Исторический материализм и старый механический материализм. Сущность буржуазной социологии




 

Такое, единственно правильное, научное и революционное понимание марксистско-ленинской исторической теории выработалось не сразу. Оно представляет собой результат жестокой теоретической борьбы, которую марксизм вёл и ведёт с самыми различными видами буржуазных, ревизионистских течений в современном обществе.

Эти теории отражают классовые интересы и настроения современной буржуазии и мелкой буржуазии: в ней находят своё отражение изменения, происшедшие в положении буржуазии вместе с переходом капитализма в его последнюю империалистическую фазу, процесс фашизации буржуазии, противоречивое положение и двойственность мелкой буржуазии, идеологическое влияние той и другой на рабочее движение, борьба пролетариата за идейную чистоту своей теории. В теоретической борьбе, развивающейся в пределах Советского союза, получают своё выражение особенности положения буржуазии и мелкой буржуазии в условиях диктатуры пролетариата и борьба пролетариата за свою идейную гегемонию. Ожесточённая классовая борьба со всеми её особенностями в эпоху империализма и пролетарских революций — вот что в конечном счёте определяет характер теоретической борьбы, которую ведёт сейчас исторический материализм с различными видами буржуазного социологического позитивизма, механического материализма и натурализма, субъективизма, махизма, кантианского и гегельянского идеализма, — со всеми отзвуками, которые находят названные враждебные нам исторические концепции в советской обстановке, в нашей собственной партийной среде.

Методологические корни этих исторических теорий упираются однако не только в настоящее, но и в прошлое — в процесс исторического развития буржуазной теоретической мысли. Сопоставляя современные буржуазные и революционные теории со старой философией истории и социологией, мы ещё явственнее обнаруживаем их бьющую в глаза антинаучность, ветхость их теоретических доводов, весь исторический маразм загнивающей буржуазной теоретической мысли.

Это относится, прежде всего, ко всем проявлениям механического материализма, к так называемому натурализму и буржуазному социологизму в современной исторической и экономической науке. Современный механический материализм и натурализм в своём теоретическом прошлом восходят к воззрениям буржуазных философов-просветителей XVII и XVIII вв. Между старым и современным механицизмом в их применении к истории имеется однако существенное различие, которое обусловлено коренным различием двух исторических этапов в развитии буржуазного общества.

Старый механический материализм выражал собою идеологию назревающей и побеждающей буржуазной революции, воззрения восходящего тогда класса буржуазии. Он стоял на всей высоте достижений современной ему общественной науки, он стремился обосновать революционную теорию необходимого буржуазии исторического преобразования. Он подвергал для этого беспощадной критике разума старые феодальные привилегии, все существовавшие формы общества и государства, все традиционные представления. Но, будучи материализмом «снизу», т. е. в области изучения природы, старый механический материализм — до Фейербаха включительно — ещё оставался «идеализмом сверху» (Энгельс), т. е. оставался идеализмом в своём понимании общества и его истории. Его критика феодальных порядков была критикой во имя разумности, критикой, отправляющейся от представлений об истинной, разумной сущности человека. Будучи чужд идее развития, старый материализм ещё не дорос до диалектического взгляда на условия общественной жизни как на изменяющиеся, исторические продукты. Феодальные несправедливости и предрассудки представляются старым материалистам как своего рода уродливые отклонения, благодаря заблуждению людей, от вечных, неизменных естественных законов человеческого существования. Буржуазный индивид с его стремлениями и интересами, наоборот, изображается ими как некое разумное воплощение естественных, прирождённых человеку свойств общественного устройства.

Человек есть продукт социальной среды, обстоятельств, условий организации, воспитания, обусловливающих его взгляды и деятельность, — это прекрасно понимали старые материалисты. «Не природа делает людей злыми, но наши учреждения заставляют их быть такими», — говорил Гольбах. И отсюда философы-материалисты делают тот революционный вывод, что нужно сначала изменить условия социальной среды для того, чтобы можно было воспитать человека в добродетели, в правильном понимании своих интересов. Правильно понятый интерес — вот, по мнению старых материалистов, естественная основа общественной морали, нравственного поведения людей. Природное стремление человека к наслаждению, его себялюбие — но не в узко личном смысле, а в смысле необходимости совпадения между личными и общественными интересами, — таков был исходный материалистический пункт учения Гельвеция. Однако, эти философы не имели отчётливого представления о том, каким образом может и должно произойти изменение социальной среды. Возлагая все надежды на торжество разума, они не видели в самой исторической действительности феодального общества тех внутренне-присущих ей сил и противоречий, которые должны были в процессе развития общества привести его к социальной революции. Они не могли никак, поэтому разрешить противоречие между ролью, которую играет в истории внешняя социальная среда, и ролью «разумного» общественного мнения, т. е. деятельностью людей, — противоречие, которое исчезает при диалектико-материалистическом взгляде на общественную жизнь.

С этим недостатком был тесно связан и другой, не менее существенно и резко отличающий воззрения старого механического материализма от диалектического материализма. Старые материалисты не понимали специфических качественных особенностей, присущих общественной жизни, в отличие от остальной природы. Они не видели тех новых особых связей, которые создаются между людьми в процессе общественной жизни и придают ей её качественное своеобразие; они не понимали, что «сущность человека» — это совокупность общественных отношений с присущими им каждый раз особыми закономерностями развития. Поэтому они склонны были рассматривать общество натуралистически — как простой механический агрегат индивидов, строение которого легко можно изменить по воле правительства или на основании «общественного договора», юридического соглашения. Они могли, по словам Маркса, возвыситься только до представления об отдельных эгоистических индивидах, о том, что эти последние объединяются в «гражданском обществе» на основе буржуазного права, юридического договора. Этот натурализм старых механистов имел однако глубокие классовые корни в строении нарождавшегося буржуазного общества, — общества свободной конкуренции и буржуазного «равенства». «Естественный человек» старых механических материалистов был, в сущности, не чем иным как вознесённым на небеса теории буржуазным индивидуумом, товаровладельцем. Наконец, третий и не менее существенный недостаток воззрений старых материалистов — включая и Фейербаха — заключался в созерцательном характере их философии. Социальная действительность воспринималась им только «в форме объекта, в форме созерцания», но не в форме чувственной человеческой деятельности, не в форме практики. Они различным образом объясняли мир, не понимая задачи изменении мира. Они не видели, что деятельность людей и изменение обстоятельств могут совпадать и что это совпадение достигается в процессе «революционной практики»[14].

Последующая ступень в развитии философского материализма — диалектический материализм — полностью преодолел все эти недостатки воззрений старого механического материализма. Исторический материализм Маркса, Энгельса, Ленина установил исторический, изменяющийся характер общественных отношений и объективно-закономерный характер их развития; он подчеркнул качественное своеобразие общественной жизни и управляющих ею законов в сравнении с остальной природой; он сделал историческую теорию отражением исторической революционной практики и руководством для революционного действия пролетариата. Ошибки старого механического материализма всецело обусловлены тогдашним уровнем развития общества и научного познания. В то же время несомненно, что учение старых механистов о правильно понятом интересе и их представление о человеке как продукте социальной среды сыграли исключительно важную революционную роль в развитии общественной мысли. Как это отмечал Маркс, французский материализм XVIII в. подготовил дальнейшее развитие утопического социализма — Фурье, Оуэна и др.

Утопический социализм начала XIX в. исходит из тех же представлений о значении социальной среды и обстоятельств для воспитания человека, о правильно понятом интересе, как совпадении личного и общественного интересов и т. д. Но наряду с антагонизмом между феодальным и буржуазным обществом утопический социализм вскрывает новое противоречие — внутри самого буржуазного общества, идеализированного механическими материалистами.

Подобно механическим материалистам, эти утопические мыслители остаются идеалистами в области истории и политики. Они выступают отнюдь не в качестве представителей нового класса, пролетариата, а как прежние просветители, они хотят утвердить на земле царство разума и справедливости в интересах всего человечества. Социализм остаётся для них некоей абсолютной истиной, которую надлежит открыть заблуждающемуся человечеству. Но эти утописты уже ощущают классовые различия и противоречия буржуазного общества. Гениальный Фурье возвышается до мастерской сатиры на буржуазные отношения, до понимания всего противоречивого характера буржуазной «цивилизации». Великий утопист Сен-Симон чисто механистически стремится ещё объяснить все явления, исходя из законов тяготения, и таким путём обосновать положительную науку об обществе, социальную физиологию. Но он рассматривает уже буржуазную революцию как процесс классовой борьбы буржуазии против феодалов, как процесс перехода от милитаризма и метафизики к «индустриализму» и положительной науке. Политика, по его мнению, должна стать «наукой о производстве». Во взглядах некоторых французских буржуазных историков эпохи феодальной реставрации (Гизо, Минье, Ог. Тьерри) эти взгляды Сен-Симона на классовое содержание буржуазной революции и на роль в ней буржуазии получили своё дальнейшее развитие. Так, революционные традиции старого механического материализма содействовали подготовке в утопическом социализме учения о классах и классовой борьбе как движущей силе истории.

Однако, на этом и исчерпались революционные возможности старого механического материализма. Вслед за победой промышленной буржуазии она начинает ставить себе уже новые задачи — укрепления и охраны созданного ею капиталистического порядка. Она стремится обосновать необходимость мирного «прогресса» в противоположность революционным устремлениям нового, выступающего на историческую арену класса — пролетариата. Эти цели и преследует новая «позитивная» (положительная) наука об обществе — буржуазная социология. Их открыто выразил уже основатель позитивистской социологии Ог. Конт, который называет её наукой о порядке и прогрессе человеческого общества. Он стремится доказать невозможность «прогресса» без «порядка», a под порядком понимает условия «гармонического» существования общества. Примерно в том же смысле формулируют задачи буржуазной социологии и позднейшие, даже наиболее «левые», её теоретики (M. Ковалевский).

Самый пошлый позитивизм, отвращение к всякого рода «широким гипотезам», т. е. к широким философским обобщениям, представление о том, что эмпирическая социальная наука «сама себе философия», — характеризуют метод буржуазной социологии. В то время, как новейшие открытия в области физики, биологии и физиологии целиком подтверждают предвидения диалектического материализма и способствуют его дальнейшему развитию, буржуазная социология остаётся проникнутой идеями механицизма, натурализма и исторического идеализма.

Прежде всего, в ней господствует абстрактное, чуждое историзму, представление об обществе и социальных законах «вообще», причём различные «схемы» условий существования и движения общества являются отражением чисто буржуазных представлений об «идеальном» обществе. Буржуазные социологи чужды идее диалектического развития и скачкообразного перехода от одной формации к другой: развитие общества мыслится ими лишь как мирная, спокойная, постепенная эволюция, а современное буржуазное общество представляется как высшая ступень развития, при которой в дальнейшем возможны лишь небольшие улучшения. Буржуазные социологи не желают или не умеют выделить ведущее начало и основу общественного развития — экономическую структуру общества, — и потому они предпочитают говорить о многих «факторах» этого развития. Боязнь затронуть вопрос об изменении экономической структуры общества заставляет буржуазную социологию представлять себе самую эволюцию общества идеалистически — как «прогресс» правовых идей, науки, духовной «культуры». Буржуазная социология совершенно чужда пониманию качественного своеобразия общественной жизни — общественных отношений и закономерностей их развития: она поэтому легко подменяет изучение особых законов общественных формаций общими схемами, охватывающими все явления природы и общества (вроде схемы «интеграции» и «диференциации» Спенсера), или физическими и биологическими уподоблениями.

Какой классовый смысл имеет это натуралистическое понимание законов общественного развития, особенно ярко обнаруживает так называемая «органическая школа» в социологии (Конт, Спенсер). Её представители рассматривают общество как биологический организм, в котором существует «органическое» разделение функций между его отдельными органами, т. е. группами людей: одни группы необходимо работают, другие группы, представляющие «мозг» общества, необходимо управляют и т. п. Отсюда выводятся идеи классового сотрудничества, общности и «гармонии» классовых интересов, идея о неизбежности классовых различий во всяком обществе.

Другое — ярко буржуазное направление в социологии — так называемый «социальный дарвинизм». Следуя плохо понятому учению Дарвина, буржуазные социологи стремятся доказать неизбежность борьбы и конкуренции в современном обществе. Борьба рас, народов, общественных групп ведёт, по их мнению, лишь к тому, что за счёт более слабых «выживают более сильные», экономически более «приспособленные» народы и общественные группы. Таким путём освещается порабощение пролетариата буржуазией, и эта эксплоатация увековечивается как неизменный закон общежития. Основная идея буржуазной социологии — это сохранение «порядка», равновесия буржуазного общества, выяснение условий его «гармонического» существования. Буржуазная социология всячески прикрывается своим «объективизмом», своей аполитичностью, своим стремлением стать выше классовых противоречий и дать «чисто научное», «беспристрастное» освещение жизни общества, в противоположность «односторонности» исторического материализма. Однако, этот мнимый объективизм современной социологии не может никак прикрыть насквозь выпирающее из неё классовое буржуазное содержание, делающее социологию классовой, партийной наукой, — наукой буржуазной.

Неудивительно, что идеи буржуазной социологии оказывают сильное влияние и на мелкобуржуазных «социалистов» и даже на теоретиков, называющих себя марксистами. Возьмём, например, субъективную социологию народничества, с которой пришлось немало бороться марксизму с первых шагов его развития в России и которая позже была разоблачена как методологическая основа эсеровско-кулацкой идеологии. Ленин показал в своих «Друзья народа», как недиалектическое понимание общества, представление его в виде механического агрегата индивидов, ведёт народников к идеалистическим представлениям о возможности его изменения «по воле общества» или «по воле начальства». Субъективные социологи отрывают цель развития общества от объективного изучения причин его развития, они абстрактно представляют себе это развитие как духовный «прогресс». Они крайне переоценивают роль «критически мыслящих» личностей в истории и т. д.

Элементы механицизма и натурализма в понимании исторического развития, как мы увидим дальше, не были чужды и таким теоретикам, как Плеханов. Всецело под влиянием идей буржуазной социологии оказывается современный социал-фашизм. Социология Г. Кунова, «материалистическое понимание истории» К. Каутского, М. Адлера и др. под видом критики буржуазной социологии в действительности повторяют её основные положения, только облекая их в костюм «марксистской» фразеологии. Каутский открыто протаскивает социальный дарвинизм в своё понимание истории, рассматривая процесс развития общества, — согласно своей собственной «диалектике», — как процесс биологического «приспособления». Вульгарная теория эволюции и механистическая идея необходимости сохранения обществом своего равновесия проникают всю установку Каутского. Натурализм в объяснении общества, непонимание учения об общественных формациях соединяется у него с идеализмом в характеристике развития производительных сил и производственных отношений, с кантианским пониманием «собственности» и т. п. Этому вполне соответствует и позитивизм Каутского в его взглядах на соотношение философии и истории и его «объективизм», на деле прикрывающий социал-фашистское обоснование Каутским беспредельного развития капитализма, и его ненависть к коммунизму. Проникая в советскую литературу через посредство механистической и одновременно идеалистической теории А. Богданова, те же основные идеи буржуазной социологии — теория общественного равновесия, классового сотрудничества и т. д. — получили своё яркое выражение в механистической социологии т. Бухарина, в «объективистской» методологии правых оппортунистов. C другой стороны, идеализм «субъективной» социологии, её разрыв между политической целесообразностью и объективным изучением истории, возвеличение «героев», её субъективизм и волюнтаризм возрождаются в контрреволюционном троцкизме и «левом» оппортунизме.

 

1.5. Исторический материализм в борьбе с историческим идеализмом

Исторический материализм должен вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями механицизма в нашей общественно-исторической науке как с главной опасностью на советском теоретическом фронте на современном этапе. Но это вовсе не означает, что нами хоть на минуту может быть оставлен без внимания и забыт другой фронт — фронт идеалистической ревизии исторического материализма.

Идеализм в истории — основной, вековечный враг, в борьбе с которым выковалось и сложилось материалистическое понимание истории. В буржуазной исторической и экономической науке Запада идеализм до сих пор продолжает занимать господствующее положение. Он лежит в основе учений теоретиков современного социал-фашизма. Это влияние идеализма не преодолено и в советской теоретической литературе — в философии, в политической экономии, в исторической науке и т. д., как мы убедимся дальше, оно находит одно из своих проявлений в методологии меньшевиствующего идеализма. Видное место занимает идеализм и в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма и «левого» оппортунизма. Огромную роль в развитии большевизма сыграла борьба с махизмом, в частности с воззрениями А. Богданова и с его извращениями исторической и экономической теории марксизма. Ленин выявил весь идеализм исторических взглядов Богданова. Однако, влияние богдановщины в области политэкономии, теории культуры, искусства, религии проявлялось и в советских условиях и полностью ещё не преодолено. Мы остановимся на двух основных идеалистических течениях, на разоблачение которых должно быть направлено особое внимание исторического материализма: на неокантианстве и неогегельянстве в общественно-исторической науке. Проникая к нам и проявляясь у нас как две разновидности идеалистической ревизии марксизма, эти течения, как мы убедимся, в условиях диктатуры пролетариата принимают очень тонко завуалированную форму.

Современные неокантианцы и неогегельянцы в своей социальной методологии стремятся опереться на философию своих великих предшественников, Канта и Гегеля. Однако, различие между старым и новым кантианством и гегельянством, быть может, ещё более разительное, чем между старым и новым механицизмом. Это две совершенно различные ступени в развитии идеологии буржуазного общества.

Историко-философские работы Канта и философия истории Гегеля отразили сложный, извилистый путь развития буржуазной революции в Германии конца XVIII и начала XIX вв. Учение Канта об обществе и его взгляды на мировую историю, как и вообще всё его учение в целом, Маркс и Энгельс называли «немецкой теорией французской революции» [15]. В историческом идеализме Канта получила своё выражение идеология народившейся немецкой буржуазии в условиях полуфеодальной Германии, где буржуазия колебалась между симпатиями к идеям буржуазной революции и страхом перед революционным насилием. Учение Канта о нравственности отразило эту двойственность, печать которой лежит на всей его философии: Кант отрывает мир «свободы» от мира «необходимости», общество — от остальной природы. Сознание нравственного долга, отличающее человека от животных, по мнению Канта, представляет собой нечто априорное, врождённое человеку. Нравственный идеал возвышается над действительностью, независим от каких бы то ни было общественных условий. Развитие мировой истории мыслится Кантом как выход человека из первобытного естественного состояния, в котором человек следовал своим страстям и инстинктам, и последующее развитие правового общества и государства. Общественно-историческая теория Канта — это не развитие исторической «необходимости», но разумный прогресс человечества в сознании им своей «свободы», развитие нравственных свойств, изначала прирождённых человечеству, это — мирный путь реформ, отрицающий всякое насилие, всякое право угнетённых на революцию!

Философия истории Гегеля явилась отражением следующего, более зрелого этапа в развитии немецкой буржуазии и буржуазной революции в Германии. Через посредство идеалистической диалектики Гегель стремится преодолеть кантианский разрыв между природой и историей. Но Гегель преодолевает этот разрыв на идеалистической основе. Он объявляет и природу, и историю ступенями развития абсолютного духа: целью мировой истории и внутренней связью исторических событий им провозглашается осуществление абсолютной идеи; исторический «разум» проявляется, например, в истории Греции как выработка «прекрасной индивидуальности» и т. п. Семья, гражданское общество, государство — таковы три главные ступени, которые необходимо проходит мировая история по Гегелю. Государство — высшее воплощение мирового разума и свободы: оно стоит у Гегеля над обществом и предопределяет развитие гражданского общества, т. е. экономических отношений. Этот высокий идеал государства нашёл себе в философской системе Гегеля довольно странное историческое воплощение в прусской полуфеодальной монархии!

Здесь ярко сказался дух политического компромисса, господствовавший в философии истории Гегеля, его колебания между буржуазной революцией и феодальной реакцией.

Но нужно отметить, что философия истории Гегеля, наряду с этими идеалистическими и реакционными моментами и вопреки им, содержала немало глубоких положений, способствовавших в известной мере подготовке материалистического понимания истории. Гегель подчёркивает значение экономики для исторического развития, роль в нём практики и техники, значение орудий труда, он выдвигает на первый план «географическую основу всемирной истории». Особенно важна самая его глубоко диалектическая постановка вопроса об истории как целостном и закономерном процессе, в котором напряжение множества «мелких сил» порождает независимые от воли отдельных людей исторические события. Знаменитое положение Гегеля «всё действительное — разумно, всё разумное — действительно» также отнюдь не имело того реакционного смысла, какой ему приписывали многие современники Гегеля, видя в этом положении только философское освящение монархического деспотизма. С точки зрения Гегеля исторически «действительным» является лишь исторически необходимое: в таком смысле лозунг Гегеля приобретал совершенно иное, революционное значение. Это был вовсе не призыв к сохранению существующего строя, но, напротив того, требование изменения современного Гегелю «неразумного» общественного порядка, как не «действительного», во имя нового, исторически необходимого строя.

Материалистическое понимание истории выросло и закалилось в борьбе с гегелевским историческим идеализмом. Оно преодолело старую философию истории, которая заменяла действительную связь исторических явлений их вымышленной связью — всё равно, в форме ли разумного и нравственного «прогресса», или в форме развития «абсолютной идеи». Но марксизм никогда не забывал положительной исторической роли, которую в своё время сыграла старая философия истории. Совершенно иное отношение марксизма к современному кантианству и гегельянству в общественной науке. Современное неокантианство, отличающееся особенно ярко выраженным идеализмом в познании общества, играет глубоко реакционную и классово враждебную пролетариату роль. Оно отражает упадок и загнивание теоретического мышления буржуазии в период империализма, оно выражает стремление буржуазии отказаться от всякого признания наличия исторических закономерностей, поскольку такое признание может привести и ведёт к признанию неизбежной гибели буржуазного общества.

Прежде всего, для неокантианства характерен последовательно проводимый им отрыв логических форм познания от конкретной исторической действительности. Буржуазные формы общежития — буржуазная собственность, буржуазное право, буржуазное государство — возводятся неокантианцами на степень некоторых вечных, априорных, логических «категорий». Например буржуазное право, согласно взглядам Р. Штаммлера, — это вечная необходимая форма «регулирования» всякой хозяйственной «материи», всякой экономической деятельности. В буржуазной политической экономии современное «социологическое» направление (Штольцман, Петри и др.) отрывает социальную форму от её материального содержания, оно выводит законы экономического развития капитализма лишь из одной социальной формы, понимая под этой «формой» юридические сделки между собственниками товаров на рынке. Согласно исторической теории виднейших неокантианцев — Виндельбанда, Риккерта, Макса Вебера, у нас Петрушевского — изучение истории должно в корне отличаться от изучения природы. Явления природы могут быть исследуемы с помощью «генерализирующего» метода, т. е. метода обобщений; они исследуются с точки зрения вызывающих эти явления причин, путём выявления законов развития природы. В истории же, по мнению неокантианцев, применим лишь «индивидуализирующий» метод. Исторические события якобы настолько отличны одно от другого, что здесь нельзя установить какие-либо повторения и выводить исторические законы. Эти исторические события могут поэтому только описываться, притом каждое в своей индивидуальности, в особых чертах, делающих его непохожим на другие исторические события. Явления общественной жизни рассматриваются неокантианцами лишь под углом зрения тех высших нравственных ценностей и целей, тех идей культуры, которые якобы находят своё воплощение в этих исторических явлениях. Таким образом, неокантианство вовсе отрицает, исторические законы и предлагает нам довольствоваться эмпирическим «описанием» разрозненных, обособленных друг от друга исторических событий. Причинное изучение истории и общества заменяется их этической оценкой.

Разрыв между логикой и историей, между социальной формой и материальным содержанием, между природой и обществом, между общим исторически-закономерным и исторически-особенным, индивидуальным — все эти черты, характерные для социальной и исторической методологии современного неокантианства, прямо противоположны марксистскому пониманию истории. Неудивительно, что неокантианство издавна служит основным методологически оружием всех буржуазных критиков марксизма, в частности теоретиков социал-фашизма. Если Каутский пытается доказать «априорный» характер чувства собственности, то «левый» социал-оппортунист Макс Адлер объявляет вечной априорной логической категорией самую общественную форму бытия человека — его «социальность». Своеобразие общественной жизни толкуется у него в кантианском смысле, как некая форма, прирождённая человеку и резко противоположная всей остальной природе. Ревизионист К. Фордлендер считает необходимым дать научному социализму «этическое» обоснование и т. д. Особое внимание теоретиками ревизионизма было устремлено на то, чтобы опровергнуть марксистское учение о непримиримости и необходимом обострении классовых противоречий. Над этими опровержениями, в частности, немало потрудились, опираясь на ту же кантианскую гносеологию и историческую теорию, идеологи российской буржуазии (П. Струве и др.), которые пытались сводить общественные противоречия к противоречию хозяйства и права и т. п.

Неокантианство заводит, однако, теоретическую мысль буржуазии в такой безвыходный тупик, что в целях более успешной борьбы с революционным марксизмом идеологи буржуазии сейчас вынуждены прибегнуть к новому воскрешению мёртвых — на сей раз в лице обновлённого гегельянства. У Гегеля современная буржуазная теория берёт явно реакционную сторону его философии, его идеализм — его взгляд на историю как на духовный процесс, представление о буржуазном государстве как «разумном» организме и т. п. В этих взглядах Гегеля современный фашизм стремится найти созвучие своим идеям откровенной диктатуры буржуазии, идеологии национального шовинизма и т. д.

В центре социологических построений неогегельянства стоит идея нации. Нация — это социальное целое. Эта мысль противопоставляется механическим представлениям о нации как сумме людей. Нация — это целое, в котором «снимаются» классы. Нация — это, по мнению современных неогегельянских фашистских идеологов, всеобщее, поглощающее особенное. Национализм утверждается как вечная необходимая категория вне времени и пространства. Характерной чертой неогегельянского национализма является его, так сказать, «государственный» характер (Геллер, Джентиле, Шпанн, Биндер и др.). В центре идей фашистского национализма стоит государство. Государство — это высшая нравственность, оно стоит выше культуры, религии и т. д. Очень симптоматичен этот переход идеологов капитализма к «государственной» идеологии. Буржуазная культура и цивилизация уже не могут претендовать на роль сущности нации, когда дело идёт к откровенной фашистской диктатуре. Прославление «национального государства» современным неогегельянством является не чем иным, как философским обоснованием фашистского государства.

Нужно заметить, что подобного рода «использование» Гегеля буржуазной общественной исторической наукой в своих классовых целях началось уже довольно давно — ещё в середине прошлого века, в так называемом правом гегельянстве. Русская буржуазная историческая наука (Чичерин, Соловьёв и др.) также восприняла историческую теорию Гегеля, в особенности его учение о трёх ступенях развития — семье, обществе и государстве, о главенствующей роли государства в историческом развитии. Наши буржуазные историки пытались, с помощью Гегеля, обосновать своё собственное учение о надклассовой роли, которую исторически будто бы играло в развитии России русское самодержавие. «Роль» самодержавия обосновывалась географическими особенностями развития России и якобы заключалась в охране русских степных границ от нападений внешних врагов — кочевников. Названные историки полагали, что таким способом можно «обосновать» отсутствие классовых противоречий в прошлом России и доказать необходимость классового сотрудничества и в настоящем. Эта дворянская историческая теория, как мы увидим дальше, оказала сильное влияние и на воззрения Плеханова. Исходя из географических особенностей развития России, Плеханов обосновывал свою теорию оборончества и сотрудничества классов, на которой нам дальше придётся ещё останавливаться. Те же взгляды характерны и для понимания исторического развития России Троцким.

Влияние гегельянства на ревизионизм проявилось уже в работах Лассаля, который, как известно, был правоверным гегельянцем и чисто идеалистически подходил к вопросам развития истории, права и государства, в то же время являясь как бы идейным предтечей всех будущих соглашателей. Современные социал-фашисты, правда, с некоторым запозданием, но также начинают уже искать теоретическую опору в гегелевском идеализме. Каутский например сам признаёт, что его понимание диалектики, как духовного процесса гораздо ближе к Гегелю, чем к Марксу. Кунов противопоставляет марксизму взгляды Гегеля на государство как на «высший организм», почему, по мнению Кунова, нельзя и говорить об «отмирании» государства. «Левый» оппортунист K. Корш и некоторые другие ограничивают диалектику только общественной жизнью, поскольку только обществу присуще сознание, а диалектическое развитие имеет место лишь там, где в наличии имеется сознание.

В условиях советской действительности исторический идеализм получил своё выражение в контрреволюционном меньшевистском кантианстве Рубина, в меньшевиствующем идеализме группы Деборина, являющемся в основном гегельянской ревизией марксизма, а также в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма, к рассмотрению которых нам ещё придётся неоднократно возвращаться.

Революционная и партийная сущность материалистического понимания истории, как мы уже могли убедиться, претерпела коренное извращение в писаниях теоретиков II Интернационала. Они совершенно не усвоили истинного учения Маркса о развитии общественно-экономических формаций, его неразрывной связи с теорией классовой борьбы и учением о пролетарской революции. Они превратили исторический материализм в исторический объективизм, в механистическую теорию общественного развития, в исторический фатализм.

Особую популярность получила пресловутая меньшевистская теория «производительных сил»; развитие производительных сил изображается теоретиками социал-фашизма, как некоторый автоматический стихийный рост мёртвых средств производства, в фатальной зависимости от которого — лишь как его пассивное следствие — выступают и политическая борьба рабочего класса и его идеология. Активное участие революционных классов в определении хода исторического развития социал-фашисты таким путём подменяют проповедью необходимости для пролетариата покорно «выжидать», покуда «не созреют» производительные силы. В то же время эти теоретики доказывают, что капитализм способен предоставить ещё огромный простор развитию производительных сил! Какой же уровень производительных сил необходим для успеха пролетарской революции? Об этом Сухановы и Каутские предоставляют только догадываться. Такое созерцательное абстрактное понимание международным меньшевизмом исторического материализма и исторических законов в дальнейшем приводит теоретиков социал-фашизма к чисто идеалистическому их толкованию: Каутский, как это мы подробно выясним дальше, кончает тем, что превращает развитие материальных производительных сил в духовный процесс, в процесс развития человеческого познания. В то же время он всячески суживает исторические пределы действия подлинных законов исторического развития, установленных Марксом, — закона классовой борьбы и революц



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-03 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: