Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда немцы бешено рвались к Москве, город стал готовиться к эвакуации.
Однажды утром меня вызвал к себе председатель райпотребсоюза. Вид у него был озабоченный.
- Вот что, Зинаида Трофимовна, - глухо заговорил он. - Надо будет сжечь все архивы и сохранить только последние финансовые документы. Может быть, придется оставить город.
Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мысли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграбление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и короткой.
Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников потребсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее ценное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттягивался, и, чтобы понапрасну не терять времени, мы занялись вязанием носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей заготовительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.
Краснодонские женщины дружно подхватили наш почин, и скоро возникла большая артель вязальщиц.
Был ясный осенний день. Склонившись над вязанием, мы молчали. Было тихо, только позванивали спицы в руках женщин. Сидевшая рядом со мной Валя, взглянув в окно, радостно вскрикнула.
Мы бросились к окнам. Ломая тонкий ледок на лужах, по улице шла колонна. Она шла на запад, на передовую.
- Чего же мы смотрим? - и, схватив кипу готовых рукавиц, я выбежала на улицу.
По нашей просьбе командир остановил колонну. Бойцы с улыбкой и благодарностью принимали подарки.
- Вовремя, мамаши, догадались, - услышала я чей-то ласковый басок.
- Словно по заказу угадали...
- Спасибо вам, - слышалось отовсюду.
Зима прошла сравнительно спокойно. Но с наступлением весны Краснодон стали наводнять беженцы. По дороге к Донцу шел нескончаемый поток машин, подвод, ручных тележек, нагруженных домашним скарбом. Только очень немногим посчастливилось перейти Донец. С утра и до поздней ночи немецкие самолеты бомбили мост и переправы, все было разрушено.
Все притихли и насторожились в тревожном ожидании.
Хмурое июльское утро. Низко над землей ползли тяжелые дождевые тучи. Где-то поблизости выпал
град. Тянул прохладный ветерок. А в городе было тихо-тихо. И вдруг... На западе зарокотали моторы.
Это со станции Верхнедуванная шли к Краснодону немцы. На мотоциклах, бронемашинах,
грузовиках они двигались напрямую садами и огородами, сваливая изгороди и подминая под
колеса фруктовые деревья.
В наш двор въехала кованая повозка, запряженная парой крупных рабочих лошадей. Из нее выпрыгнули несколько немцев в засаленном обмундировании. Они распрягли лошадей и пустили их пастись на наш небольшой огород. За одну ночь огород был вытоптан. Молодую картошку немцы выкопали и съели.
С каждым днем немцев в городе становилось все больше и больше. Они рыскали по домам, отбирали у населения вещи, не брезговали даже такой мелочью, как ножницы, косынки, кошельки. Все награбленное отправляли в Германию.
На заборах появились грозные приказы. В течение 24 часов предлагалось сдать огнестрельное оружие. В случае невыполнения - расстрел. Коммунисты и комсомольцы обязаны были явиться на регистрацию.
У нас в доме поселилось одиннадцать гитлеровцев. А мы все были бесцеремонно вытеснены на кухню. Немцы обшарили чемоданы, шкаф, буфет, забрали весь наш запас продуктов. В комнате, которую они заняли, стояло пианино. Опьянев, немцы били по клавишам и орали:
- Вольга, Вольга, матка...
Или, увидев кого-нибудь из нас, кричали:
- Россия капут! Берлин - Владивосток!
Как только немцы заняли город, они стали выгонять население на ремонт моста, взорванного отступающими частями Красной Армии.
Я пришла с лопатой и, увидев, как немцы с криком и руганью заставляли жителей носить землю, камни, поваленные деревья, невольно остановилась. Работать на врага? Эта мысль обожгла мое сознание. Может быть, только вчера по этому мосту проходили мои сыновья, а потом взорвали его, чтобы задержать врага. И вот я своими руками должна восстановить мост, чтобы по нему хлынули фашистские машины. Нет, этого никогда не будет!
Стоявший поблизости немецкий часовой прикрикнул на меня:
- Arbeiten! - и пригрозил автоматом.
Я взялась за лопату, но, как только часовой отвернулся, мы с соседкой бросились бежать за пригорок. К счастью, никто не заметил нашего побега.
Жизнь в оккупированном городе с каждым днем становилась все труднее. Чтобы сбить с толку советских людей, немцы пустили в ход самую разнузданную пропаганду. В газетах, по радио и в листовках они уверяли, что Красная Армия разбита, что взяты Ленинград и Москва, и для большей убедительности печатали фотоснимки, на которых изображались немцы, гуляющие по Красной площади или купающиеся в Неве.
Оккупанты продолжали грабить население. Люди всячески приспосабливались, чтобы как-то прокормить семью. Мы ходили за 10-12 километров от города и на полях собирали колоски пшеницы, ячменя.
Как-то мы вышли совсем рано, еще до восхода солнца. Трава и истоптанные хлеба стояли, усыпанные каплями росы. В воздухе разливалась осенняя прохлада. В тот день нам посчастливилось: мы набрели на просяное поле.
К полудню стало жарко, и мы, уставшие, прилегли отдохнуть на землю, подложив под голову мешки с колосками. Лежа среди неутихающего птичьего гомона и вдыхая запах разогретой солнцем земли, я вспомнила прогулки с детьми в поле. Давно ли это было? Давно ли встречали мы в Молдавии наших освободителей, а осенью провожали сыновей на учебу? Мы так радовались наступившим переменам!..
Высоко в небе послышался знакомый гул самолета. Хотя его не было видно в облаках, это был наш, я не могла ошибиться. Мы уже привыкли по звуку определять: наш или чужой. Гул стих, и вдруг из-за облака, как стая белых голубей, кружась и перевертываясь, полетели листовки. Они спускались медленно, ветер относил их в сторону, и мы, забыв про мешки, бросились догонять вестников с Большой земли. Я схватила листок, зацепившийся за репейник, и жадно впилась в него глазами.
«Красная Армия просит население сохранять спокойствие. Не верьте лживым немецким сводкам. В боях враг несет огромные потери и вынужден будет отступить.
Смерть фашистским захватчикам!»
Спрятав листок, я понесла его домой, как самый драгоценный подарок.
А немцы упорно вводили свои порядки. В городе открылась биржа труда. Все население обязано было зарегистрироваться. За уклонение - расстрел.
И здесь оккупанты столкнулись с открытой непокорностью советских людей.
Полицейские и агенты гестапо чинили зверские расправы над советскими патриотами. Так, в ночь на 29 сентября 1942 года в городском парке были закопаны живыми 32 советских патриота. Они предпочли мученически умереть, но не склонили голову переда врагом, умирали как герои, с пением «Интернационала».
Были среди казненных заведующий шахтой № 5 Г. Ф. Лаукьянц, шахтеры И. В. Шевцов, Я. Г. Черняк, парторги шахт № 12 и №5 С. К. Бесчасный и С. С. Клюзов, начальник участка, комсорг шахты № 5 Петр Зимин, начальник шахты № 22 А. А. Валько, секретарь Изваринского поссовета Е. Т. Саранча, председатель райпотребсоюза В. П. Петров (сын его Виктор Петров стал членом «Молодой гвардии») и многие другие.
Весть о совершенном злодеянии быстро разнеслась по городу. Все мы тяжело переживали гибель своих земляков. Их подвиг вдохновил на борьбу будущих молодогвардейцев, которые единодушно решили: беспощадно мстить врагу!
Глава 23. На перепутье
Стоял ясный августовский день. Мы только что пообедали. Я мыла на кухне посуду, а муж и его брат сидели на веранде, беседовали. Никто из нас не заметил, как во двор вошли двое молодых, очень исхудавших оборванных парня. Их легко можно было принять за нищих, а потому никто не обратил на них особого внимания. Подойдя ближе, один из них с улыбкой посмотрел на Григория Амвросиевича.
- Не узнаешь, что ли, папа? Это ж я, Борис.
Муж даже вздрогнул от неожиданности. Они расцеловались, и Григорий Амвросиевич, обняв сына, привел его ко мне.
- Вот, мать, принимай.
- Боренька! - вскрикнула я. - Откуда?
Он печально улыбнулся:
- Из окружения, мама... Из-под Харькова... К своим пробираемся.
Гости отмылись, переоделись, побрились и с жадностью набросились на еду.
- Два дня ничего не ели, - признался Борис.
На другой день спутник Бориса ушел в город Каменск, к своим знакомым.
- Ну, Боря, пока набирайся сил, - сказал он на прощанье. - Встретимся там, - он показал в сторону востока. - Мы еще сведем счеты с немцами.
- Я дня три, больше не задержусь, - ответил Боря, провожая товарища. - Теперь не время отлеживаться.
Появление Бориса было замечено. Стоявший на квартире в соседнем доме румынский офицер заинтересовался им. Пришлось выдумать, что это наш племянник, что он работал на заводе в Ворошиловграде, но завод теперь закрыли, и он приехал к нам. Офицер, кажется, поверил этой выдумке и больше о Борисе не спрашивал.
А Боря ходил хмурый, подавленный. Он стыдился того, что живет рядом с врагами, видит их злодеяния и бездействует. Он не находил покоя от сознания этой своей вины и жаждал скорее опять вступить в борьбу с фашистами.
Мне было тяжело расставаться с ним.
- Ну поживи хоть неделю, - говорила я Борису. - Ты совсем раздет, и у нас нет ничего - все забрали немцы. Я хоть починю твою одежду.
Но он и слышать не хотел.
- Нет, мама, мое место там, на фронте. Разве я могу спокойно смотреть на то, как они хозяйничают на нашей земле? Или ты хочешь, чтобы они схватили меня и отправили на каторгу в Германию?
Я и в самом деле боялась за него.
Общительный, прямой и открытый, Борис искал новых знакомств. К тому же он хорошо знал, как трудно переходить линию фронта одному, и искал попутчика. Вот он и зачастил к нашему соседу комсомольцу Анатолию Попову.
В юности люди быстрее сходятся, особенно если их объединяет единство взглядов на жизнь. После первой же встречи с Толей Поповым Боря понял, что тот смертельно ненавидит фашистов, и тут же, не колеблясь, предложил ему вместе перейти линию фронта. Но Толя не согласился, и это возмутило Бориса.
- Мямля какой-то, а не комсомолец, - жаловался он на Попова.
- Не горячись, - успокаивал его отец. - Толя, по-моему, юноша разумный...
- Слюнтяй он, а не разумный, - злился Борис.
Он снова и снова уговаривал Толю Попова пойти с ним. Но Толя по-прежнему возражал и чего-то не договаривал.
Однажды Боря пришел от него вконец рассерженный, со злостью срывал с себя одежду и швырял ее на стул. Была поздняя ночь, но я не спала.
Он глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, и, присев на кровать, быстро заговорил:
- Ох, мама, знала бы ты, как мне тяжело. В такое время я сижу дома и ничего не делаю. Разве можно так жить? Разве это по-комсомольски?.. Я должен пробиться к своим, и я это сделаю. Но одному идти трудно. Я хотел найти товарища из краснодонских комсомольцев, чтобы вместе перейти линию фронта. А они не доверяют мне, что-то скрывают...
- Почему ты так думаешь?
- Я понял это из сегодняшнего разговора с Толей Поповым. Он окончательно отказался идти со мной и сказал, что будет ждать Красную Армию здесь. Я его упрекнул, что это не по-комсомольски. А он говорит: «Ну, знаешь ли, и здесь тоже можно бить врага». Мы крепко поссорились. Я чувствую, что он что-то не договаривает. Может, они хотят организовать партизанский отряд? Но почему же скрывают от меня?
Я видела, что Борис болезненно переживает сдержанное к нему отношение Толи Попова, и старалась успокоить сына.
- Ты очень горяч и самолюбив, - говорила я Боре. - Ты хочешь, чтобы через три дня после знакомства Толя во всем был откровенен с тобой? Так не бывает. Наберись терпения, будь спокойнее, и все уладится.
Утром я попросила Борю принести воды из колодца.
Боря долго не возвращался, а вернувшись и поставив ведро на кухне, спросил:
- Мама, что это за девушка живет по соседству с нами? У нее такие чудесные косы, а глаза большие, умные.
- Что, влюбился? - пошутила я.
Я много слышала о семье Громовых, что жила рядом с нами. Громов работал на шахте, а жена его была очень больна, и все дела дома вела их дочь Ульяна, или, как ее все ласково называли, Уля, красивая девушка, с большими карими глазами.
- Это Ульяна Громова, - сказала я Боре. - Очень милая девушка.
- Когда я набирал воду, она подошла к колодцу, посмотрела на меня как-то странно и ушла. Я долго стоял у колодца, думал, она придет еще. А она не пришла...
Неожиданно в комнату вошла Лида, племянница. Подойдя к Борису, она что-то шепнула ему на ухо.
- Хорошо, сейчас приду, - кивнул он и, повернувшись ко мне, сказал: - Я иду к Поповым.
У Анатолия Боря застал Ульяну Громову. Она что-то писала и, увидев Бориса, поспешно перевернула листок.
- Знакомьтесь, - сказал Анатолий.
- Мы, кажется, сегодня виделись у колодца, - смущенно сказал Борис, пожимая руку девушки.
- Да, виделись, Анатолий мне рассказал, что вы были на фронте. А как же вы попали к нам, в Краснодон?
- Ну, это длинная история... Война загнала, - ответил Борис.
- Выйдем-ка в сад, - предложил Толя.
В саду они сели на скамейку под яблоней, и Боря рассказал все, что с ним случилось с самого начала войны.
Боря не догадывался тогда о целях «допроса», который учинили ему Уля Громова и Толя Попов. Интерес, проявленный к его биографии, он принял за обычное при знакомстве с новыми людьми любопытство.