I
Солдат, только что демобилизованный из армии Соединенных Штатов, тратил последние деньги на чистильщика обуви в гостинице Френча в Нью‑Йорке. Видно, ему далеко не безразлична была собственная наружность. Правда, если не считать ярко блестевших ботинок, его костюм был до того жалок и потрепан, что хозяин гостиницы вскоре попросил его найти себе другого чистильщика. А через несколько лет солдат купил эту гостиницу…
Потрепанного солдата звали Джо Пулитцер; гостиницу он снес, а на ее месте построил издательство и основал нью‑йоркскую «Уорлд». Вот и все, что мы хотели о нем рассказать, и к нашей истории он имеет мало отношения, собственно только то, что таких солдат, как он, в Америке было два миллиона, хотя мало кто из них сумел обзавестись издательством. Большинство из них, страдая от ран, одиночества и неприкаянности, с тревогой смотрели в будущее и готовы были использовать любую возможность, если только она представлялась.
Несомненно, многие из них откликнулись на призыв Американской издательской компании из Хартфорда в штате Коннектикут, искавшей агентов по подписке «на издание редких и ценных книг». «Распространение наших изданий, – заявляла компания, – является почетным и прибыльным занятием, особенно подходящим для солдат‑инвалидов, престарелых людей, располагающих свободным временем, учителей и студентов во время каникул, для молодых людей, желающих путешествовать и обретать знания и опыт в живом общении с миром, а также для всех, кто может проявить в работе расторопность, упорство и твердую волю».
Компания уже не раз с успехом издавала книги по подписке. Постоянным ее автором был Альберт Ричардсон, корреспондент нью‑йоркской «Трибуны», которому в только что минувшей войне не раз приходилось бывать на волосок от смерти и испытать много острых ощущений и который так же увлекательно умел обо всем этом рассказывать. В конце концов судьба сыграла с ним трагическую шутку, послав ему смерть в его кабинете в «Трибуне» от руки бывшего мужа одной особы, с которой Ричардсон был помолвлен. Он шесть дней умирал от огнестрельной раны и на смертном одре заключил законный брак со своей преданной невестой. Ему было всего тридцать три года, но он успел преподать одному начинающему автору мудрый совет, благодаря которому мир получил замечательного писателя, а мы – повод для настоящего разговора. Однако о самом совете и о его последствиях – контракте с Американской издательской компанией и рождении знаменитого романа – речь впереди.
Марк Твен. 1868 г.
II
Инвалиды войны и старики, к которым взывала Компания, должно быть, неплохо заработали на этом деле: Север в то время был зажиточным, там охотно тратили деньги на книги, как, впрочем, и на другие развлечения – например, на путешествия. 8 июня 1867 года из Нью‑Йорка в странствие к святым библейским местам должен был отправиться пароход «Город Квакеров». Конечно, в наше время, когда кругосветные путешествия стали обычны, маршрут «Города Квакеров» выглядел бы довольно скромно, и газеты выделили бы ему ровно столько места на своих страницах, чтобы только вызвать зависть у тех, кто хотел бы сам поехать, да не смог. Но странно, что и в то время предстоящее путешествие не вызвало особенно большого интереса у публики. А между тем это паломничество было первым в своем роде: впервые за всю историю морского судоходства пассажиры, ступив на корабль незнакомыми друг другу людьми, становились компанией, объединяемой общей целью, и так же вместе должны были вернуться на родину. Желающим принять участие в плавании сулилось общество таких известных персон, как преподобный Генри Бичер, брат писательницы Гарриет Бичер‑Стоу, и генерал Шерман, герой войны. Потом оказалось, что ни тот, ни другой не поехали, но устроители тут, может быть, и не при чем и не имели в виду обмануть публику в целях рекламы. Корабль отправился без обещанных знаменитостей, но все же с семьюдесятью пятью пассажирами на борту. Пятым в списке числился некто Сэмюэл Клеменс из Сан‑Франциско. Он уже несколько лет пописывал для разных газет, сначала в Неваде, потом в Сан‑Франциско. В 1866 году он по поручению одной из газет ездил на Гавайские острова, чтобы написать о них серию заметок. В конце того же года он плавал в Нью‑Йорк с заданием от «Альты Калифорнии» из Сан‑Франциско. Вообще он, как видно, намеревался поездить по свету. Из гавайских заметок получилась книга, названная «Знаменитой скачущей лягушкой из Калавераса». Подписался он «Марк Твен». Под этим псевдонимом он уже писал в Неваде.
Книга вышла 1 мая 1867 года, а немногим более месяца спустя Сэмюэл Клеменс уже плыл в свое следующее путешествие – на «Городе Квакеров».
III
Сэму Клеменсу сразу понравилась идея путешествия на «Городе Квакеров». Еще весной он предложил свой проект редакторам «Альты Калифорнии». Последовали долгие дебаты, после которых он получил согласие хозяев и контракт: пятьдесят заметок по две тысячи слов, двадцать долларов за заметку. Точно такими же были условия его гавайской поездки.
Итак, 8 июня, как и было объявлено, мощный колесный пароход‑красавец «Город Квакеров» под командой капитана Чарлза Дункана отплыл из нью‑йоркского порта с Сэмом Клеменсом на борту.
Вояж продолжался пять месяцев и одиннадцать дней. 19 ноября «Город Квакеров» вернулся в Нью‑Йорк, и повидавший мир и отягченный впечатлениями Сэм Клеменс опять принялся искать работу. Через несколько дней он получил место секретаря сенатора от штата Невада, некоего Уильяма Стюарта. В секретарях он пробыл всего лишь несколько богатых происшествиями недель, но и об этом речь еще впереди. «Скачущая лягушка» потихоньку расходилась, но не обеспечивала автору того образа жизни, которого он для себя желал.
Наконец, 1 декабря в Вашингтоне он получил письмо от Американской издательской компании. «Мы бы желали получить от вас, – писал в письме мистер Блисс, представитель компании, – что‑нибудь, хотя бы составленное из прошлых материалов, и с добавлениями, какие вам покажутся уместными… Мы являемся старшей в стране компанией, выпускающей подписные издания, и все наши книги всегда получали огромную популярность». Затем в письме подробно приводились действительно внушительные цифры, свидетельствующие об успехе, которого фирма добилась изданием книг Ричардсона.
Мистер Клеменс поспешил ответить. Он предложил книгу по материалам поездки на «Городе Квакеров». «Я мог бы устранить главные недостатки построения и неуклюжие выражения, сделав книгу, лучше которой я в настоящий момент все равно не напишу… Если такая книга вас устроит, пожалуйста, дайте мне знать, сообщите размеры и характер книги; срок, к которому она должна быть закончена; предполагаются ли иллюстрации; в особенности же ваши условия и сколько я могу надеяться получить от издания. Последнее особенно меня интересует до такой степени, что мне это даже странно. Но вы, конечно, сами прекрасно понимаете».
Вскоре начались переговоры. Сэм Клеменс поехал в Хартфорд, еще не подозревая, что этому прелестному городу суждено будет стать для него самым родным местом из всех, куда заносили его беспокойные ноги. Мистер Блисс предложил ему интересный выбор: десять тысяч долларов за авторское право или пять процентов от доходов издания. Сам Блисс предпочитал второе. Клеменс пошел советоваться с Ричардсоном. Тот в свою очередь считал более выгодным процент от издания. Самому Ричардсону, кстати, в той же фирме предлагали только четыре процента. Послушавшись совета, Клеменс решил рискнуть, и это было, как он сам говорил позднее, его «самое мудрое решение в делах бизнеса за всю жизнь». К середине июля материал должен был быть готов.
Иллюстрация Т. Уильямса к первому изданию
Тут‑то и возникло препятствие. Оказалось, что редакторы «Альты Калифорнии», сочтя себя владельцами авторского права на заметки с «Города Квакеров», решили сами выпустить по ним книгу, дабы возместить себе тысячу долларов, вложенную в поездку. Переписка не могла распутать конфликт, и не оставалось ничего другого, как самому ехать в Сан‑Франциско и лицом к лицу с противником отстаивать свои права.
Если бы были известны подробности этой встречи, они составили бы презанимательное чтение. Переговоры закончились полной победой Клеменса, хотя далеко не легкой. Владельцы «Альты» предложили десять процентов от доходов. Их предложение было тут же отвергнуто: «,Альта“ располагает только рынком Сан‑Франциско, и этих процентов мне не хватило бы и на три месяца». Ну что ж, тогда издатели согласны на выход книги, но с условием, «что в предисловии я, Марк Твен, должен был поблагодарить «Альту» за то, что она поступилась своими правами и дала разрешение. Я протестовал против благодарности. После долгих споров со мной они согласились, и это условие было снято».
Все же Марк Твен всю жизнь помнил причиненную ему обиду. Тридцать шесть лет спустя он писал в воспоминаниях, составивших потом его «Автобиографию»:
«Редактором «Альты» в то время был Брукс, человек прямой и твердого характера, также отличный историк, особенно когда это было не нужно. В биографических записках обо мне, написанных много лет спустя (в 1902 году), он рассыпался в похвалах щедрости издателей «Альты», отдавших мне безвозмездно книгу, которая, как показала потом история, стоила целого состояния. На самом деле мне не так уж нужны были заметки из «Альты». Оказалось, что они годились для газеты, но не для книги. Они писались там и сям, где только представлялась свободная минутка в нашем лихорадочном галопе по Европе или в духоте моей каюты на «Городе Квакеров»; поэтому они были довольно рыхлы, и нужно было еще выжать из них порядочно воды и морского ветра. Я использовал лишь некоторые из них – десять или, может быть, двенадцать. Остальную часть «Простаков за границей» я написал в шестьдесят дней, и, если бы я поработал еще две недели, то обошелся бы вообще без заметок. В то время я был очень молод, невероятно молод, замечательно молод, моложе, чем теперь, и даже моложе, чем когда‑либо еще сумею стать, даже через сто лет. Я работал каждую ночь с одиннадцати или двенадцати до самого утра, и раз за шестьдесят дней я написал двести тысяч слов, то на одну ночь приходится по три тысячи слов. Конечно, это ничто для сэра Вальтера Скотта или Стивенсона[21], или многих других людей, но для меня это не так уж мало».
Несмотря на затруднения с «Альтой» рукопись книги была готова почти в срок. Кажется, Блисс получил ее в начале августа. Вскоре она была передана в мастерскую Фея и Кокса в Нью‑Йорке. Они поручили своему художнику Т. Уильямсу изготовить для нее почти двести пятьдесят рисунков.
Уильямс не был великим мастером, но его иллюстрации так прочно ассоциируются с книгами Марка Твена, которые он оформлял на протяжении двадцати пяти лет (почти две трети писательской деятельности автора), что до сих пор тысячи людей не могут иначе перечитывать любимого писателя, кроме как в неказистых, но таких привычных изданиях, со множеством картинок, как будто наштампованных машиной (и то наспех). Американская издательская компания позднее взяла Уильямса к себе. Сын мистера Блисса потом рассказывал, что Уильямс был «приятный и начитанный человек, но его веселый нрав часто уводил его с пути праведного. К счастью, в более поздние годы он слегка остепенился, благодаря чему мистер Клеменс назвал его великолепнейшей помесью свиньи с ангелом, какую он когда‑либо видел».
Книга пошла в печать только в апреле следующего года. Тираж был двадцать тысяч экземпляров. Она называлась «Простаки за границей, или Путь нового паломника». Поначалу книга имела только второе название, и Американская издательская компания буквально сотрясалась от споров и ругани. «Кощунство», – кричали противники такого названия. То же мнение, только мягче, высказала немного позднее мисс Оливия Лангдон. Она была сестрой Чарлза Лангдона из Эльмиры, одного из пассажиров «Города Квакеров», совсем еще юного, даже по сравнению с тридцатидвухлетним Сэмом Клеменсом. Однажды, навестив Клеменса в его каюте, Чарлз показал ему миниатюрный портрет своей младшей сестры. С тех пор всякий раз, когда он приходил, Клеменс хотел видеть миниатюру. Вернувшись домой, Марк Твен поехал в Эльмиру и познакомился с оригиналом портрета, а через полтора года они были помолвлены.
Иллюстрация Т. Уильямса к первому изданию
Иллюстрация Т. Уильямса к первому изданию
IV
В 1908 году сенатор Стюарт, бывший босс Клеменса, опубликовал свои «Воспоминания», в которых приводил свою версию возникновения «Простаков за границей». Стюарт был уроженец штата Нью‑Йорк, учился в Йельском университете, но не кончил курса, а уехал в 1850 году в Калифорнию, через два года обратился от горного дела к закону и стал заметной политической фигурой Западного побережья. В 1860 году он вернулся на Восток, в Виргиния‑сити в штате Невада, где через год оказался и Сэм Клеменс.
Сенатор далеко не лестно отзывается о писателе, хотя и называет его снисходительно «самым обаятельным негодяем и несчастьем, когда‑либо постигавшим Неваду». Да и это двусмысленное признание – скорее, дань славе, пришедшей к Марку Твену позднее, а в портрете, нарисованном сенатором, обаяния нет и в помине: «Сэм Клеменс был всегда в делах. Он печатал в газете всякую всячину про знакомых людей и всем причинял неприятности. Его никогда не заботило, правда или нет то, что он писал, лишь бы было что писать, и естественно, что его не любили. Я не водил с ним знакомства».
По словам сенатора, он сидел у себя дома в Вашингтоне однажды утром в конце 1867 года, когда «в комнату небрежной походкой вошел господин малопочтенной наружности. Он был облачен в потрепанный костюм, который висел на его тощей фигуре, ни о каком покрое и речи быть не могло. Сноп лохматых черных волос вылезал из‑под повидавшей виды бесформенной шляпы, словно труха из старого дивана колониальных времен. В углу рта торчал зловонный и обсосанный окурок сигары. У него был весьма зловещий вид».
Зловещий господин только что вернулся из‑за границы. «У меня есть предложение, – сказал он, по словам Стюарта. – Оно стоит миллиона. А мне нужны всего какие‑то гроши. Я ездил по святым местам с компанией простых и почтенных людей, которые так и просятся на бумагу, и мне кажется, что я мог бы чисто и быстро сделать дело, если меня не отвлекали бы другие – более насущные – заботы. Я уже начал книгу, и она просто чудо. Я могу поручиться за нее».
Сенатор попросил показать рукопись, и Клеменс дал ему несколько листов. Отрывок произвел на сенатора впечатление. Не согласился бы мистер Клеменс занять место его секретаря, ни к чему его, впрочем, не обязывающее, с тем, чтобы писать в кабинете сенатора, когда тот будет отсутствовать по государственным делам, и спать в соседней комнате. Конечно, мистер Клеменс согласился. Но он всю ночь жег свет, да еще и курил в постели, и хозяйка, до смерти перепуганная, нажаловалась сенатору. Страх ее имел основания; даже очень почтительно относившийся к Марку Твену комментатор его Хауэл рассказывает о ночных походах на цыпочках в спальню Марка Твена, где он извлекал из его поникших пальцев догорающие окурки, грозящие пожаром. Так не может продолжаться, – заявил сенатор, – в противном случае будут приняты меры.
«Я с вами посчитаюсь», – по словам сенатора, пригрозил ему Марк Твен. «И действительно, – продолжает сенатор в своих мемуарах, ставших большой библиографической редкостью, – в своей книге „Налегке“ он заявил что‑то в таком духе, будто я отнял у него плодоносную жилу, и он напечатал в своей книге мой портрет с черной повязкой на глазу». Тем не менее Марк Твен оставался гостем сенатора, ибо «Простаки за границей» так и были написаны у него дома.
Что же касается «Налегке», сатирических очерков, выпущенных Марком Твеном в 1872 году, сенатор был задет прозрачным намеком автора на то, что во времена золотой лихорадки, когда каждый клочок плодоносной земли ценился по размеру и на вес, и правосудие, находившееся в руках сенатора, измерялось той же мерой. Марк Твен предпочел уклониться от «прибыльного участия» по разработке такой «жилы».
Сенатор Стюарт, каким он явился в «Налегке»
V
Первые экземпляры «Простаков за границей» были готовы в конце июля 1869 года. Успех пришел сразу же. Знакомые нам инвалиды, старики, студенты и солдаты, поделившие страну на сферы влияния, сумели распространить 5170 экземпляров уже к концу августа, а к концу года – тридцать одну тысячу. За девять месяцев с начала продажи до мая 1870 года «Простаки за границей», по словам Марка Твена (который, конечно, получил эти сведения от самого Блисса), принесли Американской издательской компании семьдесят тысяч долларов прибыли. «Это была книга о путешествии, но она расходилась по цене не меньше трех с половиной долларов за экземпляр, – писал биограф Твена, Альберт Пейн. – Такого не добивалась ни одна книга этого рода ни тогда, ни с тех пор. Если Марк Твен не был уже знаменит, то эта книга его прославила… Он вошел в литературный мир как бы во главе триумфального шествия, встречаемый приветствиями из раскрытых окон и дверей».
Самые первые экземпляры печатались по спешному заказу, и это видно по нескольким признакам. Оглавление занимает восемь страниц, и на последних двух главы перечислены без указания страниц. Почему так получилось, легко догадаться. Оглавление печаталось, когда был набран еще не весь текст, и неизвестно было, сколько страниц займут последние главы. Имелось в виду, что номера страниц в оглавлении будут вставлены потом, но в спешке это забыли сделать, и таким образом возникло несколько курьезов, столь милых сердцу библиофила. Слово «Заключение», которое должно было попасть на последнюю страницу главы LX, также было пропущено. На странице 129, последней в XIII главе, оказалось только семь строк, и пустое место в последующих выпусках было заполнено портретом Наполеона III, «гения Энергии, Упорства и Предприимчивости», как назвал его молодой Клеменс. Таким образом, получилось 235 иллюстраций, на одну больше, чем указывалось на титульном листе. Вместо «Глава LXI» было напечатано «Глава XLI», и эта опечатка пережила несколько выпусков; удивительно, что ее вообще нашли. Всякий экземпляр первого выпуска должен непременно содержать все эти ляпсусы.
Таких экземпляров очень мало, особенно хорошо сохранившихся. Их и выпущено‑то было не так много всего несколько сотен. Книгу читали и перечитывали, как немногие книги, а эта не отличалась особенной прочностью. Ее 651 страница плюс еще пять издательских реклам составляли почти пять сантиметров толщины, такую тяжесть трудно выдержать любому переплету. Поэтому хороший экземпляр первого выпуска трудно найти, и он стоит от семидесяти пяти до ста долларов.
VI
«Простаки за границей» посвящены матери Марка Твена, и он сам однажды на официальном обеде рассказал любопытную историю этого посвящения. Обед был в честь семидесятилетия знаменитого американского писателя Оливера Холмса, и история пришлась кстати: «Первым из великих людей, кто написал мне письмо, был наш сегодняшний гость, – начал Марк Твен. – Он также – первая литературная знаменитость, у которой я что‑либо украл, и это и было поводом, по которому я написал ему, а он мне». Твен продолжал:
«Когда моя первая книга только вышла, один из друзей сказал мне: „В ней очень хорошо посвящение“. Да, сказал я, мне тоже так кажется. Друг продолжал: „Оно мне всегда нравилось, даже до того, как я прочел его в „Простаках за границей“. Естественно, я поинтересовался, что он имел в виду. „Где это ты мог видеть его раньше?“ „Ну, сначала несколько лет тому назад в „Песнях“ доктора Холмса“. Конечно, первым моим желанием было убить этого человека, но сначала я решил дать ему время, чтобы доказать свое утверждение, если он может. Он пошел в книжную лавку и доказал: я и впрямь украл это посвящение, почти дословно. Я никак не мог понять, как такая странная вещь могла произойти, ибо я был твердо уверен в одном, а именно в том, что даже крупице ума всегда сопутствует какое‑то количество гордости, и эта гордость не позволяет красть мысли у других людей».
Оказалось, что во время его путешествия на Гавайские острова у него как‑то образовалось свободное время, и он прочел «Песни» Холмса, вышедшие за четыре года до того. Он бессознательно запомнил посвящение, и оно всплыло в его памяти в 1869 году, не вызвав у него никаких сомнений в том, что оно его собственное. И тогда явился добрый друг.
«Разумеется, я написал д‑ру Холмсу и объяснил, что не имел намерения что‑либо украсть у него, а он ответил мне в самых любезных выражениях, что ничего страшного не произошло, никто не пострадал, и добавил, что он вообще считает, что все мы бессознательно обдумываем мысли, почерпнутые в чтении или услышанные, воображая, что они наши собственные. Он высказал истину, и притом в такой приятной форме, пролившей бальзам на мою рану, что я был уже рад совершенному мной преступлению, благодаря которому я получил такое письмо. Позже я навестил его и сказал ему, чтобы он свободно пользовался всеми моими мыслями, которые его поразят и покажутся хорошим материалом для стихов».
Посвящение д‑ра Холмса выглядело так: «Самому преданному из моих читателей, самому доброму из критиков, моей дорогой матери посвящает в этой книге все, что наименее недостойно ее, ее любящий сын». А Марк Твен написал так: «Моему самому терпеливому читателю и самому милосердному критику, моей старой матери, с любовью посвящается эта книга».
Любопытно заметить, что в своем рассказе на обеде Марк Твен называет «Простаков за границей» своей первой книгой. Должно быть, ему самому не очень нравилась «Знаменитая скачущая лягушка», хотя одноименный рассказ из этого сборника признан классикой американского рассказа. Для этого же издателя, своего друга Уэбба, он собирался написать пьесу по материалам путешествия на «Городе Квакеров», но оставил затею после первой же сцены. Эта глава из литературной карьеры Марка Твена оставалась совершенно неизвестной до 1927 года, когда рукопись нашли и опубликовали маленьким тиражом. Сцена получилась не такой уж смешной и была явно рассчитана на чтение, а не на постановку. Марк Твен писал о ней Уэббу уже через шесть дней после возвращения из поездки, так что есть основания предполагать, что она была написана в пути. «Я посылаю тебе это, чтобы показать, что я имел намерение ее написать, но у меня нет времени. Я состою внештатным сотрудником «Трибуны» и получил еще такое же предложение от «Герольда», которое приму, если смогу управиться. К тому же я должен посылать корреспонденцию с тихоокеанского побережья. Я уверен, что если бы ты был здесь, чтобы подталкивать меня, мы бы сделали пьесу. Но так, думаю, я сумею закончить только корреспонденцию». В результате он и этого не сделал, а вместо всего написал книгу.
VII
В Англии первое издание «Простаков за границей» вышло весной 1870 года в двух томах, из которых первый был озаглавлен «Простаки за границей», а второй – «Путь нового паломника». Имени автора не было ни на том, ни на другом, как это еще случалось довольно часто по обе стороны Атлантики. Издателем был Джон Хоттен, фигура примечательная в издательских кругах прошлого века. Он родился в 1832 году и начал учиться делу уже с четырнадцати лет. Через два года он отправился в Америку; за восемь лет, проведенных там, научился очень многому, например, оценил юмористическую литературу американских северян‑янки середины века. Именно Хоттен познакомил английских читателей с произведениями Уорда, Брет Гарта, Лоуэлла и Холмса. Неудивительно поэтому, что и Марка Твена представил Англии Хоттен.
Хоттен был не очень щепетильным человеком, но зато он был ловок, умен и неутомим. Когда его противник Моксон потерял надежду добиться успеха для «Стихов и баллад» Суинберна в 1866 году, за это взялся Хоттен. За четыре года до того он попался на махинации с ранними стихами Теннисона[22], был вызван в суд, но сумел частным порядком уладить дело. Когда Хоттен не был занят изданием книг, он сам писал их. Его биографии Теккерея и Диккенса (первая под именем «Теодора Тэйлора, эсквайра, члена общества литераторов», а вторая «написана автором «Жизни Теккерея») оказались на рынке, как только умерли сами великие писатели. У него было острое чутье журналиста, и он умел быстро использовать его в деле. Для многих американских писателей он был бельмом на глазу, но как бы то ни было, а его смерть унесла с книгоиздательской сцены интересную и яркую фигуру.
Еще в том же 1870 году Хоттен выпустил «Простаков за границей» в одном томе под заголовком «Увеселительное путешествие Марка Твена на европейский континент».
В год после появления «Простаков за границей», 2 февраля, Оливия Лангдон стала миссис Сэмюэл Клеменс в полной уверенности, что ее муж обеспечит ей образ жизни, к какому она привыкла. В то же утро молодая чета получила из Хартфорда чек на четыре тысячи долларов, проценты от первых трех месяцев продажи книги, и то обстоятельство, что он был заработан кровью и потом, не делало его менее приятным свадебным подарком.
В глазах русского читателя «Простаки за границей» – отнюдь не столь известная и характерная для Твена книгау как «Робинзон Крузо» для Дефо или «Ярмарка тщеславия» для Теккерея. Поэтому мы сочли возможным дополнить книгу Винтериха его же рассказом о рождении гораздо более знаменитой книги Твена. Это предисловие Дж. Винтериха к американскому изданию «Тома Сойера» появилось несколько позже, чем его «Приключения знаменитых книг», но выдержано в том же ключе и органично дополняет книгу.
КАК РОДИЛСЯ «ТОМ СОЙЕР»
Джон Клеменс разделял веру епископа Беркли в то, что судьба мира решается на западе. Он родился в Виргинии, перебрался в Кентукки и там женился, затем перевез жену в Теннесси (где они жили одно время в местечке под названием «Три рогатины на волка») и, откликнувшись на настойчивые заверения шурина, что Флорида в Миссури – второй рай, отправился туда в коляске, запряженной двумя лошадьми. За плечами у него было уже двенадцать лет супружеской жизни, и четырехместная коляска везла семью из шести человек, не считая служанки‑рабыни Дженни.
Во Флориде 30 ноября 1835 года у них родился пятый и последний ребенок. Назвали его Сэмюэлем Лэнггорном по деду с отцовской стороны и по имени друга отца из Виргинии. Девятилетняя дочь Маргарет умерла. Семья переехала в Ганнибал в штате Миссури. Сэму Клеменсу исполнилось к этому времени четыре года. Ганнибал стал конечным пунктом в скитаниях Джона Клеменса. Здесь он и умер в 1847 году, в возрасте 49 лет.
Сэм Клеменс прожил в Ганнибале с 1839 года по 1853 год. Так Ганнибал стал родиной Тома Сойера. Здесь начались мальчишеские годы Сэма Клеменса – когда они начинаются? (Во всяком случае, они никогда не кончаются.) Может быть, в шесть, в семь, восемь лет? Допустим, в восемь. В таком случае, для Сэма Клеменса пора мальчишества началась в 1843 году – а стало быть, и для Тома Сойера. Сегодня Тому Сойеру почти сто лет[23]. Но что из того? Он всегда будет мальчишкой.
Теперь перенесемся в 1872 год – для Тома Сойера это был бы сущий пустяк. Сэм Клеменс стал Марком Твеном, он женат и знаменит. Он сидит в своем крошечном восьмиугольном кабинете в Куэрри Фарм около Эльмиры, что в штате Нью‑Йорк, – родного города жены. Долина Шеманга широко раскинулась прямо у его ног. Он пишет «в среднем в день по пятьдесят страниц рукописи книги (повести)». На странице примерно сто пятьдесят слов – тоже в среднем. Получается семь с половиной тысяч слов в день – хорошая дневная норма.
Сперва Марк Твен задумал написать «книгу (повесть)» в виде пьесы. Первая страница рукописи этой пьесы помещена в биографии Марка Твена, написанной Альбертом Пейном. Местом действия 1 явления 1 акта был «сельский коттедж с дверью из кухни в сад. Шкаф и обычная мебель. Старая леди 50 лет, скромно и аккуратно одетая. В очках, сидит за вязаньем». «Старая леди 50 лет» (в незавершенном драматическом варианте ее имя было Уинни) говорит, и ее слова полностью совпадают с началом «Тома Сойера»: «Том! (Ответа нет.) Том! (Ответа нет.) Куда запропастился этот мальчишка, хотела бы я знать? Эй, Том!».
Несущаяся на всех парах со скоростью пятьдесят страниц в день рукопись вскоре выбилась из графика, в противном случае «Том Сойер» либо был бы закончен в две недели, либо вырос бы в один из самых толстых томов на свете, толще даже полудюжины библий. Только 5 июля 1875 года Марк Твен написал Уильяму Дину Хоуэллсу из своего нового дома в Хартфорде в штате Кентукки: «Закончил повесть – и героя оставил мальчишкой». Далее он добавлял: «Возможно, я допустил ошибку, не написав ее от первого лица… Когда‑нибудь я возьму мальчика лет двенадцати и проведу его по жизни (в первом лице), но только не Тома Сойера – он для этого неподходящий персонаж».
Так наметился контур автобиографии Гекльберри Финна.
Рукопись, занявшая так много времени, была написана рукой самого Марка Твена. Позже ее переписали секретари, затем сильно правил автор. Например, эпизод из XX главы, где Том застает Бекки Тэчер за рассматриванием картинки из «Анатомии» профессора такого‑то и видит «человеческую фигуру, совершенно голую», стал теперь гораздо длиннее, в нем прибавилось психологических деталей. С этой правленой рукописи и делался типографский набор, о котором еще пойдет речь ниже.
Сохранились обе рукописи (первая из них находится в Джорджтаунском университете). Была и третья, по крайней мере, часть рукописи. В конце 1874 года Твен купил пишущую машинку. Обошлась она ему в сто двадцать пять долларов. Это было примитивное устройство, печатавшее некрасивыми прописными буквами без засечек, но оно радовало глаз и сердце своего владельца. Часть «Тома Сойера», кажется, прошла через нутро этого сложного и допотопного устройства, но результат не сохранился для потомков.
Твен хотел, чтобы Хоуэлле прочел рукопись, возможно, не машинописный, а беловой рукописный вариант. Просьба была обременительная (все, кто приходит с просьбой прочесть их рукопись, всегда признают это), и все же:
«Я с удовольствием пришлю ее Вам, если Вы поступите следующим образом: инсценируете ее, если чувствуете, что можете это сделать, и возьмете себе в качестве вознаграждения половину от первых шести тысяч долларов, которые я получу за ее представление на сцене. Если хотите, можете совершенно изменить сюжет. Я с радостью помогу в этой работе после того, как Вы переделаете сюжет. У меня есть на примете две маленькие девочки, которые сыграли бы Тома и Гека».
Ох уж эти тени Гретель и Ганзеля! Эта одержимость идеей сценического «Тома Сойера»! Хоуэлле, напротив, уговаривал Марка Твена инсценировать вещь, и Твен во второй раз взялся за дело. Однако работа далеко не продвинулась. Хоуэлле назвал «Тома Сойера» «безусловно самой лучшей книгой для мальчиков, какую мне приходилось когда‑либо читать», и Марк Твен, обрадованный таким отзывом, решил, что от добра добра не ищут.
Однако «все ругательства я бы немедленно вычеркнул», – добавлял Хоуэлле. Эта фраза дала повод к событию, которое до скончания века останется загадкой для исследователей жизни и творчества Марка Твена. Письмо увидела миссис Клеменс – Ливи. «О каком это богохульстве пишет Хоуэлле?» – спросила она.
Ее супруг оказался в одном из тех мучительно неловких положений, спастись из которых можно только одним средством – немедленно сказать всю правду: «Мне пришлось смиренно признаться, что, читая ей вслух рукопись, я пропускал богохульства».
Бедная Оливия Клеменс! Часть потомков сделала из нее сущую миссис Гранди[24], столп мещанства и светской условности, к которому прикован гениальный писатель. Кто же в таком случае Хоуэлле? Ведь он возразил первым. И о чем именно шла речь? В заключительной главе Гекльберри Финн рассказывает Тому о муках благопристойной жизни, которые ему приходится терпеть в качестве подопечного вдовы Дуглас – камня, к которому оказался прикован Гек: «Вдова меня не обижает и ласковая, но все эти штучки не по мне. Заставляет вставать каждое утро в одно и то же время и умываться, своим причесыванием совсем меня в могилу загнала, не дает в дровяном сарае спать; да еще носи этот проклятый костюм, я в нем прямо задыхаюсь, Том: в него никакой воздух не проходит».
В рукописи Гек говорил: «своим причесыванием совсем меня в ад загнала». На такой дистанции может показаться, что замена незначительна. Но поскольку ясно, что Гек не мог не помянуть ада, то становится совершенно понятно, что это короткое выразительное односложное слово, несомненно, вспыхивало зловещим маяком в потрясенном сознании большинства читателей. Ведь это был 1875 год, когда возможно даже отец Джона Стейнбека еще не родился. Это был 1875 год, когда слово «ад» мог произнести либо совсем пропащий человек, либо священник.
Разумеется, «Том Сойер» должен выйти в свет в Американской издательской компании города Хартфорда. Она же выпустила в 1869 году «Простаков за границей», в 1872 году «Налегке» и «Позолоченный век» (написанный в соавторстве с Чарлзом Уорнером) в 1873 году, а также «Очерки Марка Твена, старые и новые» – всего три недели спустя после завершения рукописного «Тома Сойера». Это была процветающая фирма, она процветала и до того, как с ней начал сотрудничать Марк Твен, но стала особенно процветающей после этого.
Американская издательская компания продавала книги только по подписке.
Каждый агент был вооружен проспектом – тоненькой книжечкой в таком же переплете, как у предполагавшегося издания, с образцами других, более вычурных переплетов, прикрепленными внутри, с образцами текста и иллюстраций и в самом конце – несколькими пустыми разлинованными страницами, где будущий покупатель должен был указать свое имя, адрес и желательный для него вариант переплета. Так «Том Сойер» вышел на книжный рынок. Впрочем, он был еще не совсем готов к этому. Марк Твен и до и после не раз страдал от пиратов в Англии и Канаде, пользовавшихся тем, что его книги сперва выходили в Америке. На этот раз он решил предварить их. Случилось так, что в Америке находился друг Хоуэллса Монкюр Конвей. Уроженец Виргинии, он, получив образование, занял кафедру проповедника и выступил против рабства. Выступил столь яростно, что унитарианская церковь Вашингтона послала его завоевывать сторонников в других городах. В начале 60‑х годов Конвей был хорошо знаком с большими союзами аболиционистов, образовавшимися в Конкорде и Бостоне в середине века, а в 1863 году отправился в Англию с миссией от федеральных штатов. Здесь он был пастором в либеральной церкви в Финсбери вплоть до 1884 года.
Конвей с радостью взялся отвезти рукопись «Тома Сойера» – беловой вариант – в Лондон и попытался устроить ее. Он предложил ее издательской фирме Чатто и У индуса, а те приняли и выпустили книгу в свет 9 июня 1876 года. Авторское право в Америке было оформлено еще 21 июля 1875 года, когда едва высохли чернила на рукописи, однако американское издание вышло лишь в декабре 1876 года, а Библиотека Конгресса получила свои экземпляры только в январе 1877 года.
Английское издание на полгода опередило американское и, следовательно, является подлинным первым ее изданием, если эти слова вообще что‑нибудь значат. Несмотря на это, коллекционеров больше привлекает первое хартфордское издание, и цена его, пожалуй, раз в двадцать выше, чем первого лондонского. Чувства – то, что Марк Твен американец – перевесили в данном случае логику, как ни неопровержимы были ее доводы. Первенство, таким образом, решили не часы, а сердца соотечественников.
Можно добавить, что эта же проблема касается произ