Кто активный? Кто стабильный?
Кто в любое время дня?
Кто всегда такой мобильный
Наготове у меня?
Это он, это он,
Мой веселый чудозвон.
Листья желтые медленно падают…
Листья желтые медленно падают
В нашем богом забытом саду,
Ничего меня больше не радует,
Даже цирк на Охотном ряду.
Ощущение общей усталости,
Да и вид у артистов несвеж:
Не любому под силу до старости
Выходить колесом на манеж.
Но, боюсь, не придется расстаться нам.
Вопреки уговорам врачей,
Снова рвется к цветам и овациям
Нерушимый союз циркачей.
Боевой их накал не снижается,
Предстоят нам веселые дни,
Наше шоу, друзья, продолжается,
Новый цирк зажигает огни.
Минуло семь всего лишь лет…
Минуло семь всего лишь лет,
С тех пор как гордо
Он им швырнул свой партбилет
Буквально в морду.
Как шел он через этот зал,
Расставшись с ксивой.
Жене я, помнится, сказал:
– Какой красивый!
Увидишь, он еще придет,
Не минет года.
Такой чувак не пропадет,
Не та порода.
И он ушел, покинув съезд
На вольный выпас,
Он твердо знал – свинья не съест,
А Бог не выдаст.
У всей планеты на виду,
Шарахнув дверью,
В свою кремлевскую звезду
Он свято верил.
Много разных тайн непознанных…
Много разных тайн непознанных
У истории на дне.
Вот и с Павликом Морозовым
Дело темное вполне.
В той истории трагической
Не понять нам нипочем,
Был фигурой он эпической
Или мелким стукачом.
Но копаться в деле Павлика,
Пыль глотая не хочу,
А пойду-ка я поставлю-ка
За мальчоночку свечу.
За его за душу детскую,
Что сгубили на корню,
И за нашу власть Советскую,
Чтоб ее сто раз на дню.
А кулацкую компанию,
Если б я в то время жил,
Во-первых строках с папанею
Сам бы первым заложил.
Моника дала…
Моника дала
Ненароком Биллу,
И пошла волна,
Набирая силу.
Подлый этот Старр
Только ждал момента,
Нанести удар
В спину Президента.
Есть еще одна
Версия скандала -
Вроде как жена
Старру не давала.
Раскрутили СМИ
Тему эту споро,
Хлебом не корми
Гнусную их свору.
Билл туда-сюда,
Что-то делать надо
И решил тогда
Жахнуть по Багдаду.
Тут уж удила
Закусила Дума,
Дело довела
До большого шума.
И козе под хвост
ОСВ заткнулось,
Словом, в полный рост
Дума оттянулась.
И Саддам бандит
Да и Билл не лучше,
Но теперь кредит
Хрен-то мы получим.
Рухнули стропила,
Дом сгорел дотла…
Ох, некстати Биллу
Моника дала.
Мы с тобой, правительство родное…
Мы с тобой, правительство родное,
В этот трудный для отчизны час,
Повышая цены на спиртное,
Можешь вновь рассчитывать на нас.
Понимаем, повышенье это,
Как ни крой его, ни поноси,
Служит укреплению бюджета,
То есть, процветанию Руси.
Чтоб врачу, шахтеру, инженеру
Вовремя зарплату заплатить,
С пониманьем встретим эту меру,
Стиснув зубы, дальше будем пить.
Роста экономики добиться -
Вот девиз сегодняшних властей,
Если скажут до чертей напиться,
Всей страной напьемся до чертей.
Проложить дорогу к райским кущам
Можем мы лишь только сообща.
Да помогут пьющие непьющим,
На себе их волоком таща.
На душе, товарищи, такое…
На душе, товарищи, такое,
Что наружу выплеснуть не грех.
Звонкой поэтической строкою
Левых сил приветствую успех.
Неудачи нас не подкосили,
Паровоз наш вновь летит вперед.
Нынче в ногу с трудовой Россией
Трудовая Англия идет.
Красный флаг над Эйфелевой башней
Рвется ввысь, как символ перемен,
Водрузил его наш друг бесстрашный
Лионель, прошу пардон, Жоспен.
Всюду торжествует дело наше,
Как бы ни злословили враги.
Снова революция на марше,
Мир сегодня с левой встал ноги.
Набирает силу летняя жара…
Набирает силу летняя жара,
Трудовая подошла к концу страда,
Депутаты, как из дома детвора,
Разлетаются из Думы кто куда.
Потянулся отдыхающих поток,
Выбирай маршрут по вкусу, депутат,
Кто на запад, кто на юг, кто на восток,
Кто на север. Нет. На север? Виноват.
Их счастливей в целом мире не найти,
Детской радостью наполнены сердца,
Им открыты все дороги, все пути
И оплачены при этом в два конца.
Назови мне такую обитель…
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы наш рядовой потребитель
Ни за что, ни про что не страдал.
Взять к примеру, того же меня бы,
Чтоб за ним далеко не ходить,
Я и сам потребляю неслабо,
Что и сам же готов подтвердить.
И в процессе того потребленья,
Что никак не стремится к нулю,
Сплошь и рядом одни оскорбленья
От своих же сограждан терплю.
То амбре им мое не по нраву,
То им слух мои режут слова…
По какому такому по праву
Мне мои ущемляют права?
Во всемерной нуждаясь защите,
Я дождался Всемирного дня.
Вы, товарищ, меня не тащите,
Отпустите, товарищ, меня.
Нам избирательное право…
Нам избирательное право,
Сказать по правде, ни к чему.
Сия мудреная забава -
Помеха русскому уму.
На кой нам эти бюллетени,
Опросы, списки, округа,
Когда без этой хренотени
Заходит за мозгу мозга.
И я бы памятник поставил
На Красной площади в Москве
Тому, кто нас бы всех избавил
От лишней дырки в голове.
Нам обвинения с Иваном…
Нам обвинения с Иваном
Признать в свой адрес нелегко,
Иван ни разу не был пьяным,
Он пил лишь сок да молоко.
И я, равняясь на Ивана,
За дело трезвости борец,
Давно не поднимал стакана,
Не тыкал вилкой в огурец.
Тянулось время без просвета,
Года катились под уклон,
Как вдруг потребовал поэта
К священной жертве Аполлон.
Заказ мне обломился срочный,
Как будто с неба канул гром -
Черкизовский завод молочный
Восславить пламенным пером.
Как там в пакеты разливают
То, что на завтрак люди пьют…
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что отомстит мне так жестоко
Неуправляемый подтекст,
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Поэт всегда за все в ответе,
Прости, любимая страна,
Что не сумел в простом пакете
Я разглядеть двойного дна.
Не Англия, не Турция…
Не Англия, не Турция,
Не Клинтон-паразит,
Проклятая коррупция
Россию поразит.
Грозит нас сила черная
Разрушить изнутри,
Вставай, страна огромная,
Вставай, глаза протри.
Пора настала грозная,
В поход зовет труба.
Идет борьба серьезная,
Нанайская борьба.
Не выношу ночной горшок
Не выношу ночной горшок
За неприятный запашок.
Не мешайте мне лежать…
Не мешайте мне лежать…
Старость нужно уважать.
И года мои не те,
Чтоб елозить на тахте.
Не рядовая это дата…
Не рядовая это дата,
Не просто день календаря.
Мы восемь лет бредем куда-то
И материм поводыря.
И пусть он мелет, наш Емеля,
Что видит свет в конце туннеля.
Но в том, что это красный свет
И у ежа сомнений нет.
Не шофером, не гипнотизером…
Не шофером, не гипнотизером,
Не шахтером, на худой конец,
Нет, мечтал быть с детства прокурором
Я, худой, веснушчатый малец.
Представлял, как строгий, неподкупный,
Я сижу, затянутый в мундир,
Повергая в трепет мир преступный,
Да и прочий, заодно уж, мир.
И как он идет, шатаясь, к двери,
Старый, кривоногий и хромой,
Весь приговоренный к высшей мере,
С детства ненавистный, завуч мой.
Невиданной доселе масти…
Невиданной доселе масти,
Досель неведомых пород
Вдруг появился этот плод
На самой верхней ветви власти.
Такой загадочный гибрид
Не в силах объяснить наука
В названье явный привкус лука,
Что многим портит аппетит.
Да ну и мать бы их етит.
Возможно, в чем-то я и груб,
Но что попишешь – правдоруб.
Пошел шестой по счету год,
Как этот плод настырный зреет,
Но все никак не покраснеет
И все никак не упадет.
Об отношении к Курилам…
Об отношении к Курилам
Мы все задуматься должны,
Оно является мерилом
Гражданской совести страны.
Иной из нас в душевной лени
Нет-нет, да и махнет рукой,
Отдать, мол, их к едрене фене,
Один хрен пользы никакой.
Но гневно голос возвышая,
Я так скажу ему в ответ:
– Возможно, польза небольшая,
Но и вреда большого нет.
Пускай политики решают,
Не будем в это дело лезть.
А мне Курилы не мешают,
И пусть уж будут, раз уж есть.
Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…
Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя,
А вспомнить не стоит труда.
В одном комитете служили друзья,
Центральным он звался тогда.
Советский народ они дружно вели
Под знаменем взад и вперед
И даже представить себе не могли,
Что фишка другая попрет.
Внезапно штурвал отпустил рулевой,
О чем-то задумавшись вдруг,
И судно накрыло волной штормовой,
И все потемнело вокруг.
И оба покинули борт корабля,
Но каждый на шлюпке своей,
Но что характерно – опять у руля
Встал каждый из наших друзей.
Обоих года не согнули дугой,
Лишь только добавив седин,
И в полном порядке один и другой,
И каждый себе господин.
И все, чем мужчине пристало блистать
В избытке у каждого есть -
Красивое имя, высокая стать,
Ум, совесть, короче, и честь.
Они неделю тут трендели…
Они неделю тут трендели,
А мы неделю напролет
У телевизоров сидели
И вслух гадали, чья возьмет.
А в довершение картины
У них в мозгу возник сюжет,
Как к ним из знойной Аргентины
Приедет доктор Пиночет.
А мы по вековой привычке,
От дедов перешедшей в нас,
Смели с прилавков соль и спички
И мыла взяли про запас.
Не первый раз нас тут обули,
И все бы было ничего,
Но что хохлам в футбол продули -
Вот что обиднее всего!
Откровенно говоря…
Откровенно говоря,
После выпада такого,
Я б на месте главаря
Тоже кликнул постового.
Но чуток повременив,
Пусть их, думаю, бранятся,
Нам-то с вами что до них,
Что ли нечем нам заняться?
Будем живы – не помрем,
Подскребемся по сусекам,
Что с царем, что с главарем,
Лишь бы только не с генсеком.
Подражание тезке
Все черней мой становится юмор
Год от года и день ото дня.
Я вчера чуть от смеха не умер,
Когда вы хоронили меня.
Похоже, день критический…
Похоже, день критический
Тот самый наступил,
И к жизни политической
Я резко поостыл.
Напрасны все старания,
Угас былой запал,
Исчезло вдруг желание,
И тонус враз упал.
Прочь, прочь, структуры властные,
Объелся вами всласть,
В объятья ваши страстные
Мне больше не упасть.
Нет более поганого
Удела, чем в кровать
Пустить к себе Зюганова
С Чубайсом ночевать.
На ниве политической
Нет сил уже служить.
Отныне эротической
Я жизнью стану жить!
Похоже, чувствую, не врут…
Похоже, чувствую, не врут
Глубокой старины преданья -
Способен стать обычный фрукт
Предметом самовозгоранья.
Жаль, забывает кое-кто
И кое-где у нас порою,
Про то, как яблоко (не то)
Сгубило ненароком Трою.
Непрочен мир, что нам дарим,
Он хрупок и местами тонок,
В нем может мирный мандарин
Рвануть сильней, чем сто лимонок.
И пусть я цитрусы люблю,
Но личный интерес отринув,
Я зубы намертво сцеплю,
Но обойдусь без мандаринов.
Я за Содружество боюсь.
Вопрос поставлен – или-или.
Без мандаринов перебьюсь,
Чтоб нас они не перебили.
Про Семена
Есть у нас в квартире дядя,
Он известен в доме всем.
У него во лбу семь пядей.
На неделе пятниц семь.
Семимильными шагами
По квартире ходит он,
За семью живет замками
И зовут его Семен.
Прости-прощай, ушедший век двадцатый…
Прости-прощай, ушедший век двадцатый,
Здорово-здравствуй, двадцать первый век!
Я поздравляю с грандиозной датой
Сограждан, современников, коллег.
Столетия итоги подбивая,
Отмечу, что народ непобедим,
Уверен, что нас вывезет кривая
Из места, где мы столько лет сидим.
И мы, едва сведя концы с концами,
Задравши хвост победною трубой,
Рванемся вновь на тройке с бубенцами,
Оставив все народы за собой.
Что вам сказать в конце тысячелетья?
Тысячелетье в целом удалось.
Дай Бог, чтоб не последним было третье,
А там и дальше пронесет, авось.
Пусть продукты на исходе…
Пусть продукты на исходе,
Пусть кончается вода,
Чувство юмора в народе
Не иссякнет никогда.
Даже смерть нам не помеха,
Ну а если вдруг помрем,
То, скорей всего, от смеха
С нашим дедом Щукарем.
Романс на двоих
Я спою о безумной любви,
О крушении хрупких надежд.
Ты, Колян, там фанеру вруби
Да высокие малость подрежь.
О прогулках по саду в ночи,
О луне, утонувшей в пруду,
Ты звучи, моя запись, звучи,
Я в тебя как-нибудь попаду.
О сияньи волос золотом,
О венке, что из роз тебе сплел…
Ты чего там, уснул за пультом?
Ты ж меня подставляешь, козел!
О губах твоих алых, как мак.
О зубах твоих белых, как лед.
Это ж крупная лажа, чувак,
Это ж с бабками полный пролет.
О словах, от которых я пьян,
О немеркнущем чувстве святом.
Все. Линяем отсюда, Колян,
За базар я отвечу потом.
Скрывали правду долго, но довольно!
Скрывали правду долго, но довольно!
Упала с глаз народа пелена.
Политика в России – алкогольна,
Не зря ее проводят с бодуна.
Но я ее такую одобряю,
Поддержку выражая ей свою
И в целом руководству доверяю,
Поскольку сам давно и прочно пью.
Ну я поэт, допустим, но любого
Спросите гражданина у ларька,
Он скажет, социальная основа
Политики как никогда крепка.
И лишний раз нас в этом убеждает,
Наполнив сердце радостным теплом
Тот факт, что это дело обсуждают,
Собравшись, честь по чести, за столом.
Сообщаю вам интимно…
Сообщаю вам интимно,
По секрету, тет-а-тет,
Чтой-то вдруг нелегитимно
Стало мне на склоне лет.
Паспорт есть и в нем прописка,
Плюс работа и семья,
Но, похоже, в зоне риска
Оказался, братцы, я.
Вдруг в роддоме по запарке,
Что случается вполне,
Ненароком санитарки
Поменяли бирку мне.
Я растерян, я в смятенье,
Намекните мне хотя б,
Вдруг я вовсе не Иртеньев,
А какой-нибудь Хоттаб.
Вдруг покажет картотека,
Что я вождь боевиков,
Что родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков.
И мечусь я по квартире
В ожиданье крайних мер.
Вдруг начнет мочить в сортире
Наш решительный премьер.
Соответствуя в чем-то друг другу…
Соответствуя в чем-то друг другу,
Не припомню за давностью в чем,
Мы с тобой по весеннему лугу
Шли, к плечу прикасаясь плечом.
Между нами любовь начиналась
И наметилась было почти.
Юность, юность, куда ты умчалась,
За вопрос неуместный прости.
Но тебя я запомнил такую -
В белом платье, почти босиком.
Потому это все публикую.
Без утайки,
Как есть,
Целиком.
Спаянные общим идеалом…
Спаянные общим идеалом,
По понятьям поделивши нал,
Под семейным ватным одеялом
Почивали власть и криминал.
Положив супругу-криминалу
Голову на крепкое плечо,
Власть его любовно обнимала
И дышала в ухо горячо.
Так они и спали б тихой сапой,
Одеялко мирно теребя,
Если б криминал мохнатой лапой
Вдруг его не дернул на себя.
Всю-то ночку, лежа с милым рядом,
Власть во сне от холода тряслась
И во тьме, белея голым задом,
Не смыкала до рассвета глаз.
Старый барабанщик,…
Старый барабанщик,
Старый барабанщик,
Старый барабанщик
Крепко спал,
Он проснулся,
Перевернулся,
И указ тотчас издал.
Всю свою команду,
Всю свою команду,
Всю свою команду -
За порог.
Чтобы знали
И не забывали,
Кто у нас тут царь и бог.
Старый барабанщик,
Старый барабанщик.
Старый барабанщик,
Наш пахан,
Ищет хмуро,
Чью еще бы шкуру
Натянуть на барабан.
Стоит могила
Стоит могила
Незнамо чья,
А все же мило,
Что не моя.
Страна у нас, товарищи, большая…
Страна у нас, товарищи, большая,
За что средь прочих слава ей и честь.
В ней можно жить друг другу не мешая,
Поскольку место, слава богу, есть.
Так отчего же два достойных мужа,
Сединами покрытые уже,
И властью облеченные к тому же,
На самом дальнем нашем рубеже
Взамен того, чтоб в солнечное завтра
Вести своих сограждан за собой,
Не сдерживая юного азарта,
Сцепились, увлеченные борьбой?
А мы следим лишь, разводя руками,
За схваткой двух враждебных лагерей,
Что битыми чревата черепками
И жутким видом порванных ноздрей.
Только было мы настроились…
Только было мы настроились
Запасать себе гробы,
Братья-сербы успокоились,
Слава Богу, без пальбы.
Но опять запахло порохом
Посреди планеты всей -
Это снова дал всем шороху
Наш старинный друг Хусейн.
Просто жить уже не хочется.
Так достали, что беда.
И когда ж все это кончится…
Да, боюсь, что никогда.
Удивительные вещи
Каждый вечер регулярно
Кто-то, крадучись тайком,
Ходит с лестницей пожарной
И огромным молотком.
Из бездонного кармана
Вынимает горсть гвоздей
И в ночное небо прямо
Забивает их, злодей.
А наутро, взявши клещи,
Выдирает их, ворча.
Удивительные вещи
Происходят по ночам!
Философическое
Пока душа не отлетела,
Как светло-белый самолет,
Она имеет форму тела,
Внутри которого живет.
Метафизического газа
Полна телесная сума,
И это не пустая фраза,
А вывод крепкого ума.
Все, чем, считается от века,
Богат и славен индивид,
Есть эманация молекул,
Душа из коих состоит.
Амбивалентная по сути,
Она из множества путей
Себе избрала перепутье
Свободы, Славы и Страстей.
В координатной этой точке
Пересечения всех драм
Душа, расставшись с оболочкой,
Стартует вверх
К иным мирам.
И там,
Во мраке вечной ночи,
Не зная отдыха и сна,
Она рыдает и хохочет,
Надежд несбывшихся полна,
Поправ физические нормы,
Экстраполирует в века,
Как символ неизбывной формы
Существования белка.
Человек я закрытого типа…
Человек я закрытого типа,
Маскирующий сущность свою.
Существую неброско и тихо,
В ресторанах посуду не бью.
Не трудясь на общественной ниве,
Промышляя на частных полях,
Я с рождения в любом коллективе
На четвертых и пятых ролях.
Сексуален, по отзывам, в меру,
(Тут поправка на длительный стаж),
Но при этом, заметьте, гетеро,
Что сегодня – почти эпатаж.
По ночам, имитируя тягу
К демонстрации снов наяву,
Покрываю словами бумагу
И к утру с наслаждением рву.
Родом я из советских плебеев,
Неизбывных в труде и в бою,
Есть сосед у меня, Конобеев,
Я с ним водку по пятницам пью.
Чтоб облегчить процедуру прописки…
Чтоб облегчить процедуру прописки,
Я, всенародно любимый поэт,
Взятку был вынужден дать паспортистке
В виде позорной коробки конфет.
Кто-то поморщится – тоже мне тема,
Мало ли всякой кругом ерунды.
Нет, – возражу я, – вся наша система
В ней отразилась, как в капле воды.
Если уж ЖЭКи так низко упали,
Где на казенных сидят пирогах,
Что ж говорить о паденьи морали
В так называемых властных кругах.
Всюду проникли коррупционеры,
В Думе сегодня их – каждый второй,
Надо принять неотложные меры,
В бой нас веди, Константин Боровой!
Больше мириться мы с этим не вправе,
Надо вязать их, злодеев, подряд!
Тут одного отловили в Варшаве,
Где-то еще одного, говорят.
Пусть поэтический голос мой зычный
Всем возвестит, что настал наконец
Не Сосковец им какой-то частичный,
А окончательный, полный Кобец.
Я наравне со всей страною…
Я наравне со всей страною,
Как гражданин, желаю знать,
О чем там шепчется с женою
Мой Президент, ложась в кровать.
Исправно я плачу налоги,
Так что ж, нельзя мне в темноте,
Калачиком свернувшись, в ноги
Приткнуться к царственной чете?
Не мылюсь к ним под одеяло,
Что было б явно через край.
Вчера мне гласности хватало.
Сегодня слышимость давай.
Я признаюсь вам, ребята…
Я признаюсь вам, ребята,
С чувством легкого стыда,
Что законов шариата
Не учил я никогда.
Мариотта, правда, с Бойлем
И Люссака, хоть он Гей,
Проходил я в средней школе,
Но не помню, хоть убей.
Было б здорово, однако,
Если б мы бы всей землей
По законам Гей-Люссака
Дружной зажили семьей.
Я б своей центральной властью
Отменил бы шариат,
Но с годами вот к несчастью
Стал здоровьем слабоват.
Что поделаешь, обидно,
Но судьбы не миновать.
Остается мне, как видно,
Только щеки надувать.
А законы шариата
Со статьями УПК
По законам диамата
Не стыкуются пока.
Проза
Интервью
Главный редактор журнала Игорь Иртеньев, дав очередное интервью очередному журналисту, подумал о том, как непроста жизнь интервьюера. Иногда ради встречи с интересным живым человеком тому приходится отправляться на арктическую станцию, пересекать пустыню, пробираться через непроходимые джунгли, покорять недоступную горную вершину, сплавляться по бурной горной речке. А еще он подумал, как непросто уметь наладить контакт с собеседником, чтобы он полностью раскрепостился, так суметь поставить вопрос, чтобы собеседник раскрылся с самой неожиданной стороны. И еще Иртеньев подумал о том, что вот те, кто берет интервью, получают гонорар, а те, кто дает интервью, гонорар не получают. И еще Иртеньев подумал, что денег сильно не хватает. Подумав как следует обо всем этом, Иртеньев остановил свой взгляд на потолке, а затем на заместителе главного редактора Геннадии Попове. который сидел тут же и тоже думал о чем-то своем.
– Гена, – обратился к нему Иртеньев.
– А? – откликнулся Попов.
– Я у тебя сейчас интервью возьму.
– Бери, – согласился Попов.
– Значит, так. Ты на работу когда нормально ходить будешь?
– Хочешь, я расскажу тебе одну поучительную историю? Много лет тому назад в дальнем глухом лесу жил один маленький мальчик. Он плохо питался, к тому же не помнил как он там оказался. Он не помнил свою мать, не знал кто его отец. Он даже не знал своего настоящего имени и откликался на любое. Прошло много времени. Мальчик вырос на свежем воздухе. Стал красивым, сильным и богатым мужчиной. Он построил себе дом и купил машину. Его любили какие были женщины, у него было много друзей. Но по-прежнему он не знал своего настоящего имени. И звали его кто как. И вот однажды он проходил мимо одной бедной женщины. Все глаза ее были залиты слезами. „Кто ты?“ – спросил мужчина. „Я твоя мать,“ – сказала женщина и заплакала еще сильней. Мужчина хотел спросить как его зовут и дать женщине много денег. Но что-то сдержало его и он прошел мимо. И по сей день он не знает своего имени и откликается на любое. Если тебе станет тяжело в жизни, вспомни эту честную и суровую историю.
– Хорошо. Что-то я сбился с мысли.
– Ты хотел меня о чем-то спросить.
– Да. Какие твои творческие планы? Следующий выпуск журнала ты когда собираешься сдавать?
– Вот ты спросил меня и я вспомнил одну честную и непростую историю. Жил один парень. У него была девушка. Они собирались пожениться, но им негде было жить, а денег на жилье не было. И тогда этот парень поехал наемником на ближайшую маленькую войну. Где честно проливал кровь. И когда он вернулся с войны, он был весь израненный. На его мужественном теле не было буквального живого места. И он захотел увидеть свою девушку и сказать ей: „Вот я и вернулся. Я еще живой. Теперь у нас есть деньги. Мы можем купить квартиру и жить вместе“. Но девушка уже вышла замуж за другого парня. Который не поехал на войну, а жил себе спокойно здесь. И тогда наш парень сказал себе: „Никогда, – слышишь? – никогда я больше не пойду на войну“. И он сдержал свое слово и женился на другой девушке. Вот такая история.
– Гена, я давно хотел тебя спросить: а ты воевал? Или, может, участвовал в боевых действиях?
– Ты задал по-настоящему больной вопрос.
– Я специально.
– Как мало мы знаем о войнах, как поверхностно…
– Я спросил.
– Нет, я не воевал.
– Дезертировал?
– Я несколько раз обращался с просьбой отправить меня на передовую.
– И что?
– Отказывали под тем предлогом, что в то время не было передовых, поскольку не было боевых действий.
– А когда были?
– А когда были, я никуда не обращался.
– Гена, одно время велись разговоры, что ты член масонской ложи?
– Ну это не простой вопрос.
– Я знаю.
– Дело в том, что одно время я действительно был активным членом этой ложи, а потом меня исключили. Это было шумное дело. Все средства массовой информации об этом писали.
– Сейчас уже можно сказать правду: за что тебя исключили?
– Если честно, за неуплату членских взносов и за связь с коммунистами..
– С коммунистами?
– Ну да, я же был еще и членом КПСС. А денег на все взносы не хватало.
– А ты сидел?
– Сидел. И довольно часто.
– Я имею в виду: ты в тюрьме сидел?
– Нет. В тюрьме нет. Была возможность, но я отказался.
– А как же твой юмористический рассказ „Моя жизнь на нарах“? Неужели все выдумано?
– Нет, конечно. Чтобы написать по-настоящему юмористический рассказ, нужно все пережить самому. Поэтому я обратился в Министерство Внутренних Дел, чтобы они, пока я собираю материал для рассказа, выделили мне место в камере.
– И тебе пошли навстречу?
– Да. Руководство МВД охотно откликнулось на мою просьбу. Сначала они долго смеялись, хотя еще и не читали моего рассказа, а потом выделили мне отдельные нары.
– Помогло?
– Еще как! Буквально за считанные минуты я написал очень смешной рассказ. И заодно много узнал о жизни. Я познакомился там с честными настоящими парнями, которые научили меня смеяться и веселить других. Хочешь я вот прямо сейчас тебя рассмешу?
– Лучше как-нибудь в следующий раз. Ты знаешь, мы в редакции получаем много писем и всех интересует один вопрос: есть ли у России свой особый путь?
– Есть, конечно, только вряд ли она по нему пойдет.
– Твой любимый поэт?
– Поэт – Пушкин, писатель – Толстой, художник – Васнецов. Резервная тройка: Лермонтов, Достоевский, Саврасов.
– Каким ты видишь будущее России?
– Уверен: Россия в ближайшее время займет достойное место среди развитых стран, если, конечно, не окажется в числе самых слаборазвитых.
– Твои личные планы?
– Уйти сегодня с работы пораньше.
– Гена, скажи мне откровенно, как мужчина мужчине: тебе приходилось прибегать к услугам проститутки?
– Видишь ли, как к проститутке нет, а так да.
– В смысле?
– Один раз проститутка помогла мне перейти дорогу. Ну и так – по мелочи.
– Спасибо за откровенный ответ. А, между нами, тебе приходилось изменять любимой женщине?
– Честно?
– Иного от тебя не жду.
– Была весна 1968 года. Листва только-только покрыла ветви деревьев, почти по-летнему припекало солнышко, всюду была слышна птичья трель… Мы встретились глазами. И как электрический ток прошел между нами. Наши губы слились в страстном порыве. Наши тела переплелись так, что невозможно было понять кто где…
– Я понял.
– Наши руки…
– Понятно.
– Нет, ты не представляешь, буквально каждой клеткой мы чувствовали друг друга…
– Я представляю. Может. сменим тему?
– Такое невозможно представить: ее волосы разметались по траве, глаза были полузакрыты, платье…
– Хватит! Я думаю этой чувственной и возвышенной историей лучше и закончить это интервью. Гена, спасибо за откровенные ответы.
– Спасибо за интересные вопросы.
Сюрприз
– Ни за что не догадаешься, что я приготовил тебе в подарок, – хитро прищурившись, сказал папа, входя в Никитину комнату и держа руки за спиной.
Сердце Никиты сладко заныло, голос от волнения пропал, он еле слышно прошептал:
– Неужели автомат?
Папа прищурился еще хитрее и отрицательно помотал головой.
– Конструктор! – радостно выпалил Никита и, не выдержав, захлопал в ладоши.
– М-м, – сказал папа, почти зажмурив глаза от еле сдерживаемого торжества.
– Бадминтон! – не веря своему счастью, закричал Никита и подпрыгнул чуть ли не до потолка.
У папы от смеха потекли из глаз слезы.
– Все равно не догадаешься, – сказал он и, достав руку из-за спины, показал Никите покрасневший от напряжения кукиш.
1980
Записка
Как-то в начале января Сквозняков, доставая из почтового ящика газету, обнаружил вчетверо сложенную бумажку. Будучи от природы человеком любопытным, Сквозняков бумажку развернул. Черным фломастером там было написано: „Через год“. И все. Ни числа, ни подписи. Повертев загадочную записку в руках, Сквозняков скомкал ее и бросил за батарею. А что еще делать с такой запиской?
Спустя некоторое время зима кончилась, уступив свое место весне. А потом и весна кончилась.
И вот как-то в начале лета Сквозняков, доставая из ящика газету, вновь обнаружил там вчетверо сложенный листок.
Развернув его, он прочитал: „Через полгода“.
Тут он вспомнил, что уже получал подобную записку полгода назад. Сопоставив факты, Сквозняков уловил во всем этом определенную тенденцию, суть которой, однако, осталась для него неясной. Записку он на этот раз не выбросил, а, напротив, положил в карман пиджака. Потом он уехал в отпуск, потом еще много всякого произошло, и в конечном итоге Сквозняков про записки забыл.
И вот однажды, в начале осени, Сквозняков, по обыкновению доставая из ящика газету, опять обнаружил там знакомую бумажку. Нужно ли говорить, что ее вид возбудил в Сквознякове острое чувство любопытства? Не нужно. Развернув листок, он прочел: „Через три месяца“. Но что „через три месяца“ и почему „через три месяца“, было совершенно неясно. По крайней мере, из содержания записки это никак не вытекало. С этого дня в душе Сквознякова поселилась тревога. Он стал замкнут и угрюм. Впервые он ощутил себя не полноправным гражданином, а ничтожной пылинкой в безжалостной игре роковых стихий. „Что я?“ – думал, бывало, Сквозняков, глядя на свое мрачное отражение в зеркале институтского лифта. „Что они?“ – горько размышлял он, всматриваясь в беспечные лица коллег. „Что все мы?“ – кричала его душа и, не находя ответа, металась в тесных своих пределах.
А время шло, и в первых числах декабря, когда лед уже сковал гладь водоемов, а последние птицы улетели в страны с более высокой среднегодовой температурой, Сквозняков достал из рокового ящика новую записку. „Через месяц“ – вот что было там написано на этот раз. В преддверии неизбежного Сквозняков взял из кассы взаимопомощи четыреста двадцать рублей, выправил у знакомого врача бюллетень с невразумительным диагнозом и пустился в бешеный разгул. До сих пор завсегдатаи кафе „Ветерок“, расположенного рядом с его домом, ежатся, вспоминая, что отчебучивал терзаемый роковыми предчувствиями Сквозняков.
Четыре недели пролетели как один день. Четыре недели вошедший в штопор Сквозняков не подходил к зловещему ящику, а когда наконец открыл его, то среди вороха газет отыскал вещий листок. Строчки заплясали перед его глазами, слились в один хоровод, а когда наконец распались, образовали: „Сегодня“. Силы покинули его. Цепляясь за перила, Сквозняков поднялся к себе в квартиру, лег на диван и, накрыв голову подушкой, забылся тяжелым сном.
Когда он проснулся, на часах было десять. Стояло сухое морозное утро. По улице в разных направлениях двигался транспорт, люди спешили по своим делам. Он побрился, принял душ и надел чистую рубашку. На душе было пусто и светло. Сквозняков позавтракал, оделся и, насвистывая что-то, спустился вниз. Открыв ящик, он достал оттуда свежую газету. Из газеты выпал вчетверо сложенный листок. Продолжая насвистывать, Сквозняков развернул его. Знаете, что там было написано? Там было написано „Вчера“. Вот что там было написано! Повертев глупую бумажку в руках, Сквозняков небрежно скомкал ее, бросил за батарею и пошел жить дальше.
1982