Вчетвером они отошли к пластиковым стульям, стоявшим у стены из шлакоблоков, и сели молча. Стиральная машина «Мейтэг», в которую они загрузили тряпки, пыхтела, в ней плескалась вода. Хлопья пены бились в круглое окно из толстого стекла. Поначалу — красные. От их вида Бев слегка мутило, но она не могла отвести глаз. Кровавая пена в каком-то смысле завораживала. Женщина в форме медсестры все чаще и чаще смотрела на них поверх книги. Поначалу, возможно, боялась, что они начнут буянить, но теперь их молчание, похоже, нервировало ее. Когда сушилка остановилась, она вытащила белье, сложила, убрала в синий пластиковый пакет и в последний раз бросила на них недоуменный взгляд, уже направляясь к выходу.
Бен заговорил, едва за ней закрылась дверь:
— Ты не одна такая.
— Что?
— Ты не одна такая, — повторил Бен. — Видишь ли…
Он замолчал и посмотрел на Эдди, тот кивнул. Посмотрел на Стэна, который выглядел подавленным… но и он после короткой заминки пожал плечами и кивнул.
— О чем вы? — спросила Бев, которой надоело, что в этот день ей постоянно говорят что-то непонятное. Она схватила Бена за руку. — Если ты что-то об этом знаешь, скажи мне!
— Хочешь рассказать? — спросил Бен у Эдди.
Эдди покачал головой. Достал ингалятор и вдохнул огромную порцию распыленного лекарства.
Говоря медленно, выбирая слова, Бен рассказал Бев о том, как встретился в Пустоши с Биллом Денбро и Эдди Каспбрэком в последний день учебы… почти неделю назад, хотя верилось в это с трудом. Рассказал, как на следующий день они построили в Пустоши плотину. Рассказал историю Билла о школьной фотографии его мертвого брата, на которой тот повернул голову и подмигнул Биллу. Рассказал свою историю о мумии, которая шла по замерзшему Каналу в разгар зимы, с шариками, летевшими против ветра. Беверли слушала со все возрастающим ужасом. Чувствовала, как глаза раскрываются шире и шире, а руки и ноги холодеют.
Бен замолчал и посмотрел на Эдди. Тот еще раз приложился к ингалятору и вновь рассказал историю о прокаженном, только в отличие от Бена, который говорил медленно, сразу затараторил, и слова налезали друг на друга, спеша слететь с губ. Закончил он полувсхлипом, но на этот раз не расплакался.
— А ты? — спросила она, повернувшись к Стэну Урису.
— Я…
Внезапно повисшая тишина заставила их вздрогнуть, как от взрыва.
— Стирка закончена, — сказал Стэн.
Они наблюдали, как он встает, маленький, сдержанный в движениях, элегантный, идет к стиральной машине, открывает ее. Он достал тряпки, которые слепило в комок, осмотрел их.
— Одно пятнышко осталось, но это не страшно. Выглядит, как от клюквенного сока.
Он показал им, и все важно кивнули, как будто ознакомились с серьезным документом. Беверли ощутила облегчение, сходное с тем, что испытала, когда они прибрались в ванной. Она могла пережить и пастельное пятно на обоях, которое там осталось, и красноватое пятно на материнских тряпках для уборки. Им удалось что-то с этим сделать, и это главное. Может, полностью избавиться от крови и не получилось, но и достигнутый результат успокоил сердце, а ничего другого дочери Эла Марша, в принципе, и не требовалось.
Стэн загрузил тряпки в одну из цилиндрических сушилок, бросил в щель для монет два пятачка. Сушилка начала вращаться, и Стэн вернулся на прежнее место между Эдди и Беном.
Какое-то время все четверо молчали, наблюдая, как тряпки поднимаются и падают, поднимаются и падают. Гудение работающей на газу сушилки успокаивало, почти усыпляло. Женщина поравнялась со стеклянной дверью в прачечную, катя перед собой тележку с купленными продуктами. Взглянула на них и прошла мимо.
— Я кое-что видел, — внезапно заговорил Стэн. — Я не хочу говорить об этом, предпочитаю думать, что это сон или что-то еще. Может, даже припадок, какие бывают у Стейвиера. Вы его знаете?
Бен и Бев покачали головами.
— Парень, у которого эпилепсия? — спросил Эдди.
— Да, верно. Видите, как все плохо. Я предпочитаю думать, что у меня что-то такое, чем знать, что я что-то видел… что-то реальное.
— Что именно? — спросила Бев, не уверенная, что ей и впрямь хочется это знать. Речь шла не об истории с привидениями, которые рассказывают у костра, пока ты ешь сосиску в булочке и маршмэллоу, поджаренные на открытом огне до черноты и хруста. Они сидели в душной прачечной самообслуживания, и Бев видела большие комки пыли под стиральными машинами (отец называл их «какашки призраков»), пылинки, пляшущие в горячих косых столбах солнечного света, падающих в прачечную сквозь грязные окна, старые журналы с оторванными обложками. Все здесь выглядело привычным. Милым, привычным и скучным. Но Бев боялась. Ужасно боялась. Потому что чувствовала — это тебе не выдуманные аисты, не выдуманные монстры. Мумия Бена, прокаженный Эдди… кто-то из них, а то и оба могли бродить по улицам после захода солнца. Или брат Билла Денбро, однорукий и безжалостный, мог кружить по черным дренажным тоннелям под городом с серебряными монетами вместо глаз.
И однако, поскольку Стэн не ответил сразу, она повторила вопрос:
— Что именно?
— Я попал в тот маленький парк, — медленно начал Стэн, — где стоит Водонапорная башня.
— Господи, как мне не нравится это место, — печально вздохнул Эдди. — Если в Дерри где и живут призраки, так это там.
— Что? — резко спросил Стэн. — Что ты сказал?
— Ты ничего не знаешь об этом парке? — спросил Эдди. — Мама не позволяла мне ходить туда еще до того, как начали убивать детей. Она… она очень заботится обо мне. — Он смущенно улыбнулся и еще крепче сжал лежащий на коленях ингалятор. — Видишь ли, какие-то дети там утонули. Трое или четверо. Они… Стэн? Стэн, что с тобой?
Лицо Стэна Уриса стало свинцово-серым. Губы беззвучно шевелились. Глаза закатились так, что видна была только нижняя часть радужек. Одна рука схватила воздух и упала на колено.
Эдди сделал единственное, что пришло в голову. Наклонился, одной рукой обхватил обмякшие плечи Стэна, сунул ингалятор ему в рот и пустил мощную струю.
Стэн закашлялся, захрипел, начал давиться. Выпрямился, взгляд его вновь сфокусировался. Он принялся кашлять в приложенные ко рту ладони. Наконец, громко рыгнул и откинулся на спинку стула.
— Что это было? — просипел он.
— Мое лекарство от астмы. — В голосе Эдди слышались извиняющиеся нотки.
— Господи, на вкус, как дерьмо дохлой псины.
Они все рассмеялись, но как-то нервно. И с тревогой смотрели на Стэна. На его щеках теперь затеплился румянец.
— Гадость, конечно, это точно, — не без гордости изрек Эдди.
— Да, но она кошерная? — спросил Стэн, и все снова рассмеялись, хотя никто из них (включая Стэна) не знал, что означает «кошерная».
Стэн перестал смеяться и пристально посмотрел на Эдди.
— Расскажи, что ты знаешь о Водонапорной башне.
Эдди начал, но и Бен, и Бев тоже внесли свою лепту. Водонапорная башня Дерри высилась на Канзас-стрит, примерно в полутора милях к западу от центра города, около южной границы Пустоши. Когда-то, в конце девятнадцатого века, она снабжала водой весь Дерри, вмещая в себя два, без четверти, миллиона галлонов[166] воды. С круговой галереи под самой крышей Водонапорной башни открывался отличный вид на город и окрестности, и она пользовалась популярностью где-то до 1930 года. Горожане семьями приходили в маленький Мемориальный парк по выходным и, если выдавалась хорошая погода, поднимались по ста шестидесяти ступеням на галерею, чтобы полюбоваться открывающимся видом. Очень часто они открывали там корзинку с ленчем и ели, пока любовались.
Ступени располагались между наружным корпусом Водонапорной башни, сложенным из белого камня, и самим резервуаром, цилиндрической колонной из нержавеющей стали высотой в сто шесть футов. Лестница узкой спиралью поднималась к вершине.
Чуть ниже уровня галереи толстая деревянная дверь в цилиндрической стальной колонне выводила на площадку над водой: черной, мерно плещущейся гладью, освещенной магниевыми лампами, установленными в жестяных отражателях. В доверху заполненном резервуаре вода поднималась до отметки сто футов.
— А откуда бралась вода? — спросил Бен.
Бев, Стэнли и Эдди переглянулись. Никто не знал.
— Ладно, а что известно об утонувших детях?
Ясности с этим было ненамного больше. Вроде бы в те времена («стародавние», как назвал их Бен, выслушав эту часть истории) дверь, ведущая на платформу над водой, никогда не запиралась. И как-то ночью двое мальчишек… или только один… а может, даже трое… обнаружили, что оставлена незапертой и дверь у подножия башни, ведущая на лестницу. Они поднялись наверх и по ошибке попали не на круговую галерею, а на платформу над водой. В темноте они свалились в воду, не успев сообразить, где находятся.
— Я слышала об этом от одного парня, Вика Крамли, который говорил, что ему рассказал отец, — закончила Беверли, — так что, возможно, это правда. Вик говорил, что, по словам отца, мальчишки, считай, погибли, как только упали в воду, потому что держаться им было не за что. До платформы они дотянуться не могли. Они плавали, звали на помощь, наверное, всю ночь. Только никто их услышать не мог, они уставали все больше, пока…
Бев замолчала, прочувствовав весь этот ужас. Мысленным взором она видела этих мальчиков, настоящих или выдуманных, плавающих в башне, словно брошенные в пруд щенки. Уходящих под воду, всплывающих на поверхность, скорее трепыхающихся, чем плавающих, по мере нарастания паники. Мокрые кеды били по воде, пальцы искали хоть какую-то зацепку на гладкой стальной поверхности колонны-резервуара. Она чувствовала вкус воды, попадавшей им в желудки, слышала эхо их криков, отражающееся от стен и крыши. Как долго? Пятнадцать минут? Полчаса? Сколько прошло времени, прежде чем крики прекратились, и они просто плавали лицом вниз, странные рыбы, которых наутро предстояло найти сторожу башни?
— Боже, — сухо выдохнул Стэн.
— Я слышал еще и о женщине, у которой там утонул ребенок, — внезапно заговорил Эдди. — Вроде бы после этого вход в башню и закрыли. По крайней мере так я слышал. Наверх людей пускали, я это знаю. И однажды туда поднялась эта женщина с ребенком. Не могу сказать, сколько лет было ребенку, но на платформе, которая над водой, женщина подошла к самому ограждению. Ребенка она держала на руках и то ли выронила его, то ли он сам вывернулся у нее из рук. Я слышал, один мужчина попытался его спасти. Совершил геройский поступок, знаете ли. Прыгнул вниз, но малыш уже утонул. Может, он был в куртке или в чем-то еще. Одежда намокла и утянула его вниз.
Эдди резко сунул руку в карман, достал маленький пузырек из коричневого стекла. Открыл, вытряс две белые таблетки, проглотил, не запивая.
— Что это? — спросила Беверли.
— Аспирин, у меня разболелась голова. — Он вызывающе посмотрел на нее, но Бев больше не задавала вопросов.
Закончил историю Бен. После происшествия с ребенком (как он слышал, это была трехлетняя девочка) Городской совет принял решение запереть башню, и внизу, и наверху, и прекратить дневные походы и пикники на галерее. И с тех пор она стояла запертой. Да, сторож приходил и уходил, в Водонапорную башню заглядывали специалисты, обеспечивающие техническое обслуживание. Проводились и экскурсии. Заинтересованные граждане в сопровождении женщины из «Исторического общества» могли подняться на галерею, повосторгаться видами и запечатлеть их на «Кодак», чтобы потом показать друзьям. Но теперь дверь на платформу оставалась запертой.
— Башня по-прежнему заполнена водой? — спросил Стэн.
— Думаю, да, — ответил Бен. — Я видел, как пожарные автомобили заливали там цистерны в сезон травяных пожаров. Они подсоединяли шланг к трубе у подножия.
Стэнли вновь смотрел на сушилку, наблюдая, как поднимаются и падают в ней тряпки. Комок давно уже развалился на составные части, некоторые тряпки раскрылись, как парашюты.
— Так что ты там видел? — мягко спросила Бев.
Пару секунд казалось, что ответа не будет. Потом Стэн глубоко и шумно вдохнул и заговорил, но, как они поначалу подумали, не в тему.
— Парк назван Мемориальным в честь двадцать третьего пехотного полка Мэна, участвовавшего в Гражданской войне. «Деррийские синие», так их называли. Раньше там стоял памятник, но его разрушил какой-то ураган в 1940-х. Денег на восстановление памятника не нашлось, и там поставили купальню для птиц. Большую каменную купальню для птиц.
Они все смотрели на него. Стэн сглотнул слюну. В горле что-то щелкнуло.
— Я наблюдаю за птицами, знаете ли. У меня есть орнитологический атлас, бинокль «Цейсс-Икон» и все такое. — Он повернулся к Эдди: — У тебя есть еще аспирин?
Эдди протянул ему пузырек. Стэн взял две таблетки, подумал — и добавил к ним еще одну. Отдал пузырек и проглотил таблетки, одну за другой, морщась. Потом продолжил рассказ.
У Стэна встреча с неведомым произошла два месяца назад дождливым апрельским вечером. Он надел дождевик, положил атлас птиц и бинокль в водонепроницаемый мешок, горловина которого затягивалась тесемкой, и отправился в Мемориальный парк. Обычно он ходил туда с отцом, но в этот вечер отцу пришлось задержаться на работе, и он позвонил перед ужином Стэну.
Один из клиентов агентства, где работал отец, тоже большой любитель птиц, заметил, как ему показалось, самца кардинала (Fringillidae Richmondena), пьющего воду в купальне для птиц в Мемориальном парке, сообщил отец. Кардиналам нравилось есть, пить и купаться под самые сумерки. Эти птицы редко встречались так далеко к северу от Массачусетса. Не хотел бы Стэн пойти туда и взглянуть на кардинала? Да, погода отвратительная, но…
Стэн согласился. Мать заставила его пообещать, что он не будет скидывать с головы капюшон дождевика, но Стэн и так его бы не скинул, потому что во всем любил порядок. Он никогда не спорил, надо ли надевать галоши в дождь или лыжные штаны зимой.
Он отшагал полторы мили до Мемориального парка даже не под мелким дождем, а сквозь зависшие в воздухе крохотные капельки воды. Такая погода удовольствия не доставляла, но почему-то все равно будоражила. Несмотря на последние снежные холмики под кустами и в рощицах (Стэну они представлялись грудами выброшенных грязных наволочек), он ощущал запах новой жизни. Глядя на силуэты вязов, кленов и дубов на фоне серо-белого неба, Стэн приходил к выводу, что они прибавили в размерах, стали толще: неделя-другая — и они покроются нежной, почти прозрачной зеленью.
«Сегодня воздух пахнет зеленью», — подумал он и чуть улыбнулся.
Он шел быстро, потому что светлого времени оставался час, а то и меньше. В наблюдениях за птицами он тоже ценил порядок, как в одежде и учебе, и при недостаточном освещении никогда не позволил бы себе заявить, что видел кардинала, даже если бы сердцем чувствовал, что точно видел.
Мемориальный парк он пересек по диагонали. Водонапорная башня белой глыбой осталась слева от него. Стэн едва на нее глянул. Водонапорная башня не вызывала у него ни малейшего интереса.
Мемориальный парк представлял собой неровный прямоугольник, уходящий вниз по склону. Траву (в это время года белую и засохшую) летом аккуратно подстригали. Парк украшали круглые цветочные клумбы. Детской площадки не было. Считалось, что парк этот — для взрослых. В дальнем конце склон выравнивался, прежде чем круто спуститься к Канзас-стрит и Пустоши за ней. На этой ровной площадке и находилась упомянутая отцом купальня для птиц — неглубокая каменная чаша, установленная на массивном пьедестале из каменных блоков. Сооружение получилось слишком уж величественное, с учетом той скромной функции, которую оно выполняло. Отец Стэна сказал ему, что, до того как закончились деньги, Городской совет намеревался вернуть на пьедестал статую солдата.
— Птичья купальня нравится мне больше, папа, — сказал тогда Стэн.
Мистер Урис потрепал его по волосам:
— Мне тоже, сынок. Больше купален и меньше пуль — таков мой девиз.
На камне пьедестала выбили девиз. Стэнли прочитал его, но перевести не смог. Латынь он понимал только в классификаторе птиц, приведенном в его орнитологическом атласе. Надпись гласила:
«Apparebat eidolon senex[167]
ПЛИНИЙ»
Стэн сел на скамью, достал из мешка атлас, еще раз открыл на странице с кардиналом, всмотрелся в картинку, отмечая характерные отличия. Впрочем, самца кардинала ни с кем не спутаешь — он красный, как пожарная машина, пусть и не такой большой, — но Стэна отличали приверженность к порядку и основательность. Они успокаивали и укрепляли в мысли, что он — часть этого мира и принадлежит к нему. Поэтому он смотрел на картинку добрых три минуты, прежде чем закрыть атлас (от висящей в воздухе влаги уголки страниц уже начали загибаться) и сунуть обратно в мешок. Он достал бинокль, поднес к глазам. Настраивать резкость не пришлось, потому что в прошлый раз он пользовался биноклем, сидя на этой самой скамье и глядя на ту же купальню для птиц.
Аккуратный терпеливый мальчик. Он не ерзал по скамье. Не вставал, не переходил с места на место, не нацеливал бинокль в разные стороны, чтобы посмотреть, что еще он может увидеть. Сидел неподвижно, глядя на купальню для птиц, и влага крупными каплями собиралась на его желтом дождевике.
Он не скучал. Сидел и смотрел на птичий эквивалент зала собраний. Какое-то время там копошились четыре коричневатых воробья. Они набирали воду в клювы, а потом запрокидывали головки, и капли падали на крылья и на спины. Прилетела сойка, раскричалась, как полицейский, разгоняющий толпу зевак. В бинокле Стэна сойка выглядела размером с дом, и ее сварливые крики в сравнении с величиной казались до абсурда жалкими (после того как достаточно долго смотришь на птиц в бинокль, возникает ощущение, что никакого увеличения нет и они такие всегда). Воробьи улетели. Сойка, оставшись за хозяйку, почистила перышки, искупалась, заскучала, ретировалась. Воробьи вернулись. Потом снова улетели, когда прибыла пара снегирей, чтобы искупаться и (возможно) обсудить какие-то важные дела. Отец Стэна рассмеялся, когда мальчик робко предположил, что птицы могут разговаривать, и Стэн не сомневался в правоте отца, когда тот говорил, что птицам не хватает мозгов для того, чтобы разговаривать, слишком маленькие у них черепные коробки, но при взгляде со стороны создавалось полное ощущение, что они разговаривают. Новая птичка присоединилась к ним. Красная. Стэн торопливо чуть подправил резкость. Неужели это?.. Нет. Это была красногрудая танагра, интересная птица, но не кардинал, которого он искал. К танагре присоединился золотистый дятел, частенько посещавший купальню в Мемориальном парке. Стэн узнал его по подранному крылу. Как обычно, он задался вопросом: а что могло произойти? Наиболее вероятным объяснением представлялось слишком близкое знакомство с кошкой. Прилетали и улетали другие птицы. Стэн увидел гракла, неуклюжего и уродливого, как летающий вагон, синюю птицу, еще одного золотистого дятла. И наконец, его терпение вознаградило появление новой птицы — опять не кардинала. К купальне прилетела воловья птица, которая в бинокль выглядела огромной и глупой. Стэн опустил бинокль на грудь, вновь полез за атласом, в надежде, что воловья птица никуда не улетит, пока он не получит подтверждения увиденного в бинокль. И тогда ему будет что рассказать отцу. Тем более что пора уже было возвращаться домой. Дневной свет быстро таял. Стэн замерз и продрог. Сверившись с атласом, он вновь поднес бинокль к глазам. Птица оставалась на прежнем месте. Не купалась, просто стояла на бортике, и выглядела совсем тупой. Он почти не сомневался, что это воловья птица. Особо характерных отличий у нее не было (во всяком случае, Стэн не мог их разобрать с такого расстояния), и в сгущающихся сумерках он не мог быть уверен полностью, но, возможно, ему хватит времени для еще одной сверки. Он уставился на картинку в атласе, пытаясь максимально сконцентрироваться на ней, хмурясь от напряжения, а потом опять поднес бинокль к глазам. И только поймал в него воловью птицу, как громкое, рокочущее ба-бах отправило воловью птицу (если бы только ее) в небо. Стэн попытался проследить ее полет, не отрывая бинокль от глаз, зная, как малы шансы найти птицу вновь. Естественно, потерял из виду и выразил недовольство, с шипением выдохнув, не разжимая зубов. Что ж, если она прилетела один раз, то могла прилететь и другой. И это всего лишь воловья птица,
(возможно, воловья птица)
не беркут и не бескрылая гагарка.
Стэн сунул бинокль в футляр и убрал атлас с птицами. Встал и огляделся, чтобы понять, что послужило причиной громкого шума. Он точно знал, это не выстрел и не автомобильный выхлоп. Скорее такой звук он слышал в фильмах ужасов с замками и подземельями, когда кто-то резко распахивал дверь… сам звук и сопровождающее его эхо.
Ничего не увидев, он поднялся и зашагал вниз по склону к Канзас-стрит. Водонапорная башня теперь была справа от него. Торчащий из земли белый как мел цилиндр, призрак в тумане и надвигающейся темноте. И казалось, что она… почти летит.
Странная это была мысль. Вроде бы родилась она в его голове (а откуда еще ей взяться?), но почему-то он в этом сильно сомневался.
Он пригляделся к Водонапорной башне, а потом, даже не думая об этом, двинулся к ней. Окна спиралью поднимались по наружному корпусу, напоминая афишную тумбу у парикмахерской мистера Арлетта, где Стэн и его отец стриглись раз в месяц. Над каждым из темных окон топорщился козырек из белых, как кость, плоских кровельных плиток, словно бровь над глазом. «Любопытно, как они это сделали?» — подумал Стэн (он не проявил такого интереса, как проявил бы Бен Хэнском, но все-таки) и тут же увидел темное пятно гораздо большего размера у подножия Водонапорной башни — продолговатое пятно, отходящее вверх от самой земли.
Он остановился, нахмурился, удивившись, какое странное место выбрали для окна, тем более, что его сместили относительно остальных окон. А потом осознал, что это вовсе не окно, а дверь.
«Шум, который я слышал, — подумал Стэн. — Эта дверь и распахнулась».
Он огляделся. Сгущались ранние, мрачные сумерки. Белесое небо становилось лиловым, висящие в воздухе капельки переходили в дождь, который лил большую часть той ночи. Сумерки, туман и никакого ветра.
Поэтому… если дверь не могла распахнуться сама, значит, кто-то ее открыл? Зачем? Выглядела дверь очень тяжелой, и для того, чтобы распахнуть ее с таким грохотом… Наверное… это мог сделать только очень сильный человек.
Любопытство побудило Стэна подойти ближе.
Дверь оказалась больше, чем он поначалу предположил, — высотой в шесть футов, толщиной — в два фута, доски, из которых ее изготовили, соединялись латунными накладками. Стэн повернул дверь. Двигалась она, учитывая размеры, на удивление плавно и легко. И тихо — петли не скрипнули. Он закрыл дверь, чтобы посмотреть, какой урон причинен тонким облицовочным доскам от такого удара двери о стену. Никакого урона, никаких следов. Мистиквилль, как сказал бы Ричи.
«Что ж, значит, это не удар дверью, — подумал он, — вовсе нет. Может, над Дерри пролетел реактивный самолет или что-то такое. Дверь, вероятно, открылась сама по…»
Его нога за что-то зацепилась. Стэн посмотрел вниз и увидел висячий замок… поправка — обломки висячего замка. Замок разорвало. Как будто кто-то насыпал пороха в замочную скважину и поднес спичку. Стенку вывернуло наружу, острия торчали, застыв металлическими цветками. Стэн мог видеть и развороченную стальную начинку замка. Толстый засов, скособочившись, висел на одном болте, который на три четверти вырвало из дерева. Три других болта лежали на траве. Изогнутые, словно крендели.
Хмурясь, Стэн открыл дверь и заглянул внутрь.
Узкие ступени вели наверх вдоль закругляющейся стены, исчезая из виду. Наружная стена лестницы была деревянной, ее поддерживали мощные поперечные балки, скрепленные штифтами, а не на гвоздях. Стэну показалось, что некоторые из этих штифтов толще его бицепсов. Из внутренней, стальной стены выступали гигантские заклепки, раздувшиеся, как нарывы.
— Есть тут кто? — спросил Стэн.
Ответа не последовало.
После короткого колебания он шагнул через порог, чтобы получше разглядеть узкое горло лестницы. И попал в Ужас-Сити, как снова сказал бы Ричи. Повернулся, чтобы уйти… и услышал музыку. Тихую, но такую знакомую.
Играла каллиопа.[168]
Он склонил голову, прислушался, постепенно переставая хмуриться. Музыка каллиопы, конечно, музыка передвижных цирков и окружных ярмарок. Она вызывала воспоминания столь же приятные, сколь и эфемерные: попкорн, сахарная вата, пончики, жарящиеся в горячем масле, лязганье цепных механизмов, приводящих в действие аттракционы — «Дикая мышь», «Хлыст», «Гигантские качели».
Насупленность уступила место робкой улыбке. Стэн поднялся на одну ступеньку, еще на две, по-прежнему склонив набок голову. Остановился — как будто мысли о цирках могли создать реальный цирк; он и впрямь ощущал запахи попкорна, сахарной ваты, пончиков… и не только! Перчиков, сосисок с соусом «чили», сигаретного дыма и опилок. Плюс острый запах белого уксуса, какой вытрясают на картофель-фри из дырки в жестяной крышке. Долетал до его ноздрей и запах горчицы, ярко-желтой и обжигающей, той, что размазывают по хот-догу деревянной лопаточкой.
Удивительно… невероятно… неодолимо.
Он поднялся еще на ступеньку и услышал шаркающие, торопливые шаги над головой: кто-то спускался вниз. Стэн вновь склонил голову. Звучание каллиопы вдруг сделалось громче, будто с тем, чтобы скрыть шаги. Теперь он узнал и мелодию — «Кэмптаунские скачки».[169]
Шаги, да: но они совсем не шуршащие, правда? Если на то пошло, они… чавкающие, так? Словно кто-то шагал в галошах, полных воды.
В Кэмптауне поют эту песню весной,
Ду-у-у-да, ду-у-у-да,
(Чавк-чавк)
Ипподром в Кэмптауне в девять миль длиной,
Ду-у-у-да, ду-у-у-да
(Чавк-чавк, уже ближе)
Пусть скачут весь день,
Пусть скачут всю ночь…
Теперь на стене над ним заколыхались тени.
Ужас тут же перехватил Стэну горло — будто он проглотил что-то горячее и противное, горькое лекарство, которое ударило его, как электрический разряд. Только сделали это тени.
Он видел их лишь мгновение. Совсем маленький отрезок времени, которого, однако, хватило, чтобы он заметил, что теней две, что они скрюченные и какие-то неестественные. Он видел их лишь мгновение, потому что свет, проникающий на лестницу, уходил, уходил очень уж быстро, и когда Стэн повернулся, тяжелая дверь Водонапорной башни с громким стуком захлопнулась.
Стэнли сбежал вниз по ступеням (как-то вышло, что поднялся он больше, чем на двенадцать, хотя помнил, что поднимался на две, максимум на три) страшно испуганный. В темноте он ничего не видел. Только слышал собственное дыхание, а еще каллиопу, играющую где-то выше,
(Что каллиопа делает в темноте? Кто на ней играет?)
и, конечно, эти чавкающие шаги. Направляющиеся к нему. Приближающиеся.
Он ударил в дверь выставленными перед собой руками, ударил так, что уколы боли разошлись до самых локтей. Раньше дверь так легко поворачивалась… а теперь не шевельнулась.
Нет… не совсем. Поначалу она сдвинулась чуть-чуть, достаточно для того, чтобы слева появилась насмехающаяся над ним вертикальная полоска серого света. Потом полоска исчезла, словно кто-то прижал дверь с другой стороны.
Тяжело дыша, в ужасе, Стэн со всей силы давил на дверь. Чувствовал, как латунные накладки вдавливаются в руки.
Он развернулся, теперь прижимаясь к двери спиной и ладонями с растопыренными пальцами. Пот, липкий и горячий, стекал по лбу. Музыка каллиопы опять стала громче. Она спускалась по винтовой лестнице, эхом отдаваясь от стен. Теперь веселье из нее ушло. Мелодия изменилась. Сделалась погребальной. Она ревела, как ветер и вода, и мысленным взором Стэн увидел окружную ярмарку в конце осени, ветер и дождь, секущие пустынную центральную аллею, развевающиеся флаги, раздувающиеся тенты, падающие, укатывающиеся, как брезентовые летучие мыши. Он видел аттракционы, замершие под небом, как эшафоты; ветер барабанил и гудел среди их балок, пересекающихся под самыми разными углами. И внезапно Стэн понял, что в этом месте с ним соседствует смерть, что смерть спускается к нему из темноты, а он не может от нее убежать.