подобное? С вашей подругой все хорошо?
Я наполовину лгу:
- Все в порядке. Я - врач. Она просто беременна. –
Его лицо расслабляется.
- Хорошо вас понимаю. - Он мельком показывает мне свое обручальное кольцо, и я понимаю из этого, что у его жены тоже были кризисы. Но это не то, что происходит с Беллой. Независимо от этого толпа частично расходится.
Я перемещаюсь так, чтобы оказаться перед ней. Мне нужно придумать, как помочь ей. Она опирается на ладони, ее голова опущена. Она по-прежнему плачет.
- Белла,- тихо зову я. Ничего.
Я отодвигаю ее волосы, чтобы увидеть лицо.
- Белла? - Она плачет еще сильнее.
Я зову чуть громче:
- Белла.
Она смотрит на меня, и ее слезы превращаются в гнев.
- И она просто выставила меня. Я нуждалась в ней, а она оттолкнула меня. Я не хотела этого. Клянусь, я не хотела. Я даже не хотела тот гребаный батончик. Он был не так уж и хорош. Я просто была голодна. Она была хреновым поваром, и я была голодной. Он бы заехал туда в любом случае. У него закончилось пиво, и он все равно, твою мать, заехал бы туда. Она была дерьмовой матерью и дерьмовой женой, и у нее в тот проклятый день не было никаких особых дел, но она даже не смогла заполнить гребаный холодильник и вскипятить воду, чтобы сварить чертовы макароны! Она была дерьмовой матерью! Охеренно дерьмовой матерью!
Она дрожит и задыхается от слез. Речь идет о ее матери? Сосредоточься.
- Все хорошо.
Она качает головой. Ее руки поднимаются к лицу; прикрывают глаза.
- Нет, это не так. Никогда не будет все хорошо. Никогда, черт подери, не будет все хорошо.
Я больше не могу смотреть на это. Она разрывается на куски, рвется передо мной на части, и я не могу просто сидеть здесь и ничего не делать. Я обнимаю ее, как на Рождество. Я просто хочу, чтобы она почувствовала тот же комфорт, как тогда. Я хочу, чтобы она знала, что в безопасности. Я качаю ее и потираю ее руки и спину, пока она дрожит и рыдает.
Я целую ее в макушку.
- Нет, будет.
Это может быть ложью, кто знает. В конце концов, что я знаю? Я не лучше. Я поступаю так, как будто мне лучше, обращаюсь за советом, как устранить ее проблемы, игнорируя, тем временем, свои собственные. Рука сжимает мое плечо, и я оборачиваюсь на звук своего имени. Эммет.
- Дай мне ее. - Я качаю головой, и он приседает на корточки. – Я не причиню ей боль.
- Ты уже это сделал, Эммет.
Он фыркает.
– Мы можем начать помечать территорию где-нибудь в другом месте? Я просто хочу ей помочь. С ней и раньше случалось подобное.
И он прав. Часть меня ненавидит это, но он прав. Это не между нами. Я отпускаю ее, и он подхватывает ее на руки. Я никогда не видел его таким нежным с ней. Я не думал, что есть хоть одна клеточка в его теле, которая беспокоилась бы о Белле. Но он успокаивающе нашептывает ей, прося успокоиться, и встает. Он впивается взглядом в зевак.
- Что? У вас какие-то, блядь, проблемы? – Он пропихивается сквозь толпу, и часть из них отступает. Я следую за ним. - Где твой автомобиль?
Я указываю.
- В третьем ряду. - Я нажимаю кнопку на ключах, и фары вспыхивают. Он кладет ее на заднее сидение. Дверь закрывается. Он поворачивается ко мне лицом.
- Что ты сделал? – в его тоне звучит обвинение.
- Ничего. Мы просто покупали продукты, и она начала плакать.
Он качает головой.
- Нет, ты что-то сделал. Белла не плачет и у нее не бывает случайных срывов, если кто-либо не говорит или не делает чего-то, чтобы спровоцировать их. - Он ждет мой ответ. Я прокручиваю в голове события, пытаясь вспомнить, что произошло.
- Я выбирал конфеты для Бри и спросил ее, не хочет ли она что-нибудь, а она рассердилась, а затем начала плакать, и все, что она говорила, не имело никакого смысла. Она сказала что-то о своей матери и о том, что «это не ее вина»… и что-то о конфетах?
Эммет вздыхает и потирает голову.
– Чувак, это дерьмо намного сложнее, чем конфеты. – Он достает из кармана пачку сигарет и подкуривает. Я не знал, что Эммет курит. Он делает затяжку и выдыхает. - Я не знаю, что ты на хрен сделал, но в последний раз я видел ее в таком состоянии, когда какой-то придурок захотел, чтобы она заплела косички и поиграла с ним в его дочь. Он хотел, чтобы она называла его «папочкой» и прочее дерьмо. Ебанутый, правда?
Я просто киваю. Эммет делает еще одну затяжку.
– После этого дерьма она не разговаривала со мной еще два дня. Черт, мне кажется, она вообще ни с кем не разговаривала.
- И что мне делать, Эм? Каждый раз, когда я думаю, что помогаю ей или что она поправляется, меня отбрасывает на пять шагов назад.
Он держит сигарету в руке, когда говорит. Он облизывает губы.
- В любом случае, почему, черт возьми, ты заинтересован в Белле? Какое тебе дело, как она?
Что ж, вот и пришло время помечать территорию. Я стараюсь казаться безразличным.
- Ну, кому-то же должно быть дело, Эммет? В смысле, если бы хоть кому-то не было насрать на нее, когда она была ребенком, то ничего из теперешнего дерьма бы не происходило.
- И ты думаешь, что поможешь Белле? Ты правда думаешь, что позволив ей жить в своем доме и убирать за тобой, поможешь ей забыть все то паршивое дерьмо, которое она пережила? Что оно просто исчезнет каким-то волшебным образом? - Он делает затяжку и бросает сигарету на землю. - Послушай, я не хочу показаться задницей, Эдвард, но давай будем честны. Речь идет не о пожертвовании в приют для бездомных или какой-то такой хрени. Речь идет о девушке, которая серьезно повреждена некоторым глубоко укоренившимся дерьмом, и о попытках изменить все, что она знает. Все. Она не проклятая кукла Барби. Ты не можешь просто натянуть на нее новую одежду или ввести в новое окружение и ждать, что все снова станет прекрасно. Это было равносильно тому, если бы ты взял дикое животное и сказал, что если оно сможет приучиться к туалету, то сможет тогда спать на твоем диване. Это дерьмо не работает так, как показывают по телевизору, чувак. Не у всех случаются хэппи-энды.
Быть безразличным нелегко. Он проверяет мой характер на выдержку.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал? Сказал ей уходить? Позволил вернуться работать на тебя? Позволил ей жить на улице с ребенком? Где здесь, блядь, правильный ответ, Эммет, поскольку ты, кажется, так много знаешь?
Его плечи подпрыгивают.
- Я не сказал, что знаю это дерьмо. Я просто говорю, что впуская дикого зверя жить в свой дом, ожидай, что оно время от времени будет кусаться. Ты должен научиться иметь дело с плохим дерьмом так же, как и с хорошим. – Его палец постукивает по стеклу моего авто. – То дерьмо, что произошло только что – лишь часть от всего.
Когда мы возвращаемся домой, я смотрю, как она лежит на диване. В ее глазах пустота. Там нет ничего. Она выглядит так, как я ощущаю себя. Я укрываю ее одеялом и приседаю рядом. Ладонью я поглаживаю ее волосы. Она закрывает глаза. Я собираюсь уйти, когда она шепчет:
- Можешь проиграть что-нибудь?
Я сел назад.
- Какой-нибудь фильм?
Ее губы едва двигаются:
- На фортепиано.
Мои глаза путешествуют по ее лицу, пока я думаю, что сыграть.
- Хо… рошо.
Я сажусь за фортепиано и осторожно поднимаю крышку над клавишами. Она не смотрит. Я рад. Это крайне неудобно. Я бросаю взгляд на тетрадь на пианино. Нет. Не одну из этих. Мои пальцы нажимают пару клавиш, а затем проигрывают первое, что приходит на ум. Я даже не уверен, могу ли еще играть и правильно ли это делаю, но продолжаю. Я поглядываю на нее время от времени, и ее глаза все еще закрыты.
Песня заканчивается. Я сижу какое-то мгновенье и просто смотрю на нее. Мгновение переходит в вечер, а вечер переходит в рассвет, а утром на крышке фортепиано появляется новая книга, хотя и выглядящая старой и потрепанной. Это настолько уместно здесь, и я понимаю, почему она купила ее для меня.
Похоже, сегодня я не могу ясно мыслить. Я работаю, но мои мысли находятся дома, бродят в догадках, как там Белла. Я попросил Элис зайти после обеда с кондитерской, чтобы проверить ее. Я просто сказал ей, что Белла не очень хорошо себя чувствует. Нет нужды вдаваться в подробности, которых она не поймет. Эсми взяла выходной, и я должен работать до трех. К счастью, в больнице довольно спокойно. Я пишу Элис, прежде чем увижу своего следующего пациента.
Как Белла?
Она отвечает:
Все еще спит. Вроде неплохо. Ты знаешь, что в твоем доме нет еды?
Я закатываю глаза и не отвечаю ей.
Я рад, когда еду домой. Я останавливаюсь в магазине и набираю несколько пакетов с продуктами. Это другой магазин. Я сомневаюсь, что когда-нибудь поеду в тот. В ближайших пяти милях нет ни одного. Я вхожу тихо. Если Белла спит, я не хочу разбудить ее. Я слышу болтовню на кухне. Сначала я полагаю, что это Белла и Элис, но когда подхожу ближе, то вижу, что ошибся. Это… Кейт и Элис? Почему Кейт здесь? Я застываю, когда слышу свое имя, и немного подслушиваю.
- Ты уверена, что это был Эдвард? – спрашивает Элис.
- О, я уверена. И говорю тебе, Элис, это дерьмо было безумным. У этой девушки серьезные проблемы. Она билась в истерике на полу, посредине долбанного продуктового магазина! Это жутко.
Элис звучит обеспокоено:
- Что с ней случилось?
- Я не знаю. Я просто увидела толпу людей и подошла посмотреть, что там творится. И потом я увидела Эдварда, обнимающего свою экономку на полу, пока она сходит с ума. О! И Эммет там тоже был. Это чертовски странно. Между ними что-то происходит…
Я заворачиваю за угол и со злостью ставлю пакеты на стойку. Я не делаю никаких усилий, чтобы скрыть свою злость, и не собираюсь быть тихим. Я впиваюсь взглядом в Кейт. Она улыбается и старается вести себя так, как будто она девушка, которой я всегда думал, она была.
- О, привет, Эдвард. Я просто заглянула, чтобы посмотреть, как ты поживаешь. Элис впусти…
Я поднимаю руку, прерывая ее.
- Зачем тебе нужно знать, как я поживаю, Кейт?
Ее лицо слегка вытягивается. Она знает, что я злюсь, но все еще пытается покорить меня своей улыбкой.
– Я просто была в этом районе. Хотела поздороваться.
- Забавно, потому что мне показалось, будто ты хотела знать, почему я вчера утешал больную девушку посредине продуктового магазина. Больше того, казалось, ты пыталась изобразить, что Эммет и я делали что-то… какое ты там слово использовала? Ах, да - жуткое.
Элис молчит. Кейт пытается сказать что-то, но я не хочу ее слышать. Я достаточно услышал.
- Прибереги это для того, кто поверит тебе, Кейт. Убирайся из моего дома.
- Но, Эдвард, я только…
- Я попросил тебя уйти.
Она делает шаг вперед. Она тянется ко мне.
– Мы одна семья. Не делай этого, Эдвард.
Я машу головой и отталкиваю ее руки.
- Пфф… Семья. Семья, Кейт? Ты ничего не знаешь о семье. И если хочешь знать, то по правде… мы не семья. Тани больше нет, и мы не семья. Больше нет. – Я делаю шаг назад. – Я собираюсь проверить Беллу, и когда вернусь назад, я не хочу тебя здесь видеть.
Она фыркает.
– Нет никакой надобности меня выгонять, Эдвард. Я сама ухожу. – Она берет свою сумку и проталкивается мимо меня, толкая меня в руку. Входная дверь захлопывается. Окно в кухне звякает. Это злит меня еще больше. Элис смотрит на меня.
- Что, черт возьми, происходит, Эдвард?
- Кейт – гребаный создатель проблем.
Она качает головой.
- Я говорю не о ней. Я говорю о том, что она рассказала. Я говорю о том, почему ты считаешь необходимым скрывать что-то от меня. Почему ты мне солгал. Такого никогда не было между нами.
Я защищаюсь. Я зол. И я устал.
- Что ты хочешь знать, Элис?
- Я хочу знать, что происходит с моим братом. Я хочу знать, почему люди в продуктовом магазине знают больше, чем я.
- Чтобы ты смогла ненавидеть и Беллу тоже?
- Я сказала тебе, что мне плевать на Кейт. Она может думать, все что хочет.
Я трясу головой.
- Нет, дело не в Кейт, Элис.
Она задумывается на минуту и вздыхает.
- Я не ненавижу Таню, Эдвард. – Я поднимаю брови с вызовом. - Я ненавижу то, что она сделала с тобой, а не ее.
Она лжет, и это еще больше злит меня.
– Я даже не могу упомянуть ее имени без твоего закатывания глаз или ехидного комментария. Ты хочешь, чтобы я поговорил о дерьмовых делах Беллы? Правда, Элис? Ты уже не позиционируешь ее как кого-то, кто собирается украсть мое дерьмо и таким образом разрушить мою жизнь? Я должен, по-твоему, бежать и плакаться в твое плечо? Я даже не могу поговорить с тобой о своей жене, о той, которой давал клятву провести с ней всю жизнь. С какого хрена я должен говорить с тобой о Белле?