Команда совещается.
Раз у ливерпульцев было так много денег при себе, возможно, они что‑то припрятали в гостинице. В конце концов, не они ли всю ночь хвастались своим богатством? Разве не намекали, какие они крутые, мол, только что провернули одно дельце? Что ж, давайте посмотрим, вреда от этого не будет. А в том состоянии, в каком эти ливерпульцы сейчас, они не доползут до отеля еще несколько часов.
Паттерсон берет все на себя, он говорит, что сам сходит и все проверит.
– Мы не можем туда пойти все вместе, верно? Как это будет выглядеть?
– Да, ты прав…
– Да…
– Поэтому пойти должен только кто‑то один. А сейчас вам стоит разойтись по домам, на случай, если кто‑то вызвал полицию. Все, встретимся завтра.
– Да, хорошая идея…
– Да, Ян прав.
– Если ты найдешь что‑нибудь, то скажешь нам, верно? – Пайк заговорил первый раз за все это время.
– Конечно скажу. Я не обману вас, Дэннис.
Они смотрят друг на друга, и в итоге Пайк пожимает плечами. Ему все равно. Он только хочет вернуться домой и до одури заниматься с Марти любовью.
Они расходятся.
Пайк приводит Марти к себе, и они занимаются любовью всю ночь. Пайк так одурманен кокаином, что долго не может кончить. Но он продолжает заниматься сексом с удвоенной яростью. В нем скопилось много всего, что нужно выплеснуть, освободить. Наконец, уже на грани истощения, когда лучи солнца стали пробиваться сквозь шторы, а на крышах защебетали птицы, он кончил. Он исторгся в нее и упал без сил.
Потрясающий конец потрясающей ночи.
Это был последний раз, когда они спали вместе. Потом все пошло не так. Днем они узнали, что ливерпульцы мертвы. Пайк никогда прежде не убивал человека… Им пришлось держаться тихо и порознь какое‑то время… А Паттерсон?
– Там ничего не было, ребята. Только их чемоданы с вещами. Все, что у них было, они, наверное, потратили. Ведь они были так пьяны. Нам лучше затаиться на некоторое время, ладно?
Они затаились, и тогда пришел страх. Пайк ненавидел себя за то, что боялся. Он сам себе не признавался, что испытывает. Ковбоям не знакомо чувство вины. Молодые псы, хулиганы, дикари испытывают гордость, но не вину.
А Паттерсон?
Паттерсон исчез. Через пару месяцев исчезла и Марти. Она сказала, что ее достало, что Пайк больше не может спать с ней. Но Пайк был не в состоянии заниматься сексом. У него не стояло. Его кровь превратилась в мочу.
Спустя некоторое время до них дошли слухи, что Уильямс и Грин получили за последнее дело около тридцати тысяч. Полиция решила, что их убрали подельники по ограблению, чтобы не рисковать и прикарманить их долю. Высокопрофессиональной ту операцию назвать было трудно, в полиции были рады избавиться от двух налетчиков. Тем не менее аресты были произведены, схватили кого‑то из банды. Но в итоге никому обвинение в убийстве предъявлено не было…
А Паттерсон… Они никогда не смогли бы это доказать, но они знали. Знали, что, по крайней мере, двадцать пять тысяч он вынес из той гостиницы.
Двадцать пять тысяч.
Два раза по двадцать пять – итого пятьдесят.
Нет. Дело было не в деньгах. Причиной было прошлое. Деньки в «Альме». Два мертвых ливерпульца и один богатенький Джок.
Надо было вернуться назад.
Глава семнадцатая
Звук удара Терри все еще звенел у Бэзила в ушах. Он показался громким, словно выстрел в маленькой загроможденной комнатке. Герман сел, схватившись руками за голову. От удара он содрогнулся всем телом, попятился назад, оглушенный, и наконец обмяк в кресле.
Бэзилу нравилось смотреть.
– Ладно, – терпеливо сказал Терри. – Теперь мы со всем разобрались. Я снова спрашиваю тебя: где Чес?
– Я сказал вам, – вежливый голос молодого немца немного дрожал, чего не было прежде, – что я не знаю никого по имени Чес. – Он почти заикался.
– Тогда что здесь делал его брат? Что здесь делал Ноэль?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Я не имею никаких дел с Чесом.
– Так ты все‑таки знаешь Чеса?
Герман смотрел в пол.
– Вы говорите мне сначала одно, потом другое. Я запутался, я не знаю.
– Ты не знаешь что? Ты не знаешь, где Чес?
– Не знаю.
– Я не верю тебе.
– Вы и не обязаны мне верить, – ответил Герман. – Для меня это не имеет никакого значения.
– Это имеет значение для меня, – спокойно сказал Терри.
– Хорошо, хорошо… Но что я могу поделать?
– Я тебе вот что скажу, мой дружок. Давай на минуту забудем о Чесе. Ты можешь сдать мне Ноэля, и я все улажу с ним.
– Что вы имеете в виду? – Герман посмотрел на Терри.
– Расскажи мне, где Ноэль, как я могу связаться с ним.
– Я не могу этого сделать.
– Ты сказал, что работаешь на него, – засмеялся Терри. – А значит, ты точно должен знать, как с ним связаться, верно?
– Хорошо. Возможно, все так. Но я не могу сказать вам. Это бизнес. На этот счет есть определенные правила.
– Да, мой дружок. Определенные правила есть. – Терри кивнул головой. – Давай я тебе расскажу эти правила. Правило первое: я – судья. Понимаешь? Я – судья, капитан, директор, тренер, и именно я подсчитываю голы. Comprende?[40]Правило номер два: ты – пустое место. Ты меньше, чем пустое место. Ты не в счет. Поэтому, услуга за услугу, делай, как я говорю. Правило номер три: никаких правил нет, и все дозволено.
Терри треснул Германа своей крупной сильной ладонью сзади по голове, заставив субтильного юношу слететь с кресла.
– Вне игры! – закричал Терри. И, когда Герман попытался встать, ударил его снова. – Рукой по мячу.
Герман еще раз попробовал встать, но Терри свалил его ударом в живот с криком: «Гол!».
Герман скрючился на ковре и остался так лежать.
– Класс, – сказал приветливо Терри, присаживаясь на подлокотник кресла. – Хорошая игра. Очень хорошая игра. Теперь, я думаю, мы оба понимаем правила. Поэтому, может быть, ты захочешь мне все рассказать?
– Да. – Голос Германа был едва слышен.
– Что, что? Извиняюсь? Говори погромче. – Терри приложил руку к уху.
– Да, – повторил Герман, на сей раз немного громче.
– Прекрасно. Вставай. Все хорошо. Я больше не буду тебя бить. Дай ему руку, Смолбоун.
Бэзил помог Герману подняться, подхватив под левую подмышку. Герман был горячий и мокрый, от него шел какой‑то животный запах. На щеке у него красовался багровый отпечаток руки Терри, а из носа шла кровь. Он весь дрожал. Юноша провел рукой по волосам и поправил очки – удивительно, как они еще остались на месте.
– У тебя есть его адрес? – спросил Терри. – Номер телефона?
– Да. – Герман сделал глубокий вдох, шмыгнув носом. Он весь подобрался, собираясь выполнить то, что от него требовалось.
Терри повернулся к Бэзилу:
– У тебя есть ручка, Смолбоун?
Бэзил залез во внутренний карман куртки и вытащил оттуда ручку из нержавеющей стали, похожую на золотую.
– Это ты подарил мне, – сказал он, протягивая ручку Терри.
– Хм? – Терри нахмурился и даже не шевельнулся, чтобы забрать ее.
– Сразу, как вышел, помнишь?
– Я знаю, что это за ручка.
Бэзил улыбался, ожидая, что Терри возьмет ее.
– Что ты делаешь, Смолбоун?
Бэзил покраснел.
– Почему ты пытаешься всучить мне свою ручку? – спросил удивленно Терри. – Я дал ее тебе. Для чего, как ты думаешь? Я не собираюсь тратить время и писать сам. Это твоя обязанность. А теперь найди листок бумаги.
Бэзил почувствовал себя идиотом. Он пошарил в карманах в поисках бумаги, осознавая, что стал пунцовым от стыда. Обнаружив обрывки бумаги, что он прихватил из квартиры Чеса, Бэзил расписал ручку на одном из них.
Терри повернулся к Герману, который сел за стол перед компьютером и что‑то набирал на клавиатуре.
– Что ты делаешь? – с подозрением спросил Терри.
– Ты хочешь Ноэля Бишопа?
– Да.
– Тогда…
На экране вспыхивали разные картинки.
– Что это? – переспросил Терри. – Что ты теперь делаешь?
– Здесь есть всё… – Герман дважды нажал на клавишу, и список фамилий, начинающихся на «Б», высветился на экране.
Терри схватил руку Германа и потянул ее прочь от клавиатуры. Затем взял клавиатуру и поднял ее над столом.
Неожиданно Герман вернулся к жизни, он был зол и испуган одновременно.
– Не трогай ее! – закричал он, выхватывая клавиатуру и баюкая ее словно ребенка. – Никогда не трогай!
– Что ты делаешь? – Терри был в ярости. – Скажи мне, что ты делаешь!
Бэзил никогда прежде не видел его таким. Таким возбужденным.
– Терри… – начал говорить Бэзил. Но Терри даже не обернулся.
– В чем дело? – спросил Герман, поворачиваясь к экрану монитора. – Я же хотел помочь. Я же пытаюсь найти вам Ноэля.
– Что ты делаешь, играя с этой штуковиной? – Терри опять выхватил у Германа клавиатуру.
Герман вышел из себя. Он ударил по экрану тыльной стороной ладони, юноша почти кричал:
– Ты слепой? Ты что – дурак? Не можешь прочитать?
Герман взглянул на него как раз во время, чтобы увидеть, как голова Терри неотвратимо несется на его челюсть. Юношу отбросило ударом к спинке кресла, а потом он свалился на пол.
Бэзил не был уверен, что на сей раз это было необходимо. Терри был не похож на себя. Правда, следует признать, что вновь увидеть Терри в действии было потрясно, но вряд ли это как‑то им поможет.
Герман лежал, оглушенный, на ковре, и кровь из разбитого носа и губ залила пол‑лица. Он словно изображал мертвое насекомое. Терри на самом деле ударил его очень сильно.
У самого Терри на лбу красовалось круглое красное пятно, будто в него кто‑то кинул помидор.
Герман застонал и открыл глаза. Он сел и стал осторожно ощупывать рот кончиками пальцев. Что удивительно, очки по‑прежнему оставались на месте.
– Зачем ты это сделал? – спросил он возмущенно. – Ты сумасшедший? Зачем ты это сделал? Глупо… – Его речь звучала невнятно, словно у человека, у которого рот еще не отошел от наркоза после посещения дантиста.
– Никогда не называй меня глупым, – сказал Терри и, схватив монитор, с силой опустил на голову Герману.
Герман упал навзничь и остался лежать без движения.
Теперь уж Бэзил точно сомневался в разумности всего происходящего. Мудрым действием назвать это было трудно. Герман уже готов был дать им то, что нужно, но теперь что‑то вывело Терри из себя, парень был в отключке, а компьютер сломан. Бэзил действительно испугался, ведь до сих пор Терри вел себя как робот: целеустремленный, рациональный, не подверженный никаким эмоциям. Теперь он будто помешался, как машина, которая потеряла управление. Как тот компьютер из «2001 года»,[41]сумасшедший и логичный одновременно. Бэзил знал, что ему надо попытаться остановить Терри, но его ощущения были неоднозначны. В таком состоянии Терри не стоит говорить, что он должен или не должен делать. Он даже мог наброситься на него. И, кроме того, Бэзил был зачарован. Он хотел посмотреть, что Терри будет делать дальше.
Герман слегка дрожал, его глаза закатились, а веки подергивались. Терри присел на колени рядом с ним и схватил за шею. Приподняв его голову с ковра, он дважды ударил ею об пол. Потом Терри остановился и оглядел комнату, тяжело дыша.
– Что? – торопливо спросил Бэзил. – Что ты хочешь, Терри?
– Мне нужно что‑нибудь острое. Я хочу разделаться с ним.
– Терри. Ты уверен?..
– Дай мне что‑нибудь острое, Смолбоун. Будь полезным. Это дело нужно закончить.
Бэзил в отчаянии огляделся по сторонам. И тут он неожиданно понял, что в комнате нет ничего острого. У всех предметов были закругленные края, словно в детской. Здесь не было ничего, что могло бы поранить.
– Терри, здесь нет ничего такого… Оставь все это…
– Дай мне твою ручку, – ответил Терри.
– Что?
– Ручку. Дай мне твою ручку.
Бэзил протянул Терри шариковую ручку.
В эту минуту взгляд Германа вновь сфокусировался, и он перестал дрожать. Теперь он выглядел немного лучше. Герман пробормотал что‑то по‑немецки, но Бэзил не понял.
Смолбоун наклонился к нему:
– Ты в порядке? – спросил он. Герман посмотрел на него и слабо улыбнулся. Он будто не понимал, что происходит.
Терри оттолкнул Бэзила и прижал голову Германа к ковру, повернув на ухо. Затем, прикусив кончик языка, сосредоточившись, просунул конец ручки Герману в ухо.
– Никогда не называй меня глупым, – сказал он и, крякнув, пропихнул ручку внутрь. Герман завопил, широко распахнув глаза.
– Терри… – начал Безил. Но Терри его не слышал, он был в своем мире.
– Терри…
Терри остановился. Он выглядел деловито и собранно, словно уже проделывал такое миллион раз. Бэзил видел перед собой искусного мастера за работой – плотника, электрика или кого‑то в этом роде. Занятый повседневной рутиной, опытный, высококвалифицированный, расторопный мастер.
Герман пытался вырваться, его голова с торчащей из уха ручкой моталась из стороны в сторону.
– Держи его крепко, можешь? – спросил Терри.
Бэзил неохотно опустился на колени и стал держать Германа. Он опять почувствовал этот исходящий от юноши жар и мускусный животный запах.
Терри поставил ногу на ручку и нажал, проталкивая ее дальше в мозг Германа. Парень открыл рот, обнажая зубы, все его лицо искривилось в немом крике. Терри напрягся, встряхнул ногой и принялся вбивать ручку дальше. Каждый раз ручка погружалась глубже и глубже, пока не вошла наполовину. Крови не было вовсе, и, кроме первых немых вскриков, Герман больше никак не реагировал. Он выглядел теперь почти спокойным, губы слегка приоткрыты, словно у спящего. Бэзил подумал, что парень, вероятно, уже мертв.
– Все, – сказал Терри.
– Что будем делать теперь? – спросил Бэзил.
– Ты записал данные? Записал адрес Ноэля?
– Нет, – сказал Бэзил, прощупывая пульс на шее Германа. Пульса не было. – Ты разбил компьютер, прежде чем я успел записать.
– Неважно. Нам просто придется съездить в Суиндон и разыскать его отца.
Он сказал так просто и спокойно, словно ничего важного и существенного не произошло.
Уже после, в машине, когда они выезжали из Бата, к Терри вернулась его былая серьезность и хладнокровие. Он стал самим собой. Он сидел и смотрел в окно, делая по ходу странные замечания: вот дом, который ему нравится, забавная собака, два хиппи за рулем фургона. И ни слова о том, что произошло с Германом.
Наконец Бэзил не выдержал и сказал:
– Терри!
– Ммм?
– Сколько людей ты убил, всего?
– О чем ты?
– Ну, я имею в виду… много?
– Только одного.
– Что? До этого только одного?
– Нет. Только его. Насколько я знаю, до этого я никого не убивал.
– О‑о.
– Ты только посмотри. Посмотри на этот закат. Красиво, правда? Похоже на рождественскую открытку.
Бэзил посмотрел.
– Да.
Глава восемнадцатая
Конечно, Паттерсона дома не оказалось.
Сначала это было все, что сказал им служащий регистратуры Бельведера:
– Его нет дома, ребята.
– Тогда где он?
– Ничего не могу вам сказать. Даже если бы знал.
Они поняли, что больше ничего не добьются от этого старикашки, и вышли на улицу. Немного побродив вокруг, они обнаружили въезд в подземный паркинг для жильцов, находящийся прямо под башней. Внизу они разыскали молодого служащего, который помнил черный джип «чероки» Паттерсона, он рассказал им, что Паттерсон уехал вчера и больше не возвращался.
С этим они вернулись к «эскорту», изрядно помрачневшие.
– Мне следовало посильнее надавить на Германа, – в итоге сказал Пайк, вытирая запотевшее лобовое стекло.
– Ты обращался с ним, словно с красной девицей, – заметил Ноэль. – Прежний Пайк избил бы парня просто по привычке.
– Может, ты заткнешься и перестанешь твердить о прежнем Пайке, о прежних днях…
– Но ты действительно был с ним слишком мягок. А в результате мы остались ни с чем. Я вот о чем: как ты думаешь, то, что он нам рассказал, это правда или нет?
– Нет.
– Ты считаешь, он может знать, где у Паттерсона еще есть собственность?
– Да.
– Ты считаешь, нам нужно к нему вернуться? – спросил Ноэль.
– А что ты думаешь?
– Бат. Туда‑то мы и поедем.
– Но не сразу, – сказал Пайк. – Сначала мне нужно кое‑что забрать. Я долго думал об этом. Если мы хотим прищучить Паттерсона, то нам для этого понадобятся определенные вещи.
– У тебя припрятано оружие?
– Лучше. – Пайк завел машину. Славно, когда снова есть определенный план. Дэннис чувствовал прилив энергии.
– И что же это? – спросил Ноэль. – Что у тебя есть? Что может быть лучше оружия?
– Два бумажника, водительские права, телефонная книжка, неоплаченный телефонный счет и письмо.
– Понимаю. Это новый вид японского воинского искусства.
– Нет. – Пайк выехал из порта Челси и двинулся к центру города.
– Ну же, Пайки. О чем ты говоришь?
– Все дело в том, кому принадлежат эти вещи, Ноэль. Это и делает их опасными.
– Ну?
– Уильямсу и Грину.
– Что?
– Я сохранил их, – сказал Пайк. – После того как мы все разбежались, я их хранил. Не спрашивай меня зачем. Все это время они лежали у меня в надежном месте.
– Господи Иисусе!
– И теперь если Герман не захочет нам помочь, мы просто скажем ему, что у нас есть и что мы не побоимся это кое‑куда подбросить. Герман даст знать Паттерсону…
– Ты все это время хранил их?
– Да.
– Пайк? Ты готов пройти через это? Готов все раскрыть?
– Не знаю. Но поскольку Паттерсон тоже этого не знает, у нас будет преимущество. Мы выманим этого мерзавца.
– Тебе не было страшно держать вещи у себя? А если бы кто‑то нашел?
– Я хранил их в надежном месте, – сказал Пайк. – В доме у родителей.
– Я никогда не видел твоих родителей.
– Нет. И никогда не увидишь. Когда мы туда приедем, ты останешься в машине. А я зайду на пять минут и тут же вернусь.
– Ну, брось.
– Я не хочу, чтобы ты видел моих родителей, Ноэль.
– Приехали. Тебя‑то я со своим отцом познакомил.
Пайк не нашелся, что ответить.
– Где же они живут? – спросил Ноэль, перебирая кассеты.
– Хорнчерч.
– Эссекс? Так ты родом из Эссекса? Я думал, что ты родился на севере Лондона.
– Я рос в Питерборо.
– Питерборо?
– Мы переехали в Эссекс, когда мне было десять. Мой отец тогда работал на почте.
– Я привык думать, что ты загадочная птица, человек‑одиночка, большая белая акула Тоттнема. Но отец‑почтальон делает твой образ более человечным.
– Слушай, Ноэль, у каждого есть родители.
– Да. Но я думал, что твой старик какой‑нибудь гангстер, главарь банды или убийца, человек, ведущий преступную жизнь, в бегах… Уж никак не почтальон, на хрен.
– Он не был почтальоном. Отец сидел за конторкой. Он получил повышение – стал начальником небольшого почтового отделения, поэтому мы и переехали в Эссекс.
– Эй! Потому‑то ты так сильно избил тех ливерпульцев? Они обокрали почтовое отделение твоего старика?
– Нет.
– Значит, это было местью за всех работников почты.
– Мне это даже не приходило в голову, пока ты не сказал.
– А что тебе приходило в голову за эти десять лет? Что еще, кроме твоего пенсионного фонда?
– Канада.
– Да, точно, – сказал Ноэль, вставляя кассету с Филиппом Глассом в магнитолу. – Я все хотел спросить, Пайки, почему именно Канада?
– Это страна третья в мире по размерам, а население равно населению Лондона.
– То‑то и оно. Видишь, никто не хочет там жить.
– Это твой взгляд на вещи, – заметил Пайк.
– А почему, ты думаешь, в Англии так много народу? – спросил Ноэль. – Я скажу тебе почему. Потому что здесь здорово. Это лучшая страна в мире.
– Ты говоришь, как бывший шпаненок, Ноэль. Как мы болтали в восемьдесят втором на пути в Германию. Послы от Великобритании, блин. Когда мы напились в самолете, пытались оттрахать стюардесс и дрались с пассажирами. Анг‑лия. Ан‑хер‑лия.
– В то время мы были самой страшной шпаной в мире, верно? – заметил Ноэль. – Разве не так? Самая уважаемая, самая сплоченная и жестокая братва. Мы были армией. А все остальные? Даже говорить нечего – слабаки. Дерьмо. Мы показали всем. Показали, где раки зимуют. Мы были самыми крутыми. А теперь ты хочешь от всего этого отказаться. Хочешь слинять в Канаду, поджав хвост.
– Именно так, Ноэль. Я хочу уехать от людей, похожих на тебя. От людей с флагом мамы‑Англии на груди. Я больше не выношу эту лажу. Этот столетний мусор. Я не могу больше выносить эту старую‑престарую, охреневшую, пафосную маленькую страну. И выруби эту чертову музыку.
– Невозможно спокойно слушать этого чудака Гласса. Полный улет. Дидли‑дидли‑дидли‑дидли…
Пайк выключил музыку.
– Не сейчас, Ноэль. У меня голова болит.
– Дело в том, Пайк, что ты не сможешь удрать от всего. Ты можешь смыться в Канаду, но не можешь спрятаться от собственных воспоминаний.
– А я думаю, что смогу. Я смогу спрятаться от тебя, Чеса, Паттерсона, от всего этого. У меня появится возможность спокойно состариться.
– Стой! Останови машину!
– Черт! – Пайк нажал педаль тормоза и вильнул к тротуару, передние колеса машины задели бордюр. Пайка мотнуло вперед, ремень безопасности врезался в плечо.
Машина, шедшая сзади, громко просигналила. Водитель не переставая матерился, пока объезжал их «форд». Кирсти, свалившаяся с заднего сиденья, поднялась и снова принялась играть в «Гейм Бой».
– Что? – спросил Пайк, его сердце бешено колотилось. – Что случилось?
– Там кабак.
– Кабак?
– Да. Гляди сам. – Ноэль кивнул за окно и отстегнул ремень. – Я хочу пива. – Он открыл дверь. – Буду через минуту. Хочешь чего‑нибудь?
– Просто кабак, на хрен?
Ноэль вылез из машины.
– Так ты хочешь чего‑нибудь или нет?
– Нет… Да. Что‑нибудь не очень крепкое, типа «Фостерс».
– Ладненько.
Пайк наблюдал, как Ноэль не спеша пересек улицу и вошел в ярко освещенный магазин. Ему все по фигу. Дэннис посмотрел в зеркало заднего вида: Кирсти продолжала играть, словно ничего не произошло. Может быть, именно так Ноэль и водит машину. Пайк задумался, каково это – иметь собственного ребенка. Создать человеческое существо из ничего. Он хорошо знал обратный процесс, как превратить человеческое существо в ничто. Но все‑таки?.. Это казалось ему таким таинственным и непостижимым.
Однажды он почти сделал это.
Как‑то ночью, когда они только закончили заниматься с Марти любовью, она сказала, что беременна.
Пайк не знал, что и подумать. Спросил, что она собирается делать. Марти пожала плечами и сказала, что избавится от ребенка. Ее это нисколько не волновало. У нее уже было два аборта, первый – в четырнадцать лет.
– Но разве ты не боишься за себя? – спросил Пайк. Он лежал, опершись на локоть, и любовался ее просвечивающими ребрами и маленькими грудями. – Не боишься за свое тело?
– Мне все равно, что случится со мной, – сказала спокойно Марти. – Меня не волнует, что случится с моим телом. Ты можешь делать с ним все, что тебе нравится. Я скоро умру.
– Как ты можешь так говорить?
– Так расположились звезды.
– Что, в гороскопе «Дейли миррор» напечатали: «Вы сегодня умрете»?
– Я не хочу рожать ребенка в этом мире, Дэннис, – сказал она, растягиваясь на спине и выгибаясь так, что ее грудь практически исчезла. – Кругом одно дерьмо. Я не хочу, чтобы ребенок прошел через то, через что прошла я. Первый аборт я сделала, когда забеременела от отца. Эта могла быть моя собственная сестра. Я не хочу этого. Я скоро умру, и тогда конец всему – придет избавление.
– Тебе не стоит так говорить.
– В любом случае, мы не совместимы, Дэннис.
– Что ты имеешь в виду?
– Наши знаки зодиака. Ребенок был бы настоящим монстром.
– Все это чушь, Марти.
– Не смей так говорить. Я в это верю. По крайней мере, уважай мою точку зрения.
– Да, конечно. Извини.
– Мы с тобой разные, Дэннис. Ты – камень. Например, лунный камень.
– Брось, Марти…
– Нет, послушай. Ты никогда не думал, что люди обладают определенными качествами? Определенной энергетикой? Они похожи на животное или стихию. На льва, на огонь или на воду.
– Если ты так говоришь, значит, так и есть.
– Да, в этом что‑то есть. Это…
Пайк поцеловал ее.
– Если ты в это веришь, Марти, то это – правда, я так думаю.
Марти смотрела на потолок, улыбаясь как ребенок. Счастливая.
– Я читала о стихиях, горных породах и кристаллах. Мы все – частицы Земли. Вот ты, Дэннис, ты – горная порода.
– Что? Как бетон?
– Нет… Нет, ты больше похож на лаву.
– Лаву?
– Да. Ты когда‑нибудь видел лаву? Я позавчера видела по телевизору. Завораживающее зрелище. Внешне похоже на камень – черный и твердый, но внутри все движется, течет, плавится.
– Хорошо, – сказал Пайк. – Я – лава. А ты? Кто ты?
– Я – пыль.
Машина неожиданно качнулась, и внутрь забрался Ноэль, держа в руках пакет с покупками. Он поудобнее устроился в кресле и пристегнулся. Пайк завел «форд» и стал отъезжать от края мостовой.
Ноэль достал из пакета четыре банки «Фор‑икс» и выудил одну их полиэтиленовой упаковки.
– Выпьешь сейчас? – спросил он у Пайка.
– Потерплю, пока доедем до места.
– Как хочешь. – Ноэль с хлопком открыл банку и сделал большой глоток. – Идеально. Идеально охлажденное. – Он сделал второй глоток.
– Ты – человек простых радостей, верно, Ноэль?
– Давай‑ка я расскажу тебе о пиве, Пайки, – сказал Ноэль, делая еще один большой глоток. – Сейчас я изложу тебе философию четырехбаночной упаковки пива.
– Жду с нетерпением.
– Тогда слушай. Это очень важный урок.
– Ну, валяй.
– Видишь эту упаковку?
– Да, вижу.
– Эта четырехбаночная упаковка – самая прекрасная вещь в мире.
– Спорный вопрос.
– Ни капельки. Посмотри. – Ноэль поднял вверх банку. – Четыре банки пива лучшего качества, прямо из холодильника, охлажденные, запотевшие снаружи. Высокие банки, не то что маленькие. Высокие. В каждой – солидное количество чертовски хорошего пива.
– Итак, ты достаешь такую упаковку и устраиваешься в кресле, чтобы смотреть футбол или видео. У тебя четыре банки, и ты думаешь: «Здорово. У меня столько пива!», – и еще думаешь… нет, ты не думаешь. Ты просто присасываешься. Первая банка улетает почти сразу. Оп‑па – и она пуста. Ну и что? В конце концов, у тебя еще полно пива. Ты смотришь на все банки, что остались. Волшебно! Хорошая отрыжка, и ты уже готов взяться за вторую. Вторую банку ты пьешь уже медленнее, верно? Тебя уже не так мучает жажда, и пиво можно посмаковать. Все остальное тебя не колышет. Ты выпил все еще меньше половины, поэтому можешь ни о чем не беспокоиться. Но вот и вторая банка выпита, осталось еще две, ты смотришь на них и думаешь: «Когда я начинал пить, казалось, что у меня тут все пиво мира. Но теперь посмотри – осталось только две банки». И – на тебе, пива оказывается уже не так много. Ты начинаешь пить третью. И, черт побери, у тебя ведь остается еще одна, правда? А в следующий миг ты осознаешь, что и третья банка уже пуста, и ты даже не помнишь, как ее выпил… И теперь осталась только одна… Что случилось с тем невообразимым количеством пива? Когда ты начинал, то думал, что удовольствие растянется на всю ночь. Казалось, что выпить их все невозможно, что одну можно будет убрать обратно в холодильник и оставить до завтра. А сейчас кажется, что ты только сел выпить, и вдруг осталась только одна банка. Это твоя последняя. Вот и все. Больше нет. Ты начинаешь пить ее очень медленно. Пытаясь делать больше паузы между глотками. Откладываешь ее, стараешься думать о чем‑то другом. Но каждый раз, когда вновь прикладываешься к ней, не можешь поверить, что выпил так много. Как мало осталось! Кажется, что пиво куда‑то просачивается, утекает, а ты не можешь его остановить. В конце концов остается только на один глоток. И насладиться им ты уже не можешь, зная, что он последний, что после него ничего не будет, что холодильник пуст. Ты останешься с четырьмя пустыми банками. И ты делаешь глоток. Ты пытаешься убедить самого себя, что тебе достаточно. Но тебе никогда не бывает достаточно. Ты всегда хочешь еще. Но после четвертой банки больше ничего нет…
– А в чем соль‑то, Ноэль?
– Я думаю, что это жизнь. Понимаешь?
– Что – жизнь?
– Четырехбаночная упаковка. Жизнь – это четырехбаночная упаковка пива.
– Блестяще.
– Я вот к чему это сказал, Пайк. Ты уже на третьей банке. Господи, да ты почти на четвертой. Оно утекает, Пайки. Ты им больше не наслаждаешься. Ты должен быть только на второй банке. Ты должен пить, не думая, наслаждаться вкусом, не оглядываясь на то, что осталось. Ты на стадии третьей банки, Дэннис. А вот я – нет. Я все еще на первой. Ну, может быть, на второй. Да, на второй. Просто то, что я думаю над этим, делает меня человеком второй банки. Но я не тороплюсь перейти к третьей. Я наслаждаюсь тем, где я есть. А ты, сидя взаперти, усердно прикончил почти всю упаковку, словно единственная цель в том, чтобы выпить свою долю как можно быстрее и ловчее. Ты не смакуешь каждую каплю. Ты профукал на фиг свою жизнь, Пайк. Ты выдохся. Встряхнись. Потрать деньги. Жми на полную катушку, как синьор Гласс. Другого шанса не представится. Пива больше нет, даже в холодильнике.