Россия и Америка соперничают не только потому, что обе нуждаются в нефтяном изобилии на Ближнем Востоке. Более того, Россия вынуждена опасаться мощи Америки. Годовое производство стали в 1945 году для Америки составляло 80 миллионов тонн, для России (после четвертой пятилетки) — 24 миллиона; для угля эти цифры составляют 575 и 250 миллионов тонн. Это показывает относительную промышленную мощь, которая не может быть компенсирована тем, что у России 170 миллионов человек против 130 миллионов у Америки. И вот Америка трансформировала свою промышленную мощь в военную и политическую. Эта политическая мощь нашла свое идеологическое выражение в призыве к мировому единству. «Один мир или ничего» — таков был панический крик ученых-атомщиков, когда они с ужасом увидели последствия своей работы; если эта ужасная новая сила не будет скована международным единством, она уничтожит само человечество. Но вполне логично, что в любой всемирной организации «объединенных наций» самые могущественные будут доминировать над остальными. Российские правители прекрасно понимают, что согласие на создание сверхдержавы с большими полномочиями означает подчинение самому могущественному из соратников, американскому капитализму. Они отказываются.
Поэтому обе стороны готовятся к войне. Неизбежна ли она? Все, что мы можем увидеть и рассмотреть, это то, какие глубинные силы лежат в основе этой угрозы. В первую очередь мы должны обратиться к Америке. Здесь частный капитализм находится в полном развитии, здесь социализм незначителен, практически отсутствует в политике, здесь плановая экономика и государственное руководство производством были лишь кратковременной военной необходимостью, вскоре замененной свободным предпринимательством. Все условия и явления прежнего свободного капитализма в Европе, особенно в Англии и Германии, повторяются здесь, теперь в гораздо больших масштабах. Уже в 1928 году американское производство превысило производство всей Европы; в начале войны, несмотря на девять миллионов безработных, оно производило больше, чем в любой другой год. Затем во время войны производство чрезвычайно возросло, как за счет большего числа рабочих, так и за счет быстрого роста технической производительности; так что, несмотря на огромное производство военных материалов, не было необходимости вводить строгие ограничения на народное потребление, как это было в европейских странах. Война — это всегда золотое время для капиталистической прибыли, потому что государство, как покупатель, охотно платит самые высокие цены. В Америке это была золотая лихорадка, как никогда раньше; прибыль от войны исчислялась не миллионами, а миллиардами долларов. В конце войны, разрушившей производственный аппарат Европы, Америка получила производственный аппарат на пятьдесят с лишним процентов больше, чем в ее начале, а объем промышленного производства вдвое превысил объем производства остального капиталистического мира. Для этой возросшей производственной мощности необходимо найти рынок сбыта. Это и есть проблема, стоящая перед американским капитализмом.
Внутренний рынок может быть легко найден: путем предоставления большей доли рабочему классу, что увеличит его покупательную способность. Но на такой путь, сокращение прибыли, капитализм пойти не может. Он убежден, что рабочие, если они могут обеспечить себя подержанным автомобилем и холодильником, вполне обеспечены и им нечего желать. Суть капитала заключается в получении прибыли.
Поэтому необходимо найти внешние рынки. Во-первых, это разрушенная Европа. Ее производственный аппарат должен быть восстановлен за счет американского экспорта, ставшего возможным благодаря большим кредитам. Часть его уже является американской собственностью, а за то, что номинально остается европейской собственностью, придется платить большие проценты американским финансам. Европейская экономика находится под прямым контролем американских агентов по надзору, которые будут следить за тем, чтобы кредиты расходовались таким образом, чтобы Европа не смогла превратиться в серьезного конкурента. В Европе американский капитал находит рабочий класс с гораздо более низким уровнем жизни, чем у американских рабочих, а значит, обещает большие прибыли, чем у себя дома. Но это возможно только в том случае, если прежде всего восстановить его рабочую силу, посылая в качестве помощи голодным обнищавшим народам дары в виде продовольствия, одежды, топлива. Это инвестиции на длительный срок, обещающие прибыль только в долгосрочной перспективе. Более того, здесь она сталкивается с Россией, пытающейся распространить свою систему эксплуатации на Центральную и Западную Европу.
Есть еще Китай, самый перспективный рынок для американской продукции. Но здесь американский капитализм сделал все возможное, чтобы испортить свои собственные шансы. В гражданской войне он поддерживал капиталистическое правительство против красных крестьянских армий, с единственным результатом, что американские офицеры и агенты с отвращением отвернулись от неспособных хищных гоминьдановских правителей; что крестьянские армии не могли быть побеждены или завоевать всю власть, так что постоянная гражданская война принесла хаос и не позволила восстановиться. Естественная симпатия американских капиталистических правителей к эксплуататорским классам в других частях света и столь же классово обусловленная враждебность к народным движениям делает их слепыми к тому факту, что только из последних может возникнуть основа для сильного экономического развития. Таким образом, потребуется полный разворот политики. Тот факт, что коммунистические армии поддерживаются Россией, усиливает американский антагонизм по отношению к китайским народным массам, тем самым препятствуя превращению Китая в рынок для американского экспорта.
Есть еще Россия, СССР, по протяженности и численности населения являющаяся континентом сама по себе, после США, вторая страна мира по промышленному развитию под единым государственным управлением, с огромными источниками ценнейшего сырья, второй производитель золота в мире, изобилующая плодородными землями, с быстро растущим населением, которое, по оценкам, в течение двадцати лет достигнет 250 миллионов человек. Она закрыта для иностранной торговли; железная стена изолирует ее от любого иностранного влияния. Американский капитализм, так нуждающийся в рынках сбыта для своей избыточной массы продукции, может ли он допустить существование такой стены, не пытаясь проломить ее? Он ведет войну за «свободу»; свобода означает свободную торговлю и сношения по всему миру. Не следует ожидать от самого могущественного класса капиталистов, что он будет терпеть изоляцию от третьей части промышленно развитого мира.
Более того, американские капиталисты уверены, что против воздействия даже мирной торговли российская экономика не сможет устоять, а постепенно уступит место частной собственности. Так, видимо, думают и русские правители; они отказываются подвергать свою искусно построенную высшую организацию плановой экономики развращающему влиянию частного капитализма.
Таким образом, создаются условия для глубокого конфликта. Американский частный капитализм по своей сути является агрессором, российский государственный капитализм вынужден защищать свои позиции. Разумеется, защита часто сводится к нападению; при любой подготовке к войне каждая сторона вменяет агрессию другой. Поэтому Россия пытается создать защитный фронт за пределами своих границ и пытается распространить свое господство на Европу. Более того, во всех капиталистических странах у нее есть организация преданных приверженцев и агентов, соблазненных революционными традициями 1917 года, убежденных, что организованная экономика, управляемая государством, означает социализм, твердых в ожидании приближающегося экономического кризиса, который разрушит систему частного капитализма.
Среди экспертов-экономистов также широко распространено мнение, что мировую промышленность, то есть особенно американскую, ждет тяжелый кризис. Ее производственные мощности, ее выпуск продукции настолько велик, что для нее нет рынка. Поэтому после первого мирного бума, восполняющего недостатки военных лет, наступит тяжелый спад, с большой безработицей и всеми ее последствиями. Строго говоря, это продолжение спада 1930-33 годов, после которого реального восстановления не было до 1940 года. Тогда война обеспечила огромный рынок для быстро растущего производства, рынок, который никогда не задыхался, потому что вся продукция быстро уничтожалась. Теперь, когда война закончилась, капиталистический класс снова столкнулся с жалкой ситуацией, когда мир не может поглотить его продукцию. Стоит ли удивляться, что его мысли снова обращены к тем золотым годам высоких прибылей, когда смерть и уничтожение бесчисленных человеческих жизней принесли такой богатый урожай? И что даже значительная часть рабочих, таких же узких капиталистов, как и они сами, вспоминает о том времени только как о годах высоких зарплат и захватывающих приключений?
Война как рынок может быть частично заменена подготовкой к войне как рынком. Вооружение уже занимает заметную часть производительных сил общества. В 1946-47 бюджетном году военный бюджет Америки составил 12 миллиардов долларов. По сравнению с общим годовым национальным продуктом, оцениваемым в 180 миллиардов, это может показаться не впечатляющим, но по сравнению с американским экспортом мирного времени, составляющим семь миллиардов, он приобретает все большее значение. Основная часть производства всегда предназначена для внутреннего потребления продуктов питания, одежды, инструментов, машин и т.д.; периферия экспорта и расширения является активной силой, которая стимулирует все производство, увеличивая потребность в производственном аппарате и рабочих руках, которые, в свою очередь, нуждаются в товарах; при капитализме каждый дополнительный спрос извне имеет тенденцию прямо и еще более косвенно увеличивать масштабы производства. Продолжающийся спрос на военные материалы, которые необходимо уничтожать и постоянно заменять, потому что через несколько лет они будут вытеснены новыми изобретениями, может действовать как сила, оттягивающая надвигающийся промышленный кризис.
Однако весьма сомнительно, что такая степень готовности к войне может продолжаться бесконечно. Хотя теоретически кажется возможным, что две партии рабовладельцев, практикующие разные методы, но не очень отличающиеся по глубине характера, при рассмотрении рисков, могут предпочесть примириться друг с другом, это пока не выглядит вероятным. Американский капиталистический класс, зная, что по ту сторону железного занавеса подготовка к войне идет в том же лихорадочном темпе, веря, что в данный момент Америка является сильнейшей в военной технике, движимый желанием иметь весь мир открытым для международной торговли, веря в миссию Америки по превращению мира в единое целое, мог бы, учитывая все прелести войны, вполне ожидаемо преодолеть свой страх перед тем, что его большие города превратятся в пыль от атомных бомб. И тогда над человечеством снова разверзнется ад.
Является ли война неизбежной? Не является ли война анахронизмом? Почему человек, способный открыть атомные процессы, не может установить мир во всем мире? Те, кто задает этот вопрос, не знают, что такое капитализм. Может ли быть мир во всем мире, когда в России миллионы рабов работают до смерти в концентрационных лагерях, а все население лишено свободы? Может ли быть мир во всем мире, когда в Америке короли капитала держат все общество в подчинении и эксплуатации, не встречая никаких следов борьбы за социальную свободу? Там, где господствует капиталистическая алчность и капиталистическая эксплуатация, мир во всем мире должен оставаться лишь благочестивым пожеланием.
Когда мы говорим, что, следовательно, война неотделима от капитализма, что война может исчезнуть только вместе с самим капитализмом, это не означает, что война против войны бесполезна и что мы должны ждать, пока капитализм не будет уничтожен. Это значит, что борьба против войны неотделима от борьбы против капитализма. Война против войны может быть эффективной только как часть войны рабочего класса против капитализма.
Если ставится вопрос о возможности предотвращения угрожающей войны, то предполагается, что существует конфликт между правительством, наделенным властью и полномочиями в вопросах войны и мира, и массами населения, особенно рабочим классом. Их право голоса не имеет силы, поскольку оно работает только в день выборов; парламенты и конгрессы являются частью правящей власти. Поэтому вопрос сводится к следующему: Имеют ли рабочие, а в более широком смысле народные массы, в момент опасности возможность, кроме парламентских средств, навязать свою мирную волю готовящимся к войне правителям? У них есть такая возможность. Если такая воля действительно живет в них, если они готовы с решительной убежденностью отстаивать свою цель. Тогда их форма борьбы заключается в прямых массовых действиях.
Правительство, правящий класс не может вступить в войну с народом, не желающим и сопротивляющимся. Поэтому моральная и интеллектуальная подготовка не менее необходима, чем техническая и организационная. Систематическая пропаганда войны в прессе, в радиовещании, в кино должна пробудить воинственный дух и подавить инстинктивный, но неорганизованный дух сопротивления. Отсюда следует, что решающее влияние на политику правительства может оказать сознательный отказ народных масс, выраженный в открытом, широко слышимом протесте. Такой протест может проявиться сначала в массовых митингах, голосующих за резкие резолюции. Протест будет более эффективным, если массы выйдут на улицы с демонстрациями; против их десятков и сотен тысяч все акты беспорядков и судебные запреты бессмысленны. А когда этого недостаточно или подавляется военным насилием, рабочие и служащие на транспорте и в промышленности могут бастовать. Такая забастовка проводится не ради зарплаты, а ради спасения общества от полного разрушения.
Правительство и правящий класс будут пытаться сломить сопротивление всеми средствами морального и физического подавления. Поэтому это будет тяжелая борьба, требующая жертв, стойкости и выносливости. Психологическая основа для такой борьбы не сразу проявляется в полной силе; ей нужно время, чтобы развиться, и она делает это только при сильном духовном напряжении. Поскольку средние классы всегда склонны колебаться между противоположными настроениями: капиталистической жадностью, выражающейся в националистической агрессивности, и страхом перед разрушением, от них нельзя ожидать упорного сопротивления. Поэтому борьба принимает характер классовой борьбы, а самым мощным ее оружием являются массовые забастовки.
В XIX веке идея всеобщей забастовки в начале войны, как и идея всеобщего отказа от оружия, пропагандировалась, особенно анархистами; она должна была стать прямым препятствием для мобилизации и ведения войны. Но силы рабочего класса в то время были слишком малы. В первом десятилетии XX века, когда империалистическая война становилась все более угрожающей, среди европейских социалистов остро встал вопрос о том, как ее предотвратить. В немецкой социалистической партии обсуждались массовые забастовки, и зародилась идея о том, что массовые акции могут быть использованы против войны. Но партийные и профсоюзные лидеры выступали против любых подобных действий, поскольку боялись, что в этом случае правительство подавит и уничтожит их с таким трудом созданные организации. Они хотели ограничить рабочее движение парламентскими и профсоюзными действиями. В 1912 году, когда вновь надвигалась война, в Базеле состоялся международный конгресс мира. Под торжественный звон колоколов делегаты вошли в собор, чтобы послушать прекрасные речи самых выдающихся лидеров о международном единстве и братстве рабочих. Часть делегатов хотела обсудить пути и средства противостояния войне; они намеревались предложить резолюции, призывающие рабочих всех стран к обсуждению и массовым действиям. Но президиум сказал «нет»; дискуссия не была разрешена. Если сейчас великолепная демонстрация единства и мирной воли, говорил он, произведет впечатление и предостережет разжигателей войны, то дискуссии, раскрывающие наши разногласия по поводу способов действий, поощрят милитаристов. Конечно, все было как раз наоборот. Капиталистические правители не были обмануты этим спектаклем; они сразу почувствовали внутреннюю слабость и страх; теперь они знали, что могут продолжать и что социалистические партии не будут серьезно выступать против войны. Так катастрофа приняла свой неизбежный оборот. Когда в 1914 году, в последние дни июля, рабочие массы вышли на улицы Берлина, они чувствовали себя неспокойно, потому что социалистическая партия не смогла дать энергичных указаний; их призывы утонули в более громких национальных гимнах буржуазной молодежи. Война началась беспрепятственно, с организациями рабочего класса, крепко привязанными к ее колеснице.
Базель был символом, испытанием, перепутьем. Принятое там решение определило все дальнейшие события: четыре года убийств в Европе, катастрофу всего морального и духовного прогресса, а затем гитлеризм и вторую мировую войну. Могло ли быть иначе? Базельский результат был не случайностью, а следствием действительного внутреннего состояния рабочего движения: господства лидеров, покорности масс. Социальное развитие зависит от более глубоких общих отношений власти классов. Но как в географии мелкие детали строения водоразделов определяют, куда течет вода - в один или в другой океан, так и небольшие, едва заметные различия в относительной силе в определенные моменты могут оказать решающее влияние на ход событий. Если бы оппозиция в социалистических партиях была сильнее, увереннее в себе; если бы в то время в рабочих был сильнее дух самостоятельного действия; если бы, следовательно, Базельский конгресс был вынужден к дискуссии и тем самым внес большую ясность, то война, конечно, не была бы предотвращена. Но с самого начала она была бы перечеркнута классовыми боями, внутренними распрями внутри каждой страны, разрушающими национальное единство, поднимающими дух рабочих. Тогда история последующих лет, состояние социализма, отношения классов, условия жизни общества были бы иными.
Теперь снова общество в целом, и особенно рабочий класс, стоит перед тем же вопросом: можно ли предотвратить войну? Конечно, есть различия; тогда буржуазия в основном не осознавала опасности, тогда как сейчас она сама полна опасений; тогда рабочий класс был хорошо организован в социалистическую партию, провозглашавшую себя враждебной империалистической политике и смертельным врагом всего капитализма, тогда как современная Америка не демонстрирует ничего подобного. Нет уверенности, что это только слабость. Российские рабочие совершенно бессильны; у них нет тех свобод, которыми пользуются американские рабочие и могут использовать их в своей борьбе: свободы слова, печати, дискуссий, организации, действий. Так что, в любом случае, американскому рабочему классу предстоит решить, будут ли они в качестве послушных орудий помогать своим капиталистическим хозяевам сделать их всемогущими хозяевами мира, или же, ведя войну против войны, они впервые вступят в войну против капитализма, за свою собственную свободу.