- А это, - всхрапнул он совместно с отзывчивым диваном. – Средства моего передвижения по области... Где?
- И не говори, подруга, - зашелся негодяй здоровым смехом, - у самой муж - пьяница.
Сотрясаемый мелким внутренним смешком, который выдавливало из него, как пасту из тюбика, он навалял отцу Николаю размашистый бутерброд и налил какого-то явно спиртосодержащего напитка.
- Похмелись, - предложил он, - а то... Ну, прямо до положения риз... Ха-ха-ха…
Отказываться было глупо, да и есть хотелось... "Вот же сволочь, - по-мирски непринужденно рассуждал отец Николай. - Стоит перед тобой с наглой мордой, знаешь, что обобрал он тебя, как липку, а сказать все равно нечего!"
- За это тебя и зовут местным чудодеем? - кивнул он на свой костюм.
- Ну, - покатился негодяй со смеху.
Отец Николай с ненавистью поднял на него глаза и... словно утонул в чистоте встречного взгляда.
- А-а-а, - захлебывался он хохотом, - автомобиль мой где?
- Тут, - ржал, как нанятый негодяй. - На том же месте...
- Ха-ха-ха?
- Ха-ха-ха!
Так искренне, самозабвенно, разумеется, с огромной пользой для здоровья никогда не смеялся отец Николай. Смех, который производил в нем негодяй, можно было сравнить только с неиссякаемым душем, принимаемым во время умелого очищения желудка.
Далее в тот день они, помнится, начав смеяться просто падали друг на дружку, не в силах ни понять, ни объяснить, что за лихоманка вдруг взялась на их душу.
Дружбой то, что тогда возникло между ними, назвать было бы нельзя, скорее привязанностью. Причем привязан был один отец Николай, негодяю, кажется, со всеми было одинаково смешно.
- Самогон знаешь? - представился он. - Так это - не я. Меня зови - Иваноабрамом. Есть такой коктейль.
Жил пригородный чудодей в двух шагах от Арбата, напротив идиотического дома архитектора Константина Мельникова. Отец Николай повадился ходить туда, как на службу. Смех, считал он, продлевает жизнь.
Нового знакомца звал попеременно то Иваном, то Абрамом и привязывался к нему все сильнее. Тот принимал это, как должное. Шутить никогда не пытался, анекдотов никаких не знал. Просто говорил: "Захожу я вчера в магазин...", - и туши свет, полный отпад!
Старый зануда, здравый смысл, согласием с которым всегда гордился отец Николай, недоумевал: а что, собственно, смешного в том, что тебя, священника, обокрали в твоем же приходе?
- Да он же все вернул!
- Тем более, странно, - не унимался зануда. - Зачем тогда было красть?
- Так негодяй же!
- А то, что он называет себя Иваноабрамом тебе нравится? Такими вещами не шутят, это похоже на перелицованный антисемитизм. Ты знаешь, какое высокое место уготовано тебе. Может, твой негодяй – обыкновенная провокация?
Тут отец Николай начинал заходиться смехом так, что хоть водой отливай.
Всегда был осторожен отец Николай. С грехом нараспашку жил только в ранней молодости, а как годы вышли - совсем заматерел в святости: охульного ни сном ни духом, хоть сейчас прямо в рай.
Так тоже нельзя. Человек, даже если он пастырь духовный, безгрешен быть не может. Вот и явился ему негодяй как управляемый, выставленный на витрину грех. Захочу - уберу, а нет - еще полюбуюсь.
Странен был Абрамоиванушка, слов нет, но опасности не источал ни на волос. Нисколько не опасался его отец Николай. Рассказал, что выхаживает после инфаркта бывшего сокурсника. По своему обыкновению, негодяй не придал этому никакого значения, а на нынешний вечер сам пригласил, сказав, что очень хочет поговорить о том, зачем смертному человеку бессмертная душа...
Смешно, конечно, но все же...
Спешил отец Николай...
Порывистый ветер бросал на подворье редкий дождь. Не запахнув плаща и придерживая шляпу, отец Николай двинулся к проходной. Было еще совсем не поздно, но свет в окружающих окнах еле тлел, светили одни фонари. Запредельная тишина царила тут, будто не было за коротенькой оградой многомиллионного города, будто в святоотческую пустынь превратилась вечерняя Москва, и бескрайне чист был воздух.
В кустах у самой проходной протрещало неспешное движение, и из них, выбираясь на дорожку, поднялся негодяй. Это как раз не удивило отца Николая - непредсказуем был Иваноабрамушка, разинул он рот потому, что держал тот в вытянутой руке небрежно прикрытый газеткой топор. Не плотницкий, как опытным глазом определил отец Николай, а колун. Ему стало смешно: на ночь глядя, в городе, зачем?
- Ты что это, - хихикнул он, когда они сошлись. - Думаешь, у нас на подворье и дровишек наколоть некому?
- А кто ж вас знает, - невозмутимо ответствовал негодяй.
В следующее мгновение вчерашняя газета затмила собой весь мир. Тяжелого удара по голове не понял отец Николай, хотя едва не упал от него навзничь. Горячо и противно потекло из головы по всему телу.
- Ах! - мускулами всего лица произнес отец Николай. - А я к тебе, - и не соображая, что делает, повернул домой.
Он не видел, как с топором подмышкой негодяй промелькнул ярко освещенную проходную. Он ступал.
Головы не было. Да она и не была нужна. Все лицо закрывала газета, край которой колун, развалив череп, впечатал в содрогающийся мозг.
Очень хорошо переставляя ноги, отец Николай поднялся к своим покоям во втором этаже. Открыл ключом двери и рухнул от того, что пола плаща зацепилась за шкафчик для обуви. Ему не было больно, ему было смешно. Умер он, когда прибежавший послушник с перепугу наступил ему на руку.
Дождь плескался за окном, потому Ждан и проснулся. Во времена, какие нынче и не представить, в оцинкованное корыто наливала мать ведро нагретой в печи воды... Наверное, чтобы помыть, но он помнит – плеском ночного дождя наполняла комнату, и без всяких
Ншййишиш Ждан почувствовал:здоров,пора и честь знать!
От того, что во всю жизнь не было у него собственного дома, в гостях ли, на случайном ночлеге, даже в лагере Ждан прежде всего остро чувствовал уют. Про который хозяева давно позабыли и не замечали, а скажи -так и подивились бы.
"Нет, надо жить! - с веселой и злой грустью думал он: - Ведь живут же безрукие, безногие, слепые, кому и шаг сделать - труд и мука! А я - без семьи, друзей, единомышленников всего лишь - одинок. Да - тьфу!"
И точно читал он их где-то, да вылетело из головы, а может, слышал мимоходом и только сейчас вспомнил, всплыли слова: "Где двое - они не без Бога, где человек один - Я с ним"…
- Разрешите, - стук в дверь.
Так свои не стучат.
- Да.
Двери настежь. Служка с таким видом, будто его долго держали вниз головой, и мужчина из тех, про чье служение говорят - в штатском. Ясно! И в тюрьме не нужно было сидеть, за версту видно - из органов. Вот ведь черт, и вины за мной нет никакой, а все равно изнутри холодом так и обдало!
- Вы ко мне?
- Ждан Александрович Истома? Депутат?
- Все так.
- Прокуратура РСФСР, - впрочем нисколько не стараясь запугать, представился штатский. – Советник второго класса...
То, что он - Шпаньков Андрей Владимирович, Ждан сам прочел в его толстом, как бумажник удостоверении с гербом.
- Чем же могу быть вам полезен? - сел поверх одеяла Ждан.
- Не беспокойтесь. Пожалуйста, лежите, как вам удобно. Я знаю, что у вас реабилитационный период после инфаркта... В меру сил, как сможете, расскажите от отце Николае Баеве. Что вас связывает... связывало...
"И похоже, больше связывать не будет", - додумал Ждан и тихо спросил:
- Что с ним произошло?
Хороший знак - следователь не стал валять дурака:
- Он трагически погиб вчера вечером.
Словно подавившись, отчаянно всхлипнул служка.
Не торопясь, но особо и не усердствуя, Шпаньков разбросал перед Жданом реденькую сетку вопросов. По ним легко было догадаться, что он, Ждан, следствие не интересует, а Коля Баев вчера вечером был убит прямо перед домом.
- Топором по темячку, Господи ты Боже мой, - разохался в этом месте служка и, бывший учитель математики, пока не перебили,вставил: - Траектория удара свидетельствует, что убийца был ниже ростом, чем убиенный!
Ждан почувствовал, что бледнеет:
- В самом деле?
Следователь молча кивнул.
Сказать, что услышанное ошеломило Ждана - все равно, что отмолчаться. Верующим он не был, ни монастырской, ни священнической жизни не знал и, стало быть, идеализировать их не мог. Но Боже мой - топором по голове, в не поздний вечерний час у самой церковной ограды, во время службы!.. Отсидевши в лагере, ни о чем подобном он и не слыхал...
- Перед уходом, прощаясь с вами, отец Николай выглядел обеспокоенным? Может, он был чем-то напуган?
- Мы не виделись более двадцати лет... Мне трудно сравнивать его поведение... Спешил, боялся куда-то опоздать. А так - ничего особенного...
Следователь стал собирать бумаги.
- Я уже выздоровел, - обратился к нему Ждан. - Теперь... когда с Колей... отцом Николаем такое, мне и вовсе неудобно оставаться здесь. Я хочу вернуться домой...
- Я ничего приказать вам не могу, - пожал следователь плечами, - но в интересах следствия повремените пару дней. Вы - человек грамотный и должны понимать, что могут возникнуть самые неожиданные вопросы. Я скажу, когда вам можно будет уехать.
Дождь незаметно иссяк, и вместо очистительной осенней свежести невыносимое затхлое одиночество заполнило комнату. Кем был Коля Баев для Ждана? Да никем. Не могли не видеться несколько раз за время совместной учебы. А в смерть, гляди-ка, утаел,как в
тем
Архимедову ванну: йвив живым,что прихватил с собой, вытеснил из нее оставшимся одинокий запах тлена.Мол, хотите-не хотите, а помните!
Нет, не притворяется жизнь - в самом деле беззащитна. Это ее основной признак. От погибельной случайности, которая всегда бьет по-снайперски, нигде не укроешься. Зеки говорили, на случай атомной войны в засекреченных местах создают глубочайшие бункеры, обложенные тоннами свинца. Целые подземные города. Чтобы властьимущие и руководство нами сохранили, и собственные жизни... Какой-нибудь таракан замкнет электронное управление таким бункером, и как крысы передохнет вся политическая элита без воздуха! Случайность? Хрен на рыло! Язык не повернется такое сказать. - Закономерность! То бишь, мера того закона, который непознаваем, но есть. А это убийство священника на тихом монастырском подворье. Случайность или рассчетливая насмешка? Не во всяком разбойничьем притоне топорами головы крушат...
Дождь взялся по-новой. В мирный шелест его вплеталось сейчас стройное пение. Что-то свое и нужное добавляли человеческие голоса к голосу природы.
Ждан прислушался.
Молились. Где-то неподалеку шла заупокойная служба. И может, душа Коли Баева, мерзкая в своем двуполом естестве, корчилась теперь, все видя, все слыша.
Потомственный советский юрист Шпаньков Андрей Владимирович звезд о неба не хватал, поскольку важнее собирать те звезды, что у всех под ногами, которые в грязи никто не замечает.
В Москву, в прокуратуру РСФСР он был переведен из Ростова-на-Дону не потому, что имел где-то "волосатую лапу”, а потому, что любил и умел работать свою работу - расследовать преступления.
В детективных романах и фильмах работа органов дознания подменяется действием, а научный анализ полученных данных - искусственно сконструированным сюжетом, которого в следственной практике вообще нет.
Как любой нормальный человек никогда не ругает и не нахваливает свое плохое или хорошее сердце, так Шпаньков никогда не огорчался, никогда не восхищался своей следовательской работой.
Другой быть не может! - О чем речь?
Когда в их отделе, на втором этаже была получена подробная телефонограмма о том, как топором раскроили череп православному священнику прямо на монастырском подворье, чуть не среди бела дня, и сотрудники забегали из кабинета в кабинет, словно, суетясь, надеялись ускорить поимку преступника, Андрей Владимирович уже знал, кто раскроет это дело и раскусит гнилой орех, до смерти не отравится, но отплевываться придется долго.
Прецедент у него имелся.
Он тогда проходил практику в Народном суде Пролетарского района родного города Ростова, где улицы, как в Ленинграде на Васильевском острове, называются линиями. Там и произошло то, что он как профессионал сразу же вспомнил, прочитав телефонограмму. Общая картина того преступления была во многом схожа с нынешней, ьлл-&оыъЬы<'ои,
Священник местной церкви с дьячком шли причащать умирающую. Ни души не было в тот час на застроенной частными домами, утопающей в изобильной зелени линии. Вдруг из-за деревьев выступил пожилой, невзрачного вида мужичок и попросил благославить его. Подобные просьбы в советское время не были частыми. Батюшка разинул рот, а дьячок, увидев занесенный для удара сверкающий топор, оступился в канаву и там лишился чувств. Залитый кровью, с топором, засевшим в черепе топорищем вперед, священник открыл калитку нужного дома и умер, споткнувшись на крыльце.
Расследование этого преступления наделало в Ростове, помнится, много шуму.
Специалисты тотчас же назвали его луковицей - семь одежек и все без застежек.
И неудивительно, все возникающие версии с него бесследно отшелушивались одна за другой, покуда не осталось сплошное, крепенькое ядро.
Самым легким оказалось найти убийцу.
Он, после совершения убийства, часов пять просидел на лавочке как раз напротив того дома, куда направлялся несчастный священник, и где он умер. Оживлен и возбужден преступник был не больше других ротозеев, сбежавшихся поглазеть на работу милиции. Охотно рассказывал каждому, что из Октябрьского района - не ближний край - приехал сюда помочь брату по хозяйству, но тот куда-то подевался.
Все шло по заведенному порядку. В дом, где лежал убитый священник, приехала следственная бригада, за ней - "уазик" судмедэкспертизы, потом - труповозка из морга, пропылила прокурорская "Волга". Преступник все это видел, курил и травил окружающим старые анекдоты. Наконец, видимо, несколько приустав, сходил в магазин за бутылкой дешевого вина, вернулся и стал не спеша распивать. За этим занятием его и накрыл дежуривший на улице участковый. Местному он, может быть, еще и спустил бы, но убийца был ему не знаком, и он отвел его в отделение. По пути задержанный возмущался, но не сильнее, чем положено в таких случаях.
Освободившийся после осмотра места преступления следователь первым делом опросил участкового:
- Посторонних не видели?
- Видел, и задержал. За распитие спиртных напитков. Сейчас он в отделении..
Через пять минут посторонний предстал перед следователем.
Через десять - его безусловно опознал дьячок, снова свалившийся без чувств.
Еще через два часа стало известно, что обвиняемый состоит на учете в психиатрической горбольнице.
К вечеру установили отпечатки пальцев на топорище. Они принадлежали задержанному.
С такими четырьмя одежками дело можно было торжественно закрывать, но, как показало дальнейшее, луковица только начала рзоблачаться.
Следующий день уточнил, что на учете в психиатрической больнице состоял другой человек - дальний родственник обвиняемого, его полный тезка и однофамилец.
Сам же обвиняемый за ту ночь, что провел в следственном изоляторе, изменился до неузнаваемости. Превратился в идиота: взгляд не фиксируется, из полуоткрытого шря рта течет слюна, ходит под себя и ни одного слова - мычит.
Началась канитель с экспертизами.
Через полгода все более-менее определилось - до суда делу не дойти - подсудимого признают невменяемым.
И со всей неотступностью встал вопрос, а в чем же, собственно, заключается вина спятившего преступника?
Или это непреднамеренное убийство, совершенное по причинам психического расстройства... Или?.. Тогда - что?
Ведь убитый - не просто подвернувшийся под руку прохожий. Он - духовное лицо, православный священник, убийца подошел к нему за благословением да и оказался на месте преступления весьма загадочно, явившись с другого конца города, будто был предупрежден заранее.
Хорошо, коли так, обвинение можно формулировать по статьям, карающим за крайние проявления религиозного изуверства. Но такое обвинение потребует доказательств, что убийца принадлежал к активным членам какой-то религиозной секты, ведущей с православием борьбу не на жизнь, а на смерть.
Доказательств подобного нигде нет. Да и откуда их взять? С идиота взятки гладки...
Время шло, сплетни и слухи будоражили город, начальство всех уровней давило на рядовых исполнителей, а следователи по делу "о разоблачении луковицы", хошь-не хошь, толкли воду в ступе.
Какая-то, видимо, из последних одежек никак не хотела обнажать сердцевину произошедшего.
О том, что в Ростове-на-Дону, городе, наряду с Одессой, прославленном своим уголовным миром, вызрело и не может разрешиться приговором дело о религиозном фанатизме, стало известно в столице. Привлекаемые сладким душком наград и отличий, зачастили в Ростов-на-Дону московские визитеры. Среди откормленных министерских лоботрясов и откровенных чинуш попался один нерядовой - советник юстиции первого класса, по-военному подтянутый, седовласый и стройный. Как личность он прошел правовую закалку 20-х - 30-х годов, в своих суждениях был прям и независим, опыт имел огромный, а выводы свои ни с кем не согласовывал.
По счастью, именно к нему на время командировки прикрепили тогдашнего практиканта Андрея Владимировича, и матерый волк советской юриспруденции вылущил наконец неред ним так долго ускользавшее ядро истины.
- Все вы тут занимались неизвестно чем, - пошел чеканить москвич на экстренном совещании. - Религиозное изуверство - всего лишь понятие. Под него можно подвести что угодно, от политического заговора до пересортицы на продуктовом складе. Вы бродите в потемках, потому что стали невежественными свидетелями тайной войны. Ваш священник пал на этом фронте как православный христианин. Вот - первое! Далее: православию прежде всего враждебен иудаизм и все связанные с ним секты. Это - второе! Есть у вас разработки по кругу названных вопросов? Нет... Я так и думал. Необходимо по ниточке перебрать прошлое убитого священника. Скорее всего, он - выкрест из евреев и его постигла месть правоверных иудаистов. Об этом говорит способ убийства. Пришедшая из тьмы веков технология - человеческий череп вскрывается рубящим ударом с тем, чтобы частицы мозга можно было позднее использовать в культовых целях. История криминалистики знает аналоги Так, альпенштоком, был казнен проклятый кагалом Троцкий. Альпеншток по сути - тот же топор. Мощным ударом был выдавлен мозг на лоб поэта Сергея Есенина, уже мертвого... Убийство, произошедшее в вашем городе, логически вписывается в намеченную мной схему. Следовательно, искать надо тщательно законспирированную, несомненно, сильную и разветвленную организацию еврейских националистов. Это - третье. Четвертого не будет! - Он замолчал, по очереди разглядывая сидящих. В глазах, впрочем, не было любопытства, словно они пробегали по страницам давно знакомой книги. Привычного презрения к подобному занятию он не скрывал: - В заключение хочу сказать следующее: правовая практика всегда выражает свое время. Помните, римляне говорили: кому выгодно! Французы - ищите женщину! Сейчас надо говорить: ищи сионизм! Так нынче называют иудаизм. Вопросы.
- Можно мне, - робея поднялся самый молодой в зале Андрей Владимирович. - Мы все воспитаны в нормах и понятиях интернационализма... То, что вы сказали, не совсем... - сбился и, отбросив сомнения, окрепшим голосом: - Никак не согласуется с идеологическими принципами советского следствия. Национальность не может быть уликой!
- Может! У врагов интернационализма всегда есть четко выраженная национальность!
Больше вопросов не задавали.
Дальнейшее подтвердило, что странный москвич как в воду глядел. Когда принялись разрабатывать предложенные им версии, все сошлось так, что и комар носа не подточит.
Священник, пятидесятилетний еврей, действительно, был выкрещен тридцать лет назад, сразу же поступил в духовную семинарию, а по ее окончании, как в один голос считали свидетели, больше служил своему честолюбию, нежели Богу.
Дома у его убийцы, при повторном обыске, были найдены экземпляры литографированного журнала "Башня Стражи", самодельного печатного органа запрещенной секты "Свидетели Иеговы". Будущий идиот вообще оказался человеком многогранным - в молодости привлекался к уголовной ответственности за гомосексуализм.
Словом, заурядное поначалу дело разрасталось вширь и вглубь, вырисовывалось все значительнее и объемнее, о нем толковали уже не только в Ростове и не одни юристы. Что касается до адвокатов, так те трещали о нем на каждом углу. Все ждали заслуженного триумфа, но он сорвался. От сердечной недостаточности неожиданно скончался впавший в идиотизм убийца, а следователь, в чьих руках были сосредоточены все наработанные по этому делу материалы, попал в пустяковую дорожную аварию и получил перелом позвоночника, что превратило его в конечном счете в тот же труп.
Громкое ростовское дело о религиозном изуверстве, таким образом, распалось само собой, было сдано в архив, а спустя время и позабыто.
Правда, не всеми.
Шпаньков, Андрей Владимирович, помнил его наизусть, как любимое стихотворение.
Может, поэтому Судьба и подсунула ему уже в Москве убийство отца Николая. Сходство двух преступлений не вызывало сомнений.
За годы своей работы Шпаньков успел приметить, что некоторые уголовные дела не только совершаются по хорошо обдуманному плану, но и проведение их расследования обставляется иной раз как бы по уже написанному кем-то сценарию.
Так было и сейчас.
После подготовительной беготни по отделу и устного размножения сплетен, Андрея Владимировича вызвали к министру.
За неимением лучшего, министр, верно, учился светским манерам у тех официантов, что ублажали его выпивкой и закусью на многочисленных приемах. Зачем-то обряженный в смокинг, он сидел за своим необъятным, без единого клочка бумаги, столом так, будто собрался поужинать. С приятностью в голосе пригласил и Андрея Владимировича. Изложить суть дела министр не смог. Словарный запас болтуна, призванного посредничать между своими подчиненными и теми, кого обслуживал сам болтун, исключал всякую живую конкретность. Его речь можно было сравнить только с жестами, которыми несведущий очевидец силится изобразить нечто большое, неожиданное, но в общем-то безобидное. К тому же, министр позабыл слово - подворье и говорил - задворки. То, чего в самом деле он хотел от следствия, он выразил так:
- Э-э-э... Надо, уважаемый Андрей Владимирович, чтобы случившееся не затронуло центра духовной православной жизни. Без нужды не затронуло. Понимаете? Пусть все остается... э-э-э... там! На этом...одним словом, у черта на куличках, где убили!
Большего от министра Андрей Владимирович и не ждал. Суть дела была ему известна. Сказал, что сделает все возможное в кратчайшие сроки и вышел.
Что ж, начнем!
А между тем, дело об убийстве отца Николая само шло в руки.
Еще на предварительном осмотре было занесено в протокол, что "верхнюю часть лица убитого закрывает газетный лист в пятнах бурого цвета, который, по всей видимости, был занесен в рану орудием убийства и там прилип". Когда со всей тщательностью газета была извлечена, никакого труда не составило прочитать ее название - "Московский литератор", издание московской писательской организации, а, самое ценное, на полях имелась карандашная пометка - номер дома и номер квартиры. Номер дома - с дробью, а номер квартиры - 2"Б". Понятно, что старые районы. "Московский литератор" распространялся только в Москве, подписку на него производила сама писательская организация. Установить адрес получателя при таком раскладе смог бы и Шерлок Холмс.
Побеседовав для проформы со Жданом, Андрей Владимирович туда и отправился, было это совсем рядом.
Вместо ожидаемой коммуналки, за неказистой, обитой драной клеенкой, дверью, примостившейся на двух ступеньках под дворовой аркой, он нашел уютную, так и тянуло за язык сказать, холостяцкую однокомнатную квартирку, просторную и дорого обставленную. Хозяин в пунцовом, анекдотически длиннополом халате пил кофе, точнее - хлебал, жмурясь от глубокого самоуважения. Он так, с чашечкой на отлете, и открыл незванным гостям. Нисколько не смутился. Прочитав постановление на обыск, приткнувшись в прихожке, стал внимательно вчитываться в документы пришедших, шевелил губами, морщил лоб.
Шпаньков, не дожидаясь приглашения, сел в наверняка хозяйское кресло за громоздким письменным столом, еще двое сотрудников расположились так, чтобы и самый намек на случайность был исключен, третий пас вход.
- Ну и... - поднял, наконец, голову хозяин. Он неловко, враскаряку мостился на хлипкой табуреточке под вешалкой. Андрей Владимирович намеренно оттеснил его на непривычное, неудобное место: - Что?.. Что такое?..
- Шестопалов, Валерий Петрович?
- Конечно, - обыденно подтвердил хозяин, и все лицевые мускулы его словно повисли вдруг на некой ощетиневшейся изнутри стальной паутине, застыли разом. Только подрагивали размазанные по лбу реденькие волосики.
"Надо же, с первого раза и в самое яблочко", - тотчас же все понял Шпаньков. Вот этот внезапный нажим внутреннего смятения на сохраняющие наружное спокойствие лицевые покровы и выдал преступника. Без слов открыл следователь, что означенный Шестопалов, Валерий Петрович, знает, почему пришла к нему милиция и что подобное с ним не впервой,
"Нет, ошибки здесь быть не должно", - окончательно решился Андрей Владимирович и достал из папки еще одну бумагу.
- Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, постановление о задержании. Нам будет удобнее разговаривать с вами у нас!
- За что?!
Признаться, после проведенного ареста маленько побаивался Андрей Владимирович, что далее расследование свернет на дорожку, уже известную по Ростову.
Прошло, однако, два дня - вроде, пронесло, а на Шестопалова, которому покамест предоставили возможность по-настоящему перетрухнуть и не таскали на допросы, поступило, между тем, много интересного материала.
В частности, то, что кое-где по Подмосковью он был известен чуть ли не как святой. То бишь, творил какие-то подсобные, местные чудеса, заговаривал на ранних сроках беременности, превращал в целебную обычную воду, кажется, просто плюя в нее, а однажды ловко обокрал церковь, когда там служил отец Николай. Правда, все похищенное в ту же ночь было возвращено, а Шестопалов с отцом Николаем подружились...
"С чего бы вдруг? - размышлял Шпаньков. - Всепрощение - штука хорошая, но имеет ли православный священник право поощрять осквернение церковных святынь?"
Он распорядился привести к нему задержанного. Когда Шестопалов был доставлен, конвоира Андрей Владимирович попросил подождать в кабинете. Менее всего он хотел, чтобы у него на глазах, тут, без свидетелей начали твориться чудеса.
- Вы догадываетесь, почему были задержаны?
- Следственный произвол, - скривился Шестопалов. Он обмяк с лица, посерел, но в общем-то держался подготовленно: - В тридцатых годах и похлеще бывало.
- Так. По-любительски занимаетесь историей советской следственной практики или профессионально?
Студенистые глаза Шестопалова, описав в орбитах полукругЗй&титЦ белками наружу, зрачки упали под верхние веки. - Руки на стол! Конвоир, пожалуйста, закатайте ему оба рукава. Ну разумеется! В сгибе левого локтя сидел на вене желвак, как от комариного укуса, только бледный, посередине - темная точка.
- Современные стигматы?
- Да после капельницы, начальник, - и пригородный святой мелко-мелко, как отлавливая блох, закрестился. Что-то привычно постыдное было в мельтешении его нечистой, голой руки. Андрей Владимирович поморщился:
- Ну хватит! Не в церкви, проверим. Расскажите лучше, как вы познакомились с отцом Николаем Баевым?
Неплохо приспособлен человек для лжи. Лжет перед теми, кто ему до лампочки, особенно перед прохожими; перед теми, кого любит; перед теми, кого ненавидит; и в бреду правды не говорит - лепечет что-нибудь бессвязное и пустое. Все зависит от натуры. Женщины лгут так же естественно, как дышат, всегда; мужчины - в зависимости от настроения, иногда - заслушаться можно, иногда - хоть брось.
Вот так плоско и бездарно лгал Шестопалов.
- С отцом Николаем познакомили верующие.
- Кто конкретно?
- Не помню.
- Что вы можете сказать о краже в церкви, которая произошла, когда служил отец Николай? Еще погас свет.
Шестопалов отвечал вяло, медленно, подготовки не чувствовалось, но и понять,
был он там тогда или не был, не представлялось возможным.
- Вы - верующий?
Этот вопрос, видимо, попал поближе к его интересам.
- Прямо - "Что есть истина?", - произнес он с некоторым подъемом.- Мы с вами, как Понтий Пилат с Иисусом. Согласны?
- Так вы - верующий?
Снова заскучал.
- Как вам сказать... Очень трудно, невозможно ответить однозначно. Колеблющийся есмь. Когда как...
- Это ваша газета? - В прозрачном пластиковом конверте Шпаньков показал ему номер "Московского литератора", рваный, в пятнах крови.
- Да, я в него по ошибке мясо завернул. А вообще я очень люблю литературу. Сам немного пишу. Хотите, стихи почитаю?
- К вашему сведению, эта газета была найдена на месте преступления!
Никакой эмоциональной реакции. Неподдельное, туповатое возмущение: