Паломничество к Варабайбе




 

На новом месте мне спалось просто отлично: все эти подушечки и коврики оказались отличным материалом для строительства уютного гнезда, в недрах которого я почувствовал себя защищенным от всех бед, потрясений и неожиданностей. Мне повезло: спали в этом доме долго и со вкусом, никаких подъемов на рассвете здесь не практиковали, следовательно ни одна голосистая сволочь не заявилась в мою спальню за компанию с первыми лучами первого солнца, чтобы пожелать мне доброго утра поэтому мне удалось выспаться. Впрочем, голосистая сволочь все‑таки заявилась, но только с первыми лучами последнего из трех солнышек, которое сегодня собралось посетить небо лишь после полудня.

– Ронхул, ты тут так здорово устроился, и мне очень жаль, что приходится тебя будить, но нам пора собираться в дорогу, – виновато сказал Хэхэльф. Он стоял на пороге моей спальни и с нескрываемым любопытством рассматривал сооруженное мною гнездо.

– Было бы что собирать! – сонно возразил я. – Что касается моих вещей, я их даже не распаковывал…

– Я заметил, – кивнул он. – Поэтому не разбудил тебя два часа назад. Но уже пора ехать, а ты ведь еще наверняка захочешь умыться и перекусить…

– Ага, перекусить… предварительно обмазавшись твоим маслом сагыд с ног до головы, – вздохнул я, с содроганием вспоминая невероятное количество уничтоженной вчера пищи.

– Кстати, – заметил Хэхэльф, – мне кажется, было бы неплохо, если бы ты подарил ндана‑акусе парочку мешочков с кумафэгой. Он не ждет от тебя никаких подарков, но тем лучше: это будет настоящий сюрприз! Тем более, тебе, насколько я понял, все равно не жалко…

– Мне не жалко, – согласился я. – Могу хоть всю оставить: жил же я до сих пор без кумафэги, и как‑то не умер…

– Вот всю не надо! – веско сказал Хэхэльф. – Никогда заранее не знаешь, что тебе понадобится в дороге. Думаю, три мешочка совершенно достаточно: даже одна порция кумафэги считается самый ценным подарком, какой только можно придумать, а при обмене за нее можно получить дюжины две самых лучших агибуб, или дюжину агибуб и лодку, или…

– Я уже понял, что являюсь самым богатым человеком на всех островах Хомайского моря, – улыбнулся я. – Чего я не понимаю – это как сунуться к ндана‑акусе со своим бесценным даром? Он такой важный дядя…

– Правильно! – согласился Хэхэльф. Здесь принято оставлять подарки на пороге его комнаты и убегать, производя как можно больше шума, чтобы ндана‑акуса велел кому‑то из своих рабов выйти и посмотреть, что творится. Раб непременно найдет подарок и принесет его своему господину. Все это считается изысканным придворным этикетом, а вот если сунешь подарок в руки ндана‑акусе, можно и по морде схлопотать! Но я нахожусь в очень теплых отношениях со старыми доверенными рабами ндана‑акусы, с тех самых пор, когда они гонялись за мной по всему побережью после того, как я упражнялся в стрельбе из лука по кончикам их парадных агибуб, поэтому мы можем просто передать твой подарок через них.

– Давай так и сделаем, – обрадовался я. – Передай ему, пожалуйста, три… нет, даже четыре мешочка кумафэги, пусть знает наших! А я пока действительно умоюсь…

Когда мы с моей дорожной сумкой вышли из дома, готовые к трудностям пешего похода вглубь острова Хой, меня подкарауливал очередной сюрприз – скорее приятный, чем нет. У ворот уже выстроился своеобразный караван: больше десятка уже хорошо знакомых мне свинозайцев. Но и кровожадный Капик, запряженный в телегу Мэсэна, и перекрашенные лже‑свиньи на корабле страмослябских пиратов, очевидно, являлись самыми мелкими представителями этой породы. Зверюги, с которыми мне довелось встретиться сейчас, оказались настоящими великанами. У доброй половины на спинах были установлены большие яркие сооружения, больше всего похожие на расписные бочки. Остальные были навьючены тюками с грузом.

– Что это? – спросил я Хэхэльфа.

– Как что? Звери абубыл, – невозмутимо ответил он. – На них мы и поедем. А ты думал, пешком пойдем? Хой – большой остров, я тебе уже говорил?

– Говорил… – я с некоторым сомнением покосился на зверюг. – А они что, быстро бегают?

– Не слишком. Немного медленнее, чем хороший ходок. Но сидеть в удобной корзине гораздо приятнее, чем переставлять ноги, сгибаясь под тяжестью дорожной сумки.

– Да, дорожная сумка – это просто наказание какое‑то! – согласился я.

– Ну вот. А если я добавлю, что с нами к Варабайбе отправятся второй сын ндана‑акусы, мой старинный приятель Кект и один из главных жрецов пага Пикипых, которые ни за что не согласятся спать под открытым небом, ходить в одной и той же одежде несколько дней кряду и есть сушеную рыбу и ягоды с придорожных кустов, ты сразу поймешь, что нам пришлось взять с собой несколько шатров, пару сундуков с одеждой и украшениями, несколько бочек вина, чуть ли не тонну продовольствия, и еще кучу всякого барахла…

– А что, с нами поедут такие серьезные ребята? – уважительно сказал я. – Вот уж не думал, что все так круто!

– Круто – не то слово! Будь ндана‑акуса помоложе, он возможно и сам бы с нами отправился. Мы же едем не куда‑нибудь, а к Варабайбе! Вряд ли Варабайба станет общаться с тобой, или со мной: мы ведь не хойская знать и вообще не бунаба. А вот с таким великим колдуном как пага Пикипых, и с таким знатным человеком как ламна‑ку‑аку Кект, он наверняка захочет поговорить. Они вас познакомят, замолвят за тебя словечко, скажут, что старый ндана‑акуса ночами не спит, оплакивает твою печальную участь – и дело в шляпе…

– В агибубе, – усмехнулся я.

– Ну да, ну да, – рассеянно согласился Хэхэльф. И продолжил: – Впрочем, вполне возможно, что заступничество любого бунаба ничем не хуже, чем протекция ндана‑акусы. Варабайба очень трогательно заботится обо всех людях своего народа. Когда я был мальчишкой и жил в этом доме, у всех на устах был один примечательный случай: молодой человек по имени Пок, один из рабов ндана‑акусы области Вару‑Хапра‑Маруга, самовольно покинул дом своего хозяина, явился к Варабайбе и прямо сказал, что жизнь в качестве слуги делает его глубоко несчастным, так что он готов упрекать свою мать за то, что она сдуру его родила, а своего бога – за то, что он все так плохо устроил. И что ты думаешь? Варабайба не рассердился на наглеца и не наподдал ему под зад, а напротив: ужасно огорчился и спросил у раба, какая жизнь пришлось бы ему по душе. Пок сказал, что еще сам не знает, поскольку пока не пробовал никакой жизни кроме рабской. Варабайба тут же дал ему одежду свободного человека, подарил несколько новых агибуб и дорогое оружие, и даже не поленился написать письмо его хозяину, в котором говорилось, что тот больше не должен докучать приказами своему бывшему слуге.

– И что стало с этим парнем? – с любопытством спросил я.

– О, он прославился на весь Хой – как же, любимчик самого Варабайбы! – быстро разбогател, женился на младшей дочке своего бывшего хозяина, потом решил поселиться на побережье и купил себе дом у нас, на Вару‑Чару, а еще через несколько лет ему надоела размеренная жизнь, он купил себе хорошую лодку и уплыл – сначала на Хой, торговать, а потом еще куда‑то, а его жена до сих пор живет здесь, неподалеку… Хороший он был мужик, этот Пок, непоседливый, вроде нас с тобой!

– Слушай, а почему же тогда все остальные рабы тут же не рванули к Варабайбе? – удивился я. – Клянчить свободу, богатство и новые агибубы…

– Некоторые пробовали, – Хэхэльф пожал плечами. Кто‑то из них так и не добрался до Варабайбы, кто‑то не застал его на обычном месте и вернулся домой, а кто‑то действительно получил свободу… Но вообще паломников было не так много, как ты полагаешь. Можно сказать, совсем мало.

– Почему? – изумился я.

– Ну а как ты думаешь? Лень, глупость, или просто отсутствие желания что‑то изменить. Между прочим, большинство рабов абсолютно довольны своей участью, – невозмутимо объяснил Хэхэльф. – Быть рабом не так уж плохо, во всяком случае, здесь, на Хое: спокойная сытая жизнь до старости обеспечена, ну а работа, которую приходится делать… Свободные люди, как правило, работают еще больше, и при этом нередко рискуют остаться ни с чем. Ну, конечно, хозяин может обругать, а то и побить, если подвернешься под горячую руку – ну так от плохого обращения свободный человек тоже не застрахован. Думаешь, моим братьям сладко жилось в отцовском доме? А ведь они не рабы, а знатные люди. И при этом всего трое, не считая меня, покинули замок на озере Инильба, когда подросли, а прочие остались с родителями, да еще и в голос рыдали, когда наш отец, их господин и повелитель, сыграл в ящик… Знаешь, Ронхул, не так уж много людей хотят быть свободными. Рабство затягивает, как пьянство: сначала думаешь: скоро все брошу, еще немножко – и все, – а потом незаметно начинаешь думать: а зачем, собственно, бросать?

– Какой ты мудрый, однако, – вздохнул я. – Грустно все это…

– Почему грустно? – Хэхэльф сочувственно посмотрел на меня и неожиданно подмигнул: – Мы‑то с тобой не сидим на цепи, верно? Мы свободны как птицы и ничего не боимся!

Кто знает, – подумал я, – может быть и сидим, просто наша цепь немного длиннее, чем у прочих, – но вслух высказываться не стал, поскольку к нам подошли наши будущие попутчики, и Хэхэльф тут же принялся нас знакомить.

Кект, второй сын ндана‑акусы, ровесник и друг детства Хэхэльфа, оказался высоким изящным человеком с выразительным птичьим лицом, таким же мрачным, как у его соплеменников, но отличающимся живой мимикой, придающей ему совершенно особенное обаяние. Его одежда, на мой вкус, отличалась утонченной элегантностью: длинная юбка была сшита не из разрисованной цветами, а из клетчатой ткани, из‑под юбки выглядывали штаны свободного покроя, тоже клетчатые, но рисунок немного помельче. Высокий черный пояс выгодно подчеркивал его стройную фигуру и превосходно сочетался с такими же черными браслетами, унизывающими его обнаженные мускулистые руки. Его агибуба тоже была черной, как и элегантные открытые сандалии на ногах. На фоне пестрых цветастых нарядов его соплеменников Кект показался мне одетым чуть ли не во фрачную пару. Он выглядел вполне дружелюбным, несмотря на мрачное, как у всех бунаба, лицо. Второй наш спутник, пага Пикипых произвел на меня куда более тревожное впечатление. Когда я услышал, что он один из главных жрецов, я сразу же представил себе глубокого, но бодрого старика. Ничего подобного: пага Пикипых оказался никак не старше меня самого, а то и младше. Во всяком случае, он так выглядел. Не слишком высокий, толстенький, как мои вчерашние знакомцы кырба‑ате, скромно одетый в длинную синюю юбку без намека на какой‑нибудь яркий узорчик и короткое, до пояса, белое одеяние – странный гибрид пончо с перелиной, с неожиданно, почти драматически красивым лицом, он смотрел куда‑то вглубь себя, пока Хэхэльф пытался нас познакомить, а потом что‑то сказал, испытующе сверкнул своими темными глазами, залез в бочонок на спине одного из свинозайцев и окончательно ушел в себя.

– Что он сказал‑то? – полюбопытствовал я.

– Я и сам не понял, – растерянно ответил Хэхэльф. – Какую‑то чушь о твоем имени: мол, ни к чему его запоминать, поскольку потом придется забыть не только само имя, но и сам факт, что он его когда‑либо запоминал, а он, дескать, не так глуп, чтобы забывать то, что запомнил и запоминать то, что понадобится забыть… Ох, Ронхул, не обращай внимание: все жрецы с заворотом, а все паги – с несколькими заворотами, а уж у паги Пикипыха этих заворотов, что глотков в хорошем бочонке!

Я уважительно покосился на жреца: может быть, он просто понял, что имя, которым меня называет Хэхэльф – не настоящее, а может быть, в его словах был какой‑то иной, более таинственный и непонятный мне самому смысл… Так или иначе, а этот толстяк произвел на меня грандиозное впечатление.

– Давай‑ка, усаживайся сюда, Ронхул. Пора в дорогу, – сказал Хэхэльф, подводя меня к одному из свинозайцев.

– Думаешь, я справлюсь с управлением? – недоверчиво спросил я.

– А управлять и не надо. Этим зверям в свое время носы кумафэгой мазали, так что с тех пор они сами отлично понимают, что надо делать, а чего не надо, – объяснил Хэхэльф. – Так что твое дело – устроиться поудобнее и наслаждаться дорогой. С этим справишься, горе мое?

– Справлюсь, – пообещал я. – Наслаждаться дорогой – с этим у меня до сих пор проблем никогда не было!

Бочка оказалась довольно удобной, хотя я бы предпочел, чтобы она была попросторнее: сидеть в ней можно было только подтянув колени к подбородку, или на корточках, или же задрав ноги вверх и уложив их на бортик. И еще можно было стоять: бочка доходила мне примерно до пояса – вполне достаточно, чтобы не вывалиться. Для начала я решил попробовать вариант с ногами на бортике, хотя заранее смирился с мыслью, что мне придется хорошенько повертеться, каждые несколько минут меняя свое положение в пространстве.

Озабоченный обживанием нового места, я не заметил, как ко мне подошел один из красивых величественных стариков, рабов ндана‑акусы. Ему пришлось прикоснуться к моему плечу, чтобы я обратил на него внимание. Старик протягивал мне маленькую коробочку из темного дерева и что‑то говорил. Брови Хэхэльфа изумленно поползли вверх.

– Он говорит, что принес тебе подарок от ндана‑акусы, – Хэхэльф недоверчиво покачал головой и добавил: – И еще он говорит, ндана‑акуса просил передать тебе, чтобы ты не тратил время, высказывая благодарность: он и без того знает, что у тебя нет слов, чтобы описать, насколько ты ему благодарен, поэтому не трудись зря!

– Думаешь, действительно не стоит благодарить? – недоверчиво уточнил я.

– Если ндана‑акуса говорит не надо, значит точно не надо, можешь не сомневаться! – заверил меня Хэхэльф.

Старик ушел, умиротворенный исполненным долгом, а я открыл коробочку. В ней лежал крошечный белый цветок с коротеньким стебельком – в вазу такой не поставишь. Он благоухал, как букет, или даже как целый куст – головокружительно, сладко, почти невыносимо. Я показал цветок Хэхэльфу.

– Что это, ты знаешь? Какое‑то волшебное растение?

– Не думаю, – он уставился на подарок. – Просто цветок дерева барамари. Такой маленький цветок барамари – редкость, обычно они гораздо крупнее. Но ничего волшебного в нем нет, разве что запах… Цветок быстро засохнет, но будет пахнуть очень долго, несколько лет, или даже больше. Такие подарки у бунаба приняты только между друзьями: цветок ничего не стоит, коробочка – почти ничего… Полагаю, ндана‑акуса был настолько потрясен твоей щедростью, получив столько кумафэги, что тут же записал тебя в свои личные друзья, что само по себе более чем странно. Не удивлюсь, если окажется, что он сам сорвал этот цветок вместо того, чтобы послать за ним кого‑то из своих слуг!

Через несколько минут к нам присоединилась добрая дюжина унылых ребят в коротких юбках, еще дюжина рабов понаряднее и пара десятков здоровенных дядек в широких штанах и полном боевом вооружении: с луками за спиной, кинжалами за поясом, здоровенными палицами в руках и еще какой‑то загадочной, но явно опасной для жизни фигней. Телохранители окружили нас плотным кольцом, и мы наконец‑то тронулись в путь.

– Охрана у нас будь здоров! – уважительно заметил я Хэхэльфу.

– Не у нас, а у Кекта, – отозвался он. – Считается, что дети ндана‑акусы не должны путешествовать без своих воинов, хотя сейчас на Хое вроде бы никто не воюет… впрочем, все может быть: такие вещи всегда случаются внезапно…

Кроме злодейского вида телохранителей и простых рабов хуса, среди которых затесались и наши с Хэхэльфом денщики, нас сопровождали еще и личные доверенные рабы принца Кекта, почти такие же величественные, суровые и нарядные, как папну его отца – все как один солидные пожилые джентльмены с царственными манерами. Они выстроились в два ряда по обе стороны от свинозайца своего повелителя. Справа от него следовали слуги, вооруженные, но не до зубов, как наши охранники, а каждый – каким‑нибудь одним предметом: первый нес круглый, ярко раскрашенный щит, другой – лук и стрелы, третий – копье, четвертый – дротики, еще один – здоровенную палицу. Ребята держали оружие так, словно не собирались использовать его по назначению, а просто решили продемонстрировать миру свое роскошное имущество.

– Это не их оружие, а Кекта, – объяснил мне Хэхэльф. – Они – не воины, а просто хранители достояния своего господина.

По левую руку от нашего вельможного спутника шествовали папну с хозяйственными принадлежностями. Один нес раскрытый зонтик – причем держал его не над головой своего повелителя, и даже не над собственной головой, а в вытянутой руке, на максимальном расстоянии от собственного тела. Другой нес предмет, отдаленно напоминающий огниво, а его коллеги держали в руках кто поварешку, кто – большую миску, кто – кувшин, а кто – топор. Процессию замыкал плечистый старец с круглой циновкой под мышкой. Хэхэльф объяснил мне, что он служит своему господину с того момента, как тот появился на свет, и поэтому является начальником над всеми остальными папну. Я только головой качал, выслушивая его комментарии.

Я довольно быстро понял, что сидеть в бочке на спине неторопливо бредущего зверя абубыл не так уж удобно. Вернее, удобно, но только первые два часа. Потом начинаешь понимать, что человек рожден не для того, чтобы сидеть на корточках и не так уж хорошо приспособлен к пребыванию в скрюченном состоянии, с коленями, подтянутыми к подбородку. Даже великолепная панорама густого леса, через который мы ехали весь день, не могла отвлечь меня от этих мелких неудобств. Несколько раз я даже ненадолго покидал свое транспортное средство, чтобы поразмять ноги. Впрочем, я один был такой, с причудами, во всяком случае, мои спутники не вертелись как ужаленные, а с достоинством восседали на своих местах. Пага Пикипых прокомментировал мое поведение непродолжительным бурчанием, Хэхэльф наотрез отказался его переводить, но после долгих уговоров сломался и смущенно сообщил, что надменный толстяк назвал мои манеры плебейскими.

– Если бы я был незаконнорожденным принцем, я бы непременно обиделся, – усмехнулся я. – Но поскольку я – не принц, пусть себе говорит что хочет, лишь бы в морду не плевал…

Хэхэльф только головой покачал, удивленный моим миролюбием. Вечером, когда мы остановились на ночлег, и рабы принялись суетиться с шатрами и накрывать два импровизированных стола: совсем маленький для элиты и побольше для воинов, он немного подискутировал с пагой и потом гордо сообщил мне, что тот согласился взять свои слова обратно. Я еще какое‑то время пытался понять, о чем речь, поскольку уже давно благополучно забыл сей инцидент.

На сей раз мне не пришлось мазать живот маслом сагыд, ужин был по‑походному скромным. Хэхэльф о чем‑то увлеченно болтал со своим старинным приятелем, а толстенький жрец чуть ли не залпом осушил бутылку вина, чем удивил меня чрезвычайно. После этого он впал в меланхолическую задумчивость и на контакт не шел – я вообще не уверен, что он осознавал наше присутствие. Суровые бунабские воины ужинали молча, мне показалось, что они вообще не проронили ни слова с начала нашего путешествия. И только рабы, усевшиеся в некотором отдалении от нас, чтобы беспрепятственно выпотрошить пару корзин с едой, бодро переругивались, радуя мой слух знакомыми словосочетаниями вроде ун дэ ак и масса пхатма. Я уже давно заметил, что попадая в страну, языка которой не знаешь, в первую очередь выучиваешь джентльменский набор, состоящий из здравствуйте, спасибо и пары‑тройки самых расхожих бранных словечек типа fuck you, хотя ругаться ни с кем, вроде бы, не планируешь. В мире Хомана все оказалось еще проще: я до сих пор не знал, как будет здравствуйте, и спасибо на бунабском, или том же страмослябском языке, зато уже выучил кучу отборных ругательств – вполне достаточно, чтобы быть убитым, я полагаю…

В конце концов мне надоело молча пережевывать пищу, и я решил немного прогуляться. Хэхэльф с сомнением покачал головой и вежливо поинтересовался, уверен ли я, что им не придется провести всю ночь, бегая с факелами по лесу и пытаясь разыскать меня – или, на худой конец, мои окровавленные останки. Я почти обиделся и спросил: неужели я произвожу впечатление полного идиота, неспособного просто отправиться на коротенькую прогулку по лесу и вернуться через час, целым и невредимым. Я с пафосом напомнил ему, что прошел пешком чуть ли не половину Мурбангона – без еды, оружия и личных телохранителей, между прочим. Хэхэльф некоторое время думал, потом решил, что на полного идиота я все‑таки не слишком похож, и неохотно согласился.

– Только возьми с собой хоть какое‑нибудь оружие, – добавил он. – В лесах Хоя водятся хищники. Вот наткнешься на оголодавшего азада – и что делать будешь?

– Скажу ему, что он хорошая собачка, – усмехнулся я. Но все‑таки согласился прицепить к поясу тяжелый кинжал с узким, слегка искривленным лезвием, острым, как опасная бритва, хотя не был уверен, что смогу с должным профессионализмом использовать этот полезный предмет, в случае чего…

Какое‑то время я просто с удовольствием брел сквозь ночной лес, утопая в синеватой темноте сумерек. Обе луны были почти полными и освещали местность, как заправские уличные фонари, так что я не рисковал упасть в какую‑нибудь дурацкую яму, или напороться на еще менее приятную неожиданность. Если честно, я хотел не просто прогуляться по лесу, хотя и это было весьма приятно, у меня имелась некая сверхзадача: отойти подальше от лагеря и попробовать подозвать своего приятеля, или приятельницу – живой, разумный и немного взбалмошный ветер по имени Хугайда. С тех пор, как он закружил меня на пустынном побережье Халндойна, прошло уже несколько дней, и мне казалось, что я могу потерять своего удивительного друга, если не напомню ему о себе – чем скорее, тем лучше.

Через четверть часа я решил, что отошел уже достаточно далеко. Сел на землю, прислонившись спиной к высокому толстому стволу тутмы – того самого дерева, сочные плоды которого рвала для меня говорящая птица по имени Бурухи в самом начале моего путешествия…

– Хугайда, – тихо и нежно сказал я, и сразу понял, что бесполезно. Волшебный ветер не придет ко мне сегодня, и не потому, что он больше не хочет дуть мне в лицо, и вообще дело не во мне, просто мой чудесный ветер редко забредает на остров Хой – так редко, что можно сказать: никогда. Понятия не имею, откуда я это все знал – просто знал и все. И все же перед тем, как подняться на ноги и отправиться обратно, к моим спутникам, я еще несколько раз повторил это древнее заклинание: – Хугайда, Хугайда, Хугайда…

Неожиданно в ответ мне раздался целый поток незнакомых слов. Я опешил и робко сказал:

– Я не понимаю.

– А кунхє понимаешь? – ворчливо спросил тот же голос – не слишком низкий, но явно мужской.

– Еще бы! – гордым тоном знаменитого полиглота отозвался я. – Можно сказать, только кунхє и понимаю…

– Ну и то хлеб. Чего ты меня звал‑то?

– А вы – Хугайда? – окончательно опешил я, поскольку до сих пор не знал, с кем разговариваю.

– А, вот оно что, – буркнул мой невидимый собеседник. – Значит я ослышался. Я думал, ты меня зовешь. Мое имя – Кугайна.

– Странно, – откликнулся я – лишь бы что‑то сказать. Очень уж растерялся. К тому же, я по‑прежнему не видел, с кем разговариваю.

– Ничего странного, – невозмутимо ответил таинственный незнакомец. – Самое обыкновенное имя, не одного меня на Хое так зовут… – он наконец подошел поближе, и я смог разглядеть его при свете двух лун. Раскосые глаза, крайне недовольное выражение лица и невысокая агибуба выдавали его бунабское происхождение. Одет он был в своего рода тогу – несколько скромнее, чем у римских патрициев периода упадка, но фасон примерно тот же.

– Ты так хорошо говоришь на кунхє, – отметил я, во все глаза разглядывая своего нового знакомца.

– Ничего удивительного: я много путешествовал, несколько лет жил в Сбо на Халндойне, а потом – и вовсе в Клохде.

– Это в Земле Нао? – вежливо удивился я.

– Ну да, где же еще… Паршивое местечко этот Клохд, а прочие места в Земле Нао и того паскуднее, – сварливо сообщил он. И спросил: – А что ты делаешь один в лесу на Хое, чужеземец, если даже языка нашего не понимаешь?

– Я не один, – объяснил я, – я с друзьями, просто пошел прогуляться, а они остались приканчивать ужин.

– Хорошее дело, – кивнул Кугайна. – Но я все равно не понимаю, зачем вас понесло в лес – тебя и твоих друзей? Здесь, на Хое, вроде до сих пор не было бездомных… Или просто гуляете?

– Мы не гуляем, а едем к Варабайбе, – важно объяснил я.

– Вот как? – удивился он. – Можешь себе представить, я тоже.

– Правда? – изумился я. – А зачем?

– Я же не спрашиваю тебя, зачем ты к нему едешь, – резонно возразил он. – Мое дело касается только меня и Варабайбы, а ваше дело – это ваше дело… Но я бы с радостью к вам присоединился. Признаться, мне уже немного надоело спать под кустом, без шатра, да и сумка плечо оттянула…

– Ох, эти уж мне дорожные сумки! – возмущенно поддакнул я. И нерешительно спросил: – Как же ты отважился на такое путешествие: без шатра, без слуг, даже без абубыла?..

– Без абубыла, – поправил меня Кугайна. – А что делать!? Я – свободный человек, но хозяйство у меня очень уж маленькое: ни одного лишнего раба, и даже ни одного лишнего верхового животного. А идти надо. Ну вот я и пошел… Как ты думаешь, твои спутники не будут возражать, если я к вам присоединюсь?

– Я им повозражаю! – угрожающе пообещал я. – Конечно, присоединяйся к нам. Я не смогу спокойно жить с мыслью, что где‑то по лесу бредет хороший человек с тяжелой сумкой на плече, в то время, как ее можно погрузить на одного из наших зверей… как их там?

– Абубыл, – подсказал Кугайна. – А с чего ты взял, что я – хороший человек?

– Ты не дерешься, – рассудительно сказал я, – и не ругаешься, и вообще не производишь впечатление человека, способного испортить жизнь окружающим – что еще нужно?

– Ты рассуждаешь, как настоящий бунаба, – уважительно заметил мой новый знакомый. – Ладно, в таком случае пошли к твоим друзьям. Я надеюсь, они не станут поднимать скандал, если я скажу, что проголодался?

– Не станут, – заверил его я, – а если даже и станут… Я сам видел, сколько жратвы они с собой взяли, так что не отвертятся!

Иногда мне кажется, что поначалу природа создавала меня специально для того, чтобы я стал отцом большого семейства, или директором детского дома, или, на худой конец, главой какого‑нибудь гангстерского картеля, а в последний момент было принято решение не использовать меня по назначению – оно и к лучшему, конечно! От первоначального замысла природы во мне сохранилась только маниакальная потребность периодически кого‑нибудь опекать. И когда в моей жизни внезапно появляется существо, которое необходимо накормить, одеть, или просто помочь ему устроиться немного покомфортнее на жестком табурете реальности, у меня за спиной вырастают крылья: ради своего подопечного я готов перевернуть мир – в то время, как для себя, любимого, ничего переворачивать не стану, хоть убейте! Правда, все это обычно продолжается недолго: через несколько дней я, как правило, выздоравливаю…

Наверное, когда мы пришли в наш маленький лагерь, я был похож на еврейскую бабушку, в гости к которой приехал один из двадцати пяти любимых внуков: шумно требовал накормить Кугайну, в самых поэтических выражениях описывая страдания голодного человека, вынужденного в одиночестве скитаться по лесу, требовательно осведомлялся, в каком именно шатре его уложат спать, потом бежал к гостю, отрывал его от еды, тащил за собой в шатер и настырно спрашивал, будет ли ему там удобно. Он вежливо кивал, до оснований потрясенный моим фонтанирующим гостеприимством. Я поднял такой шум, что даже толстенький пага Пикипых приподнял свои тяжелые веки, несколько секунд пристально рассматривал меня и моего нового приятеля, потом изумленно покачал головой и снова закрыл глаза. Слава богу, на сей раз обошлось без язвительных комментариев.

Хэхэльфов приятель, бунабский принц, к этому времени как раз собрался в свой шатер, спать, так что Хэхэльф очень обрадовался и моему возвращению, и новому спутнику: он принадлежал к тем замечательным ребятам, в которых отлично уживаются абсолютная уверенность, что самые интересные вещи происходят именно с ними, и искреннее доброжелательное любопытство ко всем остальным людям: ну‑ка, ну‑ка, чем вы меня сегодня порадуете?

Оказалось, что Кугайна хорошо его знает – не лично, а понаслышке.

– Так ты тот самый сын Эрберсельфа Инильбского, который вырос на Вару‑Чару? – обрадовался он. – Я о тебе много слышал! Весь Хой о тебе говорил, когда твой отец нарушил свое слово, а ндана‑акуса Анабан сказал, что твой отец – не такая важная персона, чтобы из‑за его глупости убивать такого смышленого мальчишку… А вы сейчас с Вару‑Чару едете? И как поживает младшая сестрица ндана‑акусы? Все такая же шустрая?

– Шустрая – не то слово! – согласился Хэхэльф. И они принялись сплетничать об общих знакомых. Разговор то и дело переходил на бунабский язык. потом ребята вспоминали обо мне и снова начинали говорить на кунхє. Хаотическое смешение языков, поток незнакомых имен и обилие непостижимых, но живописных подробностей утомили меня неописуемо, я задремал прямо у костра и сквозь сон почувствовал, как дюжина обормотов в мини‑юбках волочет меня в шатер – в высшей степени бережно и заботливо, как некое огромное хрустальное бревно…

Утром я умудрился проснуться раньше всех – иногда случаются со мной и такие чудеса! Обнаружил, что и Хэхэльф, и наш новый спутник, расположились в том же шатре, что и я – во всяком случае, рядом со мной валялись два больших свертка, очертания которых позволяли предположить, что это – просто люди, с головой завернувшиеся в одеяла. Я высунул нос наружу и с изумлением уставился на толстого жреца: он по‑прежнему сидел возле гаснущего костра с закрытыми глазами, неподвижный и величественный, как бронзовое изваяние Будды – если вы способны представить себе Будду, недовольного решительно всем на свете!

– Ты уже проснулся? Не верю! – изумленно сказал Хэхэльф. – Это к чему: к дождю, или к буре, или море выйдет из берегов?

– Это просто так, для разнообразия. – невозмутимо объяснил я. И показал на пагу Пикипыха: – Что, он никогда не ложится спать?

– А кто его знает, – легкомысленно отмахнулся Хэхэльф. – Я же тебе говорил: все паги со своими причудами…

Примерно через час проснулись все остальные, наскоро перекусили – не усаживаясь на специально взятые с собой ковры, как во время ужина, а, можно сказать, на бегу. Даже толстый жрец прервал свою медитацию. Есть он, правда, не стал, общаться с присутствующими – тем более, а просто переместился в бочку на спине своего зверя. Из этого следовало, что нам пора трогаться в путь. Только сейчас мне пришло в голову, что будет нехорошо, если мы поедем в комфортабельных бочках, а наш новый спутник пойдет пешком, вместе с рабами и воинами. Я не считал пешую прогулку таким уж великим злом, скорее – наоборот, но мне показалось, что так будет невежливо.

– Ты можешь ехать на моем звере, – великодушно сказал я Кугайне, – а я пойду рядом. А когда я устану, мы поменяемся. Так даже лучше: если все время ехать – ноги затекают.

– Спасибо, – вежливо откликнулся он. – Но это вовсе не обязательно. Поездка верхом – для знатных людей и для почетных гостей, вроде тебя и твоего приятеля. А я – не гость, а коренной житель этого благословенного острова, и не знатный человек, хоть и свободный, да и небогатый, к тому же: кроме той агибубы, что на мне, у меня в сундуке всего две хранятся, да и те старые…

– А у меня – вообще ни одной, – усмехнулся я. – Так что будет справедливо, если я уступлю тебе свое место.

Наш диалог на кунхє заинтересовал бунабского принца Кекта, он обратился к Хэхэльфу за переводом, и проблема тут же разрешилась сама собой: с широченной спины одного из верховых животных быстренько сняли весь груз, откуда‑то появилась еще одна бочка – не такая узорчатая, как наши, но вполне благоустроенная. Я подумал, что ее наверняка везли с собой, как запасное колесо для автомобиля, на всякий случай – и вот, пригодилась!

– Ты – очень великодушный человек, чужестранец, – серьезно сказал Кугайна, устраиваясь в бочке. – Кто бы мог подумать, что я не только найду хорошую компанию и буду ночевать в теплом шатре, но и поеду к Варабайбе, как знатный человек, на одном из лучших абубылов ндана‑акусы Анабана… Вот уж повезло, так повезло! Дома расскажу – не поверят!

Что ж, я был рад, что все так хорошо устроилось. Хэхэльф по секрету сообщил мне, что после моей выходки все наши спутники бунаба окончательно определились с моим диагнозом: они решили, что я – очень добрый, но совсем не солидный человек.

– Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, – усмехнулся он. – Учти: теперь уж точно ни один ндана‑акуса не отдаст за тебя свою дочку!

– Могло быть и хуже, – философски заметил я. – Они, конечно, красивые девочки, но… Одним словом, переживу!

Разговаривали мы мало: поездка на свинозайцах не располагает к доверительному общению, поскольку до потенциального собеседника еще докричаться надо, к тому же, когда эти большие добродушные зверюги слышат человеческую речь, они начинают бурно повизгивать: наверное, их тянет общаться.

Лес становился все гуще – к счастью, все береговые бунаба регулярно совершают поездки вглубь острова, поэтому к нашим услугам была довольно узкая, но ровная, на некоторых участках даже вымощенная мелкими черными камешками, тропинка. Навстречу нам никто не попадался, только незадолго до заката мы неожиданно наткнулись на небольшую группу людей, выстроившихся на холме у дороги, хотя, признаться, в первое мгновение я усомнился, что эти существа – действительно люди. Бунаба, которых мы встретили в лесу, были высокими, стройными, мускулистыми и ослепительно красивыми – во всяком случае, на мой вкус, и столь величественными, что я решил, будто мы попали на какой‑нибудь съезд тайных владык этого мира. Их загорелые тела были увешаны таким количеством драгоценных браслетов и ожерелий, что поначалу мне показалось, будто на них надеты какие‑то замысловатые кольчуги, на головах красовались полутораметровые агибубы, а длинные одежды были сшиты из каких‑то головокружительных гобеленов. Эти красавцы не стали с нами здороваться, они вообще не обратили на нас никакого внимания, просто стояли на вершине холма и смотрели прямо перед собой длинными, глубокими, равнодушными ко всему глазами, но я даже не стал этому удивляться: кто мы такие, чтобы заинтересовать этих небожителей! Только потом до меня дошло, что мои спутники тоже не обратили на них никакого внимания: никто не спешил падать ниц, или хотя бы замирать в немом благоговении, мы просто проехали мимо – без комментариев.

– Кто были эти люди? – взволнованно спросил я Хэхэльфа. – какие‑нибудь хойские цари?

– Ну что ты! – он даже рассмеялся от неожиданности, вызвав неодобрительные взгляды наших спутников бунаба. – Какие там цари! Просто воины ндана‑акусы Мага Парма Хой – Долины Середины Острова, к тому же далеко не самые лучшие, если уж их послали охранять самую окраину его владений!

– Простые воины? – опешил я.

– Не простые воины, а воины ндана‑акусы Долины Середины Острова, – терпеливо поправил меня Хэхэльф. – Видишь ли, здесь, на Хое, ндана‑акуса Долины Середины Острова – второй человек, после Варабайбы. Ну а если вспомнить, что Варабайба – не человек, а бог, то и вовсе первый. Это не значит, что его все слушаются, каждый ндана‑акуса – сам себе хозяин! Это значит, что он просто самый лучший из всех. А его дети лучше, чем наследники других ндана‑акус. Ну и воины у него, соответственно, самые лучшие, и рабы, и домашние животные… У него все – самое лучшее на острове.

– Несправедливо получается, – заметил я.

– Ну да, – согласился Хэхэльф. – А справедливо вообще никогда не получается: так уж все устроено. Всегда выясняется, что у кого‑то все непременно лучше, чем у дру



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-12-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: