Наполеон, двигавшийся к Вене, был хорошо осведомлен об ухудшении ситуации. Уже 10 апреля он продиктовал дожу ультиматум, который должен был быть доставлен лично его адъютантом, полковником Андошем Жюно. Жюно прибыл в Венецию в Страстную пятницу, 14 апреля, и потребовал аудиенции у дожа рано утром на следующий день. Ответ ему дали вежливый, но твердый: по традиции в Страстную субботу не следовало заниматься ничем, кроме исполнения религиозных обрядов, и ни в этот день, ни в Пасхальное воскресенье нельзя заниматься никакими государственными делами. Тем не менее дож и его совет[285]будут рады принять генерала рано утром в понедельник. Однако Жюно заявил, что его не интересуют религиозные церемонии, и потребовал встречи с дожем в течение двадцати четырех часов. В случае несогласия на аудиенцию в указанные сроки он покинет Венецию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они, как дал понять Жюно, окажутся малоприятными.
Таким образом, когда совет неохотно принял его в субботу утром, его престиж был уже подорван. Не обращая внимания на то, какое место за столом ему указали — справа от дожа, — полковник остался стоять. Он вытащил из пакета письмо Бонапарта и начал читать:
«Юденберг, 20 жерминаля V года республики
Вся территория Венецианской республики находится под ружьем. Со всех сторон слышны крики крестьян, которых вооружили: „Смерть французам!“ Они уже объявили, что их жертвами стали несколько сотен солдат Итальянской армии. Напрасно вы пытаетесь свалить ответственность на милицию, которую создали сами. Уж не думаете ли вы, что я не состоянии обеспечить уважение к сильнейшему народу мира, поскольку нахожусь в сердце Германии? Вы полагаете, что итальянские легионы[286]потерпят резню, которую вы устроили? Кровь моих товарищей по оружию будет отомщена, и не найдется ни одного французского батальона, обязанного выполнить свой долг, который не почувствует, что храбрость его удвоилась, а силы — утроились.
Венецианский сенат ответил на великодушие, которое мы всегда проявляли, подлейшим вероломством… Так что же будет, мир или война? Если вы немедленно не примете мер к тому, чтобы разогнать эту милицию, если вы не арестуете и не выдадите мне тех, кто несет ответственность за недавние убийства, будет объявлена война.
Турки не стоят у ваших ворот. Вам не угрожает враг. Вы сознательно выдумали предлог, чтобы оправдать сплочение народа против моей армии. Милиция должна быть распущена в течение двадцати четырех часов.
Сейчас уже не времена Карла VIII. Если вопреки ясно выраженным пожеланиям французского правительства вы станете толкать меня к войне, то не думайте, что французские солдаты последуют примеру вашей милиции, опустошая поселения ни в чем не повинных несчастных крестьян. Я буду защищать этих людей, и настанет день, когда они благословят те преступления, которые вынудят французскую армию освободить их от вашей тирании.
Бонапарт».
Наступила мертвая тишина, и Жюно бросил письмо перед членами совета на стол, повернулся на каблуках и вышел из помещения.
Тем временем Наполеон продолжал свой марш. С солдатами он, как всегда, держался весело и уверенно. Однако в глубине души у него нарастала тревога — по двум причинам. Первая была стратегического свойства. Его армия теперь плохо снабжалась, она опасно растянулась в узкой речной долине, где имелось мало возможностей для приобретения продовольствия и фуража, если не заниматься грабежом, население было настроено враждебно, а впереди ждала грозная австрийская армия. Вторая причина была для него еще более серьезной. Его армия представляла собой только одно острие всей французской кампании. Здесь также действовала Рейнская армия под командованием блестящего современника Наполеона и его главного соперника, молодого Лазара Гоша, который теперь двигался в восточном направлении через Германию с устрашающею быстротой и имел шансы захватить Вену раньше его. Существовала вероятность того, что ждать он не станет. Бонапарт, и никто другой, должен стать покорителем империи Габсбургов. От этого зависит вся его будущая карьера. Он не позволит Гошу украсть у него триумф.
Ему пришлось решать две неожиданно, а для него и почти чудесным образом возникшие проблемы: правительство империи запаниковало и стало просить о перемирии. Ему трудно было скрыть удовлетворение: его подпись под соответствующим документом перекрыла бы дорогу Гошу. В итоге 18 апреля 1797 г. в замке Эккенвальд близ Леобена было заключено предварительное мирное соглашение. Оно было подписано Наполеоном Бонапартом, действовавшим от имени французской директории, хотя он и не подумал проконсультироваться с ней, и Австрийской империей. По его условиям, детали которых держались в секрете до тех пор, пока оно не было утверждено через шесть месяцев в Кампоформио, Австрия отказывалась от всяких претензий на Бельгию и Ломбардию, в обмен на что ей передавались Истрия, Далмация и континентальные владения Венеции. Последняя в порядке компенсации (отнюдь не равноценной) получала бывшие папские территории Романью, Феррару и Болонью.
Едва ли нужно говорить, что Бонапарт не имел права распоряжаться землями нейтрального государства. Вероятно, он стал бы доказывать, что Венеция не является более нейтральным государством, иначе не уйти от того факта, что законы международного права несовместимы с решениями подобного рода. Однако даже объявленный Венецией нейтралитет не соблюдался ей в должной мере — следовало бы добиться, чтобы она лишилась этого статуса, — и если бы Венецию по ходу дела удалось уличить в недоброжелательности или агрессивности, было бы намного лучше. Теперь по причине полной деморализации правительства она предоставила Бонапарту отличную возможность.
Остается лишь посочувствовать Франческо Доне и Лунардо Джустиниану, венецианским послам, отправленным к Бонапарту с ответом на его письмо и инструкциями любыми средствами успокоить его. Даже в чисто физическом отношении их задача была достаточно неприятной. Наполеон славился скоростью своих передвижений, и два венецианца, мужчины средних лет, в эти ужасные дни и ночи тратили время и силы на то, чтобы угнаться за ним, двигаясь по ужасным горным дорогам Европы, лишь изредка останавливаясь на несколько часов в зловонных и кишащих паразитами домах, чтобы перекусить и поспать. И их настроение не улучшала перспектива дикой сцены, которая, как они прекрасно знали, предстоит им, когда они наконец догонят Наполеона. Но даже это было еще не все: в каждом городе и деревне, где они останавливались, их окружали слухи о том, что Франция заключила мир с Австрией и что на алтарь мира принесена в жертву Венеция.
Погоня за Бонапартом продолжалась неделю. И только 21 апреля в Граце двое измученных послов наконец остановились перед французским лагерем. Наполеон принял их достаточно вежливо и молча выслушал торжественные заверения в дружбе. Затем, однако, его настроение неожиданно переменилось. Шагая взад и вперед по помещению, он произнес страстную диатрибу в адрес Венеции, ее правительства и народа, обвиняя их в вероломстве, лицемерии, некомпетентности, несправедливости, «средневековом варварстве» и — что было наиболее весомо в его глазах — враждебности по отношению к нему самому и Франции. Он потребовал немедленного освобождения всех политических заключенных, угрожая, что в противном случае сам откроет тюрьмы. А как же французы, продолжал он, которых убили венецианцы? Его солдаты жаждут мести, и он не сможет помешать им. Правительство, неспособное держать в узде своих подданных, ни на что не годно и не имеет права на существование. Он завершил свою речь ужасными словами, которые вскоре отозвались эхом в сердце каждого венецианца: «Io sarò un Attila per lo stato veneto (Я буду Аттилой для венецианского государства)».
Когда послы возвратились в Венецию с известиями, дож Лодовико Манин и его коллеги поняли, что судьба республики Святого Марка решена: война у порога; дальнейшие переговоры невозможны; континентальные владения потеряны. Оставалась лишь надежда спасти город от разрушения путем удовлетворения требований завоевателя, а эти требования поистине ужасны: не более и не менее как отставка всего правительства и отказ от конституции, которая действовала более тысячи лет, — по сути, самоубийство государства.
В пятницу, 12 мая 1797 г., великий совет Венецианской республики собрался в последний раз. Многие его члены уже бежали из города — явилась значительно меньшая часть конституционного кворума в 600 человек, всего 63 человека. Но время для соблюдения формальностей прошло. Дож уже заканчивал свою речь, когда за пределами дворца послышались выстрелы. Все сразу пришли в смятение. В то время это могло означать только одно — народное восстание, которого они так долго опасались. Через несколько минут стало ясно, почему раздаются выстрелы: некоторые из далматинских солдат, которым велели уйти из Венеции по приказу Бонапарта, разрядили мушкеты в воздух в знак прощального салюта городу. Но паника уже началась; слова ободрения уже были бесполезны. Сняв с себя одежды, выделявшие их из общей массы, оставшиеся законодатели Венецианской республики благоразумно выскользнули через боковой вход. Венеция более не существовала.
Лодовико Манин не пытался бежать. В неожиданно наступившей после прекращения собрания мертвой тишине он неспешно собрал бумаги и удалился в свои покои. Здесь он снял corno — головной убор, который был главным символом его должности, — и передал камердинеру. «Возьми его, — сказал он, — больше он мне не понадобится».
Со времени инаугурации первого дожа в 726 г. до отставки последнего в 1797 г. Венецианская республика просуществовала тысячу семьдесят один год — всего на полстолетия меньше, чем Византийская империя.[287]Долгое время Венеция оставалась признанной владычицей Средиземноморья — она была чудом света в том, что касалось политики, институтов, торговли, искусства, архитектуры. Насколько же приятнее было бы узнать, что у нее оказался не столь бесславный конец — у республики, чей народ, когда над ней нависла угроза гибели, вновь готов был проявить стойкость и готовность к сопротивлению, которые часто давали себя знать при защите венецианских колоний от турок — или, как у их внуков полстолетия спустя, в борьбе против австрийцев. Не следовало требовать и тем более ожидать такого героического сопротивления, которое оказали жители Константинополя в 1453 г. османским завоевателям: могла бы иметь место лишь вспышка старинного венецианского духа, которая создала бы некое подобие того, что Венеция отошла в историю с честью. Но даже этого не произошло. Последней трагедией Венеции стала не ее смерть, а то, как именно она умерла.
Таким образом, когда 17 октября 1797 г. был подписан договор в Кампоформио, Австрия получила даже больше, чем ожидала в Леобене; не только континентальные владения Венеции, но и сам город. Однако Наполеон Бонапарт был очень доволен. Он всегда считал — и, вероятно, вполне справедливо, — что мог господствовать в Италии до тех пор, пока она разделена. Уже в декабре 1796 г. он создал Циспаданскую республику[288]путем слияния герцогств Реджо и Модена и папских владений Болоньи и Феррары. В июне следующего года по воле Наполеона образовалась Лигурийская республика со столицей в Генуе, а в июле — Цизальпинская, с центром в Милане. Что касается Венеции, то сам он ни разу не появился там и не собирался делать этого; в его голове было представление — совершенно ошибочное — о жестоком репрессивном полицейском государстве с тюрьмами, набитыми политическими заключенными. Между тем мир наступил во всей континентальной Европе. Только Англия продолжала воевать. И именно Англия могла подвергнуться теперь вторжению и опустошению. Директория согласилась назначить генерала Бонапарта командующим Английской армией[289], однако, поразмыслив, он отказался от этого плана. Затраты оказались бы слишком большими, да и неоткуда было взять необходимое число людей для такой операции. Наконец, французский флот находился в плачевном состоянии — не чета британскому — и не располагал командирами, способными тягаться с Худом, Роднеем или Сент-Винсентом, не говоря уже о Нельсоне.
Альтернативой Англии стал Египет. Еще в июле 1797 г. министр иностранных дел Шарль Морис Талейран-Перигор[290]предложил осуществить экспедицию в Египет и через семь месяцев представил длинный меморандум по данному вопросу. В нем, как и следовало ожидать, содержался раздел, где со скорбью говорилось о жестокостях местных беев и насущной необходимости освободить египетский народ от гнета, которому он так долго подвергался. Более примечательна мысль о том, что армия в 20–25 тысяч человек, которая высадится в Александрии и захватит Каир, затем сможет предпринять экспедицию против Индии через поспешно засыпанный Суэцкий канал. 2 марта 1798 г. Директория дала на это официальное согласие. Она не только хотела чем-нибудь занять армию и опасного молодого генерала, держа их подальше от Парижа; открывалась возможность занять в Индии то положение, которое сейчас занимала Англия, а также приобрести для Франции новые важные колонии в Восточном Средиземноморье. Наконец, хотя это и вызывало несколько более сомнений, предполагалось нанести серьезный удар по английскому морскому владычеству на Востоке, что могло поспособствовать осуществлению все откладывавшегося вторжения на Британские острова.
Едва ли нужно говорить, что Наполеон принял командование с энтузиазмом. С самого детства он восхищался Востоком и теперь решил, что экспедиция будет иметь не только военные и политические цели. В итоге он набрал не менее 167 savants[291], которым предстояло сопровождать его, в том числе ученых, математиков, астрономов, инженеров, художников и рисовальщиков. Египет хранил множество тайн древности, и, чтобы раскрыть их, стоило лишь протянуть руку. Страна находилась под властью мамлюков начиная с 1250 г. В 1517 г. турки завоевали ее и включили в состав Османской империи, частью которой Египет официально до сих пор оставался. Однако в середине XVII столетия мамлюкские беи вновь взяли его под свой контроль. Французское вторжение неизбежно должно было вызвать возмущенные протесты султана из Константинополя, но его держава, хотя еще и не стала известна как «больной человек Европы», находилась в упадке и была лишь бледной тенью себя самой в прошлом, а потому не представляла угрозы. К несчастью, существовала другая, куда более серьезная, опасность. 300 французских транспортных кораблей имели слабое вооружение, команды практически не были обучены. Правда, их сопровождал эскорт из 27 линейных кораблей[292]и фрегатов, но было уже известно, что эскадра Нельсона курсирует в Средиземном море. Если бы он перехватил эти суда, их шансы на благополучное плавание (с 31 000 человек на борту) были бы прозрачными.
Флот отплыл четырьмя группами. Крупнейшая из них вышла из Тулона, остальные три из Марселя, Генуи и Чивитавеккьи (к северу от Рима). Сам Наполеон покинул Тулон на своем флагманском корабле «Ориент» 19 мая 1798 г. Его первой целью являлась Мальта. Остров находился под властью рыцарей ордена Святого Иоанна с 1530 г. Они сохранили свой госпиталь и некогда героически выдержали турецкую осаду в 1565 г., но теперь в качестве воинов Христа утратили свою прежнюю стойкость. Когда Бонапарт достиг острова 9 июня, то отправил своих посланцев на берег к великому магистру, немцу по имени Фердинанд Гомпеш, с требованием допуска всех французских кораблей в гавань. Тот ответил, что в соответствии с уставом ордена государства, находящиеся в состоянии войны с другими христианскими государствами, могут отправить в гавань лишь четыре судна за один раз. С борта «Ориента» вскоре пришло сообщение: «Генерал Бонапарт полон решимости силой обеспечить то, на что должно быть ему дано согласие на основании принципов гостеприимства, основополагающего правила вашего ордена».
На рассвете 10 июня начался штурм острова. 550 рыцарей ордена, примерно половина из которых были французы, а очень многие уже слишком стары, для того чтобы сражаться, сопротивлялись только два дня. Утром 12 июня они обратились с просьбой о перемирии. В ту же самую ночь делегация явилась на борт французского флагмана. Орден отказывался от суверенитета над Мальтой и Гозо, тогда как французское правительство обещало найти великому магистру Гомпешу небольшое княжество, куда он мог бы удалиться, а также выплачивать пенсию в 300 000 франков, чтобы обеспечить ему жизнь, достойную его статуса. Наполеон утвердил программу реформ и немедленно начал проводить ее в жизнь. Менее чем за неделю он сумел превратить остров в близкое подобие французского департамента. Населению приказали носить красно-бело-синие кокарды; рабство — в том виде, в каком оно еще существовало, — было отменено; 600 турок и 1400 мавров подлежали возвращению на родину; число монастырей сокращено, а власть духовенства значительно урезана. Все золото и серебро из церквей было изъято, а сокровища из дворца рыцарей, включая знаменитый серебряный сервиз, использовавшийся служителями ордена при кормлении в госпитале, переплавлен в 3500 слитков и передан в военную казну Наполеона. 3000 французских солдат под командованием генерала Клода Вобуа разместились на острове в качестве гарнизона, и через неделю после прибытия флот уже был готов продолжать плавание. 19 июня Наполеон покинул Мальту.
Однако Франция недолго удерживала несчастный остров. В 1800 г. мальтийцы, возмущенные поведением солдат Вобуа, который даже попытался сделать французский официальным языком и выставил на аукцион все, что находилось в церкви кармелитов в Мдине, подняли восстание, которое возглавило духовенство, и выбросили французского командующего милицией из окна. Вобуа немедленно направил всех своих людей к Валетте, где запер ворота города. Теперь французы оказались в осаде. Тем временем мальтийцы призвали на помощь британский флот, и несколько его кораблей подошли, чтобы блокировать французские суда, которые могли попытаться оказать помощь гарнизону. Вскоре после этого прибыли 1500 английских солдат. Вобуа сопротивлялся героически — до тех пор пока из-за блокады острова у него не осталось продовольствия всего на три дня. Он согласился на почетную капитуляцию и свободное возвращение гарнизона на родину с сохранением (к величайшей ярости мальтийцев, мнения которых не спросили) большей части сокровищ, которые его люди награбили во время пребывания на острове.
С уходом рыцарей и французов Мальта оказалась под властью английского уполномоченного по гражданским делам до тех пор, пока вопрос о ее будущем не разрешился. По условиям Амьенского мира 1802 г., который установил мир между Англией и Францией, хотя Наполеон собирался соблюдать его только до тех пор, пока ему это выгодно[293], предусматривалось возвращение острова ордену Святого Иоанна. Однако мальтийцы, которые любили рыцарей не больше, чем французов, объявили, что для них намного предпочтительнее, чтобы их безопасность обеспечивала британская корона, чего они по условиям Парижского мира 1814 г. в конце концов и добились.
В ночь на 1 июля 1798 г., через две недели после отплытия с Мальты, французский флот стал на якорь в Марабу, в семи милях к западу от Александрии. Высадка такого большого числа людей и снаряжения с маленьких шлюпок, которые являлись единственным доступным средством, оказалась нелегким делом. Она началась далеко за полдень, когда уже надвигался шторм. Вице-адмирал Франсуа Поль Брюэ д’Эжельер советовал отложить операцию до следующего утра, но Наполеон не стал его слушать. Сам он достиг берега незадолго до полуночи. К счастью для него, армия дошла до Александрии, не встретив сопротивления, и даже здесь обветшавшие стены и крошечный гарнизон смогли лишь ненадолго отсрочить неизбежное. Весь город являл собой картину полнейшего упадка, его население сократилось с 300 000 человек, каким оно было во времена римлян, до 6 000 — цифры, навевающей печаль и уныние. За исключением колонны Помпея, не имевшей никакого отношения к Помпею, и «Иглы Клеопатры» (также никак не связанной с Клеопатрой), ничто не напоминало о днях былой славы.[294]
Таким образом, взятие Александрии не составило трудностей для французской армии. Июльская жара сильно измучила солдат, но люди, которые ожидали увидеть богатый и великолепный город (и соответственно возможность пограбить), а нашли всего лишь скопление зловонных лачуг, почувствовали себя не просто разочарованными, но и преданными. Наполеон сказал им, что у них нет времени на мелкую рыбешку — необходимо немедленно идти на Каир. Двигаясь вдоль западной части дельты Нила, французы без боя захватили Розетту и 21 июля столкнулись с крупной армией мамлюков близ Эмбабеха, ниже острова Гезира. Призыв Наполеона к солдатам: «Знайте, мои воины, что с вершин этих пирамид сорок веков смотрят на вас!» — вошел в историю, но едва ли в нем была необходимость — в битве у пирамид он одержал легкую победу. Хотя мамлюки сражались доблестно, их сабли были бессильны против французских мушкетов. На следующий день Бонапарт вступил в Каир — слабая компенсация его людям за Александрию, но едва ли vaut-le-voyage.[295]
Тем временем Нельсон преследовал французские корабли по всему Средиземному морю. Введенный в заблуждение данными, полученными от моряков с генуэзского судна, о том, что Бонапарт покинул Мальту 16 июня, то есть на три дня раньше, чем в действительности, он устремился к Александрии. Там, не обнаружив, к своему удивлению, французского флота, Нельсон 29 июня вышел в море, чтобы вести поиск вдоль побережья Сирии. Вследствие этой то ли оплошности, то ли неразберихи Нельсон возвратился к берегам Египта только 1 августа, примерно в 14 ч 30 мин, и обнаружил 13 французских линейных кораблей (сам он располагал 14) и четыре фрегата, которые вытянулись в двухмильную линию в Абукирском заливе в устье Нила. Но до них оставалось еще девять миль. Требовалось еще два часа, чтобы дойти до них, и немного более, чтобы правильно выстроить корабли в линию для сражения. Ночные бои в эти дни — дело рискованное: существовала опасность сесть на мель в незнакомых водах, но самое худшее — по ошибке открыть огонь по своим. Даже лучшие адмиралы в таких условиях предпочли бы подождать до утра. Однако Нельсон, видя, что французский флот не готов к бою и что дует благоприятный северо-западный ветер, решил атаковать немедленно. Он отправил четыре корабля к берегу, чтобы они шли вдоль линии французских кораблей, в то время как сам на своем флагмане «Авангард» повел параллельную атаку с внешней стороны. Каждое вражеское судно подвергалось обстрелу одновременно с двух сторон. Было около шести часов вечера; разгоревшееся сражение продолжалось всю ночь. К рассвету все французские корабли, за исключением четырех, были потоплены или захвачены, включая и флагман «Ориент», на котором от попадания ядра погиб адмирал Брюэ. Судно пошло ко дну Абукирского залива вместе со всеми сокровищами, награбленными во дворцах и церквах Мальты.
Сражение на Ниле, как его называют, было одной из величайших побед за всю карьеру Нельсона.[296]Он не только разгромил французский флот, но и отрезал Наполеона от Франции, обратив в прах все его планы завоевания Ближнего Востока. Победа при Абукире серьезно повлияла на настроение французов — но, очевидно, не Бонапарта. Еще не остыли корабельные орудия, а Наполеон уже занялся превращением Египта в свою стратегическую базу. Он рассчитывал в течение нескольких месяцев завершить подготовку к тому, чтобы добраться до Индии и нанести там удар англичанам. Бонапарт разработал новую и более эффективную административную и налоговую систему, установил земельные кадастры, велел создать больницы, заняться улучшением санитарных условий и освещать улицы. Ученые и инженеры, которых он взял с собой, занялись решением таких проблем, как очистка воды в Ниле и производство пороха на месте.
В чем ему не удалось достичь успеха, так это в том (и неудивительно!), чтобы добиться поддержки и доверия египтян. Наполеон делал все от него зависящее, используя всякую возможность, чтобы продемонстрировать свое почтение к исламу. Он даже выпустил «Воззвание к народу Египта», в котором, как ему казалось, пошел еще дальше:
«Я более, чем любой из мамлюков, поклоняюсь Богу, чту пророка и великий Коран…
О вы, шейхи, судьи, имамы, я говорю, что французы также истинные мусульмане…»
Однако фактом остается то, что его люди жили за счет египтян и вели себя в их стране как господа. Постоянно вспыхивали незначительные неповиновения и протесты, происходили нападения на изолированные французские гарнизоны и отдельных французов на улицах. Более серьезное восстание, происшедшее в октябре, было жестоко подавлено — 3000 египтян погибло, а целый квартал аль-Хасар, включая мечети, подвергся разграблению. Наполеон издал постановление, что всякий египтянин, у которого найдут огнестрельное оружие, будет обезглавлен, а тело его сброшено в Нил. Неудивительно, что чем дольше продолжалась оккупация, тем большую ненависть она вызывала.
За границами Египта тем временем тоже собирались враги. 2 сентября 1798 г. турецкий султан Селим III объявил войну Франции, и турецкий наместник Сирии Джезар-паша[297]начал собирать армию. Он мог без труда начать марш на юг, затем пересечь Синайский полуостров и вторгнуться в Египет с востока. Еще хуже было бы, если бы он смог на английских кораблях достичь дельты Нила. Не желая позволить этим угрозам стать реальностью, Наполеон решил нанести удар первым и уничтожить армию Джезара раньше, чем она закончит формироваться. В начале февраля 1799 г. во главе своих войск он пересек пустыни Синайского полуострова и вторгся в Палестину. 7 марта пала Яффа; 2000 турок и палестинцев были преданы мечу, 2000 других отведены к морю и расстреляны. Стремясь поддержать свою репутацию после всех этих жестокостей, командующий посетил госпиталь для зачумленных и, как сообщают, был настолько неосторожен, что лично относил жертв чумы к их могилам. Он не заразился; однако этот поступок, как представляется, не особенно улучшил его репутацию.
Следующей его целью стала Акра, но она была хорошо укреплена, ее защищал сильный гарнизон. Турецкий комендант также получил помощь от английского флота под руководством коммодора сэра Сиднея Смита, сорвиголовы, известного своим бегством из тюрьмы Тампль в Париже во времена революции. Смит привез с собой своего друга, полковника Филиппо, военного инженера, который учился в Эколь Милитер вместе с Бонапартом и мог оказать неоценимые услуги в деле обороны города. Два месяца французские войска осаждали Акру; к счастью, однако, Смит сумел захватить восемь канонерских лодок, везших осадную артиллерию, припасы и амуницию. У Наполеона были только полевые пушки, и 25 апреля он смог доставить шесть тяжелых орудий из Яффы. 10 мая начался решающий штурм. Как и предшествующие, он был отбит с большими потерями для нападавших, и не оставалось иного выхода, кроме отступления. К этому времени чума стала распространяться и в войсках; Наполеон пытался бороться с ней, убивая больных повышенными дозами опиума, но главный врач армии решительно отказался делать это. Сотни носилок, на которых переносили больных и раненых, серьезно замедляли темпы продвижения; наконец измученные люди добрели до Каира.
Как обычно, Наполеон сделал все возможное, чтобы представить поражение как победу. По Каиру провели толпы турецких пленных, гордо продемонстрировали захваченные турецкие флаги. Уцелевшие солдаты, как могли, привели себя в порядок и триумфальным маршем прошли по городу, а 25 июля легко разделались с турецким войском, которое при поддержке англичан высадилось у Абукира. Но никто — и менее всего египтяне — не обманывался по поводу происходившего. Ближневосточная экспедиция потерпела провал и мало способствовала улучшению репутации Наполеона. Его также беспокоили сообщения из Европы о том, что там вновь началась война, что Цизальпинская республика, которую он создал два года назад, оккупирована австрийцами, что русская армия наступает и ситуация в самой Франции вновь стала критической. В первый раз за свою карьеру (но отнюдь не в последний) он оставил армию и отправился домой — в пять часов утра 22 августа 1799 г. тихо выскользнул из лагеря и отплыл во Францию. Даже его преемник на посту командующего Жан Батист Клебер узнал о его отъезде, когда тот уже был далеко.
В Париже в результате coup d’etat[298]30 прериаля VII года республики (18 июня 1799 г.) умеренные оказались изгнаны из Директории, и в ее состав вошли люди, которых в целом считали якобинскими экстремистами. Однако смятение продолжалось, и один из новых директоров, Эмманюэль Сийес, заявил, что только военная диктатура способна предотвратить восстановление монархии. «Я ищу саблю», — сказал он. Таковая вскоре нашлась, и с момента, когда Наполеон прибыл в Париж (14 октября), почти чудом избежав встречи с английскими кораблями, он и Сийес начали планировать собственный coup. Переворот состоялся 18–19 брюмера (9—10 ноября): упразднили Директорию и установили новый режим, так называемый консулат. Формально речь шла о трех консулах, но фактически только об одном, Наполеоне Бонапарте, отныне повелителе Франции.
Всю зиму он занимался реорганизацией армии и подготовкой к кампании против главного из оставшихся противников, Австрии (Россия к тому времени вышла из антифранцузской коалиции). В тот момент австрийцы осаждали Геную, столицу Лигурийской республики, одного из недолговечных творений Бонапарта. Сам он должен был выступить на юг из Парижа и направиться в долину Роны; Наполеон повернул на восток и перешел со своими людьми перевал Большой Сен-Бернар до того, как начали таять снега, появившись в Италии в тылу австрийской армии и застав ее врасплох. Австрийскому генералу Михаэлю фон Меласу ничего не оставалось делать, кроме как отступить от Генуи и перегруппироваться, сконцентрировав все силы близ Алессандрии. Наполеон последовал за ними и вечером 13 июня 1800 г. столкнулся с неприятелем у деревни — на деле это была нее более чем маленькая ферма — Маренго, примерно в двух с половиной милях к юго-востоку от названного города.