Как одинаковые враждебные соперники, они находят основу для своего противостояния в своем происхождении и вытекающих из него традициях. Нацизм пришел к власти как агент крупного капитализма, уничтожив старое рабочее движение, в сознательном резком антагонизме с «марксистскими» тенденциями социал-демократии и коммунизма. Только в своей стране она могла провозгласить себя партией трудящихся и навязать некритичным приверженцам этот обман с помощью террора-пропаганды. Российская идеология исходила непосредственно из революции, совершенной рабочими под коммунистическим знаменем, и апеллировала к марксистским доктринам, которые были приспособлены для ее целей; но только в зарубежных странах она могла найти веру в то, что она действительно представляет диктатуру рабочих. Здесь она могла навязываться молодежи, желающей бороться с капитализмом и эксплуатацией, тогда как национал-социализм везде считался подлинным врагом рабочих и находил сочувствие только среди верхов и низов буржуазии.
Внешняя политика русской революции была логическим следствием ее основных идей. Хотя социалистическое сообщество не имеет иных желаний, кроме как жить в мире с другими народами, оно подвергается опасности нападения со стороны капиталистических государств. Следовательно, оно должно готовиться к войне. Кроме того, высшей целью остается мировая революция, уничтожение капитализма во всем мире; только так, освободив трудящихся в других странах, социалистическое государство сможет обеспечить свою собственную свободу. Поэтому социалистическое государство вооружается и готовится к войне, не только к обороне, но и к нападению. И наивные идеалисты с удивлением воспринимают, что то, что казалось им мирной гаванью, оказывается силой для войны. И они спрашивают, действительно ли принуждение мечом может принести свободу другим.
Противоречие легко объяснимо. То, что называется государственным социализмом, раскрывается как государственный капитализм, господство нового эксплуататорского класса, бюрократии, хозяина производственного аппарата, как в других странах буржуазия. Она тоже живет за счет прибавочной стоимости. Чем больше ее сфера, ее власть, тем больше ее доля, ее богатство. Поэтому для этой бюрократии война приобретает такое же значение, как и для буржуазии. Она участвует в мировом соревновании держав наравне с другими государствами, но с претензией на роль мирового чемпиона рабочего класса. И хотя ввиду наличия союзных правительств она не может слишком много показывать, а временно даже заставляет молчать Коминтерн, она знает, что во всех зарубежных странах коммунистические партии работают от ее имени. Так начинает вырисовываться роль России в войне и после нее. За старыми, теперь уже обманчивыми целями расширения сферы коммунизма стоит реальность расширения собственной международной власти. Если немецкая буржуазия пытается направить свой курс в русло Англии и Америки, то рабочий класс, лишенный в течение долгих лет возможности найти свой собственный новый путь, может породить коммунистические партии как проводников русской гегемонии над среднеевропейскими регионами.
Эта политика и положение среди других капиталистических держав имеет своим основанием внутреннее изменение политики в самой России. Государственный капитализм укрепил свою власть в войне и через войну, что стало завершением предшествующего развития. После революции шла непрерывная борьба между социально значимыми группами. Во-первых, государственная бюрократия с коммунистической партией в качестве ее органа, будучи хозяином промышленного производства, в тяжелой борьбе подчинила себе крестьян в своей кампании по созданию колхозов. Кроме них, однако, были офицеры армии и многочисленные технические специалисты и чиновники на заводах, обычно называемые инженерами. Они выполняли важную функцию технических руководителей производства, имели свой профсоюз и были в основном беспартийными. Известные судебные процессы над инженерами по сфабрикованным обвинениям в саботаже были одним из эпизодов негласной борьбы; они были осуждены не потому, что совершили вменяемые им преступления, а для устрашения и пресечения любых попыток независимых политических действий. Точно так же на суде над генералом Тухачевским и другими офицерами все элементы, от которых опасались самостоятельных действий, были расстреляны и заменены другими. Таким образом, политическая бюрократия оставалась хозяином, но она должна была считаться с другими группами.
Война сделала объединение всех этих сил необходимым и в то же время возможным на основе сильного национализма, стремящегося к экспансии. В предшествующие годы были провозглашены некоторые так называемые реформы, хотя из-за отсутствия свободы слова и свободы печати они не имели никакого значения для трудящихся масс; теперь они могли дать возможность беспартийным людям принять участие в работе аппарата управления. Партийное правление и Коминтерн были отодвинуты на задний план. Теперь при прочно консолидированном правящем классе массы, как и в любом капиталистическом государстве, можно было вести на фронт в хорошо дисциплинированных гигантских армиях.
В то же время война привела к росту духовного влияния большевизма в Западной Европе. Не среди буржуазии; теперь, когда организованный крупный капитализм становится хозяином мира, у него нет ни малейшей склонности освобождать место для государственного капитализма. Не очень много среди рабочих; вначале принудительное признание коммунистических партий правительствами может повысить ее авторитет среди рабочих с преобладанием национализма; но ее поддержка правительственной политики, как бы она ни маскировалась кажущейся дикой оппозиционной болтовней, скоро дискредитирует ее среди сражающихся масс рабочего класса. Среди западной интеллигенции, однако, русский большевизм привлекает все больше внимания.
Под властью крупного капитализма именно класс интеллигенции держит в своих руках техническое руководство производством и духовное руководство обществом. Теперь он начинает спрашивать — в той мере, в какой он не занят полностью своей узкой личной работой, — почему акционеры и биржевые дельцы должны иметь верховную власть над производством. Он чувствует себя призванным возглавить общественное производство как организованный процесс, сбросить господство паразитической буржуазии и управлять обществом. Он разделен, однако, на ряд высших и низших рангов, расположенных в зависимости от полезности или чего другого; они образуют лестницу, по которой во взаимном соперничестве можно подняться благодаря амбициям, способностям, благосклонности или хитрости. Низшие и плохо оплачиваемые чины среди них могут присоединиться к борьбе рабочего класса против капитала. Его высшие и ведущие элементы, разумеется, враждебны любой идее господства рабочих над процессом производства. Их выдающиеся мыслители и ученые, часто утонченные или гениальные духом, остро чувствуют угрозу своему превосходству от призрака всеобщего «выравнивания». Интеллигенция прекрасно понимает, что ее идеал общественного устройства не может существовать без сильного аппарата власти, сдерживающего частный капитал, но в первую очередь сдерживающего трудящиеся массы. Им нужна умеренная диктатура, достаточно сильная, чтобы противостоять попыткам революции, достаточно цивилизованная, чтобы доминировать над массами духовно и обеспечить цивилизованным людям рациональную свободу слова и мнений; во всяком случае, без грубого насилия, которое сделало национал-социализм объектом ненависти во всей Европе. Свободная дорога для одаренных, и общество во главе с интеллектуальной элитой — таков социальный идеал, восходящий в этом классе.
Они видят, что в российской системе это реализовано в достаточной степени, хотя и вперемешку с варварскими пережитками. И русские прилагают все усилия для продвижения таких идей. Уже вскоре после революции были организованы научные конгрессы, на которых собравшиеся ученые из всех стран были царственно развлечены — хотя в стране их было мало — и получили самое благоприятное впечатление от молодого энтузиазма и свежей энергии, которую новое общество дало науке и технике. О соловецких лагерях, где депортированные крестьяне и рабочие подвергаются жестокому обращению до самой смерти, им, конечно, ничего не показывали, не знали они и о смертоносном каторжном труде миллионов жертв в ледяных дебрях Сибири; вероятно, они не встречались даже с простыми «чернорабочими» на заводах. Такой вдохновляющий опыт не мог не произвести сильного впечатления на молодых западных интеллектуалов; то, что просачивалось о зверствах, легко стиралось великолепием растущих показателей производства в мировой пропаганде К.П. А теперь военные успехи русских армий укрепляют образ России как энергичного цивилизованного современного государства.
Таким образом, мы можем кое-что предположить о будущем России и большевизма в Европе. В своем антагонизме к западным державам частного капитализма, Англии и Америке, ее идеология может служить ценным оружием для подрыва прочной власти их буржуазии, возбуждая, в случае необходимости, против нее оппозицию рабочего класса. Как признанная респектабельная партия, К.П. будет пытаться завоевать влиятельные посты в политике, либо в конкуренции, либо в сотрудничестве с социал-демократией; кажущейся демонстрацией искрометных оппозиционных разговоров она стремится привлечь в свои ряды рабочих, чтобы удержать их от самостоятельного пути к свободе. Как это уже происходит сейчас, она попытается, с помощью квазинаучной пропаганды среди интеллектуалов, привлечь их на сторону какого-нибудь большевистского диктаторского правительства и украсить его, может быть, знаком мировой революции.
Более непосредственным и важным будет влияние России на Центральную Европу. Вслед за уничтожением военной мощи приходит экономическое рабство. Чтобы возложить как можно больше тягот на побежденного врага, через необходимость восстановления и компенсации неизмеримых бессмысленных разрушений и грабежей немецких армий, не только все имущество, насколько оно осталось, будет конфисковано, но и все народы, насколько они остались, будут запряжены под ярмо каторжного труда. Победители, вероятно, не оставят, как после первой мировой войны, немецкой буржуазии владение производственным аппаратом и управление страной.
Итак, прежде чем центральноевропейские рабочие смогут эффективно бороться за свое дело, должны произойти глубокие изменения в их мышлении и воле. Перед ними стоит не только грозная физическая сила победившего мирового капитализма, но они столкнутся также с чрезвычайными трудностями в сопротивлении духовным силам большевизма с одной стороны, национализма с другой, чтобы найти ясный путь к своей классовой задаче. В эту борьбу они должны вовлечь российских рабочих. Российский государственный капитализм также истощен и разорен войной; чтобы восстановить себя, ему придется сильнее давить на рабочих. Поэтому русские рабочие будут вынуждены принять борьбу за свободу, за освобождение из рабства, как новую великую задачу, как и рабочие всего мира.
В бездну
Вторая мировая война ввергла общество в бездну, более глубокую, чем все предыдущие катастрофы. В первой мировой войне противоборствующие капитализмы выступали друг против друга как державы старой формы, ведущие войну в старых формах, только в большем масштабе и с более совершенной техникой. Теперь война перевернула внутренние структуры государств, и возникли новые политические структуры; теперь война — это «тотальная война», в которую втянуты все силы общества как его подчиненные средства.
В этой войне и благодаря ей общество отброшено на более низкий уровень цивилизации. Это происходит не столько из-за огромных жертв жизни и крови. На протяжении всего периода цивилизации — т.е. периода письменной истории и разделения общества на эксплуатирующие и эксплуатируемые классы, между первобытным племенным бытом и будущим всемирным единством человечества — война была формой борьбы за существование. Поэтому вполне естественно, что последние мировые бои, перед окончательной консолидацией, объединяющей все народы, должны носить более громкие имена и быть более кровопролитными, чем все прежние войны.
Что делает её регрессивной, так это, во-первых, отход от военных и юридических норм, которые в XIX веке придавали войне некую видимость гуманности. Враги номинально рассматривались как равные люди и солдаты, признавались политические права побежденных или оккупированных стран, уважались национальные чувства; гражданское население обычно стояло вне боевых действий. В международных договорах о «законах войны» эти принципы были одобрены, и как бы часто их ни нарушали, они выступали в качестве международного права, к которому можно было апеллировать против произвола победителя. Тотальная война попирает все эти клочки бумаги. Не только конфискуются все запасы и вся промышленность ставится на службу завоевателю, не только военнопленных заставляют работать на врага, но и в еще больших масштабах все население оккупированных областей насильно, в условиях настоящей охоты за рабами, тащат на работу в немецкую военную промышленность. Таким образом, производя оружие для врага, они вынуждены помогать ему против своего собственного народа; в то же время они освобождают рабочих врага для работы на фронте. Теперь, когда война стала вопросом промышленного производства, рабский труд становится одной из основ ведения войны.
Естественно, что в оккупированных странах — половине Европы — возникло сопротивление, и естественно, что оно было жестоко подавлено, даже если оно состояло лишь из первых предварительных признаков. Неестественно, однако, что в ходе подавления была достигнута такая высота жестокости, которая сначала проявилась в грубом обращении с еврейскими гражданами и их уничтожении, а затем распространилась на всю национальную оппозицию. Немецкий солдат, сам являясь невольным рабом диктаторского аппарата, превращается в хозяина и орудие угнетения. Как грязная зараза, привычка к насилию и бесчинствам распространяется по континенту, пробуждая огромную ненависть к немецким оккупантам.
В прежних войнах оккупация чужой страны считалась временной ситуацией, и международное право выражалось таким образом, что оккупант не имел права ничего менять в основном законе страны и брал в свои руки управление лишь постольку, поскольку этого требовали условия войны. Однако теперь Германия повсюду вмешивалась в существующие институты, пытаясь навязать национал-социалистические принципы, выдавая это за начало новой эры для всей Европы, в которой все остальные страны в качестве союзников, то есть вассалов, должны были следовать за Германией. Она нашла себе прислужников в лице небольшого числа иностранных приверженцев своего вероучения, и еще большего числа тех, кто увидел свой шанс; они стали правителями над своими соотечественниками и проявили тот же дух беспричинного насилия. Навязывается та же духовная тирания, что и в самой Германии; и особенно в западных странах, с их большими гражданскими свободами, это вызывает все большее озлобление, которое находит выражение в подпольной литературе. Ни глупые выдумки о единстве тевтонской расы, ни доводы о едином континенте Европы не произвели никакого впечатления.
Падение в варварство обусловлено, во-первых, разрушительной силой современной военной техники. Более чем в любое предыдущее время вся промышленная и производительная сила общества, вся изобретательность и преданность людей поставлены на службу войне. Германия, как агрессивная сторона, подала пример; она усовершенствовала воздушное оружие, создав бомбардировщики, которые уничтожали вместе с заводами военных поставок окружающие городские кварталы. В то время она не предвидела, что производство стали в Америке во много раз превосходит производство стали в Германии, так что система разрушения, как только Америка превратит свою промышленную мощь в военную, с новой силой обрушится на саму Германию. В первую мировую войну было много сетований по поводу разрушения Ипра и повреждения некоторых французских соборов; теперь же, сначала в Англии и Франции, а затем в более широком масштабе в Германии, города и фабричные кварталы, грандиозные памятники архитектуры, остатки невозвратимой средневековой красоты, шли на дыбы и разрушались. Неделя за неделей по радио сообщалось о том, сколько тысяч тонн взрывчатки было сброшено на немецкие города. Как инструмент террора, призванный поставить немецкое население на колени или побудить желающих мира к сопротивлению лидерам, эти бомбардировки потерпели неудачу. Напротив, в результате отчаяния от бессмысленных разрушений и убийств разочарованное население еще крепче привязывалось к своим правителям. Скорее создавалось впечатление, что союзные правители, уверенные в своем промышленном и военном превосходстве, хотели предотвратить революцию немецкого народа против национал-социалистических правителей, которая привела бы к более мягким условиям мира, предпочитая раз и навсегда подавить попытки Германии стать мировой державой путем прямой военной победы.
Помимо материального, духовное опустошение, совершенное среди человечества, представляет собой не меньшее падение в варварство. Нивелирование всей духовной жизни, устной и письменной речи до одного предписанного вероучения и насильственное подавление любого иного мнения выросло во время и после войны в полную организацию лжи и жестокости.
Цензура прессы уже доказала свою необходимость во время прежних войн, чтобы предотвратить сенсационные новости, вредящие военным действиям страны. В более поздние времена, когда вся буржуазия ощущала острый национализм и тесную связь с правительством, газеты считали своим долгом сотрудничать с военными властями в поддержании боевого духа оптимистическими заявлениями, в критике и оскорблении врага, а также в воздействии на нейтральную прессу. Но цензура стала более необходимой, чем раньше, для подавления сопротивления со стороны рабочих, теперь, когда война принесла более тяжелое давление долгих часов и нехватки провизии. Когда необходима пропаганда, искусственно вызывающая в народе энтузиазм к войне, нельзя терпеть контрпропаганду, раскрывающую капиталистическую подоплеку войны. Поэтому мы видим, что в первую мировую войну пресса превратилась в орган штаба армии, с особой задачей поддерживать покорность масс, а также боевой дух.
В нынешней войне это все еще может представлять положение дел на стороне союзников; но с другой стороны оно намного превосходит адаптацию к военным условиям уже существующего отдела пропаганды с его штатом художников, авторов и интеллигенции. Теперь его система формирования общественного мнения, доведенная до крайнего совершенства и распространенная по всей Европе, показывает свою полную эффективность. Утверждая свою позицию как позицию высшего права, истины и морали, рассматривая каждое действие противника как акт слабости, подлости или смущения, создается атмосфера веры и победы. Она оказалась способной превратить самое очевидное поражение в блестящий успех, представить начало краха как зарю окончательной победы и тем самым вдохновить на упорную борьбу и отсрочить окончательный крах. Не то чтобы люди принимали все это за правду; они с подозрением относятся ко всему, что слышат; но они видят решимость в лидерах и чувствуют себя бессильными из-за отсутствия организации.
Таким образом, немецкие массы являются жертвами системы, становящейся все более жестокой и все более лживой по мере приближения гибели. Поэтому разрушение власти немецкого капитализма будет сопровождаться бесцельным уничтожением и новым рабством немецкого народа, а не его подъемом на новую борьбу за новый мир настоящей свободы.
Как разрушительная катастрофа, господство национал-социализма прошло над Германией и окружающими странами. Поток организованной жестокости и организованной лжи захлестнул Европу. Как яд, они заразили разум, волю и характер народов. Они — знак нового диктаторского капитализма, и их влияние будет ощущаться еще долго. Они не являются случайным вырождением; они вызваны особыми причинами, характерными для нынешнего времени. Тот, кто признает в качестве их глубинной причины стремление крупного капитала сохранить и расширить свое господство над человечеством, знает, что они не исчезнут с окончанием войны. Национализм, разгоревшийся до красного жара повсюду, приписывающий все это плохому расовому характеру противника и тем самым разжигающий еще большую национальную ненависть, всегда будет плодородной почвой для нового насилия, материального и духовного.
Падение в варварство — это не биологический атавизм, которому человечество может подвергнуться в любой момент. Механизм его возникновения открыт для обозрения. Господство лжи не означает, что все сказанное и написанное — ложь. Подчеркивая часть правды и опуская другие части, общее может превратиться в неправду. Часто это сочетается с убежденностью в ее истинности со стороны говорящего. Несомненно, для каждого человека то, что он говорит, никогда не является объективной, материальной, всесторонней правдой, а всегда субъективная правда, окрашенный личный, односторонний образ действительности. Там, где все эти субъективные, личные, следовательно, неполные, частичные истины конкурируют, контролируют и критикуют друг друга, и где большинство людей таким образом вынуждены заниматься самокритикой, из них возникает более общий аспект, который мы принимаем как ближайшее приближение к объективной истине. Если же этот контроль отменяется и критика становится невозможной, а выдвигается только одно особое мнение, возможность объективной истины полностью исчезает. Господство лжи имеет своей основой подавление свободы слова.
Жестокость в действиях часто сопровождается горячей преданностью новым принципам, то есть раздражается из-за того, что не удается добиться прогресса достаточно быстро. В нормальном обществе нет иного пути, кроме терпеливой пропаганды и тщательного самообразования в выработке аргументов. Если же диктатура дает немногим власть над многими, то, возбужденный страхом потерять эту власть, он пытается добиться своих целей путем все большего насилия. Царствование жестокости находит свою существенную основу в диктаторской власти меньшинства. Если мы хотим, чтобы в грядущие времена, в борьбе классов и народов, было предотвращено падение в варварство, мы должны со всей энергией противостоять именно этим вещам: диктаторской власти небольшой группы или партии, подавлению или ограничению свободы слова.
Буря, пронесшаяся сейчас над землей, породила новые проблемы и новые решения. Помимо духовного опустошения он принес духовное обновление, новые идеи в экономической и социальной организации, наиболее заметные среди них идеи о новых формах угнетения, господства и эксплуатации. Эти уроки не будут потеряны для мирового капитала; его борьба будет более упорной, его господство более сильным, если он будет использовать эти новые методы. С другой стороны, в рабочих крепнет сознание того, насколько полно их освобождение связано с противоположными факторами. Теперь они всем телом чувствуют, насколько господство организованной лжи мешает им получить даже самые простые знания, в которых они нуждаются, насколько господство организованного террора делает их организацию невозможной. Сильнее, чем когда-либо прежде, в них пробуждаются воля и сила, чтобы держать открытыми ворота к знанию, борясь за свободу слова против любой попытки ограничить его; держать открытыми ворота к классовой организации, отказываясь и отражая любую попытку насильственного подавления, под каким бы видом пролетарских интересов она ни представлялась.
В этой второй мировой войне рабочее движение пало гораздо глубже, чем в первой. В первой мировой войне его слабость, столь резко контрастировавшая с прежней гордостью и хвастовством, проявилась в том, что его потащили за собой, что сознательно, по собственной воле, оно пошло за буржуазией и превратилось в подручных национализма. Этот характер сохранялся и в последующие четверть века, с его праздными разговорами и партийными интригами, хотя доблестная борьба в забастовках имела место. В нынешней войне у рабочего класса уже не было собственной воли, чтобы решать, что делать; он уже был включен в состав всей нации. Когда их таскают туда-сюда по заводам и цехам, обмундировывают и обучают, отправляют на фронт, смешивают с другими классами, вся сущность прежнего рабочего класса исчезает. Рабочие потеряли свой класс; они больше не существуют как класс; классовое сознание было смыто в массовом подчинении всех классов идеологии крупного капитала. Их особый классовый словарь: социализм, общность — перенял капитал для своих несхожих понятий.
Это особенно верно для Центральной Европы, где в прежние времена рабочее движение выглядело более мощным, чем где-либо еще. В западных странах сохраняется достаточное количество классового чувства, чтобы вскоре они снова встали на путь борьбы за преобразование военной промышленности в мирную. Обремененное, однако, тяжелым грузом старых форм и традиций, ведущих к борьбе в старых формах, оно будет иметь некоторые трудности, чтобы найти свой путь к новым формам борьбы. Тем не менее, практические потребности борьбы за существование и условия труда заставят его, более или менее постепенно, поставить и разъяснить новые цели завоевания господства над производством. Там, где, однако, воцарилась диктатура и была уничтожена иностранной военной силой, там в новых условиях угнетения и эксплуатации должен сначала подняться новый рабочий класс. Там вырастет новое поколение, для которого старые имена и слова уже не имеют никакого значения. Конечно, в условиях иностранного господства будет трудно сохранить в классе чувство свободы и чистоты от национализма. Но с крушением стольких старых условий и традиций, разум будет более открыт для прямого влияния новых реалий. Любая доктрина, любое средство и слово будет восприниматься не по номинальной стоимости, а по реальному содержанию.
Более мощный, чем прежде, капитализм будет возвышаться после войны. Но сильнее и борьба трудящихся масс, которая рано или поздно возникнет против него. Неизбежно, что в этой борьбе рабочие будут стремиться к господству над цехами, к господству над производством, к господству над обществом, над трудом, над собственной жизнью. Идея самоуправления через советы рабочих завладеет их умами, практика самоуправления и рабочих советов будет определять их действия. Так из бездны слабости они поднимутся к новому раскрытию силы. Так будет построен новый мир. После войны наступает новая эра, не спокойствия и мира, а конструктивной классовой борьбы.
V. Мир
Навстречу новой войне
Едва Берлин пал, едва немецкая держава была уничтожена, как в американской прессе почти единодушно раздался новый военный клич, провозгласивший Россию новым врагом. Когда все армии были еще в строю, паника новой войны охватила истерзанный, измученный мир. Новое оружие, атомная бомба, превратившая в пыль два больших промышленных города и убившая одним махом сто тысяч человек, вселило ужас в сердца цивилизованного человечества и заставило американцев осознать собственную незащищенность. «Нет секрета, и нет защиты», — таков был вердикт физиков-атомщиков, создавших бомбу; через пару лет каждое правительство сможет изготовить ее, и ее можно будет перевезти через океаны или легко контрабандой доставить в Америку. В «Совете Безопасности ООН» началась интенсивная кампания по устранению угрозы. Америка предложила создать международный, наднациональный совет или орган, единоличный хозяин опасных материалов во всем мире, имеющий право проверять производство в каждой стране. Российское правительство отказалось допустить такой комитет с такими полномочиями на свою территорию и потребовало, чтобы Америка сначала уничтожила все свои атомные бомбы и отказалась от своего главенства.
Почему российское правительство не может согласиться на международный контроль? Русские ученые, выступая от имени своих правителей, говорили, что Россия, не может участвовать в капиталистическом мировом единстве, не может допустить, чтобы ее социализм был испорчен капиталистически настроенными проверяющими органами; единственная страна, свободная от капитализма, должна строго придерживаться своего суверенитета. Можно сказать, что открывать свой более счастливый и прогрессивный образ жизни взору остального мира — означает только пропагандировать свою экономическую систему. Так что истинная причина, по которой российские правители избегают тесного контакта своих подданных с народами более свободного частного капитализма, должна заключаться в том, что, помимо военных секретов, есть еще слишком многое, что нужно скрывать. Во время и после войны выяснилось еще столько подробностей об условиях жизни в России: общий низкий уровень жизни масс, большое расхождение между низкой зарплатой рабочих и высокими окладами политических и технических лидеров, концентрационные лагеря, где десять или более миллионов людей голодают и работают до смерти в самых ужасных условиях труда. Существование этой огромной армии рабов свидетельствует о том, что помимо хваленого высокотехнического сектора российской экономики существует большой сектор, состоящий из неквалифицированного принудительного труда самого низкого уровня производительности. Это означает состояние экономической отсталости, не подозреваемое ранее под славословиями пятилетних планов и стахановщины, внутреннюю слабость под видимым прогрессом. В то время как организация и умелое планирование, согласно восхищенному или враждебному социалистическому мнению западного мира, должны подразумевать более высокую форму производственной системы, этот эффект, похоже, в значительной степени срывается тайной полицией, важнейшим инструментом диктатуры, которая всегда ставит под угрозу безопасность и состояние жизни любого члена технического и бюрократического чиновничества.