– Я тоже, – кивнул Хэхэльф. – Но им легче живется, смею тебя заверить! Предлагаю огорчиться по этому поводу и отправиться в трактир, дабы залить горе вином, как это принято у благородных людей.
– Вообще‑то мне всю жизнь недоставало благородства, – ухмыльнулся я. – Ладно уж, пошли!
Пирушки в обществе Хэхэльфа выгодно отличались от большинства других вечеринок, в которых мне приходилось принимать участие на своем веку: они никогда не влекли за собой серьезных последствий – никаких тебе безобразий, зато и никакого похмелья поутру. Хэхэльф был на редкость сдержанным и уравновешенным типом, и все мероприятия, проходящие при его участии, тоже отличались сдержанностью и уравновешенностью – дай мне волю, я бы всю жизнь имел дело исключительно с такими ребятами!
Хорошее самочувствие утром мне очень даже пригодилось, поскольку Хэхэльф бесцеремонно разбудил меня – до сих пор он не позволял себе таких издевательств над живым человеком, хотя сам был ранней пташкой! – и потащил в порт, аргументируя свое антигуманное поведение в высшей степени эмоциональным заявлением, что я, дескать, не имею права пропустить такое зрелище.
Зрелище было то еще, что правда, то правда! К пристани причалило сомнительное плавсредство, гордо именуемое пиратским кораблем. Я сразу заметил, что это не то судно, на котором я в течение десяти суток отбывал каторгу: на ярко‑алом парусе не было злодейского солнышка, и вообще никаких рисунков. Впрочем, дизайнерские ухищрения и не требовались: самое главное украшение всех времен и народов и без того имелось на этом корабле. Украшение представляло собой здоровенного дядю – я не сомневался, что его рост больше двух метров – оставалось только понять на сколько больше. Комплекция великана полностью соответствовала моим представлениям о богатырском телосложении – на мой вкус, его грудная клетка могла бы быть слегка поуже – просто для того, чтобы это чудовище немного больше походило на человека. Сей уникальный экземпляр обладал роскошной гривой спутанных темных волос, усами‑батонами и всклокоченной бородой. Одет он был в шикарные клеша, такие же ярко‑алые, как парус его корабля. Богатырский торс представал перед восхищенными зрителями во всем своем первозданном великолепии: дядя не потрудился надеть рубаху – впрочем, возможно он просто не смог подобрать подходящий размер. Великан был бос, но лапти у него все же имелись: они висели на его бычьей шее, как некое экзотическое ожерелье. В довершение ко всему дядя был вооружен топором, размеры которого превосходили даже нечеловеческие габариты самого пирата: топорище напоминало телеграфный столб, а лезвие было величиной со средний холодильник.
– Фак тую мэмэ! – пробормотал я – а ведь у меня даже в мыслях не было каламбурить, просто не нашлось других слов, чтобы адекватно описать свои впечатления.
– Ну что, не зря я тебя разбудил? – спросил Хэхэльф. У него был такой самодовольный тон, словно сие прекрасное видение было делом его рук.
– Зря, – вздохнул я. – Мне снился такой чудесный кошмарный сон про конец света, все было просто замечательно, а ты привел меня смотреть на это чудовище… Я же теперь, чего доброго, заикаться начну! Что это?
– О, это настоящая живая легенда Хомайского моря! – усмехнулся Хэхэльф. – Пучегор Пучегорович, единственный страмослябский пират, который может позволить себе роскошь зайти в Сбо. Славен тем, что неоднократно брал купеческие корабли на абордаж в одиночку, пока его команда отсыпалась после какого‑нибудь очередного праздника. Самый страшный из всех морских разбойников, которые когда‑либо поганили воды Хомайги.
– Я заметил, что самый страшный! – фыркнул я.
– Будешь смеяться, но он не только самый страшный из страмослябов, но и самый разумный. С ним можно иметь дело. Он даже на кунхє немного говорит. И никогда не нарушает данное слово, что даже среди приличных людей большая редкость. Поэтому у нас с ним что‑то вроде вечного перемирия. Конечно, если Пучегор встретит кого‑нибудь из нас в открытом море – тут уж или удирай, или сдавайся. Но в Сбо он поклялся не бузить, ну а мы дали слово, что не будем потрошить его корабль и тягать его на суд старейшин Халндойна, если он решит зайти в наш порт. Думаю, поэтому капитан Плюхай упросил его отправиться к нам и произвести обмен пленниками. Самому Плюхаю здесь бы не поздоровилось!
Знакомые мне обаятельные мордовороты из хэхэльфовой команды тем временем привели связанного по рукам и ногам Давыда Разъебановича. Тот был трезв, а посему донельзя мрачен, но увидев своего коллегу, тут же понял, что тяготы плена закончились и начал неуклюже подпрыгивать на месте, наглядно демонстрируя свою радость. Из его сладкозвучных уст изверглось нечленораздельное, но задушевное бормотание: етидреный хряп, Пучегор Пучегорыч, ибьтую мэмэ, утьвлять, Пучегорыч!
– Сейчас слезу пущу, – усмехнулся я. – Что ж, по крайней мере, одним счастливым человеком в мире стало больше! Вернее, двумя: полагаю, твой кузен еще счастливее, чем сие создание.
– Не думаю, – серьезно возразил Хэхэльф. – Если учесть, что ему никогда не суждено найти свою кумафэгу…
– Все суета сует по сравнению со страмослябским пленом, – возразил я. – Если бы мне предложили на выбор: провести еще десять дней наедине с этими пупсиками, или несколько лет побираться под дверью самого захудалого трактира в Сбо, я бы не раздумывал ни минуты!
– Вряд ли Бэгли с тобой согласится, – заметил Хэхэльф.
– Ты нервничаешь? – осторожно спросил я.
– Не то чтобы… Он, конечно, наверняка догадывается, что его кумафэга вряд ли осталась на страмослябском корабле – ну и пусть себе догадывается! Доказательств у него нет, и никогда не будет: у нас в Сбо умеют молчать, особенно те, кому удалось прикупить небольшой запасец краденой кумафэги за четверть обычной цены… Но, будь моя воля, я бы предпочел не встречаться с Бэгли в ближайшее время, что правда, то правда!
Бородатые соратники великана Пучегора, тем временем, привели хмурого встрепанного Бэгли. На его мрачной физиономии не было и тени благодарности – скорее уж наоборот. Обмен пленными проходил чинно и церемонно – почти в точности так же, как в многочисленных кинофильмах про шпионов, где враждующие державы решают обменяться своими Джеймсами Бондами – во имя хэппи‑энда, торжества демократии и мира во всем мире, заодно. Обоим пленникам развязали ноги, но руки на всякий случай оставили связанными, и они зашагали навстречу друг другу. Смерили друг друга презрительными взглядами, Давыд Разъебанович не упустил возможности лишний раз порадовать мой слух раскатистым: куляй на хур, пудурас, Бэгли благоразумно промолчал, только еще больше насупился, и узники совести заторопились – каждый навстречу своей свободе.
– Ну хоть теперь‑то вы меня развяжете? – сердито спросил нас Бэгли, как только оказался рядом с нами. Даже не поздоровался, между прочим!
– Не вопрос, – спокойно согласился Хэхэльф, доставая из‑за пояса коротенький острый кинжал.
Тем временем страмослябские пираты наглядно демонстрировали нам, как нужно вести себя в таких душещипательных ситуациях. Пучегор заключил в объятия спасенного земляка и захохотал так, что земля задрожала под нашими ногами, а паруса всех кораблей, стоявших в порту, вздрогнули как от порыва свежего ветра.
– Люди вон радуются, что все хорошо закончилось, – с упреком сказал я мрачному Бэгли. – Бери с них пример, дружище!
– Пошли, угощу тебя стаканчиком вина, родич, – предложил ему Хэхэльф. – Сам понимаю, что спасибо от тебя не дождешься, ну да ладно, обойдусь!
– Где мой сундук с кумафэгой? – сурово спросил Бэгли, когда мы устроились за дальним столиком маленького уютного трактирчика на окраине Сбо. Идти сегодня в один из богатых портовых трактиров было чистой воды безумием: в центральной части города веселился Пучегор со своими соратниками. Я подозревал, что эти бравые ребята даже в самом миролюбивом настроении способны разнести все в клочья, но Хэхэльф утешил меня, сообщив, что хозяева портовых трактиров уже давно приноровились к форс‑мажорным обстоятельствам, которые нет‑нет, да случаются в Сбо: они берут со страмослябов такие деньжищи, что отремонтировать мебель и вставить в окна выбитые стекла будет плевым делом…
– Я жду ответа, Хэхэльф! – прорычал Бэгли. – Только не вздумай врать, что ты его в глаза не видел. Если бы ты не брал сундук, этот страмослябский придурок, на которого вы меня обменяли, не оказался бы на твоем корабле. Я сам видел, как он полез туда спать, у меня сердце кровью обливалось при мысли, что он может спьяну обделаться прямехонько на мои мешочки! Поэтому я знаю, что сундук у тебя.
Хэхэльф показался мне несколько растерянным. Он явно не был готов к тому, что его кузен столь наблюдателен, да еще и обладает врожденной склонностью к дедуктивному мышлению. Я понял, что надо выручать друга, который не мог придумать какую‑нибудь убедительную ложь.
– Сундук‑то у него, – добродушно сказал я сердитому Бэгли. – А толку‑то! Нет больше никакой кумафэги.
Хэхэльф посмотрел на меня как на тяжело больного идиота, а Бэгли возбудился до крайности:
– Как это нет? – возопил он.
– Я ее съел, – гордо сказал я.
– Всю? – опешил Бэгли.
– Всю, – невозмутимо подтвердил я. – Сколько там было‑то – всего ничего…
– Как это? – Бэгли уже не сердился, он был выбит из колеи, его разум наотрез отказывался обрабатывать полученную информацию. Зато Хэхэльф сразу оживился и принялся вдохновенно разрабатывать мою версию.
– Ронхул – демон, – сообщил он своему кузену таким тоном, словно это все объясняло. – Он мне сам признался, в первый же день.
– Демон? – жалобно переспросил тот и на всякий случай отодвинулся от меня подальше.
– А ты вспомни, как он лежал на рее, когда нас притащили на это треклятое страмослябское корыто, – оживился Хэхэльф. – Устроился там, как на кровати. Думаешь, нормальному человеку такое под силу?
– Ну и что, что демон? – слабо запротестовал Бэгли. – При чем тут моя кумафэга?
Хэхэльф вопросительно посмотрел на меня – дескать, что скажешь? Но я уже был готов к ответу.
– Мне трудно подолгу сохранять человеческий облик, – объяснил я. – А когда я принимаю свой обычный вид, я начинаю вести себя, как и полагается демону: сжигаю своим зловонным дыханием все, что под руку повернется, пожираю живых людей, разрушаю их жилища и поднимаю бурю одним своим криком – сейчас, когда я сижу с вами за столом в человеческом теле, и все это рассказываю, самому страшно делается! Но когда я перестаю быть человеком, мне это начинает нравиться… И все бы ничего, но мое время в этой шкуре, – я похлопал себя по груди, – подходило к концу. Я рассказал об этом Хэхэльфу, а он в ответ расписал мне, какое замечательное место этот ваш остров Халндойн, и попросил меня не устраивать тут всю эту комедию с пожиранием заживо. Надо отдать ему должное, он меня убедил! Но я ничего не мог поделать: еще несколько дней, и я бы принял свой нормальный вид, а тогда уговоры Хэхэльфа стали бы мне до фени, сам понимаешь! Был только один выход: съесть твою кумафэгу и немного поколдовать. Теперь я останусь обычным человеком аж до конца года, так что все в порядке.
– И что, тебе понадобилось сожрать все, что было в сундуке? – простонал Бэгли.
– Этого едва хватило, – с достоинством промолвил я. Если бы не Хэхэльф с его знанием бунабских заклинаний, вообще ничего не вышло бы!
– Хэхэльф, ты дурак, – несчастным голосом сказал Бэгли. – Дешевле было бы его убить, тебе не кажется?
– Спасибо на добром слове! – сердито огрызнулся я.
– Убить того, кто освободил меня из страмослябского плена?! – возмутился Хэхэльф. – Ну, знаешь… Я иначе воспитан!
– Ты меня разорил! – упавшим голосом сказал Бэгли. – Вы меня разорили. Ты и твой проклятый демон. Я разорен! – кажется, у него просто не осталось сил сердиться, теперь парень мог только скорбеть о своем внезапно утраченном богатстве.
– Ну уж так и разорен! – ухмыльнулся Хэхэльф. – Только не говори мне, что покупал кумафэгу по настоящей цене у гархнаргских купцов, все равно не поверю: у тебя таких денег в жизни не было, и даже если бы все богачи Койдо собрали все свои деньги, вы вряд ли набрали бы нужную сумму. Признайся, Бэгли: ты же просто выменял это сокровище у какого‑нибудь пьяного пирата – да хоть у того же Плюхая, в прошлый его приезд на Халндойн! Что ты дал ему взамен? Бочку вина? Две? Даже если три – не думаю, что ты действитеьно разорился!
Бэгли молчал, угрюмо уставившись на свою кружку. У него был вид человека, твердо решившего повеситься при первой же возможности.
– В общем так, родич. Если хочешь, можешь забыть, что сегодня я избавил тебя от пожизненного рабства в Страмодубах, – решительно сказал Хэхэльф. – Вообще‑то, за такие вещи полагается говорить спасибо, но я понимаю, что говорить спасибо тебе сейчас не хочется. И не надо, обойдусь! К этому доброму делу я готов присовокупить десять бочек самого лучшего сибельтуунгского вина. Пришлю их тебе с попутным кораблем еще до конца года. Больше ты от меня ничего не получишь. А если сунешься с жалобой на совет старейшин – сам знаешь, чем это закончится. Они поклонятся мне в ноги за спасение острова от демона, а тебя обяжут сделать мне дорогой подарок – за избавление от плена. А потом, чего доброго, изберут меня одним из членов Совета – хоть и молод еще, а все‑таки мне весь Халндойн жизнью обязан!
– Эти мне наши законники! – скрипнул зубами Бэгли.
– Уж какие есть, – строго ответствовал Хэхэльф. – Думаешь, было бы лучше, если бы мы завели себе Ванда, Рандана, Эстєра и дюжину голодных Пронтов, как у наших сумасшедших соседей из Земли Нао? Ну и сидел бы ты сейчас в цакке за свою черную неблагодарность! Пошли, Ронхул Маггот. Дадим хорошему человеку спокойно напиться с горя!
Мы оставили беднягу Бэгли в полном одиночестве и отправились в трактир на другой стороне улицы, который отличался от первого только тем, что в нем не было сердитых хэхэльфовых кузенов.
– Ох, лихо ты врешь, Ронхул! – восхищенно сказал Хэхэльф, когда мы удобно устроились за большим столом и заказали себе – я завтрак, а Хэхэльф, который как всегда успел позавтракать еще на рассвете – обед.
– Это еще что! – гордо сказал я. – Знал бы ты, что приходилось выслушивать моей бедной мамочке, когда она решала, что имеет полное право выяснить, где ее единственного сына черти носили…
– Я‑то думал, что сделаю удивленное лицо и упрусь – дескать, знать не знаю никакой кумафэги, делайте со мной, что хотите… – объяснил Хэхэльф. – Кто же мог подумать, что Бэгли видел, как этот дурень пират полез спать в его сундук!
– Ничего, выкрутились же как‑то! – улыбнулся я. – А вообще, гады мы с тобой, конечно… На твоего родича смотреть жалко!
– Ничего, – отмахнулся Хэхэльф. – Сколько Бэгли за свою жизнь украл – нам с тобой и не снилось! Он еще с меня за проезд до Земли Нао втрое против обычного содрал, по‑родственному…
– Ну, если так, моя совесть чиста! – с облегчением сказал я. И решил, что пришло время удовлетворить мою тягу к знаниям: – А что это за гархнаргские купцы, у которых якобы можно купить кумафэгу? Откуда они? Тоже из земли Нао?
– Да уж, таким несведущим может быть либо безголовый хурмангара, либо демон! – расхохотался Хэхэльф. – Гархнарги в Земле Нао! Ох, Ронхул, ты сам не понимаешь, что брякнул!
– Не понимаю, – сдержанно согласился я. – Но верю на слово, что это действительно смешно.
– Не обижайся, – сквозь смех простонал он. – Просто я тут же представил себе этих нарядных желтолицых лентяев в замке какого‑нибудь альганца… Гархнарги живут на Угане, Ронхул. Это – не просто далекая страна, это – далекая страна на другом материке. В наши края они редко заплывают, поскольку гархнаргские моряки почти так же ленивы и склонны поразмыслить о бренности бытия, разлегшись на траве во дворе собственного дома, как и их пухлозадые правители… Поэтому кумафэга у нас так дорога. У самих‑то гархнаргов ее куда больше, чем требуется, так что они даже кормят ею своих чудных зверей, а вот возить ее продавать ленятся – разве что очень уж безденежье надоест…
– А что это такое – кумафэга, собственно говоря? – запоздало заинтересовался я.
– Это водоросли, – объяснил Хэхэльф. Просто сухие измельченные водоросли. Проблема в том, что такие водоросли водятся только в одном‑единственном озере, на берегах которого как раз и живут гархнарги. Кумафэга – не часть нашего мира. Так, странный подарок какого‑то бога по имени Гаарг. Говорят, что он и самих гархнаргов создал, но в этом даже они сами не слишком уверены: столько времени с тех пор прошло, что уже и не разберешься…
– Здорово! – искренне сказал я. – Интересное, наверное, местечко!
– Ну да, наверное, – неохотно ответил Хэхэльф. – Знаешь, Ронхул, я был там однажды в юности: накопил денег, чтобы купить немного кумафэги и поехал. Мне не очень понравилось. Скучные они ребята, эти гархнарги. Хотя дело вкуса, конечно… Ладно, засиделись мы тут. Чего доброго, сейчас сюда по нашим следам припрется обиженный Бэгли и начнется вторая часть скандала… Пошли?
Я бодро вскочил на ноги, мы расплатились и вышли на центральную улицу, залитую веселым, но неярким светом трех солнышек. Порыв ветра донес до нас обрывки уже знакомой мне страмослябской песни: У‑га‑га‑га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ! Судя по всему, исполнителем был сам Пучегор Пучегорович – кому же еще мог принадлежать оперный бас, от которого дрожали окна даже здесь, в получасе ходьбы от порта.
– Ну что, теперь мы поедем на Хой? – с надеждой спросил я.
– Послезавтра, – твердо сказал Хэхэльф. – Можно было бы и завтра, но сегодня у сына моего кормчего свадьба, парень так просил, чтобы ему дали спокойно отоспаться после этого веселья! Нас, кстати, тоже звали…
– А можно я не пойду? – нерешительно спросил я. – Я уже немного устал от коллективного веселья. Очень хочется просто побыть одному, искупаться ночью в море, полежать на берегу, посмотреть на небо… Скажи своему кормчему, что у тебя демон с причудами, так что пусть не обижается.
– Конечно, – понимающе кивнул Хэхэльф. – Я и сам с такими же причудами… И вообще, все хорошие люди непременно с какими‑нибудь причудами, это я давно заметил!
Весь день в городе было шумно: Пучегор Пучегорович и его товарищи обмывали возвращение своего земляка в лоно родной культуры. На закате они избавили жителей Сбо от своего присутствия: поставили парус и уплыли восвояси. Эстафету тут же перехватило многочисленное семейство хэхэльфова кормчего и его гости – собственно говоря, мне показалось, что гостями были все жители Сбо и даже оказавшиеся в порту иноземные моряки – чтобы никому не было обидно. Разумеется, все они были слишком цивилизованными людьми, чтобы стать достойной сменой пучегоровой команде, но ребята старались изо всех сил. Мне оставалось только порадоваться своему благоразумному и в высшей степени своевременному отказу от участия в этом празднике жизни и отправиться на прогулку по берегу моря. На сей раз я забрел так далеко, что домики и сады Сбо растаяли в синей сумеречной дымке. Я лег в густую желтую траву, росшую у самой кромки воды и уставился на темнеющее небо с блаженной улыбкой: иногда понимаешь, что одиночество и молчание – это единственные стоящие сокровища в любом из миров… Когда погасла огненная полоса последнего из трех закатов, с моря подул теплый ветер. Он ласково прикоснулся к моему лицу, так что я сразу узнал старого приятеля, а потом этот удивительный ветер наполнил мои легкие, проник в самое сердце и я уже не мог понять, какие мысли и желания принадлежат мне, а какие ему… Но кажется, именно ветер заставил меня внезапно подняться и войти в море – я даже раздеться не успел. Впрочем, в тот момент это не имело никакого значения: я почти не чувствовал ни своего тела, ни влажной прохлады воды – только сказочное тепло, обволакивающее меня со всех сторон, и я растворился в этом тепле и в ночной темноте – такой густой, что я не мог понять открыты ли мои глаза, или отяжелевшие веки по собственной инициативе встали непроницаемой преградой между мной и видимым миром…
Я обнаружил себя в своей же собственной постели, в доме Хэхэльфа. Было темно, и я понял, что утро еще не наступило. Как я здесь оказался, являлось для меня полной загадкой. Моя мокрая одежда валялась на полу, но я не помнил, как раздевался – более того, я не помнил и самого возвращения домой. В глубине души я был совершенно уверен, что никуда не возвращался после своего невероятного купания: просто только что я был в море, за городской чертой, в добром часе ходьбы отсюда, купался в теплой упоительной темноте, сотканной не из тягучих волокон мрака, как кажется поначалу, а из бесчисленных сияющих золотистых точек, а теперь я оказался здесь, и ничего с этим не поделаешь, логику искать бесполезно, можно только расслабиться и махнуть на все рукой: честно говоря, в последнее время у меня и так было немало поводов сойти с ума, и еще один мне не требовался… Я решительно встал, укутался в тонкое одеяло ургов, с которым до сих пор предпочитал не расставаться, сгреб в охапку мокрые шмотки и пошел во двор, поскольку был совершенно уверен, что утром они мне понадобятся сухими. Я развесил свою одежду на ветвях старого раскидистого дерева: Хэхэльф в свое время сказал мне, что в его доме принято сушить на этом дереве все, что нуждается в просушке. Он совершенно серьезно объяснил, что еще в самом начале своей жизни в этом замечательном домике договорился с деревом о том, что оно будет помогать ему по хозяйству, и теперь можно быть совершенно спокойным: даже если на сад обрушится ураган, дерево не даст ветру унести развешенные на нем вещи. Разумеется, я сразу поверил Хэхэльфу: когда оказываешься в мире, законы которого тебе неизвестны, многие невероятные вещи начинают казаться вполне очевидными…
Покончив с хлопотами, я развернулся, чтобы идти в дом: спать хотелось зверски. Но листья всех деревьев в саду вдруг тревожно зашелестели и так же внезапно замерли. Я ощутил теплое дуновение на своем лице и сразу понял, что это мой приятель ветер пришел меня навестить – может быть, он просто хотел убедиться, что я благополучно добрался домой, так мило с его стороны! А потом я услышал негромкий, бархатистый и завораживающий голос, тот самый, который уже не раз звучал в моих снах. Но теперь я слышал его наяву: я мог поклясться, что не сплю, во всяком случае, до сих пор у меня не было проблемы с тем, чтобы отличить сон от бодрствования…
– Первый ветер дует из стороны Клесс и он напорист, словно выпущен из грудей пышного улла; он дует шесть дней. Другой ветер – это Овєтганна и как бы Хугайда, и далеко его родина, незыблемая и неведомая. Он дует две луны, затихая лишь на время. Третий ветер приходит редко, из тех мест, где его вызывают к жизни бушующие Хэба среди дюн, скал и озер, – отчетливо сказал голос. Это была та самая фраза, которая уже не раз снилась мне перед самым пробуждением, слово в слово. Потом голос умолк, ветер тут же перестал трепать мои порядком отросшие волосы, и вообще окружающий мир как‑то внезапно утихомирился, а я растерянно озирался по сторонам, хотя отлично понимал, что никого не увижу.
– А тебя‑то как зовут? – робко спросил я у притихшего ветра. Разумеется, я мог не спрашивать, поскольку и сам знал ответ: это был тот самый ветер, имя которого я то и дело бормотал себе под нос, сам не зная, зачем твержу это древнее – то ли заклинание, то ли просто красивое слово – так, на всякий случай…
– Хугайда, – ответил мне знакомый шепот. Немного помолчал и кокетливо добавил: – Овєтганна и как бы Хугайда…
Он ласково дунул мне в лицо, торопливо пробежался по волосам, напоследок я почувствовал приятный, но тревожный холодок в основании шеи. Черт, я мог поклясться, что этот ветер обладает женским сердцем! Кажется, у меня завязывался самый странный роман, какой только можно вообразить… Потом голос окончательно умолк, темнота сада показалась мне чужой и слегка угрожающей, и я поспешно нырнул в другую темноту: в знакомый и уютный полумрак дома. Сон подстерегал меня на пороге спальни, как маньяк‑убийца с шелковой удавкой. Он повалил меня на кровать и нокаутировал одним ударом. Довольно грубое поведение, но я не сопротивлялся: спать, так спать, почему бы и нет?!
Следующий день оказался на редкость длинным и хлопотным, как, наверное, любой день перед отъездом. Я с удовольствием помогал Хэхэльфу, который то носился по торговым рядам, покупая подарки для своих приятелей бунаба, то переворачивал вверх дном наше ни в чем не повинное жилище, пытаясь инсценировать генеральную уборку, то галопом несся на свой Чинке, чтобы проверить, запаслись ли его матросы достаточным количеством провизии в дорогу. Честно говоря, если бы Хэхэльф вдруг отказался от моей помощи, я бы в слезах умолял его позволить мне немного посуетиться: мне позарез требовалось отвлечься от размышлений о чудесах минувшей ночи. Не буду врать, что общение с волшебным ветром потрясло меня до оснований и грозило свести с ума, поскольку в последнее время со мной то и дело происходили почти исключительно одни чудеса, и я успел к ним притерпеться. Просто я уже давно заметил, что о некоторых чудесах лучше не задумываться, если не хочешь, чтобы они покинули тебя навсегда – когда пугливая ночная бабочка случайно садится на твою ладонь, следует затаить дыхание, чтобы не вспугнуть это чуткое существо…
Но Хэхэльф, святой человек, загонял меня так, что к вечеру я едва стоял на ногах, а маленькая кружка халндойнского пива подействовала на меня почти как цианистый калий – с той разницей, что сон, во всех отношениях похожий на смерть, оказался весьма недолговечной штукой. На рассвете я уже был на ногах, а часа через два после пробуждения, стоял на корме хэхэльфова корабля и с улыбкой смотрел на быстро удаляющийся берег.
– Видишь белое пятнышко – там, слева, в окружении пестрых садов? Это и есть твой дом. Кстати, завтра он уже будет свободен, – деловито сказал мне Хэхэльф. – А послезавтра туда прийдет старый Цвон и остановит время: перед отъездом я с ним окончательно договорился. Так что с тебя мешочек кумафэги: я с ним своей рассчитался.
– Кумафэга? Какая такая кумафэга? Я же ее съел, – невозмутимо ответил я. – Ты забыл, да?
Самое замечательное, что Хэхэльф мне тут же поверил и верил секунд пять, пока я не рассмеялся и не полез в свою дорожную сумку, чтобы отдать долг. Да, я успел обзавестись не только недвижимостью на окраине Сбо, но и здоровенной дорожной сумкой, в которой лежали мешочки с драгоценной кумафэгой – Хэхэльфу, как он не старался, удалось сбыть с рук чуть больше половины моей доли – и еще несколько пар штанов и рубашек, личный столовый прибор, теплая куртка, запасная пара обуви и прочий хлам, который принято брать с собой в дорогу. Счастливые времена, когда все мое имущество ограничивалось накинутым на плечи одеялом Ургов, миновали безвозвратно! Впрочем, хозяйственный Хэхэльф был поражен моими аскетическими замашками: сам‑то он умудрился перетащить на борт корабля чуть ли не десяток таких битком набитых сумок – тоже мне, бывалый путешественник!
– Шуточки у тебя! – проворчал Хэхэльф, пряча за пазуху причитающийся ему мешочек. – Съел он, видите ли! – он махнул рукой и тихо засмеялся: наверное, вспомнил, какое лицо было у бедняги Бэгли, когда он выслушивал мое чистосердечное признание. – Я‑то подумал, ты и правда решил сожрать разом все, что осталось, и посмотреть, что будет.
– Я еще и попробовать не решился эту твою хваленую кумафэгу, – усмехнулся я.
– Ну ты даешь, Ронхул! – искренне удивился он. – Ходить с полной торбой кумафэги и даже не попробовать… Ох, даже не знаю, что на это сказать!
– Это ты виноват, – смущенно сказал я, – Сам же говорил: мало ли, как я начну от нее чудить…
– Ну да, этого никто заранее не знает. Интересно же! – с энтузиазмом подхватил Хэхэльф. – Попробуй обязательно!
– А если действительно начнутся всякие чудеса? – нерешительно спросил я. – Что‑то мне страшновато…
– Вот ты смешной! – покачал головой Хэхэльф. – Да все только и мечтают, чтобы с ними начали происходить чудеса, никаких денег за это не жалеют. А ты боишься.
– Со мной чудеса и без того происходят чуть ли не каждый день, к тому же совершенно бесплатно, – сухо сказал я. – Если уж я умудрился угодить в чужой мир без всякой там кумафэги…
– Все равно, попробуй, – решительно сказал Хэхэльф. – А вдруг домой вернешься? Просто так, без всякой чужой ворожбы.
Эта перспектива показалась мне столь соблазнительной, что я тут же извлек из сумки маленький кожаный мешочек, уселся на палубу, нерешительно понюхал пеструю смесь, убедился, что она ничем не пахнет и покосился на Хэхэльфа.
– Смотри, дружище, – угрюмо сказал я, – это твой корабль. Если что – я не виноват!
– Если начнешь бузить, я тоже сожру порцию кумафэги и тебя утихомирю, – легкомысленно пообещал он.
– Ладно, – кивнул я и осторожно попробовал хваленое зелье. Кумафэга оказалась практически безвкусной, только после третьего глотка я ощутил во рту легкий ментоловый холодок. Я одолел половину мешочка. Ничего особенного не происходило.
– Ешь все, – строго сказал Хэхэльф. – Думаешь, почему она так упакована? Потому что кому‑то в голову стукнуло? Нет, Ронхул, каждый мешочек – это самая что ни на есть правильная порция.
Я покорно кивнул и принялся жевать дальше. Меня била легкая дрожь. Если честно, я всю жизнь боялся принимать наркотики, это было похоже на детский страх перед врачами с их угрожающими шприцами и не вызывающими доверия пилюлями – и вот, на тебе, влип! Наконец я справился с правильной порцией и встревоженно прислушался к своему организму. Никаких новостей не было: я чувствовал себя не лучше и не хуже, чем полчаса назад.