— Кыш, — несколько раздражённо шипит на них Клаэс.
За всё время проживания здесь он не убил ни одного грызуна, Нэми в таком случае закатил бы истерику. Крысы игнорируют наставление и продолжают мешаться. Клаэс ловит за хвост одну из них и подносит к своему лицу. Крайне возмущённый подвешенным вниз головой состоянием зверёк начинает брыкаться и попискивать.
— Эй, Нэми же вы слушались. Теперь я ваш хозяин.
Клаэс неверно растолковал записи. В само животное превратиться никак нельзя, а вот временно перенести своё сознание в его шкуру – запросто. Но вот каким именно образом контролировать это состояние - Майн так и не разобрал. И всё равно ерунда какая-то. Требовалось в срочном порядке приобрести словарь, в личных имеющихся познаниях латыни Клаэс окончательно разуверился, хотя в детстве даже писал на этом языке почти без ошибок диктанты. Следовало внимательнее относиться к бабушкиным урокам. Просто на тот момент Клаэс не понимал, зачем ему учить язык, на котором никто больше не говорит, а бабушка улыбалась и отвечала: «Никогда не знаешь, что в жизни пригодится». Нэми в этом плане был прилежнее, он вообще никогда не перечил бабушке и делал всё, как она велела.
Вдруг в окно кто-то постучал. Клаэс вздрагивает, едва на месте не подпрыгнув, и поднимает голову. Там, за стеклом на карнизе, сидит крупная ворона и таращится на него. Майн напрягается. Он вновь ощущает то же самое чувство пристального наблюдения, которое испытал вчера на улице. Его будто бы заперли в комнате для допросов и смотрят на него через стекло, а он видит в нём лишь собственное отражение. Клаэс осторожно поднимается и подходит к окну, но ворона расправляет крылья и улетает. Он остаётся стоять на месте, всматриваясь в вечерний сумрак за окном, и ворона возвращается, с разгона врезается в стекло, а потом ещё раз и ещё. Птица истерично бьётся о прозрачную преграду и истошно каркает. Перья летят по сторонам, кажется, что по стеклу вот-вот пойдут трещины. Поражённый Клаэс отступает назад, в некотором ужасе наблюдая за взбесившейся птицей. Это продолжается ещё пару минут, после чего ворона, разбив себе голову, безжизненно падает на карниз.
3.
— Я тебя нашёл.
Клаэс пробуждается от незнакомого голоса, прозвучавшего над его ухом тихим, но отчётливым шёпотом. На этот раз он уснул в кровати. Едва отодрав тяжёлую, будто с похмелья, голову от подушки, Майн принимает сидячее положение и рассеянно осматривает комнату. Кроме него и шуршащих по углам крыс никого нет. Вдруг с кухни доносится звон разбившейся кружки. Клаэс цепенеет на мгновение. Посторонние звуки всегда можно списать на грызунов, да и уронить они что угодно способны, но сейчас почему-то Майн чувствует нарастающую тревогу. Откинув одеяло, он свешивает ноги вниз и направляется на кухню. Включив свет, Клаэс застывает в дверном проёме. На холодильнике огромная ворона, ещё одна сидит на обеденном столе и жадно раздирает клювом плоть убитой крысы. Заметив Клаэса, птицы поворачивают головы к нему и начинают галдеть. Окна плотно закрыты. Пернатые гадины никак не могли пробраться в квартиру.
— Кто не спрятался – я не виноват, — раздаётся звонкий смеющийся голосок за спиной.
Резко обернувшись, Клаэс успевает заметить лишь промелькнувшую в прихожей тень и хочет последовать за ней, но на его макушку внезапно приземляется третья, взявшаяся из ниоткуда ворона. Майн в панике пытается спихнуть её, но птица накрепко вцепилась когтями в волосы, она хлопает растопыренными крыльями, пронзительно каркает и целится клювом в глаза.
Клаэс рывком садится в кровати, жмурясь и лихорадочно взлохмачивая свои волосы в попытке прогнать несуществующую ворону. Осознание того, что всё оказалось лишь сном, доходит до него постепенно. Сердце учащённо бьётся, пряди липнут ко лбу, и ноют виски.
Немного успокоившись, Клаэс вновь откидывается на подушку и долго смотрит в потолок. Макушку саднит. Проведя по ней ладонью и выставив пальцы перед лицом, Майн видит на них кровь. «Сам во сне расчесал» - пытается убедить себя Клаэс, но не очень-то этому верит.
Заснуть больше не получилось. Оставшееся до утра время Майн провёл в нестабильном состоянии полудрёмы. Отвернувшись к стене и с головой укутавшись одеялом, он слышал, как кто-то ходит по квартире, с полок падают вещи, над ухом галдят настырные вороны. Пару раз они даже дёргали его за волосы, призывая обратить на себя внимание, но Клаэс уткнулся носом в подушку и решил во что бы то ни стало не открывать глаза. Он явственно ощущал, что призрачный гость стоит перед кроватью и наблюдает за спящим хозяином. Наваждение прекратилось на рассвете, когда комната начала постепенно заполняться лучами восходящего солнца. Оно не показывалось уже пару недель, пасмурное сентябрьское небо застилают тучи. Погода теперь редко меняется, она словно застыла в вечном межсезонье, когда уже не тепло, но ещё не холодно. Летом максимальная температурная отметка достигает едва ли пятнадцати градусов, и то – далеко не каждый день. Зимой почти нет снега, если он и выпадает вдруг, то сразу же тает. Август и март, например, порой нельзя отличить друг от друга, преимущественную часть года на термометре плюс пять по Цельсию.
Прежде, чем встать, Клаэс ещё долго сидел на кровати и измученно смотрел в пустоту перед собой, прильнув затылком к стене. За ней начинали шуметь и перекрикивались соседи, где-то громко работал телевизор. Майн через силу поднялся лишь в тот момент, когда по квартире разнёсся пронзительный телефонный звонок. Сначала Клаэс хотел проигнорировать его, как и все прочие до этого, но на том конце оказался кто-то ну очень настойчивый. Звонок верещал и верещал, голова и так была готова расколоться на части, потому пришлось предпринять крайние меры.
— Клаэс Майн умер, он здесь больше не живёт, — как можно спокойнее с ходу сообщает он в трубку, не дожидаясь, пока его собеседник заговорит первым.
Никто не отвечает, слышно лишь тихое дыхание. Клаэс раздражённо хмурится:
— Что вы хотели?
И вдруг наступает прозрение. Майн обмирает, взглядом прослеживает тянущийся от телефона вдоль стены провод и видит его собственноручно обрезанный конец. А в трубке что-то коротко щёлкает, и наступает абсолютная тишина.
***
Оставаться дома и впредь стало невыносимо. Не покидало ощущение, что кто-то постоянно находится за спиной. Его нельзя было увидеть, но он точно был. Клаэс перестал чувствовать себя в безопасности даже в родных стенах, и единственным спасением от преследующего по пятам сумасшествия показался дом бабушки. Но до него ещё предстояло добраться. Денег как не было, так и нет, а о поиске работы Майн сейчас думать не мог, мысли были заняты совершенно другим. Много вещей он с собой не взял, потому что не намеревался надолго задерживаться в деревне, лишь суетливо собрал тетради и погрузил их в рюкзак.
Даже оказавшись на улице среди бурного и шумного потока людей, Клаэс не мог расслабиться. Он диким взглядом озирался по сторонам и всё пытался высмотреть кого-то из-под нависших на лицо спутанных прядей и капюшона. На дне рюкзака что-то шевелилось, Клаэс не придавал этому значения. Он вообще постепенно утрачивал доверие к собственным ощущениям. Затем из крохотной щели в том месте, где молния была не до конца закрыта, высунулась крысиная мордочка. Зверёк шустро просочился на волю и вскарабкался на плечо своего хозяина. Клаэс не особенно удивился его появлению, грызуны частенько оказывались в карманах его тёплых толстовок или в зимних шапках. Одежду они не портили, только грелись, так что Майн не гневался на них.
— Видишь серёжку? — тихо, но очень серьёзно обращается он к крысе и указательным пальцем касается черепка в своём ухе. — Если погрызла тетрадки, то у неё скоро появится пара.
Идти пришлось долго, но пеших прогулок Клаэс не боялся. Проветрить мозги было как раз-таки полезно. Тревога вроде бы начала по чуть-чуть утихать, но от каждого слишком громкого звука или резкого движения Майн по-прежнему вздрагивал, а потом укорял себя за несвойственную ему чрезмерную нервозность. Он направлялся к Оливеру Стингрею с целью одолжить денег на билет до деревни, потому что дотуда он при всём своём желании на своих двоих не добрался бы, не стерев при этом ноги до колен. Привычки встревать в долги даже в случаях существенной надобности Клаэс не имел. Он не единожды выручал товарищей, если те обращались, и делал это без какой-либо задней мысли, без осуждений, или, тем более, злорадства, но сам категорически отвергал материальную помощь со стороны, даже если её предлагали добровольно. Дело здесь было вовсе не в гордости или смущении, скорее – в непоколебимой самоуверенности. Когда они с братом только переехали в город – Клаэс решил, что самостоятельно будет справляться с самыми тяжёлыми житейскими обстоятельствами, чего бы ему это ни стоило, и оставался верен данному себе обещанию вплоть до момента смерти Нэми.
Переступить через свои принципы оказалось на удивление просто. Клаэс находился в состоянии, близком к панике, и был уверен, что всё пройдёт, если он хотя бы один день проведёт рядом с братом и бабушкой. В этом возникла нужда, как в таблетке аспирина при острой головной боли. По пути Майн не обдумывал речь и не ощущал угрызений совести или выражения протестов со стороны самолюбия. Он просто попросит нужную сумму и обязательно вернёт её в кратчайшие сроки, как только приведёт мозги в порядок. Единственная причина, которая всё же несколько напрягала Клаэса, заключалась в безоговорочной уверенности в том, что Оливер не откажет ему, чего бы тот ни попросил.
Клаэс останавливается у ворот Центра Психического Здоровья и несколько удручённо окидывает взглядом его обширную территорию. Майн мог бы просто позвонить Оливеру и попросить перевести немного денег на счёт карты, но решил, что это некультурно, потому явился с поличным.
Из будки К.П.П. Клаэсу приветливо улыбается седой, но довольно бодрый мужчина почтенных лет и спрашивает через громкоговоритель:
— Добрый день, чем могу помочь?
— Здравствуйте. Я к доктору Стингрею.
— У вас назначено?
— Нет, я по личному делу.
— Как вас представить?
— Клаэс Майн.
Продолжая улыбаться, мужчина учтиво кивает, отключает связь со своей стороны, поднимает трубку стационарного телефона и набирает, очевидно, номер Оливера. Клаэс не слышит, что он говорит, но и без того не трудно догадаться. Беседа укладывается буквально в пару односложных предложений, затем раздаётся протяжный скрип, сопровождающий автоматическое открытие ворот.
— Доктор Стингрей примет вас в своём кабинете. На регистратуре вас встретит администратор и проводит.
Оказавшись во дворе Центра, Клаэс начинает подозревать, что попал в параллельную реальность. Три величественных здания образуют подобие треугольника, и небо над ними как будто бы чище, трава на газоне – зеленее и воздух – свежее. Больничный комплекс находится буквально в центре Хэавэна, а существует словно сам по себе, под непроницаемым куполом, потому что сюда не доносится шума улиц, сигнальных гудков автомобилей, грохота ремонтных работ на дорогах. Слышен лишь шелест листвы и ветер, гуляющий в ветвях невысоких, рассаженных в ряд вдоль заасфальтированной дорожки кленовых деревьев. На территории Центра есть внушительных размеров бассейн, теннисный корт, четыре стола для игры в пинг-понг, отдельно от взрослой зоны расположена детская игровая площадка со множеством горок, качелей и турников. Клаэс смотрит на всё это и думает, что быть психом не так-то плохо.
Так, разумеется, здесь было не всегда. Оливер любил упоминать про свою работу трезвым, а когда выпивал в гостях у Нэми, то говорил исключительно про неё. Клаэс не всегда слушал внимательно, потому что иногда доктор Стингрей увлекался и переходил на совсем заумные термины, забывая, что далеко не все они понятны человеку, не имеющему к психиатрии отношения. Зато от Оливера Клаэс волей-неволей узнал историю происхождения этой науки как таковой. Первая «клиника» подобного плана была основана, предположительно, в середине четырнадцатого века, но предназначалась не для лечения, а сугубо для изоляции «пациентов». Организация их жизненного пространства была крайне примитивна: использовались цепи и наручники для ограничения передвижений, в качестве наказания или усмирения – плети и палки. Дни и ночи безумцев проходили в одиночных камерах, куда не проникал ни свет, ни свежий воздух, а пол был устлан гнилой соломой. Их содержали в антисанитарии и голоде, а по праздникам за умеренную плату допускали посетителей, жаждущих поиздеваться над душевно больными людьми. Лишь пять столетий спустя с узников сняли цепи, ослабили тюремный режим и занялись изучением отклонений. Их больше не приковывали к койкам на чрезмерно длительные сроки, как это делалось ранее для удобства персонала, в эксплуатацию вошёл более гуманный метод стеснения – смирительные рубашки. Оливер говорил, что даже тогда пациентов ужасно мучали, используя приспособления, которые современному человеку показались бы пыточным инвентарём. Применения жгучих втираний, раскалённого железа и погружение в ледяную воду объясняли как методики изгнания болезни с помощью ужаса. Терапии сменяли друг друга, и каких только зверств не натерпелись несчастные подопытные. Например, уже в относительно цивилизованном обществе девятнадцатого века всё ещё практиковался метод лечения женской истерии путём удаления матки. А своеобразной кульминацией развития психиатрии стало изобретение лоботомии. Несмотря на то, что после данной процедуры люди становились «овощами», её объявили крупным научным достижением. После этого Оливер начинал расхваливать свою больницу, ведь сейчас к этому методу не прибегают. Он рассказывал, как хорошо живётся пациентам, но вскоре гордость сменялась унынием, доктор Стингрей каялся, что не может вылечить всех, и очень сильно горевал по этому поводу. В такие моменты тоска накатывала даже на непрошибаемого Нэми, но печалился он вовсе не за сумасшедших, а за доброго доктора. Однажды брат сказал Клаэсу: «Этот Стингрей – хороший парень, он на полном серьёзе хотел бы помочь всем и каждому». «Ты так говоришь только потому, что он тебе дорогое бухло приносит», — с сомнением предполагал Клаэс, а Нэми оскорблённо отвечал: «Пошёл ты на хрен, Клаэс».
В обеденное время людей не встретилось ни во дворе, ни внутри больницы, только худенькая невысокая женщина поднялась из-за стойки ресепшн и озарила Клаэса той же механической рабочей улыбкой, что и сторож у ворот.
— Доктор Оливер Стингрей ожидает вас, пройдёмте.
Из динамиков под потолком звучит приглушённая классическая музыка. Идеально выкрашенные стены и плитка на полу выдержаны в спокойном оттенке крема-брюле. Пахнет чистотой, но не химической, которая отдаёт едкой хлоркой, и не освежителем воздуха, а как будто бы настоящей горной лавандой или чем-то подобным, потому что запаха этой самой лаванды Клаэс даже не представляет, такие ассоциации возникли сами собой.
— Красиво у вас тут.
— Да, спасибо, мы стараемся, чтобы пациенты чувствовали себя комфортно. Благоприятные условия способствуют выздоровлению.
На втором этаже провожатая указывает на одну из дверей и уходит. Клаэс не мешкает и сразу стучит, потому что промедление могло заставить его ещё раз обдумать своё плачевное положение. Тогда и чувство собственного достоинства подключилось бы, и стыдливость, и в итоге он развернулся бы и ушёл.
— Здравствуй! — Оливер открывает дверь и любезно пропускает гостя внутрь. — Рад тебя видеть. Ты очень вовремя, я собирался на обед. Может, раз пришёл, то составишь мне компанию? Здесь недалеко отличное кафе.
— Нет, я с просьбой, — хмурится Клаэс, бегло осматривая кабинет, а потом, наконец, переводит удручённый взгляд на Оливера. — Одолжите мне немного денег? Мне нужно съездить в деревню. Срочно. Очень. Я вам всё верну в ближайшее время. Наверное.
— Конечно. Сколько нужно?
Оливер обходит свой массивный письменный стол и берёт в руки сенсорный телефон. Почти пять лет прошло с момента полной отмены оборота наличных денег. Теперь все без исключения покупки и услуги оплачивались картой или мобильным банком. Если у кого-то и остались старые купюры, то воспользоваться ими не представлялось возможным, нигде их не приняли бы. Этот закон был создан для того, чтобы государство республики Ньюэйдж полностью контролировало все совершаемые гражданами финансовые операции. Также это существенно повлияло на снижение численности безработных лодырей, которые ранее предпочитали попрошайничать, вместо того чтобы честно трудиться. Теперь, чтобы получить от кого-то подаяние, нужно как минимум иметь персональный счёт, за который обслуживающим банком взымается скромный ежемесячный налог. На улицах больше не встречались нищие с протянутыми шапками, перевёрнутыми вверх дном, чтобы небезразличные прохожие могли кидать в них монетки. Всем пришлось искать законные способы заработка. Даже самогон у соседа Клаэс покупал путём перевода необходимой суммы на его карту с приложения на телефоне. В какой-то степени это было даже удобно. Никто не мог обокрасть тебя на улице, ведь для доступа к счёту необходим пин-код. Да и по случайности потерять деньги теперь тоже сложнее. Если с картой что-то и случится, то её буквально в течение суток можно восстановить. Появились, конечно, новые виды мошенничества, но специальные банковские службы способны оперативно отследить злоумышленников, так как любые переводы средств фиксируются.
Клаэс оказался здесь впервые и отвлёкся на изучение обстановки. Кабинет выглядит так, будто бы никаким образом не относится к больнице, всё слишком уютно и по-домашнему. Одна стена украшена картинами в резных деревянных рамах (в основном на них изображены пейзажи), под ними чёрный кожаный диван, а напротив высокий книжный стеллаж. На рабочем столе ничего лишнего, всё уложено в идеальном порядке. За ним большое окно, занавешенное тонким, почти прозрачным тюлем, а на широком подоконнике несколько горшков с комнатными растениями.
— Сотни четыре. А у вас есть латинский словарь? — спрашивает Клаэс, остановившись у стеллажа.
— Боюсь, что нет.
— Тогда давайте пять.
— Надолго в отъезд?
— Не очень.
— Сегодня отправишься?
— Наверное.
Оливер угнетенно вздыхает, попытавшись скрыть свою печаль от гостя. По уклончивым ответам Клаэса несложно догадаться, что к беседе он, как и всегда, не расположен. Впрочем, по рюкзаку, висящему на плече, доктор Стингрей понял, что Майн собрался на вокзал сразу же после больницы.
— Ты исхудал.
— Ага.
— И выглядишь невыспавшимся. Тревожные сны покоя не дают?