ЕЩЕ О НЕКТАРНЫХ ПАСТБИЩАХ 12 глава

«Затруднение, хотя и кажется непреодолимым, — писал Дарвин, — уменьшается и, по моему мнению,

даже совершенно исчезает, если мы вспомним, что от­бор может относиться к семейству так же, как и к осо­би, и как в том, так и в другом случае привести к из­вестной цели».

Однако такое объяснение не было исчерпывающим, поскольку оно проливало свет только на одну сторону явления.

Как же все-таки своеобразные привычки, прису­щие бесплодным самкам, могут воздействовать на сам­цов и плодовитых самок, которые только и дают по­томство, — этот вопрос оставался попрежнему нере­шенным. Биологи-идеалисты быстро заметили изъян в великом исследовании Дарвина и постарались вос­пользоваться им.

Первым сделал это немецкий профессор Август Вейсман, поставивший своей задачей опровергнуть ма­териалистическую основу дарвинизма.

Материалистическая теория развития живой приро­ды исходит из определяющего влияния условий среды, условий существования и признает не только возмож­ным, но и необходимым наследование свойств и отли­чий, приобретаемых организмом под воздействием этих условий.

Вейсман же стремился доказать, что признаки и свойства, приобретаемые организмом в течение его жизни, не наследуются, что такая форма наследствен­ности не только не существует, но и немыслима.

Пример пчел представлялся ему в данном случае очень важным и даже решающим доказательством.

— Ведь не могут же бесплодные формы влиять на
наследственность, если они никакого потомства не
оставляют! — восклицал Вейсман. — А мы имеем перед
собой «бесполых» особей у общественных насекомых.
Значит, в природе «существуют животные формы, не­
способные к размножению, но постоянно вновь произ­
водимые родителями на них не похожими», причем,
несмотря на сказанное, «эти животные, неспособные
ничего передать потомству, все же изменялись в тече­
ние истории земли».

— Это ли не разрушает последнюю твердыню на­
ших противников, это ли не свидетельствует отом, —

торжествовал Вейсман, — что единственным опреде­лителем наследственности является особое «наследст­венное вещество», которое «никогда не зарождается вновь, но лишь непрерывно растет и размножается» и для которого живое тело является только безраз­личным вместилищем и питательной средой, простым футляром.

«Носитель наследственности заключается в веще­стве хромосом», — поучал Вейсман, — хромосомы же «представляют как бы особый мир, независимый от тела организма и условий его жизни».

Вейсман утверждал, что причиной изменения на­следственности организмов могут быть лишь само­произвольные изменения вещества наследственности, что все такие изменения являются случайными, не со­ответствующими воздействию условий жизни, неопре­деленными и что внешняя среда, условия жизни, по­добно ситу, отбирают из массы совершившихся изме­нений такие, которые совершенствуют приспособлен­ность видов.

Сердцевиной и ядром всего этого построения было, как видим, измышленное вещество наследственности, изменения которого рассматривались вейсманизмом как принципиально непредсказуемые.

Обезоруживающая человека идея непознаваемости, «агностицизм, отрицающий объективную необходи­мость природы», — вот что скрывалось в учении Вейсмана.

Исходя из своих лженаучных положений, Вейс­ман и отказался принять точку зрения Дарвина о том, что бесплодные общественные насекомые «утратили плодовитость лишь после того, как они подверглись прочим изменениям». По Вейсману, первопричиной по­явления бесплодных рабочих пчел могли стать только случайные изменения в веществе наследственности, в хромосомах.

Последователи Вейсмана, опираясь на его учение об определителях-«детерминантах», старательно из­мышляли впоследствии сложные схемы работы хромо-

185

сомного аппарата наследственности у пчел. Следуя этим схемам и ссылаясь, в частности, на то, что опло­дотворенные яйца матки дают самок, а неоплодотво-ренные— самцов, некоторые вейсманисты договорились до того, что самка-матка якобы является в семье вме­стилищем только мужских определителей, вследствие чего будто бы ее неоплодотворенные яйца и дают трутней, самцы же — трутни, наоборот, несут в себе женские определители, в связи с чем из оплодотво­ренного яйца и развиваются женские особи — матки или рабочие пчелы.

Таким образом, логика лжеучения о независи­мости зародышевой плазмы от тела вынуждала вейс­манистов-морганистов приходить к смехотворным выводам о том, что отец и мать не являются якобы родителями своих детей, что родители являются для детей братьями или сестрами, что самки — это вовсе не самки, а только некая женская оболочка мужского содержания, тогда как самцы — никак не самцы, а обманчивая мужская видимость, под которой скры­вается женское естество.

Некоторые биологи, занимавшиеся вопросом о происхождении общественных насекомых — ос, му­равьев и пчел, доказывали, что семья насекомых состоит только из самцов и самок, причем боль­шая часть самок — так называемые «рабочие фор­мы» — остается недоразвитой вследствие скудного кор­мления.

На первый взгляд эти положения могут пока­заться довольно убедительными. Но можно ли, всерьез говоря, согласиться с тем, что рабочая пчела есть только «недостаточно развитая» матка, которой «задержанное питание» мешает проявить заложенные в ней наследственные возможности и свойства? Эта точка зрения, по сути, сродни вейсманов-ской.

Рабочая пчела развивается на четыре-пять дней дольше, чем матка. Развитие нервной системы рабо­чей пчелы достигает более высокого уровня, чем у матки. Зная все это, можно ли считать рабочую пчелу недоразвитым насекомым?

186

В конце прошлого века, в те годы, когда биологи вели споры о том, какие условия формируют в пче­линой семье бесплодных пчел-работниц, в России, в городе, который тогда назывался Козловом, без­вестный еще И. В. Мичурин развернул первые свои работы по изучению влияния прививки на раститель­ную породу.

В этих работах изменение наследственности, про­исходящее вне полового процесса, через изменение условий жизни, через изменение питания, исследова­лось Мичуриным.на объектах растительного мира; однако теперь ясно, что именно в открытых им здесь закономерностях лежит ключ к тайне наследственно­сти и у пчел.

Любители растений хорошо знают ракитник Ада­ма — чрезвычайно странное дерево, которое упоми­нается во многих учебниках.

Не раз описаны кисти его мутнокрасных, ярко-желтых и фиолетовых цветов, перемешанных на одном и том же дереве и сидящих на ветках, которые ра­стут по-разному и имеют очень различные листья. У этого растения на одной и той же кисти бывают цветки двух сортов и даже цветки, разделенные как раз пополам: одна половина яркожелтого цвета, а другая фиолетового, так что одна половина паруса желтая и большего размера, а другая фиолетовая и мельче. Здесь бывают цветки, у которых весь вен­чик яркожелтый, а половина чашечки фиоле­товая.

Дерево это — живая и растущая смесь обыкно­венного, желтого, и пурпурно-фиолетового ракитников— было получено садоводом Адамом без скрещивания. Адам привил почку фиолетового ракитника в ствол обыкновенного. Привитая почка, пробыв год в по­кое, принялась расти и дала много почек и побегов, из которых один — наиболее мощный — и был раз­множен. Он-то и стал родоначальником пестроцвет-ного адамова ракитника. В нем два самостоятельных вида без скрещивания и только в результате сращи­вания соединились клеточной тканью и образовали растение, потомство которого дает кусты с листьями

187

и цветками явно гибридного, промежуточного, средне­го между привоем и подвоем облика. Здесь наслед­ственность явно изменилась только в результате изме­ненного питания.

«Этот факт чрезвычайно важен, и рано или поздно он изменит взгляды физиологов на половое воспроиз­ведение», — отмечал Дарвин.

Его предвидение сбылось.

В 1938 году — через семьдесят лет — академик Т. Д. Лысенко в предисловии к полному собранию со­чинений И. В. Мичурина впервые сформулировал эти новые взгляды на половое воспроизведение, указав, что «при слиянии двух половых клеток происходит их обоюдная ассимиляция».

Это столь простое и ясное определение говорит о том, что гибриды от удачных сращиваний, вроде адамова ракитника, в принципе сродни гибридам от обычных скрещиваний.

Но ракитник был лишь неожиданным, слепым и непонятым случаем из практики садовника, и по­тому история одного из важнейших открытий биоло­гии началась не с Адама.

Только И. В. Мичурин, выведя новый сорт яблони кандиль-китайка, показал в конце прошлого века, что прививка и сращивание могут стать орудием не неожиданного, не случайного, а сознательного и це­ленаправленного воздействия на растение. В селек­ционной работе И. В. Мичурина появились растения-воспитатели (их-то он и назвал «менторами»), кото­рые своими соками кормили и таким образом «пере­воспитывали» живущих с ними гибридных и потому более податливых, более способных к изменениям зе­леных питомцев, усиливая одни их свойства, ослаб­ляя другие, изменяя третьи.

Вейсманисты-морганисты, поклонники порожден­ной идеализмом лженауки, категорически отказыва­лись признать, что таким путем можно в какой-ни­будь мере изменять наследственность растений, однако И. В. Мичурин десятками выведенных им с по­мощью ментора сортов доказал, что питание — это и есть воспитание породных качеств. Продолжая при-

188

менять свой метод ментора, он вывел множество но­вых сортов, которые прославили своего создателя.

Последователи И. В. Мичурина развили дальше учение о менторах и усовершенствовали технику при­менения этого могучего средства преобразования при­роды растений.

В августе 1948 года в заключительной речи на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, подводя итог многолетним спорам мичуринцев с вейсманистами, академик Т. Д. Лысенко демонстрировал с трибуны растение помидора с кистями, в которых рядом созрели крас­ные и желтые плоды.

Пестрые от разноцветных плодов ветки помидоров взяты были с растений, выращенных из семян. Но семена не были плодом гибридизации путем скрещи­вания, путем переопыления цветков. Это были семена гибридов от сращивания красноплодного и желто-плодного помидоров, это были вегетативные гибриды, потомки сорта, изменившего свою природу под влиянием ментора. Это было живое доказатель­ство того, что, как говорил докладчик, «наследствен­ность определяется специфическим типом обмена ве­ществ. Сумейте изменить тип обмена веществ живого тела, и вы измените наследственность».

Теперь припомним здесь историю воспитания рабо­чих пчел и матки, историю пчел-трутовок и маток с признаками рабочих пчел, историю кормления ли­чинок, изложенные в предшествующих главах и по­казывающие, как резко меняются в результате изме­ненного питания природа пчелы, ее анатомия, ее инстинкты.

Разве здесь не действуют законы, сходные с теми, которые вызывают влияние ментора в растениях, пи­таемых измененной пищей?

Биология пчел может служить наглядным приме­ром на этот раз естественного, природного «управле­ния» развитием организма с помощью кормления, с помощью направленного типа обмена веществ у раз­вивающихся зародышей-личинок.

I89

Это не абстрактные и не умозрительные предполо­жения. Наиболее опытные и до тонкости знающие свое дело пчеловоды-практики давно применяли прием воспитания маток и исправления семей, успешно используя влияние пчел-кормилиц, перестраивающее породу матки, изменяющее, таким образом, свойства, признаки, особенности ее потомства.

Влияние пчел-кормилиц на воспитываемых ими пчел показано уже и в специально проведенных опы­тах.

А. С. Михайлов на Тульской станции брал из семьи длиннохоботных пчел соты, засеянные яйцами, и пере­давал их в семью пчел с коротким хоботком. И вот из засева длиннохоботной матки выводились пчелы с уко­роченными хоботками!

Он повторял этот опыт по-другому: соты с яйцами засева матки из семьи короткохоботных пчел стави­лись в семью длиннохоботных пчел. И из чужого засева выводились пчелы с удлиненными хобот­ками.

Все же данные опытов А. С. Михайлова долго не получали признания. Ими пренебрегали так же, как и многочисленными свидетельствами практиков, утвер­ждавших, что пчелы-кормилицы могут иногда очень заметно менять наследственность воспитанного ими расплода.

Необходимо стало уточнить этот важнейший для теории и для практики вопрос и внести в него ясность.

Летом 1949 года на пасеке в Горках Ленинских и параллельно на пасеке Центральной опытной стан­ции в Барыбино, тоже под Москвой, было прове­дено тщательное исследование роли пчел-кормилиц. Намечено было проверить, может ли молочко кормилиц участвовать в формировании наследствен­ности.

План опыта предусматривал, что влияние корми­лиц легче для начала выявить не на анатомических признаках — более древних и более стойких, а на осо­бенностях поведения, как на признаках более измен­190

чивых. И в то же время учитывалось, что для пра­вильного решения вопроса недостаточно сравнивать пчел по таким признакам поведения, как, например, «суетливость». Всем пчеловодам известно, что пчелы действительно могут различаться по этому признаку. Однако здесь слишком велика опасность ошибиться в оценке силы выражения признака. Здесь трудно установить объективный критерий и легко впасть в са­мообман.

В поисках наиболее ясного ответа на вопрос решено было проверить роль кормилиц на такой наглядной и неоспоримой породной особенности, как характер печатки медовых ячеек, разный у разных nopon.

Темные лесные северные пчелы, как уже выше от­мечалось, запечатывают каждую медовую ячейку бе­лой выпуклой крышкой, которая лежит над медом, отделенная от него небольшой воздушной прослойкой, а серые горные пчелы с юга — плоской морщинистой крышечкой, накладываемой прямо на мед, отчего крышка кажется «мокрой».

В типе крышечки на медовой ячейке характерная черта породного поведения пчелы оказывается, так сказать, спроектированной в пространство и овеще­ствленной.

Для задачи, которая стояла перед опытниками, трудно было придумать лучший объект наблю­дения.

И вот в улеек с партией пчел, выкормленных и вос­питанных северянками из яиц серой горной матки, ставятся запечатанные южанками соты. Они все сверху донизу залиты медом и покрыты характерной морщинистой, мокрой восковой пленкой, на которой исследователи, срывая воск медовой печатки, процара­пали несколько букв.

Жидкое золото меда сочится из полуразрушенных ячеек.

Что сделают пчелы с такими сотами? Они обязаны — к этому понуждает их инстинкт — отремонтировать поврежденные ячейки и запеча­тать их.

191

Как же они их восстановят, эти дочери южной мокропечатающей породы, вскормленные белопечатаю-щими пчелами?

Соты стоят в стеклянном улейке, и с каждым днем на мокром морщинистом фоне южной печатки все яснее и яснее проступает выпуклая белая надпись — четыре буквы: корм.

Этот опыт повторяется несколько раз, и к концу лета на лабораторном рабочем столе собирается целая коллекция медовых сотов с четкими надписями: корм... nopona...

Все это набело запечатано выпуклой медовой пе­чаткой.

Когда-то К. А. Тимирязев, доказывая, что образо­вание хлорофилла в листе связано с действием све­та, прикрыл ящик с молодыми всходами кресс-са­лата картонкой с прорезанными в ней буквами и, таким образом, заставил солнечный луч «писать». И солнце сочной зеленью освещенных растеньиц на­писало на желтом фоне обесцвеченных всходов слово «свет».

К. А. Тимирязев назвал этот опыт «фотография жизнью».

Теперь соты с восковыми «фотографиями» удосто­верили пчелиной печаткой, что образование породы связано с действием корма.

Подобно тому как желтоплодная порода поми­доров через прививку изменена была мичуринцами в красноплодную, измененное в опыте питание пере­строило темнопечатающую породу пчел в бело-печатающую, тем самым наглядно засвидетельство­вав, что естественный «ментор» занимает важнейшее место в формировании наследственности пчелиной семьи.

Отшлифованное отбором и в высокой степени усо­вершенствованное воспитание личинок стало биологи­ческим свойством пчелы. На новом объекте иллюстри­рует оно теоретические выводы из работ мичуринцев о воспитании наследственности и помогает понять,

192

Пчелы разного возраст несут в семье различную службу. Здесь показаны пчелы-сторожа, охраняющие вход в улей, пчелы, кормя­щие своих сестер, вентиляторщица и взрослые летные пчелы у летка.

Пчелы способны опылять многие плодовые и ягодные культуры. На снимках: пчелы на цветах смородины, малины, лимона.

как может бесплодная рабочая пчела, выкармливаю­щая личинок своим молочком, воспроизводить себя в последующих поколениях пчел и при этом переда­вать им также приобретенные семьей изменения строения и инстинктов.

Теперь припомним снова жизненный путь рабочей пчелы. Выйдя из ячейки сформировавшимся насеко­мым, она прожила — здесь речь идет о пчеле летних поколений — примерно шесть недель.

В представлении большинства людей пчела — су­щество, которое неутомимо летает, копошится в венчи­ках цветков, купается в солнечных лучах, пьет сладкие нектары и, осыпанное золотом плодоносной пыльцы, дышит ароматом весенних дней.

Наивное заблуждение!

Рабочая пчела за всю свою шестинедельную жизнь отлучается из гнезда не больше чем на несколько де­сятков часов. Почти девятьсот часов из тысячи она про­водит летом в улье. А пчелы осенних поколений, жи­вущие до пяти тысяч часов, проводят в улье, в конеч­ном счете, почти четыре тысячи девятьсот часов и в те­чение долгих месяцев прикованы к дрожащему клубу, в котором семья находит защиту от суровых зимних MOP030B.

Сумрак и тепло улья — вот где, оказывается, надо искать родную стихию пчелы, вот среда, в которой фактически проходит ее жизнь.

Считанные часы, проведенные в полетах, это толь­ко короткие мимолетные эпизоды, только освещаемые солнцем интервалы, прорезывающие постоянную тем­ноту ульевого существования.

Как странно совмещены здесь в повадках и нравах рабочей пчелы — столь не похожей вообще на своих родителей — ревностная приверженность к дому за­творницы-матки и летные способности трутня!

Конечно, здесь улавливается только самое грубое сходство, только «зародыш» сходства. Но ведь матка с трутнем и производят только зародыш рабочей пче­лы. Выращивают же и выкармливают этот зародыш

193

13 Пчелы

рабочие пчелы, которые с помощью корма способны уклонять развитие рабочей личинки от прообраза обо­их родителей и с молочком кормилицы и кормом вос­питательницы прививать ей свои особенности и инстинкты.

Прямые и косвенные воздействия внешней среды, впитанные и усвоенные рабочими пчелами, передаются с кормом по одному каналу — червящей матке, в кото­рой этот корм преобразуется в яйцо, а по другому — вышедшей из того же яйца личинке, которая, смотря по условиям, вырастает то пчелой, то трутнем, то маткой. Так воспитывается и превращается каждая особь, а в конечном счете и вся пчелиная семья. Тыся­чами сливающихся индивидуальных циклов жизни, развиваясь, она очередным витком спирали воспроиз­водит путь предков и в то же время сама совершает свой путь, который с необходимостью будет продикто­ван потомкам.

КОРМИЛИЦА ОБЩИНЫ

Пчела на цветке пастушьей сумки и на сережке ле­щины. — Как собирается килограмм меда. — На­правление полетов и цветочное постоянство. — Хро­нометраж обследования цветка. — Пыльцевые при­меси в обножках.

Чтобы оценить исправность, упорство и цепкость, с какими действует крылатый опылитель растений, на­до понаблюдать пчелу на цветке пастушьей сумки. Это растение из семейства крестоцветных не значится ни в одном списке медоносов. И хотя оно совсем не скупо заправляет нектаром своим ароматные, но мелкие и весьма невзрачные, иногда просто еле заметные цветки, пчела на пастушьей сумке была и остается для пчеловода грустной приметой, свидетельством плохого взятка.

Пчела берет нектар или пыльцу, лишь сидя на цветке. Она находит на цветках опыляемых ею расте­ний не только удобные посадочные площадки и согла­сованное расположение нектарников, тычинок, рыльца, но иногда даже особо окрашенные отметины, черточ­ки, точки — так называемые медовые знаки — указа­тели пути к нектарникам.

Между тем на цветке пастушьей сумки пчеле про­сто негде пристроиться для работы. Пчела здесь толь­ко случайный гость, никаких удобств для нее тут

 

13*

195

и в помине нет: крохотный венчик, тонкая, вытянутая цветоножка, расположение цветков в кисти — все со­вершенно не приспособлено для приема пчел-опыли­телей.

К довершению всех бед пчела часто оказывается для гибкого стебелька пастушьей сумки непосильным грузом. И поэтому, после того как, подлетев к цветку на вершине стебля, пчела с лету всеми шестью ножка­ми обхватывает цветоножку и хоботком проникает в чашечку, стебель сохраняет равновесие не дольше одного мгновения. Этого времени, однако, достаточно, чтобы пчела успела закрепиться на цветке.

Стебель под тяжестью упавшего на него груза на­чинает клониться, изгибаясь, и поникает до самой зем­ли или падает во весь рост. Но пчела, упавшая вместе со стеблем, лежа на боку или повиснув вверх ножка­ми и спиной или головой вниз, продолжает вычерпы­вать ложечкой язычка нектар, спрятанный в цветке, который много меньше самой сборщицы.

Она оставляет цветок только тогда, когда нектар выбран досуха, и после этого, отлетая, ждет в воздухе, пока стебель, освобожденный от груза, опять выпря­мится.

Тогда она с лету оседлывает следующий цветок на том же стебле и, не выпуская его из ножек, принимает­ся дальше вылизывать нектар, хотя стебель снова пригибается к земле.

Наблюдая это непреклонное упорство, полезно вспомнить, что из одного цветка пастушьей сумки пчела может взять только сотые доли миллиграмма нектара — каплю величиной с булавочное острие. Пче­ле надо не один десяток раз повторить свои акробати­ческие упражнения на пастушьей сумке, чтобы хоть частично загрузить нектаром зобик.

Но это — крайний случай. На «удобных» цветках выборка нектара идет быстро и методично. Здесь пол­нее всего раскрывается общая и частная анатомиче­ская согласованность в устройстве цветка и строении тела пчелы. Отработанными движениями каждой ча­сти тела с различных на разных цветках, но, как пра­вило, наиболее удобных позиций проверяет пчела один

196

нектарник за другим, вводя в них хоботок. Если нектарник пуст, пчела направляется к следующему, ес­ли полон — очищает. Едва проверен один цветок, сборщица летит к соседнему.

Интересна повадка пчелы и при сборе пыльцы.

Цветки одуванчика образуют пыльцу влажную и клейкую, и пчелы иной раз обтирают собой цветок, вываливаются на нем и правым и левым боком, ста­раясь покрыть свое мохнатое тельце пылинками цвет­ня, которые они начисто счесывают потом гребешками и щеточками ножек, а затем перекладывают в свои корзинки.

Опустившись на прилетную доску родного улья с грузом обножки, сбитой из тяжелой и влажной пыльцы, пчела-сборщица подолгу отдыхает, при­нимаясь время от времени вентилировать. Она просу­шивает сырую пыльцу!

На ольхе или лещине пчела ведет себя совершен­но по-другому.

И лещина и ольха дают пыльцу сухую. Здесь до­статочно малейшего сотрясения, чтобы цветки выбро­сили на ветер весь запас зрелых пыльцевых зерен. И пчела, приспособляясь к обстановке, подлетает к се­режке снизу и, легко примостившись с краю, аккурат­но действует, медленно пробираясь вверх. Если какое-нибудь пыльцевое зернышко и выпадет при этом, то оно будет задержано волосками тела сборщицы.

Время от времени пчела повисает на сережке, дер­жась на одной только лапке, тогда как другая, сняв с головы и брюшка пыльцу, передает ее второй паре ножек.

И если пчела, всеми шестью ножками впившаяся в цветок пастушьей сумки на падающем стебельке, неплохо иллюстрирует настойчивость сборщицы, то пчела, висящая на одном коготке под пыльцевой се­режкой лещины, может показать, каким целесообраз­ным бывает ее поведение при сборе корма.

Движения сборщицы на цветке настолько быстры, что если вести наблюдение невооруженным глазом,

197

разложить процесс на составляющие его звенья невоз­можно.

Лишь с помощью скоростной фотосъемки удалось достаточно подробно рассмотреть, как пчела сбивает пыльцевую обножку.

Беспорядочное чередование взлетов и приземлений
на цветках сливается с быстрым копошением насеко­
мого среди пыльников и непрерывным движением
ножек.,.

Если же проследить всю цепь движений в раздель­ной последовательности (это лучше всего наблюдать на открытых цветках, например, мака, шиповника, яблони), можно увидеть, как пчела, опустившись в центр венчика и энергично соскабливая челюстями с пыльников пылинки цветня, увлажняет их нектаром и быстро покрывается пыльцевыми зернами, прили­пающими к волоскам головы и груди. Часто и быстро поглаживая себя по телу передними и средними нож­ками, протаскивая сквозь кольцевой гребешок усики, прочищая хоботок, глаза, грудь, обтирая ножку нож­кой, пчела в то же время продолжает возню в пыль­никах. А пыльца уже скапливается на щетках средних ножек, то и дело прочесываемых волосками гребешков задних ног, которые, кроме того, соскребают пыльцу и прямо с тела.

Время от времени взлетая на короткий срок и па­ря в воздухе, пчела на лету всю себя продолжает об­чищать, постепенно сдвигая счесанные кучки клейкой пыльцы к тому участку голени, где находится кор­зинка.

В натуре все это происходит во много раз быстрее, чем описывается здесь.

Цепь движений, приводящих, в конечном счете, к наполнению корзинки, повторяется неоднократно, и в то время как задние ножки завершают один этап, передние уже начали следующий, отчего все движения кажутся происходящими одновременно.

Кроме всего, пчела продолжает сбивать и подпрес-совывать обе обножки во время перелетов от цветка к цветку.

Обножки в правой и левой корзинках всегда одина­ковы. Это вполне естественно: при неравномерной на­грузке пчеле не просто было бы долететь с собранным кормом до гнезда.

Пчелы на цветке вдвойне заслуживают внимания.

Все живое настойчиво в добывании пищи для себя и своего потомства. Корни растений пробираются к влаге иной раз сквозь каменные прослойки в почве. Горная коза ради какого-нибудь кустика зелени взби­рается на отвесные скалы, перепрыгивает через широ­кие расселины. Чайка улетает в море за десятки кило­метров от берега, чтобы принести выводку маленькую рыбешку.

Но ведь летная пчела отправляется из улья сытой, заправившись кормом. Ни нектаром, ни пыльцой на цветках она непосредственно не питается и потомства сама уже не кормит.

«Так вы не для себя собираете мед, пчелы!» — этому поражался еще Вергилий в «Георгиках».

А ведь в его времена не было известно, что когда нектар, собираемый пчелой, будет превращен в мед, то самой сборщицы может уже не быть в живых; тогда еще не знали, что пчела собирает корм для колонии, в которой ей недолго осталось жить, для личинок, ко­торых не она будет выкармливать.

Пчела собирает пропитание для всей общины. И как бы много меда ни было накоплено в гнезде, пчела продолжает сносить его дальше, если только не исчез нектар в цветках, если только есть свободные ячейки для складывания взятка.

Хоботок сборщицы не устает вылизывать и высасы­вать корм отовсюду, где он может быть найден. Но сама пчела при этом не насыщается, не ест.

Точно так же и пчелы, жадно сосущие воду, не са­ми пьют, не свою жажду утоляют.

Снова и снова напомним, что и вода и нектар, со­бираемые пчелой, поступают в зобик, облицованный хитином. Подобно обножке пыльцы, собираемой в корзинки, жидкий корм переносится в соты и здесь

199

складывается как пищевой запас семьи в целом. Зо­бик сборщицы это не желудок, не орган усвоения ин­дивидуально потребляемой пищи, а только резервуар, временное хранилище общественного семейного корма и одновременно реторта для его первичной перера­ботки.

Но в таком случае неверно считать, что ртом пчелы является хоботок.

Конечно, подлинным ртом, через который идет питание пчелы, служит маленькая створчатая мышца, соединяющая зобик с пищеварительным трактом.

Хитро устроена эта мышца. Всасывающим движени­ем она вылавливает зерна пыльцы, попавшие с некта­ром в зобик, и пропускает эти зерна в среднюю кишку. Клапан может, когда нужно, пропустить в пищева­рительный тракт пчелы и мед для питания насеко­мого. Он пропускает при этом из зобика ровно столько корма, сколько его требуется для поддержания рабо­ты, которую производит пчела. Много работает пче­ла — чистит улей, кормит личинок, строит соты, летает за водой или за кормом — мышца-клапан подает больше корма. Отсиживается пчела в улье без дела, и мышца-клапан бездействует, корма расходуется меньше.