Эта история, несмотря на внешнюю незатейливость, глубоко поучительна, поскольку в доступной форме объясняет читателю возможные последствия того или иного поступка.
В переполненный трамвай, номер которого по понятным причинам здесь не указывается, вошла скромно одетая пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руках. Оплатив свой проезд, она прошла в салон и остановилась рядом с передним сиденьем, на котором расположились двое физически крепких молодых людей. Один из сидящих носил фамилию Негодяев, второго звали Добродеевым. Оба они работали в одном и том же учреждении, название которого по вышеизложенным причинам здесь указано быть не может.
При виде пожилой женщины молодой человек по фамилии Негодяев демонстративно отвернулся к окну и с преувеличенным вниманием углубился в созерцание городского пейзажа, который, к слову сказать, никакими особенными красотами не отличался. Просто Негодяеву не хотелось уступать место женщине, поэтому он так и поступил.
Добродеев же не только не последовал примеру своего невоспитанного сослуживца, но, напротив, принял в судьбе женщины живейшее участие, а именно: проворно поднялся и со словами: „Садитесь, мамаша, я постою“, – уступил женщине приличествующее ее преклонному возрасту место.
Пожилая женщина случайно оказалась волшебницей. И последствия этого факта не замедлили в скором времени сказаться на судьбе как Добродеева, так и, в равной степени, Негодяева.
Буквально через месяц после описываемого здесь случая Добродеев женился на скромной работящей девушке, которая, кстати говоря, ехала в том же трамвае, но в прицепном вагоне. Через десять месяцев у них родился очаровательный мальчуган, получивший имя Толик, в честь водителя трамвая, которого они специально разыскали через городское управление пассажирского транспорта, а еще через год – двойняшки, Мишенька и Машенька. Они живут в уютной двухкомнатной благоустроенной квартире. По воскресеньям Добродеев с Люсей (так зовут его жену) оставляют детей на попечение Анны Кузьминичны (так зовут Люсину маму) и идут в кино. После окончания сеанса они иногда заходят в расположенное неподалеку кафе-мороженое и едят там вкусный сливочный пломбир, политый вареньем. Придя домой, Добродеев провожает Анну Кузьминичну до остановки, а вернувшись, слушает вместе с Люсей грампластинки.
С Негодяевым же волшебница обошла сурово. Когда, проехав две остановки, она вышла, на ее место села женщина, дорого, но безвкусно одетая. Она оказалась директором вагона-ресторана, в прошлом неоднократно судимой. Негодяев, как уже, наверно, догадался проницательный читатель, спустя некоторое время женился на ней. Но судьба его сложилась совершенно иначе. То есть она, вообще-то говоря, никак не сложилась, и, более того, полетела под откос. Негодяев ушел из родного учреждения, где проработал восемь лет, и устроился поваром в вагон-ресторан, которым заведовала его жена. Теперь они вдвоем колесят по железным дорогам, пытаясь построить свое личное благополучие на основе умышленного недовложения продуктов в порционные блюда. Деньги пусть и немалые, но накопленные нечестным путем, как это обычно бывает, не приносят им счастья.
В „Тойоте“, на которую Негодяевы заработали в очередном рейсе Андижан – Москва, заедает левый „дворник“, да и кондиционер, прямо сказать, оставляет желать… Дом на взморье отнимает уйму времени, и в довершение всего (и тут уж ему никуда не деться) Негодяев в последнее время начал заметно лысеть.
1982
Про Колю и его маму
Анна Михайловна последний раз целует сына и выходит на перрон.
– До свидания, мама, – говорит на прощанье Коля, – не волнуйся, все будет в порядке.
Анна Михайловна не первый раз провожает сына к бабушке в Анапу, но всегда остро переживает предстоящую разлуку. Шутка ли сказать, двое суток предстоит провести мальчику в поезде без родительского присмотра. Правда, она уже договорилась с Колиной соседкой, пожилой учительницей Валентиной Ивановной, чтобы та присмотрела за сыном. И все-таки материнское сердце не может успокоиться.
Анна Михайловна подходит к окну и слегка барабанит пальцем по стеклу. В окне появляется Коля. Теплая волна захлестывает Анну Михайловну при виде сына.
„Какой стал, – думает она, украдкой смахивая слезу, – совсем взрослый“.
– Яблоки обязательно помой, – говорит Анна Михайловна. – Я мыла, но ты еще раз ополосни. На всякий случай.
Коля послушно кивает. За пять лет он уже привык, но все-таки каждый раз чувствует себя немножко неловко.
– Может, ты пойдешь, – говорит он, – я, честное слово, нормально доеду.
– Что ты, Коленька, – машет на него руками мать, – я же потом себе места не найду.
Поезд трогается. Анна Михайловна неловко семенит вслед за вагоном.
– Пирожки я положила тебе сверху. Не ешь всухомятку, подожди, когда принесут чай.
– Хорошо, мама, – соглашается Коля. Ему очень хочется съесть пирожок именно сейчас, не дожидаясь никакого чая, но с мамой лучше не спорить, это он знает твердо.
Перрон качается, но Анна Михайловна не отстает от поезда. Бежать нелегко, мелкий гравий забивается в боты, но она не обращает на это внимания.
– Огурцы обязательно почисти! – кричит Анна Михайловна. Грохот колес порой заглушает ее голос, поэтому ей приходится напрягаться.
– Ладно! – кричит Коля.
Ему слегка неудобно перед соседями, но что поделаешь, такая уж у него мама.
Поезд постепенно набирает ход. За окнами проносятся дома, платформы, колхозные поля.
– На остановках не выходи, – кричит Анна Михайловна, уступая колею встречному товарняку, – ты можешь отстать от поезда! Я сказала Валентине Петровне, чтобы она за тобой присмотрела, но ты все равно постарайся не выходить.
– Хорошая у тебя мама, – одобрительно говорит Валентина Петровна, – заботливая.
Она приветливо машет Анна Михайловне рукой, затем показывает в сторону Коли: мол, не волнуйтесь, все будет в порядке.
На подъеме Анна Михайловна слегка обгоняет состав и, пока он преодолевает сложный участок, поправляет выбившуюся из-под платка прядь волос.
За окном темнеет. Проводница разносит по купе горячий чай.
– Не пей сразу, – доносится из ночи голос Анны Михайловны, – пусть немного остынет. Пойди пока вымой руки.
– Ну ладно, Валентина Петровна, я вас до Курска провожу и – домой, – кричит Анна Михайловна, – мне завтра вставать рано, да и годы уже не те. А вы уж тут присмотрите за ним. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи, – отвечает Валентина Петровна и заботливо поправляет висящую на вешалке Колину курточку.
1982
Железная игра
Я стоял в тамбуре, рассеянно наблюдая за сменой ландшафта.
– Далеко едете? – послышалось за моей спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял плотный мужчина в синем тренировочном костюме с белой полосой – традиционной униформе путешествующих по стальным магистралям. Я ответил и в свою очередь поинтересовался:
– А вы?
Удовлетворив таким образом острый взаимный интерес, мы разом замолчали.
– Ты спортсмен? – спросил он, смерив меня оценивающим взглядом.
– Бывший.
– Заметно, – несколько двусмысленно констатировал он.
– Что бывший? – слегка обиделся я.
– Что спортсмен, – примирительно ответил он. – Я, между прочим, тоже бывший спортсмен, – добавил он, пытаясь навести переправу.
Я пригляделся к нему повнимательнее. Выпуклая грудь, короткая шея, крепкие ноги, мощные бицепсы.
– Штангист? – спросил я.
– Что, заметно? – польщенно улыбнулся он.
– Рыбак рыбака…
– Вы, значит, тоже?
Я с достоинством кивнул.
– В каком весе?
– Закончил в полусреднем. А вы?
– Аналогичный случай. Что-то ваше лицо мне знакомо. А как ваша фамилия?
Я назвался.
– Так это, значит, вы и есть. Ну дела! А я Беляков из Читы. Между прочим, должен был выступать с вами во Львове в семьдесят четвертом на первенстве „Трудовых резервов“. Но на сборах потянул дельтовидную, и вы стали чемпионом. Ничего не скажешь, повезло тогда вам.
– Что значит „повезло“? – обиделся я. – Мне в тот год равных не было.
– Зря вы так. Если б не травма, я бы вас наверняка там обошел.
– Не уверен.
– Зато я уверен. Надо же, как все вышло. Да я б в толчке у вас и сейчас выиграл, – азартно воскликнул он.
– Прямо здесь? – усмехнулся я.
– Да хоть здесь!
– Вы, наверное, и штангу с собой в чемодане возите?
– Зачем мне ее возить. Я бы вас одной психологической подготовкой задавил. Что, не верите?
– Не верю.
– Тогда заказывайте.
– Что заказывать?
– Начальный вес. Мы сейчас с вами соревнование проведем. Но мысленно.
– То есть как „мысленно“?
– А очень просто. Прежде чем взять какой-то вес, самое главное – убедить себя, что он тебе по силам. А остальное уже техника. Разве не так?
„Ну ладно, – подумал я про себя, – держись, Чита“.
– На штанге сто двадцать, – объявил я. Мысленно обхватил полированный гриф, сделал разножку, и в следующую секунду снаряд послушно лег на грудь, а еще три секунды спустя застыл над головой.
Казалось, не было десятилетнего перерыва, настолько четко все было проделано.
– Вес взят, – объявил я с деланной небрежностью.
Он заказал сто двадцать пять.
„Резко начинаешь, парень, – подумал я, – посмотрим, надолго ли тебя хватит“.
– Есть! – крикнул он, не скрывая радости.
Сто двадцать семь килограммов покорились мне со второй попытки.
Поколебавшись, он заказал сто двадцать девять с половиной. На лбу у него выступили капли пота, шея покраснела, он закрыл глаза, напрягся, и гримаса досады исказила его лицо.
– Не удержал. С груди толкнул, а потом повело. Ничего, два подхода за мной.
За окном тянулись освещенные солнцем поля, вишневые сады, покрытые белой пеной, словом, природа ликовала вовсю, а в душном тамбуре между тем шла жестокая железная игра.
Сто сорок килограммов стоили нам огромного труда. Три следующих подхода к весу сто сорок два оказались безуспешными. У меня же в запасе оставалась еще одна попытка. И в самый решающий момент, когда я, собрав последние силы, взвалил снаряд на грудь, дверь открылась и в тамбур вошла полная женщина с крахмальной наколкой в волосах.
– Кефир, ряженка, сырки плавленые, – радостно попела она.
– Отойди, зашибу! – взревел я страшным голосом.
Насмерть перепуганная разносчица пулей выскочила из тамбура, но было уже поздно – стальная махина с грохотом обрушилась на пол.
– Подход не считается! – крикнул я. – Она мне помешала.
– Ничего не знаю, – быстро сориентировавшись, закричал он. – Подход вы использовали. Победитель определяется взвешиванием. Какой у вас вес? Только честно.
– Восемьдесят семь, – сказал я и, подумав, грустно прибавил: – пятьсот…
Теперь все зависело от него. Он не спеша достал из кармана платок, вытер обильно струящийся пот и сокрушенно произнес:
– Надо же, какое невезение! У меня восемьдесят семь шестьсот. Ну что ж, ничего не поделаешь, опять ваша взяла…
И, глубоко вздохнув, протянул мне свою натруженную, короткопалую пятерню настоящего бойца.
1984
Экскурсия
Строгий экскурсовод, поигрывая указкой, переходил от одного стенда к другому, а за ним, словно утиный выводок, неуклюже переваливаясь и шаркая ногами, обутыми в огромные стоптанные музейные тапочки, ползла наша экскурсия.
– Музей-усадьба, в котором вы сейчас находитесь, – бесстрастным профессиональным голосом чеканил экскурсовод, – открылся недавно. Нашим сотрудникам пришлось буквально по крупицам собирать экспонаты, имеющие хотя бы какое-то отношение к жизни и творчеству владельца усадьбы. Тем не менее все они подлинные и каждый несет на себе отпечаток той или иной эпохи. Перед вами кресло.
– В этом кресле он сидел? – благоговейно догадались мы.
– В этом кресле он мог сидеть, – уточнил экскурсовод. – Во всяком случае, мы не располагаем фактами, которые бы доказывали обратное. А теперь взгляните на этот рояль.
– На этом рояле он играл, – зачарованно прошептали мы.
– Этот рояль принадлежал прямому потомку его кормилицы. Интересна судьба инструмента. В начале века он использовался в качестве бильярдного стола в трактире „Трансвааль“, располагавшемся неподалеку. Перед Первой мировой войной его приобрел австрийский морской атташе, и лишь теперь, после стольких лет неустанных поисков, удалось вернуть экспонат на его законное место.
Мы не без труда справились с нахлынувшим волнением, но главное ожидало нас впереди.
– Обратите внимание на эту зубочистку, – продолжал экскурсовод свой увлекательный, рассказ, – на ее замшевом футляре отчетливо видны инициалы М. Ф. Сотрудникам музея удалось с высокой степенью достоверности доказать, что первый из них до мельчайших деталей совпадает с первым инициалом владельца усадьбы.
– А второй? – не веря своему счастью, воскликнули мы.
– Выяснение его происхождения стоит в плане работы музея на ближайшие годы. Однако не будем отвлекаться. Печная заслонка, которую вы видите на этом стенде, – предмет нашей особой гордости. Нам удалось отыскать ее на бывшей квартире гимназического товарища владельца усадьбы. Если бы она умела говорить, кто знает, сколько неизвестных доселе страниц в его биографии открылось бы потомкам.
– Но она молчит, – с неодобрением покосились мы на упрямую заслонку.
– Придет время, и мы заставим ее заговорить, – сказал экскурсовод, и по его тону мы поняли, что время это не за горами.
– Скажите, а это пальто на гвозде – оно тоже принадлежало владельцу усадьбы? – деликатно кашлянув, спросил самый смелый из нас.
– Владельцу усадьбы, как полагает наиболее радикально настроенная часть его биографов, принадлежал гвоздь, – ответил экскурсовод. – Что же касается пальто, то оно, и это сегодня можно сказать с полной уверенностью, принадлежит нашему бухгалтеру.
Музей еще молод, и многие организационные вопросы, в том числе и устройство раздевалки для сотрудников, остаются пока открытыми. Благодарю вас за внимание. Если кому-нибудь из вас когда либо посчастливится напасть на след любого предмета, связанного с именем владельца усадьбы, непременно сообщите об этом нам. Можете быть уверены, что ему найдется место в нашей экспозиции.
1985