Вопрос: сколько ангелов может уместиться в пламени одной‑единственной зажженной свечи? Ответ: только один, но этого вполне достаточно.
Некоторые подробности той ночи запомнились мне до головокружения ясно. Всякие мелочи, которые теперь всегда со мной. А кое‑что забылось. Но не все. Только вдруг я перезабыл события, которые случились на самом деле? И то, что подсовывает мне память, – всего лишь мое воображение?
Как бы там ни было, вспоминается вот что.
Самое важное: я смотрел на пламя свечи и знал, что в нем Перл и что она со мной. Это была моя счастливая минута.
Потом, решив, что я заснул, они стали шепотом разговаривать. А я притворялся спящим, и вовсе не потому, что мне так уж хотелось подсмотреть за ними. Просто я был в том возрасте, когда не верится, что окружающий мир существует, пока ты спишь. А так я обманывал сон – и мог слышать все, что каждую ночь ускользало от моих ушей.
Барб сказала:
– Ты знаешь, как называют тех, кого вытаскивают из опасных мест на веревке?
Митч спросил:
– Кто называет?
– Сами спасатели, диспетчеры, полицейские. Что‑то вроде профессионального жаргона.
– Сдаюсь, – говорит Митч. – И как они их называют?
– «Чайный пакетик» или «обезьяна на лиане». В зависимости от настроения.
– Прямо так сразу и «обезьяна»? Только потому, что его с собакой застигло наводнение?
– Мы говорим о двух разных вещах. Ты говоришь про спасаемого. Я говорю про спасателей.
– Ты меня совсем запутала. Почему он обезьяна‑то?
– Начнем с того, что спасатели рисковали жизнью ради какого‑то идиота, которого неизвестно зачем понесло к воде, да еще с собакой, хотя всех предупреждали о наводнении. Точно говорю тебе, Митчелл. Как правило, спасать приходится тех, кто угодил в беду по глупости, какой даже последний идиот не допустит. Чем старше становишься, тем лучше это понимаешь. Они еще этому собачнику выставят счет за спасение. Вот посмотришь.
– Собаку жалко, – говорит Митч. – Только собралась насладиться прогулкой, как ей – раз! – и весь кайф обломали. Не забалуешь.
Они немного помолчали, и Барб сказала:
– Невыгодно быть собакой, Митчелл.
Я до сих пор ломаю голову, что она хотела этим сказать. Конечно, можно воспринять ее слова буквально, но как быть с тоном, которым она их произнесла? Казалось, она хочет преподать Митчу урок, но вот какой? Собака она и есть собака, тут уж ничего не поделаешь, какие бы уроки ей ни преподносили.
Через некоторое время послышались звуки, похожие на поцелуи, но я не стал открывать глаз. Сопение и чмоканье слышались очень отчетливо.
– Господи, – шепнул Митч, – только не провоцируй меня.
Тогда я не догадывался, что он имел в виду, но в его словах чувствовалось сильное желание. Как если бы дерево тянуло ветки к воде или солнцу и не могло пошевелиться. Странно было, ведь он лежал рядом со мной. Почему он так сильно хочет чего‑то, тогда как на меня снизошло умиротворение? Какие еще желания, когда мир полон счастья?
Еще через некоторое время закопошилась Барб, и я понял, что она одевается и собирается уходить. С собой она забрала часть Митча. Он сразу переменился, я почувствовал это.
Открыв глаза, я почти видел окно в крыше. По стеклу барабанил дождь, но струй я без очков не видел. И я постарался представить себе дождь. Ведь я всеми печенками чувствовал, что и в нем – Перл.
Потом Митч задул свечу. Это ничего не изменило, Перл по‑прежнему была здесь.
Какое счастье!
Ну да, мне было всего‑навсего пять лет, и как это я умудрился запомнить столько всего? Но это было, было на самом деле. Первая зарубка, самое начало. Пусть кто‑то мне не поверит. Главное, я верю сам.
Может быть, какие‑то слова или подробности со временем исказились, но ведь это несущественно. Ведь самое важное осталось неизменным.
МИТЧ, 25 лет
Что осталось после Перл
На следующее утро я еле продрал глаза. Недосып, нервное перенапряжение, дурные мысли и нежелание видеть Кэхилла.
Он явился в десять минут десятого, оглядел меня с ног до головы и остановил взгляд на перевязанной лодыжке. Последовал дикий взрыв смеха. Уж Кэхилл‑то не упустит возможности поржать на мой счет.
– Господи ты боже мой, – говорит. – Опять? Новое тяжкое ранение на поле брани? Очередной визит этой дамы закончится панихидой. Не женщина, а зондеркоманда, четвертый номер. Да хранит тебя Господь, Док.
Найдет же гадкие слова. Черта, которую я не могу позволить ему перейти, все ближе. Мы оба чувствуем это. Вчера он обозвал Барб «мэрской женой». Каламбурщик хренов.
Я ему чуть по роже не двинул. Но за черту он еще не заступил. Хотя немного осталось.
– Смени тему.
Кэхилл сменяет тон. Не в лучшую сторону.
– Ошибочка вышла. Может, еще обойдется без жертв.
Больше всего меня бесит, что его удары наносятся вслепую, но тем не менее попадают в цель.
– А почему Леонард здесь?
– Долгая история.
В девять двадцать притащилась Ханна, на ходу расчесывая волосы.
– Привет, Док, – говорит. – Привет, Кэхилл. Привет, Леонард. Постой‑ка. Леонард?
Вопросы о том, когда заявился Леонард – с утра пораньше или остался ночевать, – отпадают сами собой. Ведь на диванчике постелено, и Леонард сидит на нем в моей футболке, потягивается и протирает глаза.
– Долгая история, – говорю.
Графф прифигачил ближе к одиннадцати. Вот уж удивил.
– Графф, – говорю, – поздно являешься на службу. Даже для себя.
Графф вздыхает и закатывает глаза. Слово «безнадега» подходит к нему как нельзя лучше.
– Меня взяли за жопу и выписали штраф.
– Следи за речью.
– Ой. Извини, Леонард.
– Опять гнал?
– Понатыкали знаков. Стоп на стопе сидит и стопом погоняет.
Кэхилл приосанивается. Вообще‑то он старается не обращать внимания на Граффа. Разве что подразнит иногда или сорвет злость.
– Слышь, бедолага. Полезный совет. Отдай повестку Доку. Уж он решит вопрос. У него ведь связи в мэрии. Или я неправильно выразился, Док?
– Э? – только и говорит Графф. Энтузиазма хоть отбавляй. Как всегда.
– Графф, Графф, Графф, – качает головой Кэхилл. – Разве можно жить таким анахоретом? Ты просто не от мира сего. Ты что, не знаешь, что Док дерет мэрскую жену?
Ханна отводит глаза. Леонард в уголке увлечен компьютерной игрой, будем надеяться, не слышит. Игра, в общем, для продвинутых, но он малыш сообразительный.
– О. – Вид у Граффа немного смущенный. – Мне никто ничего про это не говорил.
Напряженное молчание. Затем Графф выдает:
– Ах да. Она же сюда заходила. Как‑то раз. Красивая женщина.
– Просто краля, – гнет свое Кэхилл. – Особенно если у тебя встает на собственную бабушку.
Так. Вот это уж слишком.
Я подхожу к сидящему Кэхиллу сзади, беру его за плечи и разворачиваю лицом к себе. На физиономии у Кэхилла легкое недоумение. Хорошенько беру его за грудки и толкаю назад. Голова его со звоном стукается о стекло монитора.
– Ой! – вскрикивает Кэхилл и тянет руку к ушибленному месту.
– Мы здесь все друзья, Кэхилл. – Ровный холодный тон моего голоса удивляет меня самого.
– Да, – соглашается он. – Мы друзья.
Я крепко держу его за ворот.
– Я к тебе с уважением отношусь?
Он выпучивает глаза и пытается подняться. Я опять пихаю его, он опять стукается затылком о монитор и застывает. Только головой вертит, как нашкодивший школьник.
– Не жалуюсь.
– Значит, я могу рассчитывать на какое‑то уважение с твоей стороны?
– Да. Ладно. Хватит уже.
Я нарочно стукаю его головой о монитор еще раз, просто чтобы подчеркнуть слова.
– Вот и оказывай мне столько уважения, сколько полагается. И ни грамма меньше. Понял? А если не можешь вести себя, как друг, вали отсюда ко всем чертям.
Я отпускаю его. Кэхилл вскакивает на ноги, и мы ужасно долго стоим нос к носу. До пяти можно сосчитать. Тишина заполняет все вокруг. Даже птероамериканцы притихли. Зубы у меня крепко сцеплены. Периферическим зрением замечаю, что Леонард поднял голову от компьютера и смотрит на нас.
Жду, когда Кэхилл меня ударит. Или я его.
Кэхилл делает шаг назад. Разглаживает и отряхивает рубашку, будто с меня на него успела перепрыгнуть толпа микробов.
– Иди ты на хер, Док, – слышу я.
Дверь за Кэхиллом хлопает.
Я перевожу дыхание. Оглядываю офис.
Все на меня так и уставились.
– За работу, – говорю и делаю вид, будто с головой ухожу в труды. На самом деле я не в состоянии различить, что на экране моего монитора.
Через несколько минут Ханна приносит мне кофе, разбавленный молоком пол на пол. Руку мне на плечо она кладет с величайшей осторожностью: вдруг укушу. Я реагирую спокойно, и она спрашивает:
– Док? А Кэхилл вернется?
– К ебени‑матери Кэхилла, – рычу я. – Ой. Извини, Леонард.
– Не против, если я закончу его работу? Заказ‑то срочный. Новый магазин электроприборов в центре города. Мы подрядились закончить им веб‑сайт к пятнице. У них вроде бы в этот день распродажа, и они хотят пустить рекламу.
– Спасибо тебе. Очень обязан.
Опять я в центре внимания.
Встаю, с чашкой подхожу к Леонарду и кладу ему на плечо ладонь. Он останавливает свою компьютерную игру, поднимает на меня глаза и прижимается щекой к моей руке.
– Извини, что тебе пришлось выслушать такое, – говорю.
– А что такое «дерет»?
– «Дерет»‑то? Это… э‑э‑э… ну, это еще долго не должно тебя волновать.
– Значит, есть из‑за чего волноваться?
– В общем‑то, может, и не из‑за чего. Но все, кого я знаю, волнуются. Как успехи в игре? Она тебе понравилась?
– Эге. Я уже три раза нашел червяка.
В первый (но не в последний) раз меня тогда поразило, что он не спрашивает, когда же вернется мама.
Вечером того же дня, около половины одиннадцатого, когда я мирно смотрел в потемках телевизор, явился Кэхилл. Дверь была не на замке, и он свободно вошел.
Леонард спал на диванчике у меня за спиной, а Хроник сидел на подушке и ласково теребил его жесткие волосы, время от времени легонько прихватывая клювом щеку.
Что показывали по ящику, сам толком не знаю. Мелькало что‑то на экране. Телевизор я врубил, как только все удалились. Бутылочка пива потела на полу у моих ног. Другая холодная бутылочка была у меня в руке.
– Чего тебе? – спрашиваю.
– Я тебе друг, Док. У тебя нет друга лучше.
– Я прямо выращиваю врагов, – говорю я почти безо всякой задней мысли. Весь мой гнев улетучился. Остались удивление и усталость. И голова слегка кружилась.
Кэхилл захлопнул дверь. Я испуганно оглянулся на Леонарда – тот не проснулся.
– Я на нее нападаю потому, что она тебе не пара. Вам лучше расстаться.
– Давай обсудим это в кухне. У меня тут ребенок спит. Только‑только уложил.
Кэхилл посмотрел на свернувшуюся калачиком маленькую фигурку.
– Елки‑палки. Леонард еще здесь? А мамаша вообще намерена к нему вернуться?
– В кухне поговорим.
Я похромал вслед за Кэхиллом и достал из холодильника еще бутылку пива.
– Ты хоть знаешь, сколько ей лет, Док?
– Мне плевать. Тебе что, говорить больше не о чем?
– Ой, вряд ли тебе плевать. Пожалуй, даже совсем наоборот. Так сколько ей годков?
– Наверное… Ну, не знаю. Где‑то за тридцать.
– Ты даже и не знаешь.
– А ты знаешь?
– Ее трепаная биография на веб‑сайте, который мы делали для мэрии.
– Этой частью сайта я не занимался.
– Еще бы ты занимался. Это была моя работа. Ей сорок два. Четыре и два.
Внутри у меня все похолодело. Не будь балбесом, сказал я себе, это просто цифры.
– Ничего тебе не наплевать. Ты прекрасно понимаешь, это – тупик. Эта дорога никуда не ведет. То есть мне попадались по жизни ребята, которые все просерали ради любви, но ты даже на этом фоне выделяешься. Док, ты только глянь, что она с тобой делает?
– Что такого она со мной делает? С ней я счастлив.
Кэхилл фыркает, отскакивает в сторону и бьется головой в стену кухни. Словно мои слова оказались последней каплей, и ему уже некуда девать энергию.
– Счастлив? – выкрикивает он. – Счастлив? Сколько минут в неделю ты с ней счастлив? Посмотри на себя, Док. На кого ты стал похож?
– Не понимаю, о чем ты. Пиво будешь?
– Когда мы затевали все это предприятие…
– Мы?
– Ну хорошо, когда ты подался в бизнесмены, а я к тебе присоединился, помнишь, мы ведь оттягивались по полной. Ходили на танцы. Тусовались с девушками. Наставляли рога. Ты был нормальный мужик. Тебя хватало на все. И с бизнесом у тебя все было в порядке.
– С бизнесом у меня и сейчас порядок.
– Ой ли? Митч! Она наш самый большой заказ. Больше просто не бывает. Как ты думаешь, что муж сделает, когда узнает?
За спиной у Кэхилла раздается голосок:
– Митч?
Это Леонард натягивает свои очки с резинкой.
– Блин. Ты разбудил Леонарда.
Леонард говорит:
– Я спал, спал, а тут вы орете. Чего орете‑то?
А я как‑то и не заметил, чтобы мы говорили слишком громко. Мне даже казалось, мы разговариваем вполголоса.
– Извини, дружище. Мы тут кое‑что обсуждали. Давай‑ка я тебя уложу.
Стараясь хромать не так сильно, я отношу Леонарда на диван и укрываю одеялом.
– Что такое ты смотришь? – спрашивает он.
Понятия не имею, что там идет по телевизору.
По экрану шляется черно‑белая мумия.
– Ужастик, – радуется Леонард. – Класс.
– Если я разрешу тебе посмотреть, ты будешь бояться?
– Эге. Наверное.
– Пару минут, не больше.
Кэхилл обосновался в углу рядом с птичьей клеткой и глядит в окно. Вид у него одинокий – словно он потерял лучшего друга.
– Если ты так считаешь, Кэхилл, – говорю, – почему ты не пришел ко мне и не сказал обо всем открыто, как сейчас? Вместо того чтобы отпускать шуточки перед сотрудниками.
– Я понимаю, – отвечает Кэхилл. – Теперь я все понимаю. Извини.
Мы молчим. Хроник самостоятельно забирается в клетку. Попка хватает клювом Кэхилла за рукав. Тот не замечает. Мумия опять возникает на экране, и Леонард закрывает очки руками.
– Так, – произносит Кэхилл. – Я еще у тебя работаю?
Странное дело: на какое‑то мгновение в горле у меня появляется комок, словно я собираюсь зарыдать.
– Девять утра, – говорю. – Чтоб был как штык, а то уволю.
Кэхилл пожимает руку мне и Леонарду. Прощается. Уходит.
– Вы друзья? – спрашивает Леонард.
– Ну да. Конечно.
– Хоть вы и орете друг на друга?
– В этом‑то и штука. Кричать друг на друга и оставаться друзьями могут только настоящие друзья.
– Ой, – говорит Леонард. – А я и не знал. Ведь у меня нет друзей. Только мама.
– Ну как тебе не стыдно, Леонард? Я – твой друг. И Кэхилл, и Ханна, и Графф. И Барб. И Хроник.
– Ух ты, – радуется он. – Ведь верно. У меня теперь масса друзей. Правда, Митч?
– Друзей у тебя просто немерено.
На следующее утро стучусь к миссис Моралес.
– Кто там? – слышится из замочной скважины.
– Митч Деверо. Ваш сосед. Хочу с вами поговорить насчет Перл.
– Думаю, на самом деле ее звали не так, – рассказывает миссис Моралес. – Пряталась девка от кого‑то. Как‑то ее полиция задержала. Она ехала на моей машине, и выяснилось, что у нее нет прав. Полицейские спрашивали меня, разрешала ли я ей садиться за руль, и сказали, как ее зовут. Перл непомню‑кто. Но мне‑то она назвала другую фамилию. Может, она и не заслуживала, но я старалась ее защитить. Такая хорошая девочка. Пусть даже она во что‑то вляпалась. В такой чистоте квартиру содержала. Хорошо бы она вернулась. А то все уже грязью начинает зарастать.
Мы в комнате, которую миссис Моралес сдавала Перл и Леонарду.
– Уверен, она вернется. Я просто хотел забрать кое‑какие вещи Леонарда.
– Дай‑то бог, чтобы возвратилась. Все здесь сверкало‑блестело. Из раковины кушать можно было.
Миссис Моралес затопала вниз по лестнице и пропала.
Я обошел квартирку. Подозреваю, изначально здесь было две спальни, которые потом незаконно перестроили в «студию» с кухонькой. Везде безукоризненная чистота. Ванны нет, только унитаз. В раковине, что ли, она Леонарда купала? А сама как мылась? Впрочем, стоп. Не мое дело.
Мне упорно казалось, что она вернется, и не хотелось слишком уж совать нос в чужие дела. Но тут мне припомнились слова Леонарда, что они собирались переезжать. В другой штат. В «Оррингтон», как он выразился.
Я прямо похолодел. Что, если Перл сбежала, бросив его? Не может быть. А вдруг? Но она ведь обожала его. А с другой стороны, я про ее жизнь ничегошеньки не знаю.
Я сложил в кучку две крошечные пижамы с длинными штанами, три рубашки, какие‑то трусики и носочки. На детской кровати сидел плюшевый жираф.
Потом я открыл шкаф. Надо же было взглянуть.
На древних металлических вешалках висели два платья, поношенная блузка и пара джинсов. Поди знай, Перл оставила эти вещи или у нее больше ничего и не было.
ЛЕОНАРД, 5 лет
Штраф‑копилка
Я стою у открытого окна кухни и разговариваю с птицей.
Вообще‑то я завтракаю. Только свой тост я раскрошил и рассыпал крошки по подоконнику. Воробышек тут как тут. Покушай, птичка, вместе со мной. И я знаю: стоит мне чуть отойти от окна и тихонько сказать: «Приди ко мне, Перл, я здесь, Перл» – как воробей немедленно явится.
Я никогда не называл маму по имени. Для меня она была «ма» или «мама», как для всякого ребенка. Но после того, как она пропала, я стал обращаться к ней по имени, сам не знаю почему. Впрочем, имя Перл – особенное. В нем есть что‑то от драгоценности, от сокровища. Оно всякий раз поражает и восхищает и играет на солнце. Как‑то мы с Митчем были на берегу моря на закате, и волны бились о скалы, и брызги точно так же играли и переливались в лучах солнца, словно кто‑то – наверное, Бог – горстями подбрасывал в воздух жемчужины. Просто чтобы посмотреть, как они будут сверкать. Сейчас я еще не вижу их хорошенько, но скоро Митч купит мне очки получше.
Впрочем, это неважно. Главное, вы меня поняли.
Кстати, мне кажется, что брызги – это тоже Перл.
В кухню входит Митч и спрашивает, что я делаю.
– Разговариваю с птицей, – отвечаю.
– Разговор складывается?
– Эге.
И тут Графф в другой комнате вопит:
– Твою мать!
И мы с Митчем одновременно произносим:
– Штраф‑копилка.
В конторе делается тихо. Откуда‑то из глубины появляется Графф, останавливается у большой стеклянной банки и принимается рыться в карманах.
– Чтоб тебя, – произносит Графф. – Тут никаких денег не хватит.
Все смеются. Только Графф мрачен. Ему предстоит положить в банку два доллара. Мы уже заработали на Граффе кучу денег. И она прирастает каждый день. Хоть все и стараются прикусить язычки и не транжирить средства зря.
Когда я перевожу взгляд на окно, воробей уже упорхнул. Ничего страшного. Перл приходит ко мне во всем. Пламя свечи, дождь, птички – это все Перл. И даже когда дождик перестает, или Митч задувает свечу, или птица улетает, мне кажется, она остается со мной.
Я полон ею. Это так замечательно.
– Сегодня придет одна дама, хочет проверить, хорошо ли тебе у нас.
Какая еще дама, интересно? И какого черта ей взбрело в голову, что мне у Митча плохо?
Митч говорит:
– Когда маленький мальчик живет без мамы, обязательно приходят люди, которые работают на правительство, и проверяют, все ли с ним в порядке. Эта дама должна решить, сможешь ли ты жить со мной. Если тебе здесь хорошо, так ей и скажи.
– Хорошо. Я ей так и скажу. И еще скажу, что у меня здесь немерено друзей.
Потом, когда дама ушла, Митч сказал: если у меня есть желание, мы можем взять деньги из штраф‑копилки и потратить их, на что я захочу.
Значит, на эти деньги я могу покупать игрушки и компьютерные игры. Компенсация за плохие слова при мне. Так Митч сказал. Ну, игрушек‑то я почти не покупаю. Я лучше схожу куда‑нибудь с Митчем. В кафе там, или в кино. И мне веселее, и Митчу. А то ему скучно, я‑то вижу.
– А откуда эта дама знает, что я здесь?
Мне как‑то не доводилось разговаривать с правительством. Да и Митча в такой роли мне трудно себе представить.
Оказывается, миссис Моралес обратилась в полицию, чтобы объявили Перл в розыск.
– Ой, – говорю. – Только вряд ли они ее найдут.
Мои слова вызывают у Митча тревогу. Я понятия не имел, что для него это так важно.
– Может, ты что‑то знаешь, а я нет? – пристает Митч.
Что ему ответить? Сложный вопрос. Ведь, может, он и на самом деле чего‑то не знает из того, что знаю я. Только мне ведь не известно, о чем он осведомлен, а о чем – нет. Так что тут не скажешь наверняка.
Тогда Митч уточняет свой вопрос. Не говорила ли мне Перл, куда собирается? Нет, отвечаю, словечком не обмолвилась.
– А почему ты тогда думаешь, что полиция ее не найдет?
– Ну, они наверняка будут ее искать не там, где надо.
Про полицию я толком ничего не знаю. Но мне известно кое‑то другое. Вы когда‑нибудь видели, чтобы полицейские искали кого‑то в капле дождя или в брызгах волн? Или, положим, в воробье?
МИТЧ, 25 лет
Люби мою жену
В доме Гарольда Столлера – тридцать пять комнат. На площади в четыре акра. Дом самодовольно расселся на холме, с одной стороны – океан, с другой – огни города. Мужик срубил деньжищ на программном обеспечении. В принципе, я занимаюсь тем же самым. Только у него получилось лучше и быстрее. Впрочем, это сразу видно.
Парковщик ставит куда положено мой ржавый «вольво», а я направляюсь к двери дома в своем единственном парадном костюме и при единственном шелковом галстуке. Галстук мне подарила Барб после того, как я пожаловался, что мне нечего нацепить на шею, если вдруг приспичит. У уха сопит отглаженный Леонард. На нем самая новая и чистая пижама. Одеяло, в которое он завернут, вполне пристойного вида.
А что мне было делать в сложившихся обстоятельствах?
Я стучу. Дверь открывает горничная в черно‑белом наряде.
Ну дела. Просто сюрреализм какой‑то. Вот это жизнь. Только к чему все это?
– Митчелл Деверо, – представляюсь я.
– Добро пожаловать.
Проникаю в холл. Что делать дальше? И тут я вижу ее. Я как раз собираюсь спросить у горничной, куда пристроить ребенка. Удобно ли будет сунуть ей пару долларов, чтобы она уложила спиногрыза спать? Не пойду же я на тусовку к мэру с Леонардом на плече! Или пойду? А если он проснется в незнакомом месте и напугается?
Тут‑то из кухни и появляется Барб, останавливается в конце длиннющего холла и смотрит на меня. Не слишком консервативная прическа – само очарование, облегающее платье – чуть длиннее обычного пиджака. И ноги. Вот это ноги!
Барб идет ко мне через холл. Горничная куда‑то исчезла. Интересно, смогу я два слова связать, когда Барб наконец окажется рядом?
Она уже совсем близко. Две ступеньки – последнее, что нас разделяло, – остались позади. Ну, давай. Произноси свою речь.
– Я приношу свои извинения. Ханна обещала посидеть с мальчиком, но что‑то случилось. Она позвонила за полчаса до выхода. Я уже не успевал пригласить никого другого. Прямо не знаю, что делать. Не прийти я не мог. Просто безвыходное положение.
Говори четко. Не бормочи. Веди себя как светский человек.
Она касается моего рукава:
– Не волнуйся. Разберемся. Идем.
Я поднимаюсь по устланной ковром лестнице и иду по коридору. Барб стучится в закрытую дверь, и мы чего‑то ждем. Чувствую запах ее шампуня, хочется протянуть руку и дотронуться до ее волос. Но я не могу себе этого позволить.
Дверь открывает полная латиноамериканка средних лет. За ее спиной мерцает телевизор, слышится испанская речь. Какая‑то мыльная опера, не иначе.
– Марта, – говорит Барб. – Quiero que el nino duerme en tu cuarto. Vamos a pagar extra, no te preocupes. Si tienes problema, dime.[3]
– Си, – отвечает Марта. – Си, миссис. О’кей.
Марта принимает у меня мягкий сверток, укладывает на диванчик, подтыкает одеяло. Гладит мальчика по щеке.
– Грасиас, – говорит Барб.
– Пор нада, миссис. Все о’кей.
И вот мы опять в холле, только мы двое. И никого больше.
Она осматривает меня с головы до ног, будто впервые видит.
– Хорошо выглядишь. Такой красавчик. Никогда раньше не видела тебя в парадном костюме.
– Ну, не каждый же день его надевать.
– Красивый галстук.
– Мне нравится.
Ее улыбка будит во мне жгучее желание затащить ее в ванную комнату под лестницей и содрать с нее это шикарное платье. Или хотя бы попробовать.
Она достает у меня из нагрудного кармана носовой платок и обмахивает плечо костюма.
– Капля слюны. Теперь все в порядке.
Носовой платок складывается и засовывается обратно в карман.
– Извини за это, – я показываю головой в направлении Мартиных апартаментов.
– Она позаботится о малыше. Ничего страшного. Перед уходом дай ей двадцать долларов.
Пожалуй, дам ей две двадцатки.
Мы с Барб пересекаем холл и направляемся к гостям. И к Гарри. Вид у меня, наверное, как у мультяшного мышонка, на башку которому только что свалилась наковальня. Такое чувство, будто направляюсь на плаху и топор у палача уже в боевой готовности.
Она просовывает руку мне в рукав и сжимает запястье. Быстрым, незаметным движением.
– Успокойся, Митчелл. Все будет хорошо.
Ступени ведут вниз, и теперь уже не до телячьих нежностей.
Ведь я на приеме у мэра.
– Вот и он, – ревет Гарри. А может, рычит. – Иди‑ка сюда, молодец.
В море уходит помост. На нем, как на палубе корабля, и расположились Гарри и еще три незнакомых мне человека. Солнце садится, вдоль береговой линии поднимается туман. Гарри раскидывает руки, и солнце оказывается у него под мышкой. В одной руке у Гарри стакан – при других обстоятельствах меня бы близко к нему не подпустили. Руку он мне не жмет. Поднимай выше – он стискивает меня в объятиях, что донельзя меня смущает и пугает. При этом жидкость из стакана проливается мне на спину.
Затем он отодвигает меня на расстояние вытянутой руки и осматривает с головы до ног.
– Молодец, – повторяет он. – Так и должен выглядеть человек с большим будущим. А оно у тебя есть.
Гарри – крепкий плотный мужик за пятьдесят с седыми волосами и дубленой кожей. Политик как плод работы целой команды специалистов виден за версту. Улыбка у него прямо с предвыборного плаката. Интересно, сколько денег он грохнул на зубы? Такой идеальный оскал сам по себе не появляется. Я пытаюсь представить себе его дантиста. На шикарной импортной машине, наверное, раскатывает.
– Знакомьтесь, – рокочет Гарри. – Это Мартин Броуд, менеджер моей предвыборной кампании. Отличный менеджер, между прочим. С Брюсом Стагнером вы уже знакомы.
– Да‑да, – бормочу я. – Мистер Стагнер. Конечно.
В жизни не видел этого господина.
– А это, – озаряется Гарри, – моя дочь, Карен.
Карен берут за локоть и выталкивают вперед.
– Ваша дочь, – мямлю я.
Лицо мне заливает краска, и я молюсь, чтобы это никому не бросилось в глаза. Передо мной сногсшибательно красивая девушка на пару лет моложе меня, в облегающем платье. Волосы до задницы, плечи обнажены, в декольте провалишься и не выберешься. Я, конечно, в курсе, что дочери Барб уже взрослые и не живут с родителями. Только они представлялись мне нескладными первокурсницами. А тут…
– В сторонку, джентльмены, – мурлычет Гарри. – Пусть молодые люди пообщаются.
Вот ведь сводник, черт бы тебя побрал. Не хочу.
– Вот, значит, вы какой. – Карен длинным ногтем, покрытым красным лаком, касается льда в бокале с коктейлем. – Знаменитый Митчелл.
– Разве я знаменитый?
– Мама и папа очень высокого мнения о вас. Папа говорит, вы очень талантливый молодой человек. И очень красивый. Он ничуть не преувеличил. Странно, что вас еще никто не захомутал.
Чтоб мне провалиться. Сквозь вот этот самый помост из красного дерева. И убиться до смерти.
Только этому моему желанию никогда не исполниться.
За столом Гарри стучит ножом о бокал с водой, пока все четырнадцать глаз не устремляются на него.
Завладев вниманием, Гарри говорит:
– Наверное, вы ломаете головы, зачем я пригласил вас?
Барб сидит за столом прямо напротив меня. Изо всех сил стараюсь не смотреть на нее. Не получается.
Гарри объявляет, что намерен пробиваться в конгресс.
– Это долгосрочная задача. На посту мэра я всего один срок, и город у меня не самый большой в Калифорнии. Кресло в конгрессе уже три срока занимает республиканец. Прямо мертвой хваткой вцепился. Самое время порядочному демократу‑полутяжеловесу ввязаться в драку и отнять у него теплое местечко. Может, именно я – такой демократ. А может, и нет. Но в моей команде замечательные ребята, и это дорогого стоит. Вот чем вам предстоит заняться, мои уважаемые профи.
Он говорит еще долго. Все смотрят ему в рот, включая меня. Только я не слушаю. Я думаю. Если он победит, вся семья переберется в Вашингтон. Хотя нет… Если он выиграет выборы, то восемьдесят процентов своего времени будет проводить в Вашингтоне. А она останется здесь.
Интересно, когда все это окончательно прояснится?
И крепко ли спит Леонард?
Кто‑то нежно наступает мне на ногу. Ступня маленькая, женская. Сначала мне показалось, Барб. Но тут она привстает с места и переставляет вазу с цветами, чтобы не загораживала мэра. Полагаю, она не на одной ноге стоит.
Когда Барб наклоняется вперед, вырез ее платья приоткрывается, и я запускаю глаза куда не следует. И не отвожу их. Не могу. Мое тело немедленно реагирует. Его ведь не убедишь, что сейчас не время. Что ему доводы разума?
Карен, черт, усадили рядом со мной. А как же иначе. Так что чья нога, гадать не приходится.
Гости уже давно разошлись. Я бы тоже охотно отчалил, но подходящего момента так и не представилось. Зато меня отбуксировали в бильярдную сыграть партию‑другую. В зубах у меня контрабандная кубинская сигара – хозяин едва ли не силком всунул. На бильярдном столе передо мной – бокал бренди из хозяйских запасов, почти нетронутый. Сегодня вечером я насиделся за рулем за двоих.
Из вежливости время от времени подношу бокал ко рту.
– Это для вас хорошая возможность, только сумейте ею воспользоваться, – вещает мэр. – Вам понадобится новое оборудование, новые сотрудники. Работать будете в тесном контакте с Марти Броудом. Ну и с Барбарой. Она будет координатором. Политическая реклама в сети, рассылка материалов по электронной почте, публикации, связь – все компьютерные дела пойдут через вас.
Он еще что‑то говорит, только я пропускаю его слова мимо ушей. Как меня угораздило вляпаться во все это? Я ведь и не собирался никогда заниматься программным обеспечением или там веб‑дизайном. Да и собственного дела я открывать не собирался. Моя мечта была – преподавать в начальной школе. Даже вспомнить странно, будто это было давным‑давно. Хотя накрылась моя мечта каких‑то пару лет тому назад. Я получил свой учительский диплом, и все уперлось в деньги. Ведь в школе не разбогатеешь. Хоть поначалу мне и казалось, что деньги – не главное.
Гарри говорит и говорит. А у меня все в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Да пожалуй, и сам он не очень врубается в собственные слова. Выпил‑то изрядно.
– Предстоит работать по ночам. Со всем объемом тебе не справиться, назначь заместителя. Но отвечаешь за все лично ты. Барбара знает мои требования и может представлять меня там, куда мне просто не добраться. Вы сработаетесь. Уяснил, да?
– Я очень уважаю вашу жену, сэр.
– Ну и чудесно. Знаешь поговорку? Любишь меня, люби мою жену. В таком духе.
– Слушаюсь, сэр. Буду любить вас и вашу жену.
– Не обращайся ко мне «сэр». – Гарри взмахами руки разгоняет табачный дым, клубящийся над столом. Дым окутывает лампу под шелковым абажуром и улетучиваться не желает. – А то я чувствую себя каким‑то динозавром. Называй меня просто Гарри.
– Да. Конечно. Просто Гарри. Будет сделано. Только, боюсь, мне пора.
– Ты в общем уже подобрал себе приличных людей, – продолжает мэр. (Он меня вообще слушает?) – У тебя хороший помощник. С острым умом. Как, бишь, его зовут?
– Джон Кэхилл.
– Да‑да. И вот что. Если меня выберут, ты получишь премию. Существенную. Понимаешь, что я имею в виду под «существенной»?
– Пожалуй, нет, сэр. То есть Гарри.
– Когда можно пойти в автомагазин «Мерседес», выбрать достойную модель и заплатить наличными. Мужику на взлете нужна хорошая машина. Пусть каждый знает, кто ты такой. И на что претендуешь.
– Спасибо. Очень признателен. Прошу прощения, но мне пора.
Движение в холле привлекает мое внимание. Через холл проходит Барб и на мгновение замирает у дверей бильярдной. Внутренне я весь устремляюсь к ней. Улыбка Барб – и видение исчезает. В голове у меня делается пусто, по телу пробегает дрожь. Ну просто дурак дураком.
– Ты очень понравился моей дочери, – ласково рычит Гарри и хлопает меня по плечу. Я пугаюсь, хватаюсь за кий и прицеливаюсь. – Ты и представить себе не можешь, как бы я был рад видеть тебя среди членов моей семьи в буквальном смысле.
Я наношу удар. Шар влетает в лузу.
– Ваш удар, сэр. Она очень милая девушка, но о чем‑то таком говорить еще рано.
Гарри вылавливает шар из лузы и кладет на зеленое сукно. Руки плохо его слушаются. Дошли до него мои слова или нет?
– У меня нет сына, – бубнит он. – А так хотелось… Ну ладно. Что‑то я раскис. Извини. Хочу, чтобы ты знал: нам с Барбарой ты небезразличен. Очень и очень небезразличен.
Сейчас заплачет. Какой ужас. Нет, пронесло.
Сколько же он выпил сегодня?
– Это честь для меня, – говорю. – Большая честь. Но мне пора.
Гарри опять лупит меня по плечу и начинает новую партию. Предыдущая еще не закончена, но я помалкиваю.
Она провожает меня до машины. Слуга‑парковщик, как видно, спит.
Устраиваю спящего Леонарда на пассажирском сиденье и тихонько закрываю дверцу. Поворачиваюсь к ней лицом. Долгую секунду мы стоим так в темноте и тишине.
Мы одни. И мы свободны. Хотя бы на мгновение.
– Что собираешься предпринять? – спрашивает Барб.
– Ты о ком? – Мне показалось, это она про Гарри.
– О Леонарде.
– А‑а… Понятия не имею. А что я могу предпринять?
– Я имею в виду, если она не вернется.
– О господи. Я сейчас ни черта не соображаю.
– Ладно. Извини.
Она дотрагивается до моего лица. На мгновение.
Мы оба косимся на дом.
Дом уставился на нас всеми своими окнами.
Барб отдергивает руку.
– Я оказался в очень, очень, очень деликатном положении, – говорю я.
– Ты был на высоте, – возражает она. – Ты все делал правильно.
– Под конец беседы он сообщил мне, что я ему вроде сына, которого у него нет. Понятия не имел, что он так ко мне относится. Я действительно ему нравлюсь или он просто выпил лишнего?
– Наверное, то и другое. – Должно быть, Барб пожимает плечами. В темноте не видно.
– Если он выиграет, вы переедете?
– Нет. Просто он будет редко бывать дома.
Какой стыд, хочется сказать мне. Но я молчу. Ничего не могу из себя выдавить. Какой‑то я сегодня неуравновешенный. То нервный, то бесчувственный.
– Может, во вторник, – говорит она. – Его не будет в городе. Постараюсь остаться у тебя на всю ночь. Поставлю свой телефон на переадресацию. Если он позвонит ночью, я подойду.
– Он знает?
Почему вдруг я задал этот вопрос? Наверное, потому, что он уже несколько раз за сегодняшний вечер возникал в моем сознании. Мне буквально казалось, что Гарри клонит к этому.
«Любишь меня, люби мою жену». «Предстоит работать по ночам». «В тесном контакте с Барбарой». «Вы сработаетесь».
Просто целый набор намеков. Такое впечатление, что он заранее все продумал.
– Слава богу, нет, – говорит она. – Если бы он знал, ты бы уже был в курсе. Уж ты мне поверь.
ЛЕОНАРД, 5 лет
Я‑то знаю
Ко мне подходит Ханна – я сижу за своим компьютером. На нем я играю, пока все остальные работают. Как часто повторяет Митч, я быстро разобрался с играми для начинающих и теперь мой джойстик на боевом посту – защищает Вселенную от вторжения пришельцев.
– Мне сегодня утром при