Медленно он отпускает мой затылок. Держа кончик лезвия слегка прижатым к коже над моей промежностью, он проводит пальцами другой руки по моим складкам. Сквозь влагу, которая предала меня.
Спайдер издает звериное рычание одобрения. — Ты промокла насквозь. Видишь? Я угрожал порезать тебя на куски, а ты все еще хочешь, чтобы я тебя трахнул.
— Отойди от меня, — рычу я.
Он ухмыляется. Это низкий, злой звук. Он наклоняется, горячее дыхание ласкает мое ухо.
— Я могу выпотрошить тебя, как рыбу, — рычит он. — Один порез, и я бы вскрыл тебя от края до края. Твои кишки вывалились бы наружу, и ты истекла бы кровью по всему этому полу.
— Нет… — ужас разрывает мою решимость на куски, охлаждая желание, которое он каким-то образом вызвал во мне, как по волшебству. — Пожалуйста. Я ничего не знаю.
Я не знаю!
— О, да. — Его рука обхватывает мое горло, и когда я сжимаюсь в его хватке, его пальцы сжимаются, пока он проводит лезвием по моим ребрам, нажимая достаточно сильно, чтобы маленькие капли крови стекали по моему животу. — Я позволю тебе медленно истекать кровью, пока я буду трахать тебя прямо в гребаную задницу.
Господи, Спайдер —это не просто монстр. Он по-настоящему сломан.
Я кричу, бессловесный протест, который отскакивает от стен, высокий и грубый. Я никогда в жизни не была так напугана.
— Ш-ш-ш. — Его голос — тихое воркование у меня на ухе, пародия на нежность, которая столь же извращена, сколь и жестока. Он отпускает мое горло и прижимает пальцы к моим губам.
Я вскидываю голову, мои глаза влажные от слез.
Медленно он рисует случайный узор линий вдоль моей грудины, в дюймах от моего
горла.
Он помечает меня. Улыбка касается его губ. Ужас скручивается у меня внутри от того, какой извращенный образ он там оставляет.
— Остановись! — я кричу.
— От кого ты убегала? Откуда ты взялась, Дикая кошка? Что вас связывает с Адамсоном?
Я всхлипываю.
Качая головой, он крадется позади меня, проводя концом ножа вдоль моих ребер, надавливая достаточно сильно, чтобы ужалить. Достаточно, чтобы усилить мою панику и привести мое воображение в бешенство от того, что будет дальше.
Он только что пригрозил поиметь мне в задницу. Держа лезвие одной рукой, он проводит горячей ладонью по каждой ягодице, словно смакуя каждый изгиб. Моя плоть сжимается, и мое сердце пытается вырваться из груди. Насколько будет больно иметь его мужское достоинство, такой толстый и длинный ствол, как у него… там?
— Я же сказала тебе, я ничего не знаю!
— Лгунья, — рычит он, останавливая лезвие у меня на бедре.
Я тяжело дышу и извиваюсь.
— Теперь стой спокойно. Не хотел бы портить мою художественную работу.
Он нажимает немного сильнее, рисуя случайные линии. От жжения у меня горят глаза. Едва заметная струйка крови согревает мою кожу.
— Остановись! Пожалуйста, пожалуйста, прекрати, — всхлипываю я.
Я похожа на одну из тех ведьм на испытаниях, на грани срыва, готовую раскрыть все свои секреты, только чтобы покончить с этим.
Спайдер хватает меня за волосы, чтобы остановить, наклоняется ко мне и скользит рукояткой лезвия по моему животу и вниз спереди, между ног. Я бьюсь и лягаюсь.
— Прекрати двигаться.
Я кричу.
Его зубы сильно кусают меня за ухо. — Прекрати. Двигаться.
Боль проходит прямо у меня между ног. Я почти кончаю.
Кончик рукояти лезвия медленно пробегает по моему клитору, вверх и вниз, мучительными кругами. Господи, это лезвие в нескольких дюймах от моей промежности,
а я вся мокрая.
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Скажи мне то, что я хочу знать. — Его другая рука гладит меня по волосам. — Ты можешь покончить со всем этим сейчас, Дикая кошка. Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне, от кого ты сбежала. И кто этот парень.
— Я не знаю, кто он такой! — рычу я.
Рукоять ножа застывает на моем клиторе, а затем медленно соскальзывает. Он опускает руку, но другой рукой сжимает мои волосы. Он стоит там, застывший и молчаливый, словно размышляя.
Он мне верит или просто просчитывает свой следующий шаг?
— Тогда расскажи мне все остальное. Не заставляй меня выпотрошить тебя. Я делаю то, что должен для своего клуба, и я вытащу это из тебя. — Он держит кончик своего клинка в дюйме от моего глаза. — Даже если мне придется выколоть твои хорошенькие глазки, по одному за раз.
Я замираю, не моргая, даже не дыша.
О, боже, помоги мне. Он так и сделает. Я слышу это в его голосе. Он думает, что причиняет мне боль, чтобы защитить свой народ. Он сделает то, что должен.
— От кого ты пыталась убежать? Кто ты, Эмма Вайнмэн?
Я шмыгаю носом, слезы текут по моим щекам. Моя грудь вздымается.
Я разбиваюсь, как стекло, брошенное в стену.
— Пожалуйста, убери нож. Пожалуйста. Я расскажу тебе все. Просто не делай этого больше.
Спайдер убирает руки. Шаги медленно крадутся вокруг меня, пока он не встает передо мной.
Скрестив руки на груди, его лицо превратилось в холодную, ледяную маску, монстр
ждет.
Глава 22
Рассказ Эммы
Спайдер
Стоя перед моей Дикой кошкой, наблюдая, как слезы текут по ее мягким щекам, побелевшим от ужаса, я бы хотел сказать, что ее страх не оказывает на меня никакого влияния.
Несколько недель назад я бы слизал эти сладкие слезы с ее щек. Я бы высосал крошечные капельки крови, которые текли из порезов на ее груди, слизывая их с ее кожи, пока я трахал ее до безумия. Тогда я бы оставил свою сперму по всей киске и размазал ее по ее коже, оставив на ней свой след.
Я бы питался ее страхом и поглощал ее боль, позволяя ей подпитывать мою потребность и успокаивать разъяренного зверя, который живет в глубинах моей почерневшей души.
Сейчас?
Теперь, вид ее прикованной и смотрящей на меня с таким глубоким страхом в этих больших карих глазах, опустошает меня. Это посылает паутину трещин по броне, окружающей мое сердце, угрожая взорвать то, что бьется внутри, с силой бомбы, сброшенной на Хиросиму.
Я стою перед ней с холодной маской на лице, но там, где несколько недель назад у меня не было бы проблем с тем, чтобы сломать ее, теперь я должен сделать сознательное усилие, чтобы отключить свои эмоции. Дело в том, что выключатель, похоже, не работает.
Я бы все отдал, чтобы сказать, что мне нравится процесс систематического разрушения ее, но правда в том, что только моя преданность клубу и знание того, что она представляет опасность для МК, удерживают меня от того, чтобы освободить ее и вынести отсюда прямо сейчас.
Когда я вернулся в клуб, я проверил, чтобы убедиться, что Акс запер ее здесь. Потом я раздел ее догола и повесил на этих цепях, пока она все еще была без сознания. Драгон был тем, кто выключил свет, чтобы напугать ее. Когда я увидел, как она проснулась на экране камеры, выглядя такой испуганной, мне пришлось сдержаться, чтобы не выбить ему зубы и снова включить свет.
Затем я попросил Рэта проверить имя, которое я нашел вместе с ее фотографией. Эмма Вайнмен.
Мне понравилось это имя. Это звучало мягко, элегантно и изысканно, совсем как она. Мне это нравилось, и это меня бесило. Так много для того, чтобы не заботиться о ее имени. Хуже того, теперь, когда я это знал, я хотел знать о ней все остальное.
Через час после того, как Рэт начал свои поиски, он вызвал меня в свой кабинет на втором этаже здания клуба, комнату, которую мы всегда называли Диспетчерской. Мне не понравилось то, что он нашел.
Он отвернулся от полудюжины компьютерных экранов и ТВ-мониторов, которые выстроились вдоль его задней стены, чтобы посмотреть на меня, выглядя озадаченным.
— У меня есть кое-какие интересные новости о твоей девушке, но тебе это не понравится.
Я бросаю взгляд на компьютерные мониторы, где, помимо всего прочего, у него на паузе видеоигра «Мстители». — Выкладывай.
Он тяжело вздыхает. — Ее не существует.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? Что значит «ее не существует»?
Рэт встает, подходит к одному из компьютеров в стороне и набирает несколько клавиш. На задней части его черной футболки изображен мотоцикл с Чудо-женщиной верхом на нем в сексуальной позе пинапа. Поперек футболки под байком написано: "Чудо-женщина — Моя старушка».
Только Рэт мог носить что-то подобное.
— Зацени это. — Он машет мне рукой. — Я искал ее по всей Сети и нигде не мог найти. У нее нет аккаунтов в социальных сетях под именем Эмма или каким-либо другим именем. На ней вообще нет никаких бумажных следов, но вот тут-то все и становится странным.
Я присоединяюсь к нему у монитора.
— Полностью игнорируя тот факт, что девушка ее возраста никогда не была в Интернете и у нее нет телефона, она не оставила никаких следов ни в одной правительственной базе данных. — Его пальцы яростно двигаются по клавишам, волнение на его лице, когда он открывает дюжину страниц в социальных сетях. — У нее нет номера социального страхования, нет свидетельства о рождении, ничего.
— Откуда ты это знаешь?
— Я знаю парня, который знает парня, который знает хакера. Спайдер, каждый оставляет какой-то след. Больничные записи об их рождении. Визит к врачу. Штраф за парковку. Ди сказала, что она была на улице, но не выглядела так, будто пробыла там долго. А это значит, что у нее была работа до Логова дьявола.
Он поднимает один палец.
— Так вот, у нее действительно была одна работа под именем Стефани Джонсон, зарегистрированная в Агентстве няни в Лас-Вегасе. Но об этом было мало информации, и после этого она исчезла из всех записей.
Агентство няни. Это то, куда она звонила по телефону Сэм. Но почему она не осталась там? Почему она оказалась на улице? И почему она решила работать в стриптиз-клубе, когда могла бы устроиться на работу в одно из этих агентств?
Все сигналы тревоги снова звучат у меня в голове. — Ну, я уже знаю, что она от кого-то скрывается. Она не хочет, чтобы ее нашли.
— Нет. — Он набирает еще несколько клавиш. — Дело не только в этом. Есть только одна работа под ее псевдонимом, но нет истории работы или чего-либо еще под ее настоящим именем. Даже для кого-то, находящегося вне поля зрения, я должен был что-то найти. В наши дни правительство все время так вмешивается в наши дела, что ты не можешь мочиться без того, чтобы кто-нибудь об этом не узнал. Единственные люди, которые остаются так далеко от сети — это шпионы, правительственные агенты или компьютерный гений, как ваш покорный слуга. Она — ничто из этого. Она ведь даже не знала, что такое MК, верно? Жизнь полностью вне сети требует подключений, денег и серьезных технических ноу-хау. У нее нет знаний о реальном мире, чтобы вести такое подпольное существование. И все же она призрак.
Я сглатываю, глядя на монитор, где я вижу Эмму, закованную в цепи и висящую посреди камеры, в которую ее поместил Акс. Она выглядит такой невинной, такой скромной. Как такая девушка в конечном итоге связалась с таким парнем, как Адамсон?
— Как это возможно? — спрашиваю я его.
— Это невозможно.
Я выдыхаю и снова смотрю на нее на экране телевизора. Она связана с человеком, который представляет опасность для клуба и всех, кого я считаю семьей. Я не узнаю, что это значит, не вытянув это из нее.
Кто ты, Эмма Вайнмэн?
— За исключением того, что у нее это вышло, — говорю я. — Так что же это значит?
— Это значит, что она либо действительно опасна, либо… — Он замолкает и качает головой.
— Либо?
Он пожимает плечами. — Я не знаю. Я не считаю ее опасной, но она скрывает что-то серьезное. Типа, крышесносного, серьезное дерьмо из преступного мира, огромное. Мне это не нравится.
Я долго сидел в кресле перед мониторами Рэта, и у меня кружилась голова. Думая о том, как подойти к этому. Ей удавалось скрывать, кто она такая все это время, никогда ничего не упуская из виду.
Что-то мне подсказывает, что мне будет нелегко вытянуть из нее правду.
Вот почему, как только я закончил с Рэтом, я подошел к допросу ее с такими крайними мерами. Пролить кровь и напугать ее так, как это сделал я — это то, что я приберегаю для худшего из худших. Закоренелые преступники, которые не хотят говорить без серьезной боли, чтобы развязать языки.
Безопасность клуба — вот что имеет значение. Я не могу позволить тому, что было между нами, помешать этому. Я должен быть твердым. Холодным. Жестоким.
Сейчас, когда я стою перед ней и смотрю на ее обнаженное, сочное тело, это помогает напомнить себе, что я, возможно, позволил себе лечь в постель с кем-то, кто связан с тем, кто хочет навредить моему клубу, может превратить всю нашу жизнь в прах.
Адамсон — грязный парень, и у меня такое чувство, что я не до конца понимаю насколько он грязный. Любой, кто связан с ним — это проблема. Она взломала мою броню и проникла мне под кожу. Предательство пронзает меня насквозь, обжигая, как солнце. Она обманула меня.
Я позволил этому знанию проникнуть в мой мозг, стирая любые защитные импульсы, которые, кажется, вспыхивают вокруг нее. Я не могу принимать все, что она говорит, за чистую монету. Я не могу доверять ей, и я не могу позволить ей добраться до меня, какой бы милой, невинной и уязвимой она сейчас ни выглядела.
Я расскажу тебе все. Вот что она сказала. Поэтому я стою там, скрестив руки на груди, и жду правды.
Эмма на долгое мгновение закрывает глаза, словно подбирая слова. Когда она открывает их, ее мягкие, темные глаза прикованы к моей груди.
— Посмотри на меня, — приказываю я. Я хочу видеть каждую эмоцию и все страдания, которые я причиняю ей.
Ее глаза не отрываются от моей груди.
— Посмотри. На. Меня.
Ее глаза устремляются на меня. Ее розовый язычок высовывается, чтобы облизнуть губы. Мой член дергается в ответ, и я представляю, как вместо этого этот маленький язычок лижет меня.
Черт, я больной ублюдок.
Я жду, когда она заговорит. Она прерывисто вздыхает.
— Ты был прав, — говорит она тихим голосом. — Я от кого-то убегала.
— Ты уже говорила мне это, воровка. Тебе придется придумать что-то получше. Она панически вздыхает. — Это религиозный орден.
— Что ты имеешь в виду под религиозным орденом? Кто они такие? — требую я.
— Это патриархальный порядок, ясно? Это Колония. Та, которая следует чрезвычайно архаичным правилам.
— Какого рода правила? — черт, вытащить это из нее — все равно что вырвать
зубы.
Ее грудь несколько раз вздымается, глаза влажные. — Никаких современных технологий. Никаких посторонних. Никакого участия правительства, кроме тех случаев, когда у нас нет выбора.
— Ты имеешь в виду что-то вроде общины амишей (прим.перев.: Религиозное движение, зародившееся как самое консервативное направление в меннонитстве и затем ставшее отдельной протестантской религиозной деноминацией. Амиши отличаются простотой жизни и одежды, нежеланием принимать многие современные технологии и удобства) или что-то в этом роде?
— Нет. — Она обиженно улыбается. — Даже близко нет. У прихожан-амишей есть выбор следовать своим убеждениям или нет. Им разрешено уйти. А нам — нет.
— Ты была в плену?
— Да. Я сбежала. В ту ночь, когда я украла эти чаевые из Логова Дьявола, там был один из дьяконов. Он нашел меня. Я украла деньги, чтобы поскорее смыться из города, прежде чем он сможет утащить меня обратно в Колонию.
Пока она говорит, ее так сильно трясет, что локоны, свисающие перед ее лицом, дрожат. Черт меня побери, кем бы ни были эти люди, она их боится.
Желание убрать эти шелковистые мягкие локоны, чтобы предложить ей хоть какое-то утешение, почти болезненно. То, что она говорит, звучит так безумно, что это должно быть ложью. Это также вызывает слишком много вопросов, чтобы их можно было сосчитать.
Я медленно покачиваюсь на каблуках. — И кто же эти люди?
— Они называют себя Его Святым Миром.
Услышав это имя, я просто представляю себе Рэта там, в его Диспетчерской, его пальцы так быстро летают по клавишам, что с клавиатуры идет дым.
Мои руки крепче сжимаются за спиной. Я сохраняю свой голос сухим и холодным, не оставляя ни малейшего намека на то, верю я ей или нет. — Почему я никогда не слышал об этом ордене? Где это? Кто им управляет?
Она делает глубокий вдох, и эти темные пряди волос дрожат еще сильнее.
— Они в Нью-Мексико. Им управляет основатель министерства… — Она сглатывает, переставляя ноги, которые едва касаются пола. — Им управляет старейшина Дэвид Гилд.
Гилд. Это имя ни о чем не говорит.
— Если вы не допускаете посторонних, как вы поддерживаете это место на плаву? Как вы получаете деньги?
Она напрягается, и я вижу, что мой скептицизм заставляет ее нервничать.
— Каждые несколько лет избранные члены церкви ищут подходящих кандидатов для вступления в стадо. Уязвимые люди, которым, как они знают, можно промыть мозги, чтобы они следовали их правилам. — В ее голосе слышится гнев. На людей, которые втягивали в орден, я полагаю.
Я в отчаянии поднимаю глаза к потолку. — Но если эти люди в плену, почему их никто не ищет?
— Потому что. Они выбирают людей, которые отчаянно нуждаются в своем месте, людей, которых они знают, у которых нет сильной системы поддержки. — В ее глазах отражается печаль. — Министерство исключительно хорошо изолирует людей от всех, кто может создать проблемы. Они медленно отрезают их от остального мира, а затем постепенно заставляют их поверить, что Колония — единственный способ спасти их от мира, который слишком коррумпирован для них.
Я обдумываю ее слова. Это звучит неправдоподобно, такую историю кто угодно мог бы придумать, чтобы выпутаться из неприятностей.
Я опускаю руки и повторяю свой последний вопрос. — Как вы зарабатывали
деньги?
— Некоторые из высших членов управляют предприятиями, которые обслуживают внешний мир. В основном они фермеры. У них есть связи, люди, которые знают, как держать их вне сети, чтобы правительство не слишком пристально следило за их деятельностью.
— Но если никому не разрешается уходить, как они поддерживают контакт с людьми, которые покупают их дерьмо?
Она снова облизывает губы. — Только определенным членам разрешается уходить,
и только на короткий период времени. Члены, владеющие бизнесом, получают электронную почту, которая строго контролируется, и доступ имеют только избранные члены.
— Какого рода члены?
— Самые высокие члены. Пасторы. Дьяконы. Те, кто пробыл там достаточно долго, чтобы им доверили не разглашать секреты Колонии.
Я развел руками. — Там, должно быть, сотни членов. Как этот Дэвид Гилд держит всех в узде?
При этом вопросе она заметно вздрагивает. — Законы, которые управляют обществом ордена, чрезвычайно строги. Те, кто нарушает законы… — Она отводит взгляд. — Они наказывают.
Наказывают? По тому, как ее голос дрогнул на этом слове, и по тому, как она не может заставить себя посмотреть на меня, я могу только представить, какие ужасные наказания этот орден налагает на прихожан, которые идут против правил.
За последние несколько десятилетий появилось несколько секретных религиозных орденов, которые звучат примерно так, как она имеет в виду. На ум приходит Джонстаун (прим.перев.: Джонстаун (англ. Jonestown) — название идейной общины на северо-западе Гайаны, управляемой основателем секты «Храм народов» Джимом Джонсом). Я вздрагиваю.
Я и так не очень люблю хороших людей, но фанатики вроде этих людей выводят меня из себя. Промывание мозгов? Наказания, предназначенные для того, чтобы держать людей в виртуальном плену, боясь пойти против их более святых, чем ты, взглядов? Такие люди вызывают у меня желание похоронить их в глубокой яме. Этот Гилд звучит как настоящий псих, так же, как и Джим Джонс.
Однако. Ей было бы легко придумать подобную историю, чтобы сыграть на моем сочувствии. Никому, даже мне, было бы трудно обвинить ее в том, что она пошла против моего клуба, если бы за ней охотились такие люди. Она могла бы изучить такие культы,
как Его Святой Мир. Она могла бы все это выдумать и использовать их в качестве прикрытия.
Но для чего?
И я все еще не понимаю, как Адамсон вписывается в это.
Сохраняя нейтральный тон, я перехожу к более важным вопросам. — Любой, кого этот орден зацепил своими мясными крюками, появился бы на правительственном радаре до того, как они вошли внутрь. Я велел Рэту копнуть про тебя. Ты призрак. Как они стерли тебя с лица земли, когда ты оказалась в их руках?
— Им и не нужно было этого делать. Я родилась в Колонии. Как и многие другие члены.
Я прищуриваюсь. — И тебе никогда не разрешали выйти.
— Никогда. Только мужчинам разрешается уходить. Правила для мужчин не такие, как для женщин.
Что, я полагаю, означает, что у мужчин гораздо больше свободы.
Это объясняет всю ее покорность, которая у нее есть. Теперь у меня начинает складываться ясная картина. Я представляю себе всевозможные извращенные законы, действующие там. Принудительные браки. Браки несовершеннолетних. Побои. Принудительное заключение. Голод. Худшее.
Мои кулаки сжимаются, сочувствие к ней проникает мне под кожу.
Я медленно выдыхаю. — Ладно. Если там всех держат в плену, а наказания такие ужасные, то почему никто никогда не пытался уйти? Почему никто никогда не сообщал о них?
Эмма бросает взгляд на цепи, сковывающие ее запястья. Она дергает их и морщится, ее мышцы напрягаются. Малейшее движение заставляет ее грудь слегка покачиваться. Я наблюдаю за ними мгновение, сопротивляясь желанию потрогать пальцами ее соски, пока они не затвердеют, как это происходит каждый раз, когда я прикасаюсь к ним.
— Если ты собираешься часами допрашивать меня об этом, по крайней мере, развяжи меня. Мои руки убивают меня.
— Нет. Почему никто не пытался сбежать?
Она закатывает глаза, отчаяние переполняет ее. — Потому что. Ты должен понять.
С того момента, как члены церкви появляются на свет, им говорят, что мир — опасное место. Беззаконный. Наводнен преступниками и головорезами. Что женщин похищают и насилуют на улицах. Что мужчин убивают за одежду на их спинах. Они также вынуждены продавать свою собственность и передавать все активы, которые у них есть, церкви.
Таким образом, членам становится труднее сбежать. Это гениально. Больной, но гениальный план. Черт меня побери, это чертовски крутая история, которую она придумала. Если это правда, то это может быть снова Джонстаун. Но все равно так много всего не сходится.
— Если вы принимаете новых членов, разве они не расскажут остальным о внешнем мире? Как лидеры удерживают новичков от раскрытия правды?
Она щелкает зубами, извиваясь, как будто ее беспокойство стало физически болезненным. — Новым членам запрещено говорить о жизни до того, как они поступили в министерство. За исключением лидеров, которые читают проповеди, тщательно сформулированные, чтобы поддерживать иллюзию.
Я поднимаю голову, ожидая большего.
Она сдувает эти локоны с лица. — Информация, поступающая в Колонию и выходящая из нее, очень жестко контролируется. Никому из нас не разрешен доступ в Интернет. Мы читаем только то, что они нам говорят. Едим только то, что они нам дают. Носим только то, что они разрешают.
Иисус. Если это правда, я хочу отрубить голову этому парню Гилду за то, что он сделал с ней и бесчисленным множеством других. Если это не так, я научу ее, тому что значит настоящее наказание за ложь мне.
Рэт, должно быть, сходит с ума там, наверху, услышав это.
Я сжимаю челюсти. Как, черт возьми, Гилд удержит сотни участников от того, чтобы узнать правду? В конце концов кто-нибудь что-нибудь упустит. Полный контроль над информацией в наши дни невозможен. И все же…
Я не могу не думать о том, чему меня учили на уроке истории о Холокосте. Нацистам удалось скрыть свои зверства от большей части мира. Когда ужасы, наконец, стали достоянием общественности, это заставило так много людей чесать затылки, пытаясь понять, почему никто не вмешался раньше. Все еще есть люди, которые думают, что этого никогда не было. Если бы нацисты могли скрыть доказательства того, что они порабощали и убивали миллионы, то этот больной ублюдок мог бы помешать нескольким сотням или даже тысяче отчаявшихся заключенных с промытыми мозгами понять, что им лгали, чтобы не дать им уйти.
— Должны били быть и другие, кто пытался сбежать, — замечаю я сейчас.
— Да, есть, но это редко происходит, и с ними всегда разбираются, прежде чем они смогут подсказать кому-либо идею. Известно, что только один человек сбежал и никогда не был пойман.
Я предполагаю, что она имеет в виду себя.
Неверие и ужас за нее жгут меня изнутри. Мне требуется все, что у меня есть, чтобы закрыть его и остаться равнодушным. Я пока не готов на это купиться. В ее истории все еще есть одна зияющая дыра.
— Итак. Если все, что делают члены, так тщательно контролируется, то скажи мне, как тебе удалось сбежать?
— Это было нелегко. Каждый месяц парень посещает территорию Колонии. Я думаю, он бухгалтер или что-то в этом роде. В любом случае, он приходит в последний день месяца, на несколько часов встречается со старейшинами и уходит. В тот день, когда
я сбежала, пока он был с ними внутри, я забралась в багажник его машины. Он покинул это место, понятия не имея, что я там была. Когда он остановился заправиться, я вылезла и убежала.
— Ух ты. Это впечатляет. — Я позволил нотке скептицизма прозвучать в моем голосе. — Они могли бы убить тебя, если бы тебя поймали.
— Они бы так и сделали. Если они поймают меня… — она снова замолкает и отводит взгляд. — Если Сет не сможет убедить их сохранить мне жизнь, они убьют меня, как только я вернусь туда.
— Сет? Кто такой Сет?
Она сглатывает. Ее лицо теряет весь свой цвет. — Он… Он пастор. Он также тот мужчина, за которого я должна была выйти замуж.
Она должна была выйти за него замуж?
Все это должно быть кучей лошадиного дерьма. Так и должно быть, и все же, услышав, что она должна была выйти замуж за другого мужчину, за одного из психов в том месте, зверь внутри меня начинает царапать мою грудь. Одержимость ревет во мне, и
мне приходится вжимать ноги в цементный пол, чтобы не зарыться в ее тугую киску и не заявить, что она моя прямо тут.
Ей восемнадцать. Она бы вышла замуж за мужчину, который, вероятно, хотел домохозяйку пятидесятых годов, женщину, которая кланялась бы, боялась и танцевала по команде.
Лицо моего отца мелькает перед моими глазами, и я проглатываю рычание.
— Это из-за него ты ушла? — спрашиваю я. — Ты сбежала до того, как оказалась в постели этого засранца?
— …Да.
Я не упустил из виду ее колебания. В том, что она ушла, есть нечто большее, чем нежелание оказаться в вынужденном браке.
Каждый ответ, который она дает, вызывает только больше вопросов.