Они есть везде. В каждом городе, в котором торчат.
Их много. Очень много. Гораздо больше, чем я знаю, или вы, не вкушавшие кайфа и ломок, можете себе представить.
Но для меня она одна. Одна такая. Она извилиста, как Великий Джефой Путь, и так же не имеет конца. Но Улица Мертвых Наркоманов проходит не по драгам, а по дворам тех, кто уже никогда не возьмет баян, не впустит в него контроль и не шепнет:
- Прихо-од!..
Она, если разобраться, проходит вообще по всем дворам тех, кто торчал, торчит, или будет торчать. И не важно, сдохнут они под колесами незамеченной тачки, или наебнувшись из окна, или вмазав себе крутой передоз. Они уже наркоты. И их место там. На Улице Мертвых Наркоманов. Ибо заурядный жмурик и жмурик-торчок - это две разные породы трупаков.
Простой мертвец обычно не умирал до того ни разу. Торчок же за годы широк имеет такой мощный опыт откидывания копыт, что переход из живого состояния в мертвое мало что для него значит. И в загробном мире он найдет, чем втереться. А если ебаные эзотерики лишь гонят про него, так не один ли хуй?
Улица Мертвых Наркоманов... Есть у нее один махонький отрезок, который я помню лучше, чем весь остальной город. На нем жили Чевеид Снатайко, Семарь-Здрахарь, Навотно Сто-ечко, Седайко Опомчек и Шантор Червиц... Теперь они остались только в моей памяти. Ну, не только моей, еще много чьей, но лишь я знал их так, как знал я, и отьебитесь с прочими дешевыми и дорогими сентенциями!
Чевеид Снатайко. Я еду на троллейбусе мимо твоего дома. В моих руках бутылка третьей "Балтики". Я прикладываюсь к ней, поминая тебя... Окошко на втором этаже светится как ни в чем не бывало, но тебя за ним давно нет. Ты умер от заражения крови, ширнувшись какой-то дрянью.
|
|
Эх, Чевеид Снатайко, Чевеид, Снатайко... Я помню, как одной лунной августовской ночью мы с тобой полезли в оранжереи биофака МГУ, где несколько недель назад ты во множестве узрел маковые грядки.
"Мы идем на Универ,
Подербанить папавер!" - напевал ты, зная, что papaveram ударяется на втором слоге, а ты, назло природе и латыни, ударял его на третий.
Мы обошли с фонариком всю эту поганую оранжерею и не нашли ни хуя. Наверное, растения уже убрали, и вместо мачья мы нарвались на сторожа. Старик орал благим матом, вопил, чтобы мы остановились, но шухер придал нам сил и мы неслись по узким проходам, сшибая какие-то горшки. Вываливались через взломанную нами же дверь и чапали по темным эмгэуш- ным аллеям, радуясь, что благополучно избежали если не пост-ремания, то винтилова в ментовку.
И так, идючи уже как законопослушные припозднившиеся студенты, мы набрели во мраке на клумбу. Сперва мы не обратили на нее внимания. Я, во всяком случае, вознамерился было обойти ее, но не таков был Чевеид Снатайко! Он, желая отомстить ботаникам, пошел прямо по цветам. А в самом центре клумбы...
- Эй! Да это же он!
- Кто "он"?
- Папаверум!!!
И Чевеид Снатайко закружился на месте. Растения были ему по пояс, и руки Чевеида Снатайко задевали черные в темноте цветки, и вокруг него немедлено образовалась воронка из длинных стеблей.
Впрочем, это было не надолго. Придя в себя после такой нежданной радости, Чевеид Снатайко начал опустошение клумбы прямо с места, где стоял. Мы размотали огромные целлофановые мешки, служившие нам чем-то типа поясов и, обрывая маки у самого корня, за полчаса обработали половину клумбы. Остальное просто некуда было уже класть.
|
|
Потом было шуганое шествие по дворам. Нагруженные гигантскими мешками с маками, мы стремались каждого шороха, под каждым кустом нам мерещились горящие ментов-ские глаза под кокардой, нам глючилось, что каждый встреченный нами припозднившийся пьяница - агент КафГимел- Бета...
А на хате Чевеида Снатайко мы до полудня собирали на бинты маковый сок, не забывая при этом слизывать со срезов и обрывов последние, уже не млечные, а прозрачные, но все равно горькие капельки...
Да. А вот здесь, на восьмом этаже девятиэтажки, жил Семарь-Здрахарь...
Он утонул. Пошел купаться на Москву-реку, ублаготворившись винтом и водочкой, и утонул. Сердце.
Эх, Семарь-Здрахарь...
Сколько вместе проширяно, сколько вместе пережито... Из- вини, что поминаю тебя этим питерским пойлом, но не водо-вку же жрать на виду всего троллейбуса?
Давным-давно, когда мы только начинали как следует ши-ряться, мы варили мульку... Тогда, забодяжив сопливый джеф, мы не прогревали фуфырики теплом своих ладоней, заряжая их какой-то энергетикой, а просто оставляли стоять, дожидаясь, пока скопившиеся газы сами не вышибут резиновую про-бочку.
А в тот раз мы с тобой бодяжили сразу три пузыря. В комнате нас дожидалась Алиса Парашюпт, а мы поставили пузырьки в кастрюльку с теплой водой и дожидались конца процесса. Петухи уже давно были забиты в бодяжные машины, а пробки все не вылетали и не вылетали...
И тогда Семарь-Здрахарь подошел ближе, чтоб посмотреть, когда же все, наконец, придет к кондиции. Он наклонился над кастрюлькой, и в этот момент один из фуфырьков стрельнул пробкой. И она угодила Семарю-Здрахарю в лоб.
|
|
Семарь-Здрахарь лишь ухмыльнулся и отошел на шаг. Тогда чпокнул второй пузырек. Пробочка описала в воздухе дугу и ударила Семаря-Здрахаря в то же место.
Семарь-Здрахарь удивился и отступил еще на шаг.
И тут сработала последняя стартовая установка. Выстрел был настолько силен, что резиновая крышечка, ударившись о люстру и срикошетировав от нее, снова стукнула в лоб Семаря-Здрахаря.
Я уже не помню, что за мулька тогда сварилась, выебали ли мы Алису Парашюпт, но снайперская стрельба баночек с муль-кой в память врезалась навсегда.
Вот так. Вот и следующий дом. И еще один глоток пива. Теперь уже за Навотно Стоечко. Вечная тебе память!
Ты умер просто и быстро. От остановки дыхания, передоз-нувшись герычем. Твоя подруга, Сара Недолеттт, пыталась откачать тебя. Но приехавшая скорая сказала ей, что ты помер уже три часа назад, и все это время она реанимировала труп.
И я, и она, мы никак не могли понять, зачем ты вдруг вма-зался героином. Ну, забарыжил, ну, удачно провернул маклю, но ведь ты же всегда сидел только на винте...
Я же помню, как ты рассказывал мне душераздирающую историю про то, как однажды, во времена глубокой алкогольной юности, ты нашел на помойке несколько коробок с пузырьками. Познаний в латыни тебе хватило для того, чтобы понять - там есть спирт!
Перегонный аппарат, сооруженный из скороварки, у тебя был, и ты, не долго думая, залил в него все пузыри и выгнал из них спиртяру. Остатки... Остатки ты, конечно, вылил в унитаз.
Спирт оказался средней паршивости. Он отдавал неистребимым запахом толутанского бальзама. А через полгода тебя подсадили на мульку. И тогда ты вспомнил про добрую сотню пузырей солутана, которые ты так бездарно просрал.
Всякий раз, рассказывая этот эпизод, ты чуть ли не рвал волосы на голове и вызывал праведный гнев всех окружающих торчков. Но все равно, едва завидев новое грызло, ты стремился поведать ему про спирт из солутана...
А здесь погиб Седайко Стюмчек... Глупо. Нелепо. Впрочем, почти все смерти наркоманов несуразны.
Ты втюхался и решил заняться физкультурой. Тебе было интересно, сколько раз твой изможденный организм сможет подтянуться на перекладине. Несколько раз ты это сделал, наверняка. Но потом ты не удержал свой вес и грохнулся об пол. Перелом основания черепа, сказали врачи.
За тебя я тоже глотну противной теплой "Балтики". Твоих окон с дороги не видно. Но они там, на первом этаже этой хрущебы. Десятки раз, когда тебя не было на хате, я залезал к тебе через окно, варил, мазался, оставлял для тебя кубик-другой и уходил тем же путем. Ты не был против.
Некоторое время, пока все это не отмели менты, у тебя на хате была настоящая химическая лаборатория. Штативы, колбы, холодильники Либиха, насадки Вюрца, дефлегматроры... Да, ты, Седайко Стюмчек, был эстетом от винтоварения.
Наблюдение за твоей варкой винта было зрелищем не для слабонервных. Вместо того, чтобы, как нормальные люди, использовать привычную схему, с бензином, Седайко Стюмчек священнодействовал, перегоняя основание эфедрина с водяным паром!
А для самого процесса у Седайко Стюмчека был плоскодонный реактор на сорок кубов с миниатюрным обратным холодильником! Все это он заказал в какой-то стеклодувной мастерской, заплатив всего пару пузырей портвея!
Седайко Стюмчек был настолько правильным винтовым, что в его доме не переводились всякие мазкжи, способствующие заживлению дырок. Однажды он даже выпросил на какой-то медицинской выставке упаковку внутривенных катетеров. Фирма, как сейчас помню "Viggo", утверждала, что на них химически посажен гепарин, препятствующий свертыванию крови вокруг и в самом катетере. Естественно, Седайко Стюмчек поставил его себе на центряк.
Целых две недели Седайко Стюмчек ширялся с его помощью, не делая лишних дырок. Мы все ему завидовали страшно. Но на просьбы подарить такой катетер, Седайко Стюмчек отвечал категорическим отказом.
И в один прекрасный день он все-таки забился! Седайко Стюмчек открыл крышечку на канюле, вставил в нее баян с винтом и, недолго думая, со всей дури надавил на поршень. Я не видел этого. Моему взору оказались доступны лишь последствия опрометчивого шага.
Винт сперва просто не пошел. Седайко Стюмчек надавил еще сильнее. Поршень пластмассовой двухкубовки стал уже сифонить, но в этот момент давление выбило-таки кровяную пробку. И все полтора куба ушли в Седайко Стюмчека. Но не в веняк, а в мышцу!
Скорее всего, кончик катетера пробил вену и застрял в мышце. Бицепсе. А Седайко Стюмчек, не зная об этом, оголтело пытался ширнуться.
Около недели он не мог показаться на улице. Плечо разнес- ло так, что им невозможно было пошевелить. Но наркоманы - народ живучий. На четвертый день опухоль подрассосалась, и все опять вошло в наезженную колею...
Шантор Червиц. Здесь жил Шантор Червиц. Но не будет такой мемориальной доски из черного мрамора. Лишь я, проезжая мимо, глотну пивка в его память.
Его убили. Просто застрелили. Кто? За что? Менты не нашли. Да вряд ли и искали. Кому нужен винтовар со стажем? А то, что он был моим другом - ментам же до фонаря. Того самого, к которому они так любят доебываться.
Шантор Червиц... Одно время он почему-то полюбил варить винт на природе. Неподалеку от его дома протекала одна из многочисленных московских речек. То, что это река, можно было узнать лишь на карте, а на самом деле это был узенький ручеек, обрамленный ивами. Там, среди молодой поросли, и устроил Шантор Червиц себе гнездышко. Там, в тайничке между корнями пенька, хранилось все, что нужно было для процесса. Там же Шантор Червиц устроил и место для костерка, на котором или выпаривался джеф, или готовился сам винт.
Самое удивительное, что за все лето его ни разу не пострема-ли, хотя менты сотни раз проходили мимо, морщились от резкого запаха, но никто не догадался заглянуть в кусты.
А после варки и прихода Шантор Червиц вылезал из кустов и принимался хулиганить. Беззлобно, но весьма сильно нарушать общественное спокойствие.
Называлось это у него "подоконные крики".
Представьте: ночь, улица, фонарь, аптека закрыта, изможденная постоянным выдаиванием салюта. Никого. И вдруг:
- Коммунистам - ХУЙ!!!
Истошно, с надрывом, и при этом с полной убежденностью в своей правоте, типа того, что, да, коммунистам именно этого органа и не хватает. Как не хватает? Не будем уточнять...
- Мочи коммунистов!!!
Редкие проснувшиеся члены КПСС дрожат в своих кроватях. Им кажется, что произошел переворот, и их теперь будут расстреливать на каждой березе.
- Коммунистам - хуй! Дави коммунистов!!!
Однажды, будучи в сильно измененном сознании, Шантор Червиц выдал фразу, ставшую классической:
- Так если коммунист - глюка, так что, его и не расстреливать поэтому?
И я иногда присоединялся к этому развлечению. Мы расстреливали из рогаток глюких коммунистов, кричали им под-оконные крики, в общем, как могли признавались в нелюбви к матери КПСС и бровастому отчиму. Вот троллейбус сворачивает. Это уже другая улица. Но только по названию.
Куда бы я ни ехал, куда бы ни шел, я все равно иду по ней, по Улице Мертвых Наркоманов.
Я, пока еще живой. Мне покуда повезло больше всех. Но надолго ли такое везение?..
И я еще не знаю того, что через несколько дней я, слегка аб-стяжный, буду перебегать дорогу, чтобы успеть на троллейбус, и попаду под белую "семерку". И займу свое, много лет назад зарезервированное место на Улице Мертвых Наркоманов.