IV. Исполнители
14–15 сентября 1942 года.
Винница – Киев
– Вы вот это видели?..
Генерал‑полковник Фридрих Фромм извлек из бокового кармана кителя сложенную вчетверо газетную вырезку. Передал мне.
Статья на английском языке, одна колонка. Я сразу обратил внимание на подпись – ничего себе, Роберт Мак‑Гован Баррингтон‑Вард, главный редактор «The Times»!
Броский заголовок: «Наперегонки с зимой». Строчкой ниже, шрифтом помельче – «Германские надежды: уничтожить Россию к 31 октября».
В первом же абзаце упоминается «тридцатисемилетний немецкий инженер‑архитектор, профессор Альберт Шпеер, один из наиболее доверенных и приближенных людей Гитлера».
– Что за чертовщина? – я поднял взгляд на Фромма. – Где вы это раздобыли?
– Вражеская пресса исправно доставляется через Испанию и Швецию, – пожал плечами генерал‑полковник. – Английским владеете? Прочитайте внимательно. Уверен, на статью уже обратили внимание все заинтересованные стороны, начиная от рейхсляйтера Бормана и заканчивая вашими оппонентами в окружении Геринга…
Мы прогуливались по аккуратно усыпанным речным песком дорожкам в мрачноватом хвойном лесу к северу от украинского городка Винница. Здесь, на левом берегу Южного Буга, располагалась еще одна «главная квартира фюрера» – комплекс «Вервольф», куда в июле были перенесены ставка и штаб оперативного руководства ОКВ. Территория поменьше, чем в Растенбурге, но тоже построено с размахом, а прежде всего здесь достаточно пространства для уединенных прогулок без лишних и навязчивых свидетелей.
Генерал Фромм пригласил «подышать свежим воздухом» сразу по моему прилету из Берлина, я едва успел оставить личные вещи в гостевом домике. Не скажу, что «Верфольф» производит благоприятное впечатление: день солнечный, теплый, в лесу пахнет грибами и сыростью, однако ветви темно‑изумрудных елей, сплетшиеся над нашими головами, создают густую тень, а поскрипывание стволов окончательно превращает декорации в подобие готического романа. Так и ожидаешь, что из‑за очередного поворота покажется бородавчатая ведьма из стихов Новалиса или новелл Эрнста Гофмана. А то и гриммовский людоед…
– Поняли теперь? – Фромм, заметив, что я закончил чтение, остановился. – У «Таймс» отличные информаторы, не находите?
– Можно позавидовать, – кивнул я. – Причем есть веские основания полагать, что носят они форму СС.
– Вовсе не обязательно, – ответил генерал‑полковник. – У вас хватает недоброжелателей, Шпеер. Особенно в партийной среде.
Судя по датировке наверху газетной страницы, статья в «Таймс» вышла 7 сентября, четыре дня назад. Мистер Мак‑Гован очень смело интерпретировал мои слова, произнесенные на одном из расширенных совещаний в присутствии Мильха, Фромма и еще полутора десятков ведущих руководителей промышленности и тыла.
«Наше чувство всем нам подсказывает, что в этом году мы стоим перед решительным поворотом нашей истории, – вот точная цитата, дословно воспроизведенная Мак‑Гованом. – Война должна быть завершена в кратчайший срок; если это не удастся, то Германия ее проиграет. Мы должны закончить боевые действия до конца октября, до начала зимы, или мы потерпим поражение. И выиграть войну мы можем только тем вооружением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, которое появится в будущем году».
Далее главный редактор «Таймс» делал приятные лондонскому читателю выводы – если пораженческие настроения распространились даже на рейхсминистра вооружений и боеприпасов, то «кровь, пот и слезы», некогда предложенные Уинстоном Черчиллем народу Британии, целиком оправданы; вместе с американскими и русскими союзниками мы сумели поколебать фундамент, на котором зиждется непрочное здание «Тысячелетнего рейха». И так далее, и так далее.
Нехорошая статья. Не сомневаюсь, она давно легла на стол Гитлеру и он оценил содержание. Вообразим реакцию Черчилля, появись в «Фёлькишер беобахтер» подлинное заявление фельдмаршала Артура Харриса с аналогичным контекстом.
– Вас пытаются скомпрометировать, Шпеер, – сказал Фромм. – Свои же. Иначе каким образом ваши слова стали известны за Ла‑Маншем? Интрига примитивная, но действенная. В то, что на тогдашней конференции присутствовал английский агент, я не верю, слишком высокопоставленные лица были приглашены. Тем не менее одно из этих лиц отыскало способ передать стенограмму на Запад. Прекрасно понимаю английских пропагандистов, ход их мыслей совершенно прозрачен – нельзя упустить возможность выбить из‑под вас кресло, вы стали чересчур опасной фигурой.
– Опасной? – невесело усмехнулся я. – Технократ в министерском кресле?
– Даже не сомневайтесь, – уверенно подтвердил генерал‑полковник. – С февраля по август вы ухитрились удвоить выпуск боеприпасов, танков производится на двадцать пять процентов больше, а общих вооружений на двадцать семь. Как командующий армией резерва я получаю все цифры! Вы очень опасны, Шпеер. Потому что вы с потрясающей быстротой достигли невероятных успехов там, где оказались бессильны остальные. Здесь вам завидуют, а зависть – второе по силе чувство после ревности. В Лондоне вас боятся: английская разведка не зря ест свой пудинг, отчеты о невиданных успехах непременно ложатся на стол Черчиллю, Эттли и Энтони Идену. Возможно, неполные, необъективные, но вполне достаточные для серьезных выводов.
– Вы меня нарочно пугаете, господин Фромм? – я попытался отшутиться, хотя и осознавал, что генерал‑полковник, как человек мне симпатизирующий, искренне пытается предостеречь. Тем более, что он и Мильх разделяли мои взгляды. – Скромный архитектор, волею случая очутившийся не на своем месте и занявшийся непривычным ему делом, выглядит опаснее вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине? Может быть, тогда мне стоит в одиночестве прокатиться в Сталинград, и от одного моего грозного вида русские разбегутся в панике?
– Вы отлично понимаете, что я имею в виду, – отрезал Фридрих Фромм. – Берегитесь, Шпеер. Я говорю вам это как друг. Берегитесь…
* * *
Вот такой разговор. Ничего не скажу, генерал‑полковник за двадцать минут сумел испортить мне настроение на весь день. Дело вовсе не в скандальной статье «Таймс»: я хорошо знаю Гитлера, к вражеской пропаганде он относится с вниманием, но без параноидальной подозрительности: сам великолепно разбирается в тонкостях идеологической войны.
Фромм прав: если интрига исходила от партийного руководства, рейхсляйтер Борман давно успел преподнести шефу новость в самых черных красках, упирая на слово «пораженчество». Поскольку Мартин Борман человек бесспорно хитрый, сообразительный, но вместе с тем недалекий, у меня найдутся в рукаве ответные козыри – секрета из своего выступления я не делал, стенографисты вели записи, копия была отправлена в рейхсканцелярию. А вот как записи попали в Англию – это нужно спросить у Службы безопасности, которую по линии НСДАП курирует опять же господин рейхсляйтер! Кто недосмотрел?
Словом, отговорюсь, не впервой. Другое дело, против меня начали действовать активно, что само по себе наводит на малоприятные размышления. Слишком многим я ухитрился встать поперек дороги, а учитывая «неопытность в политике», по определению Рейнхарда Гейдриха, еще и сам (вполне сознательно) провоцирую влиятельных персон – Роберт Лей теперь со мной вовсе не разговаривает и публично называет «хамом».
Лею досталось поделом, ничуть не сожалею о своем демонстративном зубоскальстве. Началось с того, что в рамках программы по экономии денег, строительных материалов и разумному распределению рабочей силы я выбил у Гитлера распоряжение о замораживании всех излишних строительных работ на территории Рейха – всех без исключения. Оберзальцберг, реконструкция Берлина, комплекс Партийных съездов!
Фюрер повздыхал, однако моим увещеваниям внял. Хорошо, прекращаем. Временно, конечно. Обязательно выделить средства на консервацию строек, чтобы ни единая плитка не обвалилась.
Что тут началось! Я оказался погребен под горой петиций, просьб и беззастенчивых требований гауляйтеров и крайсляйтеров, многие приезжали лично и уговаривали: «Этот объект необходимо завершить, в виде исключения!»
Взятки совали, – не деньгами, конечно, до такой похабщины даже Фриц Заукель не опустился, – но клятвенно обещали «участочек земли под частное строительство», «помощь в снабжении» или «хорошие подарки».
Я оставался тверд как кремень: нет, и точка. Приказ фюрера!
Окончательно меня вывела из себя пространная ламентация Роберта Лея – у него, вообразите, в образцово‑показательной усадьбе не достроен столь же образцово‑показательный свинарник! Лей учинил полное подобие битвы при Ватерлоо, лишь бы отстоять этот стратегически необходимый объект, подключил к боевым действиям Бормана, собрал подписи под петицией в своем гау и наушничал в рейхсканцелярии, обвиняя меня в неслыханном, небывалом вероломстве. В финале принялся «нарезать круги» (по ее же собственному определению) вокруг Евы Браун, надеясь на поддержку перед фюрером, но и там получил стойкий отпор – отношения с Евой у Лея были натянутые.
Когда этот бедлам мне окончательно наскучил, пришлось отказать в письменной форме, причем я сугубо из вредности постарался, чтобы депеша распространилась в соответствующих кругах. Официальный заголовок гласил: «Руководителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника!..»
Шуточки про «свинарник Лея» преследовали рейхсляйтера неделями, сам Гитлер во всеуслышание несколько раз так называл Трудовой фронт («Как успехи у него в свинарнике, господа?»), а я нажил еще одного нешуточного врага.
Стоит ли говорить, что значительная часть усилий пропала даром: несколько дней спустя Мартин Борман получил у фюрера распоряжение прямо противоположного содержания и возобновил стройку в Оберзальцберге. Я, в свою очередь, настоял на очередном приказе Гитлера о консервации этого объекта, но Борман его игнорировал.
Руки опускаются, иных слов и не подберешь. Добиться хоть какого‑то контроля над расходованием дефицитных материалов, находящихся в ведении партфункционеров, было невозможно. Никак. Если моим сотрудникам и удавалось вскрыть злоупотребления, любые приказы оставлялись без внимания – «старые борцы» меня ни во что не ставили, твердо зная, что заручатся сочувствием фюрера.
Оставалось сосредоточиться на прямых обязанностях. Хоть в этой области удалось переломить курс к стагнации, наметившийся осенью 1941 года, и вывести военную индустрию на подъем…
В ставке я появлялся обычно раз в две недели, оставался дня на три‑четыре, иногда отправлялся в поездки по округе – если получится, завтра или послезавтра навещу Киев с одной определенной целью: надо встретиться с обергруппенфюрером Гейдрихом, как раз прибывающим в Ровно с визитом к рейхскомиссару Эриху Коху, а затем направляющимся по делам в бывшую столицу Украины.
Что за срочность – непонятно, но Гейдрих в приватном послании настаивал, и я не мог отказать ему в просьбе. Протектор Богемии очень мне помогает по линии РСХА, – от промышленного шпионажа до тихого улаживания вечных конфликтов с партийными бонзами.
Добытые его агентурой сведения о новых английских системах противорадарной борьбы «Moonshine» переданы нашим ученым без промедления и согласований, будь они сто раз наисекретнейшими – эта пакость отражала и усиливала сигнал наших станций ПВО «Фрейя», отчего несколько самолетов, оснащенных «Moonshine», создавали видимость приближения сотни бомбардировщиков и вынуждали поднимать в воздух множество истребителей, тогда как настоящая атака производилась совершенно в другом районе.
Это не единственный пример. В кои‑то веки мы наладили моментальное взаимодействие между разведкой и промышленностью, о чем при докторе Тодте и подумать было невозможно.
Вернемся, однако, в «Вервольф». Никаких изысков в винницкой ставке нет – поскольку ожидать авианалетов противника в глубоком тылу не приходится, сооружено всего лишь три небольших бункера, остальные постройки на поверхности. Здания для гостей очень скромные, бревенчатые, крыши покрыты дерном, кое‑где растянуты масксети.
Мебель типовая, дешевая, вода в ванной комнате пускай и прошла через несколько фильтров, но все равно попахивает болотом. Никакого хлорирования, Гитлер полагает, что оно вредно для здоровья. Питьевую воду в любом случае доставляют из артезианских скважин цистернами.
– Безобразие, – вслух сказал я самому себе. – А где мыло, полотенца и туалетная бумага?..
Сказывалось отсутствие Хайнца Линге: его зоркий глаз в «Вервольфе» приглядывал только за апартаментами фюрера, забота о гостях перекладывалась на эсэсовское подразделение «персонального обслуживания», выполнявшее свои обязанности с ленцой.
Ага, до меня здесь ночевал какой‑то военный, под столиком возле постели валяется упавшая и позабытая фотокарточка – незнакомый майор Люфтваффе с симпатичной барышней, на обороте надпись «Дорогому Курту от Ангелики. Мюнхен, 2 мая 1942». Надо будет передать Линге, пускай отыщет владельца: человеку наверняка дорог этот снимок.
Другой на моем месте принялся бы скандалить, но я ограничился кратким внушением дежурившему по корпусу гауптшарфюреру, получил извинения и всё требуемое. Гитлер ждет меня к половине восьмого вечера, а сейчас только шесть. Времени вполне достаточно для того, чтобы расслабиться и принять ванну.
Сегодня в повестке дня должны стоять вопросы производства бронетехники, вместе со мной из Берлина прилетел генерал‑полковник Гейнц Гудериан – из‑за конфликта с фельдмаршалом фон Клюге прошлым декабрем его перевели в резерв главного командования. На участии в предстоящем разговоре Гудериана, попавшего в немилость, настояли я и Фромм, а рейхсканцлер (к моему удивлению) не стал противиться – полагаю, вновь сыграла свою роль переменчивость настроения фюрера.
Он мог неделями и месяцами злиться на проштрафившегося военного или чиновника, а затем вдруг приглашал к себе, вел учтивую беседу и возвращал к работе в прежней должности, а то и с повышением. Довольно непоследовательная кадровая политика, но таков стиль Гитлера, все давно привыкли.
Генерал‑полковник, известный невозможно строптивым нравом, «проштрафившимся» себя вовсе не считал, и дело состояло даже не в столкновении с Клюге, обвинившим его в неисполнении приказов и дезинформировании командования, что повлекло отставку Гудериана под Рождество 1941 года. Это был только повод.
Я хорошо знал подоплеку из позднейших разговоров с Гитлером: «Быстрый Гейнц», со свойственной ему прямотой, заявил фюреру, что главное командование вермахта не способно руководить современной войной. Вот так, без обиняков. В ОКВ‑ОКХ необходимо назначить офицеров, имеющих фронтовой опыт, особенно в условиях русской зимы. Они и должны принимать важнейшие решения, а не паркетные шаркуны в аксельбантах, никогда не показывающиеся на передовой. Иначе существующие проблемы только усугубятся.
Гитлеру, разумеется, показалось, что это резкое заявление является покушением на его авторитет – главнокомандующий, по мнению Гудериана, не способен подобрать толковых штабистов?! Это неслыханно!
Последствия известны.
Генерал‑полковник восемь месяцев оставался вне строя, но о Гудериане не забыли: наш общий знакомец обергруппенфюрер Зепп Дитрих открыто выразил ему свою поддержку, а я по совету Фридриха Фромма привлек ведущего танкиста‑практика консультантом по танкостроению. Сработались мы моментально, особенно полезны были его советы в вопросе развертывания производства новейших тяжелых танков Pz. Kpfw VI «Тигр», которые мы готовились запустить в крупную серию в самое ближайшее время.
Что ж, прекрасно, я заполучил исключительно компетентного специалиста, а о чем недоброжелатели шепчутся за моей спиной, меня волновало в самую последнюю очередь. Открытые намеки Бормана о «недоверии», которое фюрер испытывает к Гудериану, демонстративно игнорировались. Мне по‑прежнему было позволено многое, и я беззастенчиво пользовался этим преимуществом.
…Если мероприятие официальное и протокольное, то ни о каком гражданском костюме речи не идет: придется явиться к фюреру в униформе «Организации Тодта», хотя моя жена неоднократно говорила, что китель господину рейхсминистру Шпееру подходит как корове фартук. Смешно смотрится, военной выправки никакой, и нет забавнее зрелища, чем сутулящийся штатский архитектор, напяливший мундир. Я Маргарете не возражал, всё верно.
Вновь и опять собирается «узкий круг» – по моим наблюдениям, Гитлер начал уставать от «шпееровских набегов», как он именовал возглавляемые мною делегации различных технических специалистов, частенько появляющиеся в ставке, но к обсуждениям новой военной техники фюрер пока не охладел.
Приглашены Карл Отто Заур, доставшийся в наследство от доктора Тодта мой заместитель по министерству, министериаль‑директор Ксавьер Дорш, главный инженер фирмы «Хеншель Верке» Эрвин Адерс. Гудериан, конечно же – или в качестве «неизбежного зла» под крылышком добренького министра Шпеера, или, наоборот, рейхсканцлер простил генерал‑полковника за прошлогоднюю историю и готов выслушать его мнение.
Я прибыл к дому Гитлера за двадцать минут до начала. Бункер «Верфольфа» тесный и сырой, фюрер здесь часто простужается, оттого предпочтение отдается наземным сооружениям – сентябрь теплый, сегодня воздух прогрелся до плюс двадцати трех. Окна открыты, только проемы задернуты слегка пожелтевшими легкими занавесками, которые на моей памяти отроду не оправляли в прачечную. Еще один симптом того, что винницкую «главную квартиру» считают временной.
Зашел не с «парадного» крыльца, где принимали остальных визитеров, а со стороны дворика, эта привилегия за мной сохранилась.
– Хайль, мой фюрер!
Рейхсканцлер Германии сидел на веранде, в плетеном кресле с авиационным журналом «Адлер» в руках. На столике – надо же! – свежий британский «Панч», чашка с зеленым чаем и тарелка кремовых бисквитов. Гитлер любит сладкое.
Позади кресла, в двух метрах, статуей замер делано‑скучающий оберштурмбаннфюрер Линге. Чуть кивнул мне в знак приветствия.
– Шпеер? – фюрер отвлекся от чтения, снял очки, сунул в нагрудный карман френча. Поднялся, протянул руку. – Здравствуйте, здравствуйте. Зачастили в гости. А мне, представьте, здесь совсем не нравится. Очень нездоровое место, постоянный кашель… Но я обязан находиться как можно ближе к фронту! Присаживайтесь, времени у нас пока предостаточно! Как ваш новорожденный?
Все‑таки он умеет быть необычайно обходительным. При любом визите Гитлер непременно осведомляется о здоровье Маргарет и младшего сына, в июне послал моей жене огромную корзину цветов в клинику «Шарите» и открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления.
Зная фюрера почти девять лет, могу уверенно сказать, что это не позерство, не обязательная церемониальная вежливость, а присущая ему искренность, пускай и проявляющаяся крайне редко, а с началом войны и вовсе начавшая исчезать. Он боится, что такого рода жесты расценят как ненужную сентиментальность, которая в условиях «грандиозной борьбы», развернувшейся на планете, будет выглядеть пускай и мимолетным, незаметным, но проявлением слабости.
Оставаться «человеком без маски» фюрер теперь не может себе позволить, и боюсь, что маски начали навсегда замещать живого человека. Только в общении наедине в нем еще мелькают отстветы того Адольфа Гитлера, с которым мы когда‑то обсуждали восхитительные архитектурные проекты, его мечту и цель жизни…
Непринужденно поболтали о всяких милых пустяках. Новая итальянская кинокомедия «Гарибальдиец в монастыре» слишком вульгарна. Потсдамская студия UFA начала съемки третьего в истории Германии полнометражного цветного фильма «Мюнхгаузен» с блистательными Гансом Альберсом и Мариной фон Дитмар в главных ролях – доктор Геббельс привозил в ставку пленки с уже отснятыми эпизодами, впечатления самые положительные, звездный состав!
Шпеер, кстати, посмотрите на семнадцатую страницу «Панча», он лежит на столике – там карикатура на вас, по‑моему, очень смешно!
Я едва не закашлялся. Кажется, английский юмористический журнал оказался в распоряжении Гитлера отнюдь не случайно. Дата выпуска 6 сентября, статья в «Таймс» появилась утром 7‑го, выпуски «Панча» как раз успели развезти подписчикам. Интересно.
Карикатура неплохая, споров нет. Я нарисован очень похоже, художник‑график несомненно ознакомился с моими фотопортретами. Обстановка деревенской токарной мастерской, станок на заднем плане, озадаченный министр Шпеер с огромным напильником в руках стоит перед тисками, в которых зажат миниатюрный танк Pz. Kpfw IV. Под ногами в куче мусора валяются устаревшие модели – 38(t), Pz. Kpfw I и так далее.
Подпись: «Выиграть войну мы можем только тем вооружением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, которое появится в будущем году».
«Таймс». Слово в слово.
В два распахнутых окна мастерской таращатся пририсованными умильными глазками русский Т‑34 и английский «Черчилль», направившие на меня стволы башенных орудий.
– По‑моему, очень подходяще к теме сегодняшней встречи, – весело сказал Гитлер. – Альберт, не смущайтесь, вы же отлично знаете, в каком виде бритты изображают меня! Глупо обижаться на пропаганду противника!
«Альберт, – заметил я. – Он назвал меня по имени, что означает предельную доверительность. Не „господин Шпеер“, не „доктор“ или „профессор“, не „министр Шпеер“. То, что фюрер читал статью, очевидно. Однако реакция именно такая, как я и предполагал, – „ пропаганда“, которой не следует верить. И он решил меня подбодрить. Прекрасно!»
– Время, мой фюрер, – послышался вкрадчивый голос Хайнца Линге. – Осталось пять минут.
Гитлер никогда не носил наручных или карманных часов – первые он считал неудобными и сжимающими запястье. Карманные же были признаками презираемых буржуазности и мещанства. Функции хронометра и будильника исправно выполнял камердинер.
– Идемте, Шпеер, – рейхсканцлер кивнул в сторону двери с веранды в дом. – Точность – вежливость королей?
– …И долг всех добрых людей, – закончил я знаменитую фразу Луи XIV, зная, что фюреру нравится именно ее завершение, о котором постоянно забывают. – Я могу спросить?
– Конечно.
– Ваше отношение к генерал‑полковнику Гудериану после известных событий…
– Оставьте, – перебил Гитлер, чуть скривившись, – В данный момент мне достаточно того, что вы его рекомендовали. Возмутительно нагл, но много знает.
Я сразу понял – не простил. Лишь пошел на очередную уступку мне лично.
* * *
«Быстрый Гейнц» подтвердил реноме невоспитанного смутьяна, но, по счастью, высказался не во время четырехчасового совещания (генерал старался отмалчиваться, и лишь в самые острые моменты дискуссии вступал в разговор), а поздно вечером, когда мы втроем, – я, Фридрих Фромм и сам Гудериан, – собрались в комнатке гостевого дома, взбодриться глоточком «Раймона Раньо», привезенного мною из недавней поездки в Париж.
– Это же безумие! – на просьбы говорить потише Гудериан не обращал внимания. – Отправлять новейшую секретную технику на второстепенный участок фронта, вдобавок абсолютно не подходящий для применения тяжелых танков! Я бы еще допустил их участие в операциях под Сталинградом, на плацдармах у Волги, но только не в чертовых финских болотах! Шпеер, я понимаю, повлиять на его решение вы не в состоянии, однако нельзя ли… – тут генерал‑полковник все‑таки понизил голос, – Нельзя ли как‑нибудь… э‑э… приостановить выполнение приказа?
– Называя вещи своими именами, саботировать, – Фромм, как всегда, за словом в карман не лез. – Машины переданы военным, да, но Министерство вооружений способно в любой момент отозвать их с передовой.
Предположим, по причине выявленных технологических недостатков, не так ли?
– Недостатков хватает, – я кивнул. – Это тема первостепенной важности, держу на постоянном контроле. Отчеты по эксплуатации танков под Ленинградом ложатся мне на стол ежедневно. Трансмиссия, двигатели, всё недоработано! Пожалуй, отзыв возможен, но каков риск? Вы должны это твердо осознавать, господа.
Речь шла о перспективной модели Sd.Kfz.181 «Тигр», которой мое министерство вплотную занималось с ранней весны, когда был окончательно утвержден проект тяжелого танка прорыва от фирмы «Хеншель» – буквально сейчас, в эти самые дни намечалось впервые отправить в бой несколько машин, прошедшим августом собранных на заводе в Касселе.
Обстановка под Ленинградом складывалось непростая, русские вели наступление с востока на оборонительные позиции нашей 18‑й армии, продавив фронт почти на десять километров и угрожая прорвать кольцо окружения вокруг города, и это несмотря на то, что группу армий «Север» в июле усилили частями резерва 11‑й армии, исходно предназначенными для поддержки наступления на Сталинград.
В ставке понимали серьезность положения, и Гитлер, как обычно экспромтом, предложил направить в район русского наступления готовые «Тигры». Да, машин всего шесть, но, как три недели назад заявил фюрер: «…С ними ничего не может случиться! Они неуязвимы и могут разбить любое танковое наступление противника»[15]. Осторожные возражения фронтовых генералов о том, что «Тигры» вряд ли устоят против тяжелой артиллерии противника или массированной атаки силами, допустим, танкового полка, были отметены – ничего равного этой машине нет!
Я получил недвусмысленный приказ: как можно скорее «отгрузить» готовые образцы 501‑му и 502‑му тяжелым танковым батальонам, в мае этого года переформированным в Эрфурте специально под новую технику из тяжелых рот истребителей танков. Предложение дождаться, когда промышленность выпустит еще хотя бы двадцать – тридцать «Тигров» для качественного усиления боевых частей, не прошло, как я ни бился.
В итоге «Тигры» отправились железной дорогой в распоряжение группы армий «Север». Причем, как водится, не обошлось без глупейших накладок. «Хеншель» фирма в основном вагоностроительная, один из крупнейших в Европе поставщиков железнодорожного оборудования, паровозов и платформ. Но и здесь проявилась ужасающая несогласованность между гражданским и военным производством, каковая привела к очередному конфузу – в июне выяснилось, что танк попросту не влезал ни на одну из серийно выпускаемых транспортных платформ «Хеншеля», ни по массе, ни по размеру. В Рейхе не оказалось ни единого вагона, способного перевозить груз в 60 тонн!
Мне пришлось срочно вмешаться и устроить нагоняй инженерам корпорации, целиком поглощенным техническими аспектами своего танка и напрочь позабывшим об ограничениях, налагаемых железнодорожной инфраструктурой. Новая шестиосная платформа SSyms была спроектирована и изготовлена прямо‑таки в рекордный срок, но вот незадача – теперь забыли о железнодорожном габарите, изменить который можно только перешивкой колеи, расширением тоннелей, радиусов поворота пути и в итоге закономерным банкротством Германии на следующий же день.
Тут я впервые за время министерства сорвался и пригрозил, что если немедленно, – то есть завтра, а лучше сегодня к вечеру! – выход найден не будет, последуют самые печальные для конструкторов и руководства «Хеншель» выводы. Попросту я мог нажаловаться Рейнхарду Гейдриху, способному пустить в ход репрессивный аппарат. Как следствие, кое‑кто провел бы незабываемый отпуск в Дахау.
Надоело, честное слово! Это война, а не загородная прогулка с пикником!
К моему безмерному удивлению, решение предоставили спустя несколько часов: для соответствия габаритам придется снимать с шасси танков внешние катки и во время транспортировки использовать узкие гусеницы в 520 миллиметров. Что, само собой, повлекло новые расходы – металл, рабочее время, загруженность станков, – но делать было нечего.
Когда я рассказал о бурных событиях, развивавшихся летом вокруг платформ для «Тигров», Гудериану, опальный генерал‑полковник не знал, смеяться ему или плакать. Заметил только «Везде у нас так!» и посетовал на типично германское пренебрежение всем, что не входит в зону ответственности одного конкретного исполнителя, будь это примитивный стрелочник или конструкторский коллектив. Ну и отсутствие внятного технического задания со стороны заказчика, обязанного предусмотреть логистические габариты, тоже сыграло немаловажную роль.
Имя непосредственного заказчика мы отлично знали – Адольф Гитлер. На совещании в штабе командования сухопутными войсками Германии 26 мая 1941 года именно фюрер настоял на концепции тяжелого танка.
– …Много они там навоюют! – продолжал возмущаться Гудериан, вымеряя комнату шагами, вправо‑влево, вправо‑влево. Будто хищник, запертый в клетке. – А вы, Шпеер, все‑таки не рискуйте, я глупость посоветовал! Отзыв техники могут расценить как вредительство[16], и тогда вас ничто не спасет!
– Придумаю что‑нибудь, – легкомысленно отозвался я. – Жаль, очень жаль, что сегодня не удалось протолкнуть вашу идею!
– Идею?! – «Быстрый Гейнц», судя по выражению лица, едва не сплюнул прямо на пол, но вовремя одумался и спустил камнепад таких замысловатых словечек, что генерал Фромм закашлялся и посмотрел на меня, будто извиняясь. Не уверен, что подобную лексику и в штрафном батальоне услышишь. – Кому нужны эти идеи? Ему?! К дьяволу!
Гудериан, едва став внештатным консультантом Министерства вооружений, однажды высказал мысль, показавшуюся мне более чем разумной: тяжелые танки – это, безусловно, прекрасно, но теряется основной смысл существования бронетанковых войск – по большому счету, «Тигр» – это всего лишь орудие противотанковой обороны! Обороны, понимаете? Тогда как танки предназначены для ведения решительного наступления!
Не проще ли будет максимально нарастить выпуск отлично зарекомендовавших себя Pz. Kpfw IV, давно избавившихся от «детских болезней»? Налаженные технологические цепочки, простота производства и ремонта, невысокая трудоемкость, низкая средняя цена – 110–115 тысяч рейхсмарок против расчетных 250–270 тысяч за одного «Тигра». Нам требуется массовый танк, пускай и не обладающий репутацией «чудо‑оружия»! «Тигр» должен остаться лишь машиной качественного усиления, не более!
Сегодня я вновь пытался донести эти соображения до фюрера, но тот непоколебимо стоял на своем: планирование неизменно, армия должна получить 265 «Тигров» с длинноствольным 8,8‑сантиметровым орудием. А чтобы освободить производственные мощности, следует прекратить выпуск Pz. Kpfw III. Новым Pz. Kpfw IV усилить лобовую броню. Этого достаточно. Надеюсь, ни у кого нет возражений?
Возразишь тут, как же.
– Декларирован переход к обороне, – завершил свой эмоциональный спич генерал‑полковник. – Подтекст озвученных решений именно таков. Теперь остается гадать, когда большевики и англо‑американцы окажутся в Берлине. Мой прогноз – 1947 год в наилучшем для нас случае.
– Что же вы, право? – Фромм тяжко вздохнул. – На фоне успехов в районе Сталинграда и на Кавказе?
– Видимых успехов, не более того, – сухо ответил Гудериан. – Сталинград до сих пор не взят. Рихард Руофф и фон Клейст топчутся под Новороссийском и Моздоком, но дальше продвинуться не в состоянии. Пат, господа. Перерастянутые коммуникации, ударной силы – танков! – не хватает, войска выдохлись, резервы отсутствуют. Если мы удержим эти позиции – прекрасно, а если нет? Думаю, я больше не вернусь на службу. Не хочу в этом участвовать.
С тем генерал‑полковник, даже не попрощавшись, быстрым шагом вышел в коридор. Хлопнул дверью.
– Резок, но хотя бы предпочитает говорить правду, – снова вздохнул Фридрих Фромм. – Знаете, господин Шпеер, недавно Гудериан получил телеграмму от Эрвина Роммеля с предложением заменить его в качестве командующего в Африке из‑за болезни фельдмаршала. Что вы думаете? Отказался. Да и фюрер не одобрил. Мы теряем хороших опытных командиров, господин рейхсминистр. Фон Рунштедт отстранен с переводом на Запад, а еще Гёпнер, фон Лееб, генералы Ферстер и Кюблер… Мне это не нравится.
Я предпочел воздержаться от комментариев – кадровые перестановки в армии и «чистка» после неудач зимы с 1941 на 1942 год касались меня в последнюю очередь, однако нервная обстановка в военном руководстве не могла не настораживать.
– Обойдется, – без всякой уверенности сказал я. – Скажите, Фромм, как мне лучше попасть отсюда в Киев? Автомобиль? Не так уж и далеко, всего двести пятьдесят километров…
– Вы рассудок потеряли? – генерал‑полковник и впрямь посмотрел на меня, будто на умалишенного. – В прошлом году такая поездка без вооруженной охраны еще могла оказаться безопасной, но сейчас Украина кишит партизанами! Наши осткомиссары постарались, население озлоблено. Только самолет! В крайнем случае, поезд через Казатин и Фастов с потерей времени: железные дороги остаются перегруженными.
– Хорошо, – согласился я. – Благодарю за компанию, господин Фромм. Увидимся в Берлине через три дня…
* * *
В нынешнем году я был в России шесть раз, сентябрьский приезд – седьмой. Обычно визит ограничивался несколькими днями, осмотром трофейной техники и обязательным докладом в ставке. Два месяца назад доехал до Днепропетровска, произведшего, в отличие от февраля, благоприятное впечатление: город отчасти привели в порядок, много зелени по берегам реки, следы боевых действий куда менее заметны, чем зимой.
По совету Фридриха Фромма в Киев я отправился самолетом. Базу для курьерской эскадрильи соорудили к северу от «Вервольфа», в Калиновке, рядом с которой разместилась ставка Германа Геринга «Штрайнбух», где рейхсмаршал бывал только наездами. «Полевую» жизнь он не любил, считая ее некомфортной и утомительной, но добротное бетонированное летное поле построить не преминул, облагообразив брошенный русскими в 1941 году грунтовый аэродром.
Зная, что лететь всего ничего, Герхард Найн не стал поднимать самолет на большую высоту. Появление в этом секторе истребителей противника невозможно a priori, до линии фронта сотни километров, а у партизан, орудующих в украинских лесах, средств ПВО, к счастью, нет и быть не может. «Кондор» спокойно шел на полутора тысячах, давая возможность немногочисленным пассажирам полюбоваться осенними пейзажами, а через сорок пять минут приземлился на построенной еще перед войной полосе у Поста‑Волынского, откуда до центра города было меньше получаса езды на автомобиле.
По прибытии Ксавьер Дорш и трое сотрудников министерского секретариата отправились в гостиницу, а я оказался под опекой гауптштурмфюрера Герберта Вагница, отлично знакомого мне по поездке в Прагу. Рядом с местом водителя окрашенного в фельдграу «Опель Капитана» восседал неприятный тип в штатском: холодно‑отчужденное бледное лицо, угреватый нос и колючий взгляд.
– Не обращайте внимания, – усмехнулся Вагниц, проследив мой взгляд. Адъютант Гейдриха встретил меня у самолета, едва подали лесенку. – Местная полиция безопасности, таковы правила. Рожа отвратная, но отлично знает город и хорошо стреляет.
– Русский? – я удивленно вздернул бровь.
– Что вы, господин Шпеер! Фольксдойч. Жил здесь при большевиках, за год службы зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Его фамилия Левински, так и обращайтесь. Впрочем, он неразговорчив.
– Вот и прекрасно, – кивнул я, передавая саквояжик Вагницу. – Обергруппенфюрер ожидает?
– Не сейчас. Предполагалось, что вы прилетите к вечеру, в настоящий момент шеф занят. Мне приказано показать вам Киев. Правда, экскурсовод из меня не получится, а добиться разъяснений у господина Левински будет еще сложнее.
– Тогда давайте просто кататься.
– Если вы голодны, можем отправиться в ресторан «Им Дой<