– Нет, Вячеслав, – отвечал Андрей, вновь усаживаясь на стул, – здесь мои прихожане, моя церковь, моё отечество. Здесь призван я Господом нести слово Его. Я не держу ни на кого зла, только молюсь, чтобы Христос укрепил мои силы и терпение. Благодарю тебя, Вячеслав, за искреннее участие, за то, что приехал, побеспокоился. Но ты мыслишь обычными мирскими категориями и забываешь, что со мной всегда Господь всевидящий и справедливый! – Голос отца Андрея окреп, стал уверенным, и Чумаков понял, что дальнейший разговор не имеет смысла.
– Так ты сегодня уезжаешь? – переменил тему хозяин. – Может, погостишь ещё денёк, или хотя бы переночуешь?
Чумаков отрицательно покачал головой.
На секунду задумавшись, он вдруг делано бодро воскликнул:
– А жаль, дружище, что времени маловато, а то бы такие диспуты устроили по основным вопросам философии! – Вячеслав старался выглядеть весёлым. – Ну, например, Божье ли творение динозавры и почему Ной не взял их в свой ковчег? И ещё мне интересно: из какой именно глины Господь сотворил человека и как конкретно происходил процесс его оживления? А если серьёзно, как ты, умный, грамотный человек, изучавший биологию и археологию, можешь отрицать эволюцию?!
– Я не отрицаю теорию эволюции, – неожиданно ответил отец Андрей. – Но она существует для меня с христианских позиций. Моё теологическое мировоззрение иначе и не мыслится, чем в плане эволюции…
Чумаков удивлённо вскинул брови.
Отец Андрей сочувственно посмотрел на него.
– Вы почему‑то представляете нас, религиозных деятелей, архаичными старцами, оторванными от жизни, а ведь мы идём вместе с ней.
– Во всяком случае, теперь мне понятно, почему у тебя так много противников, – пробормотал Вячеслав.
Вечерняя прохлада ещё не успела освежить траву и листья деревьев, когда отец Андрей, провожая гостя, вышел за ним во двор.
– Ну, передавай большой привет отцу. А моих родителей уже нет на свете… Да, старики уходят, и мы становимся ближе к смерти, следующий черёд наш, – вздохнув, проговорил Вячеслав. – Людям зачастую хочется верить в красивую сказку о загробной жизни, о том, что их существование будет продолжаться в иных мирах или измерениях. Слишком трудно смириться с мыслью, что уход людей, особенно близких, – это навсегда, в вечное небытие. Это кажется несправедливым.
– Это действительно было бы несправедливо, – мрачно отозвался отец Андрей. – Мало того, это было бы в высшей степени безнравственно, чудовищно и безобразно. С этим я не могу согласиться… Я не могу примириться со смертью Христа в твоём толковании, с гибелью других людей, и с твоей смертью тоже. Обрисованный тобой мир абсурден, в нём страшно жить.
– Самое сложное, Андрюша, принимать вещи такими, какие они есть, а не такими, как нам хотелось бы их видеть. Нам хочется воздаяния за добрые дела и наказания за злые. Но сама идея рая и ада, где одним уготовано вечное блаженство, а другим – вечные муки в геенне огненной. Разве можно наслаждаться жизнью праведника, зная о вечных мучениях, пусть даже бывших врагов? Я думаю, человек стоит на неизмеримо высшей духовной ступени, когда он живёт достойно из внутреннего побуждения быть таковым, не ожидая за это воздаяния.
– Что же тогда будет побуждать людей соблюдать заповеди Господни? Без этого мир просто погрязнет в грехе и развалится. Люди соблюдают заповеди, потому что их дал Господь, и Он воздаёт каждому по заслугам его, это справедливо.
– Если посмотреть на реальный мир, то далеко не каждому воздаётся по заслугам его, это факт! А высоких моральных качеств, чувства ответственности и прочих устоев нравственности требуют от человека естественные законы развития общества, потому что без них человечеству просто не выжить. Это закон природы, своего рода приспособление для нормального существования людей друг с другом.
– Хорошо, ты не отрицаешь, что это – законы. А кто же дал их людям? Сама структура мироздания свидетельствует о наличии Высшего Разума.
– Эти законы сформировались путём миллионолетних взаимоотношений живых существ друг с другом, произошёл их отбор по принципу целесообразности. Те же христианские заповеди – лишь некоторые из подмеченных общих принципов, помогающих людям жить единым сообществом. Мир распадается легче, чем созидается. Чтобы сохранять и развивать созданное, требуются огромные усилия. Нужно успеть за этот короткий миг, вырванный из небытия и названный жизнью, успеть что‑то сделать. Тогда останется память, частичка твоего сердца и разума, твоей души.
– Понятия о том, как жить на земле, вышли у нас сходными, – отозвался отец Андрей. – Цели разные. Получается, что по одной дороге идём, но каждый в свою сторону.
– А мне почему‑то кажется, Андрюша, что идём мы как раз в одну сторону, только разными путями. Но здесь, в этом мире. А больше нигде потом мы с тобой не встретимся. Ну ладно, будь здоров, мне пора!
Пожав друг другу руки, они распрощались у калитки, и Чумаков быстро пошёл в направлении железнодорожных путей.
– Встретимся, Вячеслав, обязательно встретимся, – вздохнув, произнёс отец Андрей, глядя ему в спину. Потом сотворил крестное знамение и не спеша возвратился в дом.
Глава вторая
Дыхание смерти
Нужно научиться чувствовать реальную опасность, наступление именно того момента, когда противник собирается нанести удар, и ничем: ни единым движением глаз, губ или мышц – не выдавать, что знаешь об этом. Оставаться спокойным до последней секунды, до того мига, когда смерть похолодит твой затылок своим дыханием, и только оно заставит сработать невидимую сжатую внутри пружину, которая с невероятной для человека реакцией и силой нанесёт свой упреждающий, чаще всего единственный удар.
Ка Эм
Самолёт, завывая турбинами, помчался по взлётной полосе, быстро набирая скорость. Пассажиров прижало к спинкам сидений, а затем мягко вдавило в кресла при наборе высоты. Гондолы поглотили многоколёсные шасси, и самолёт, поднявшись выше редких белёсых облаков, принадлежал теперь только небу вместе со всеми, кто находился в его чреве.
Чумаков незаметно осмотрелся, привычно зафиксировав, кто сидит поблизости, и решил, что можно расслабиться.
Почему эта неясная тревога? Откуда? Командировка самая обычная, хотя и несколько неожиданная.
После выходных, едва только Чумаков появился на работе, его затребовал начальник родного отдела.
– Такое дело, Вячеслав Михайлович. Поступило предписание перебросить нашего сотрудника в Н‑ский район. – Генерал назвал одну из горячих среднеазиатских точек. – Понимаю, вам это не с руки, я и сам говорил, что мы западники. Но азиаты просят помочь компетентным сотрудником. Конкретными сроками не связываю, неделя‑две, смотрите по обстоятельствам. А по возвращении – полноценный отпуск с путёвкой на юг: море, солнце, женщины. – Генерал улыбнулся, но глаза его остались холодными.
Военная дисциплина предписывает: получено задание – выполняй. Поэтому Чумаков коротко ответил:
– Слушаюсь, Николай Семёнович!
И отправился укладывать вещи.
Почему же внутри, как булавочный укол, саднит неприятное чувство? Чумаков старался глубже уйти в себя, отключиться от окружающей обстановки. Однако точка беспокойства внутри не исчезала, и это была всё та же тревога за Андрея. Конечно, стоило предвидеть, что он откажется, – сильная натура! Но что дальше? Тоже, герой бабушкин, – ругнул себя Чумаков, – большое дело сделал, поговорил со школьным другом, а что это изменило? Ничего! Наоборот, Андрей мог подумать, что спецслужбы его провоцируют…
В жарком аэропорту, совсем не похожем на место вылета, Чумакова поджидал капитан в форме погранвойск.
– Здесь недалеко, на уазике километров пятнадцать, потом на вертушке, и будем на месте, товарищ майор!
Чумаков кивнул.
Пока в тенёчке на зелёной скамейке, сделанной солдатскими руками, поджидали экипаж вертолёта, Юрий Сергеевич – так звали капитана – докладывал обстановку на границе.
– Неспокойно сейчас, частые прорывы разведывательных и диверсионных групп, захватывают людей, уводят скот на свою территорию. Мы, конечно, спуску не даём, но что‑то они слишком активизировались…
Кажется, ещё совсем недавно стрельба здесь, на границе, была ЧП. За каждый использованный патрон писали кучу объяснений: почему и при каких обстоятельствах произведён выстрел. А теперь что там патроны – бэтээры и вертушки в дело вступают, танки обещают вот‑вот, война, одним словом…
Чумаков горько усмехнулся про себя: «Лукавил Николай Семёнович, когда говорил, что обстановка нормальная. Дважды об отпуске напомнил. Боялся, что не поеду, что ли? А куда бы я делся?»
Пятнистая машина, хищно ощетинившаяся пушками и круглыми кассетами реактивных снарядов, наконец взвыла моторами, и капитан предложил пройти в вертолёт. Опять взлёт, второй за сегодня. Тонкокрылая многотонная стрекоза скользила в воздухе на удивление легко. Внизу квадратики и прямоугольники полей скоро сменились горными склонами, такими красивыми в лучах предвечернего солнца. Вершины скал, вонзившихся в небо, стояли, словно символ гордого самоутверждения: лишь им, породам необычайной прочности, крепким мышцам земли, подобно древнему Атланту, под силу удерживать купол небесного свода.
Чумаков уже четыре часа был в пути, плюс три часа разницы с местным временем, вот и вечер. Часовые пояса само собой, но Вячеслав Михайлович отчего‑то почувствовал себя обделённым на эти три часа, канувшие в невозвратность. Он буквально физически ощутил, как мельчайшие частицы времени навсегда уносятся в прошлое. Тогда в разговоре с Андреем он сказал, что после человека остаётся память. Теологи утверждают, что не умирает душа. Но что это такое и существует ли она на самом деле? Доказать и то и другое одинаково трудно. Но попробуем рассуждать логически.
Каждый вечер, ложась спать, мы щёлкаем выключателем, и лампочка в комнате гаснет. Каждый вечер она умирает, потому что не может существовать без источника питания.
Может ли существовать свет после щелчка выключателя? Могут ли сохраняться человеческие мысли после смерти мозга? Свет исчезает сразу, как только мы прерываем цепь. А свет Солнца? Он достигает нашей Земли только через восемь минут и уносится дальше. Если бы Солнце внезапно погасло, то для нас оно существовало бы ещё восемь минут, а для дальних планет ещё дольше. Свет миллионы лет летит по Вселенной, и мы порой наблюдаем фантастическое зрелище: мерцание уже давным‑давно умерших звёзд! А сколько он ещё будет блуждать? И в какое состояние перейдёт потом? По теории некоторых учёных, материя в космосе образуется из потерявших скорость квантов света.
Выходит, всё дело в силе излучения? Может, и свет маленькой лампочки не исчезает сразу и незаметные нашему глазу фотоны ещё долго носятся по комнате, увязая в вещах и предметах. А ведь человек, как живой организм, тоже пронзает окружающее пространство десятками видов собственных излучений: тепловыми, звуковыми, биологическими, даже радиоактивными. Человек, подобно звезде, излучает себя в пространство, уносясь в космос лучами и волнами. Значит, и его излучение, а в особенности мысль, которая суть – импульс, выплеснутая в пространство энергия, может существовать после гибели своего источника? И чем мощнее была эта энергия, тем дольше она существует, разносясь по Вселенной. Или концентрируется вокруг Земли в ноосферу, как предполагал Вернадский.
Но если из света формируется материя, то во что тогда обращается блуждающая мысль? Может быть – в живую материю? Или поле?
Не являются ли источниками формирования Вселенной Свет и Мысль?
Как знать, может, и качество жизни зависит от наших мыслей. Из одних родятся простейшие одноклеточные водоросли и инфузории, а из иных – птицы, звери и люди. Из прекрасных романтических мыслей рождаются цветы, а из плодотворных идей – овощи, фрукты и злаки…
Чумаков улыбнулся пришедшим в голову сравнениям. Подобные упражнения ума спасали от повседневной серости, а часто – от жестоких ударов в реальном мире. Вячеславу Михайловичу нравилась живая работа, связанная с людьми, общением, переменой мест, разгадкой всяких жизненных хитросплетений. Из отдельных обрывков информации, как из кусочков цветной мозаики, он умел восстановить объёмную картину. Настоящий профессионал выбирает то, что приемлемо его складу характера и образу мышления. Вячеславу ближе всего оказался метод, где любое событие, обстоятельство, человек рассматриваются как органичные составляющие общего процесса. И если для обычного человека обрывки различных информационных сообщений представляются частными и незначительными, то для аналитика – это звенья единой цепи. Именно поэтому для Чумакова были авторитетны люди, подобные Рихарду Зорге, которые не вскрывали сейфов, не фотографировали секретных документов, не выкрадывали чужих писем, но извлекали достоверную информацию честным путём, используя своё уникальное аналитико‑синтетическое мышление, и делали выводы, неизменно попадавшие в яблочко. Это был высший пилотаж, мастерство, отточенное до совершенства.
Вертолёт прошёлся кругом и начал снижение. Взбив облачко сухой желтоватой пыли, он сел на площадке размером меньше половины футбольного поля. Часть её была окаймлена изгородью из колючей проволоки, где теснились несколько щитовых деревянных строений, очевидно складские и хозяйственные помещения. Остальную часть площадки неровной подковой охватывало подножие горы с редким чахлым кустарником. Ниже виднелись крыши посёлка, а дальше тянулся простой и однообразный до аскетичности пейзаж пустынной долины.
– Сейчас машина подойдёт. – Капитан кивнул на ящики и мешки, которые выгружали из вертолёта четверо солдат‑пограничников.
– Лучше пешком пройдёмся, – предложил Чумаков. После вертолётного гула не хотелось ещё трястись в машине по каменистой дороге.
Они неторопливо начали спускаться по склону.
Солнце уже спряталось за верхушки гор, окутав их малиновым ореолом, когда они подошли к небольшому коттеджу, служившему гостиницей для приезжающих старших офицеров. Горы, накалённые за день, дышали теплом, но капитан сказал, что утром придётся надевать ватники. Вертолёт должен доставить их в условленное место для встречи двух человек с той стороны границы.
Распрощавшись с капитаном и поднявшись в коттедж, Чумаков принял холодный душ – горячей воды не было – и разложил нехитрые пожитки.
Завтра он займётся делами. Беспокоила обстановка, если она ещё ухудшится, то выполнение ключевой задачи, для которой он прилетел сюда, станет почти невозможным. О чём тогда докладывать начальству? Ладно, будем действовать по обстоятельствам. Надо спать. В шесть ноль‑ноль вылет на заставу.
Чумаков проснулся перед рассветом от резких звуков и топота за окном. Когда в комнату постучали, он уже был одет.
– Что случилось? – встретил вопросом встревоженного капитана.
– Звонили с шестой заставы, группа моджахедов прорвалась… Вертолёты туда ушли, так что нам на третью придётся машиной добираться…
Выехали через полчаса на уазике без тента. Капитан перебросил через борт три автомата, подсумки с магазинами и бронежилеты.
– Поехали, Володя! – скомандовал он молоденькому белобрысому солдату‑водителю.
Уазик рванул почти с места и бойко помчался, подпрыгивая на камнях и ухабах. Несмотря на мальчишеский вид, водителем Володя оказался отличным. Машина, завывая, карабкалась по каменистым осыпям, продиралась через пески и заросли там, где, казалось, пройти невозможно. Пассажиры только подскакивали на сиденьях, держась за поручни. Небо на востоке просветлело, звёзды начали «размываться», быстро таять и исчезать.
Когда дорога с широкого склона горы стала втягиваться в ущелье, ещё хранящее остатки ночного мрака, капитан положил руку водителю на плечо. Володя сразу остановился. Мотор умолк. После его натужного завывания и шума ребристых колёс по гравию наступила звенящая тишина. Несколько минут все сидели, прислушиваясь к журчанию ручья где‑то внизу, под обрывом.
– Товарищ капитан, я машину гляну, – почему‑то тихо сказал водитель.
Капитан кивнул, вылез и медленно пошёл вперёд, внимательно осматриваясь по сторонам. Он знал, что в этом ущелье за последний месяц ребята трижды попадали в засады, очень уж удобное место: дорога идёт по самому краю обрыва, слева – отвесные скалы. Можно заминировать дорогу – и подрыв одного транспортного средства остановит весь караван, либо просто обстрелять из‑за скал и забросать гранатами.
– Товарищ майор, наденьте жилет, – сказал он, вернувшись.
– Думаете, поможет, если на голову свалится камешек тонны этак в две? – пошутил Чумаков, но бронежилет взял.
Капитан надел второй, а водитель, уже успевший проверить все системы, долил из пластиковой канистры воды в радиатор и потянулся за своим «броником», висевшим на спинке сиденья. Все трое проверили оружие. Володя закурил, поглядывая в сырую мрачную пасть ущелья. Оттуда не доносилось никаких подозрительных звуков. Капитан снова тронул водителя за плечо, и машина осторожно двинулась вперёд. Казалось, даже мотор понимал, что надо работать тише, чтобы не потревожить ущелье смерти.
Юрий Сергеевич наклонился к Чумакову:
– Ребята прозвали это место «Прощай, мама!».
Чумаков смотрел на Володю и думал, как всё переворачивается в стране: одни мальчики в бронежилетах со снятыми с предохранителя автоматами едут в Ущелье Смерти, а другим нет до всего этого никакого дела, они смотрят видики с американскими «ужастиками», гоняют на «крутых» иномарках, держат в голове цены на барахло и курс баксов на сегодняшний день.
В ущелье въехали настороженно, не доверяя спокойствию и тишине. Указательные пальцы почти нежно касались пусковых скоб автоматов. Каждый надеялся уловить дыхание смерти на долю секунды раньше её рокового прикосновения.
Когда‑то, ещё в период учёбы в разведшколе, Чумакову посчастливилось встретить интересного человека – инструктора по рукопашному бою. Интеллигентный и сухощавый, он совершенно не был похож на супермена. Он не навязывал жёстко регламентируемых рамок, а напротив, дав базовый комплекс, учил курсантов выражать в рукопашной схватке неповторимое «я». Каждому в соответствии с темпераментом, развитием тела и даже характером он подбирал свои приёмы, индивидуальную манеру боя.
– Никогда заранее выстроенная схема приёмов не сработает в реальной стычке, – говорил Константин Михайлович. – Наука рукопашного боя – это творчество, мгновенная реакция на неожиданный выпад, нестандартное решение в разных ситуациях. Вы должны быть пластичной массой, готовой в любой момент стать железным кулаком, гибкой змеёй, неуловимым ветром.
Ка Эм, как сокращённо называли его курсанты, знал много о самых разных вещах. Единоборство было для него составной частью более обширных знаний, и, может, именно поэтому он преуспел в нём гораздо больше тех, кто сузил свой мир до одного только единоборства.
Как‑то в начале тренировки Ка Эм попросил каждого вспомнить какой‑либо случай, происшедший лично с ним или хорошим знакомым, где проявились необычайные возможности человека. Когда очередь дошла до Вячеслава, он рассказал, что произошло с ним в Центральном Казахстане, куда он поехал к своему дяде сразу после окончания средней школы и прожил год. Это был период самопроверки. Суровые погодные условия: горячий иссушающий ветер летом и пронизывающая ледяная стужа зимой; многонациональная среда: казахская, немецкая, корейская, татарская речь. Уникальнейшая возможность понять особенность каждого народа. Это был год, действительно многому научивший.
– Мы с бригадой работали летом в степи. Решив позагорать, я разделся до пояса. Одежду мы оставили у сторожа в вагончике. Проработав пару часов, почувствовал, что щедрое солнце начинает жечь плечи и спину. Нужно быстрее одеться, иначе кожа обгорит всерьёз! Я пришёл к вагончику, но сторожа не оказалось на месте, дверь была закрыта на замок. Спина и плечи всё сильнее напоминали о себе. Поискал вокруг и – о, удача! – увидел лежащий на земле синий рабочий халат. Я быстро надел его. Намереваясь застегнуть пуговицы, вдруг боковым зрением заметил на воротнике справа, буквально в миллиметре от покрасневшей шеи, огромную фалангу. Кто не знает, поясню: это большой мохнатый и весьма ядовитый паук. Чувства омерзения и страха возникли одновременно, а тело неожиданно сработало само по себе, гораздо быстрее, чем я успел что‑либо сообразить. Я не сбросил халат, нет, а просто выскользнул из него с быстротой молнии, почти мгновенно оказавшись от него на расстоянии нескольких шагов! А когда обернулся, сам был поражён увиденным: оказывается, я настолько быстро выскочил из халата, что он не успел даже потерять форму моего тела. Я видел, как медленно он опадал на землю, фаланга так и осталась сидеть на воротнике. Невольными свидетелями происшедшего стали и ребята из бригады, которые подошли к вагончику. «Слушай, как ты это делаешь? Ну и тренировка у тебя! Брюсу Ли подобное и не снилось!» Глаза ребят были круглыми от удивления. Их реакция подтвердила, что я проделал нечто невероятное, – заключил Чумаков.
Инструктор внимательно посмотрел на Вячеслава и ничего не сказал. А в конце тренировки подошёл и коротко предложил:
– Будешь тренироваться по системе «дыхание смерти». По специфике будущей работы ты не должен нападать первым, во всяком случае, стараться не делать этого. Нужно научиться чувствовать реальную опасность, наступление именно того момента, когда противник собирается нанести удар, и ничем: ни единым движением глаз, губ или мышц – не выдавать, что знаешь об этом. Оставаться спокойным до последней секунды, до того мига, когда смерть похолодит твой затылок своим дыханием, и только оно заставит сработать невидимую сжатую внутри пружину, которая с невероятной для человека реакцией и силой нанесёт свой упреждающий, чаще всего единственный, удар.
Чумаков вошёл во вкус и учился с большой охотой. Даже на отдыхе или ночью во сне он учил мышцы «ловить» нужное состояние и буквально кожей чувствовать намерения других людей. На остальных занятиях старался применять обостряющуюся чувствительность и заметил, что лучше стал успевать по языкам, быстрее улавливать конструкцию и суть незнакомой речи.
Во время «массажа», так называлась часть тренировки, когда партнёры наносят удары в разные части торса, Чумаков однажды зафиксировал, что каким‑то образом за сотую долю мгновения успевает напрячь мышцы именно в той точке, куда затем наносится удар, даже когда глаза были закрыты, или удары наносились сзади несколькими партнёрами сразу. Он был приятно изумлён своим открытием. Появилось ощущение, будто он одет в железную рубашку, которой нипочём удары кулаками и палками: на теле не оставалось никаких следов, кроме розовых, как щёки девушки на морозе, пятен, которые через несколько минут исчезали. После подобного «массажа» по телу разливалась лёгкость и спокойная уверенность. Но такое состояние было не всегда. Стоило прийти несколько раздражённым, расстроенным, и «чудесная рубашка» исчезала. Сказал об этом Ка Эму, и тот объяснил важность психологической подготовки перед занятием, порекомендовал несколько приёмов аутотренинга. С молниеносным ответом на удар тоже пока не получалось, может потому, что не было ощущения реального дыхания смерти?
– Будешь работать, искать, думать – получится, это твой стиль! – заверил тренер.
Учёба вообще была напряжённой из‑за обилия усваиваемой информации: история, культура тех стран, где предстояло работать; знание различных технических устройств; вождение транспортных средств; владение всеми видами стрелкового оружия и прочее, прочее.
Чумаков всё же старался из крупиц времени выкроить и на чтение «для души». Сумасшедший ритм жизни помогали выдержать молодой крепкий организм и тренировки у Ка Эма, где он здорово научился быстро и глубоко расслабляться, а затем мобилизовать себя для выполнения многочисленных задач.
Наступили каникулы, и он поехал домой к родителям. Так случилось, а может, так должно было случиться, что именно в это время он встретил ЕЁ. Она всколыхнула, взбудоражила в нём чувства и эмоции, заполонив собой окружающий мир. Звёзды, луна, дома и деревья, сам воздух вечерний, ночной ли, звуки уснувшего города – всё это было каким‑то образом гармонично связано с Ней – и это было потрясающе!
Они гуляли до двух‑трёх ночи, а потом он бежал домой почти через полгорода: общественный транспорт уже не ходил. Вячеслав мало спал, мало ел, вызывая нарекания матери, но силы его, вопреки нормальной логике, всё возрастали, как будто он черпал их из самого воздуха, солнечного и лунного света или прямо из беспредельного космоса.
В тот вечер они, как всегда, дошли до её дома, держась за руки. Постояли у арки, не в силах расстаться. Она сказала: «Иди, здесь я уже сама…» А он, как всегда, провёл её через тесный двор к двери хрущёвской пятиэтажки. И снова не могли распрощаться, держась уже самыми кончиками пальцев, через которые от одного к другому перетекала удивительная энергия, заполоняющая всё естество. К многообразной гамме чувств примешивалось ещё одно – с привкусом горечи – завтра ему уезжать, сегодня последний вечер…
Поглощённые друг другом, они не обратили внимания на выходящую из подъезда шумную компанию подвыпивших парней.
– О, какая красотка! Глянь, Серый! – Один из парней развязно обнял Светлану за плечи. – Пойдёшь с нами? – И произнёс грязное ругательство, сказанное без злобы, а так, между прочим. И, взяв девушку выше локтя, стал тянуть в глубь двора, увещевая, что «этот парень (кивок на Вячеслава) тебе совсем не подходит».
– Что вам нужно? – растерялась от неожиданности Светлана, пытаясь освободиться.
Пьяный хохот от такой же грязной, как матерная брань, шутки, разразился в ответ.
Недоумение на несколько мгновений парализовало Чумакова. Слишком резким был переход от возвышенного светлого состояния к мерзким словам, пьяным рожам и бесцеремонной наглости. Он рванулся за Светланой, но двое в кожаных куртках преградили путь своими мощными торсами и стали теснить Вячеслава в угол со зловонными мусорными баками. Третий, худой и высокий, с гнусавым голосом, ухватил Вячеслава за рукав, предлагая дружкам «засунуть лоха» головой в контейнер. Возникшее внутри чувство омерзения, переходящее в ярость, стало быстро заполнять тело тяжёлой горячей волной.
– Отпустите девушку! – потребовал Чумаков.
– Зачем отпустить? – хихикнул один из «шкафов». – Она нам тоже пригодится. С ближними делиться надо, верно? Или ты законы социализма плохо усвоил? – Они опять загоготали.
– Не тронь меня! – послышался срывающийся на рыдания голос Светланы. И другой, «успокаивающий»:
– Ну, чего ты, дурочка, не отказывайся от своего счастья, тебе же сейчас будет так хорошо…
– Света, не бойся! – крикнул Вячеслав. В этот момент ярость полностью овладела им и заставила померкнуть остатки холодного рассудка. Замычав или заревев, как зверь, Чумаков одним движением освободился от тощего. При этом рука последнего, не успевшая разжать пальцы, хрустнула в кисти, и парень заверещал от боли, как поросёнок, раненный неопытным убойщиком. Прижав руку к груди и сложившись пополам, гнусавый орал, не в силах даже выругаться. Вячеслав не обращал на него внимания. Заученным до автоматизма приёмом, многократно усиленным яростью, он так мощно растолкал «шкафов», что они разлетелись в стороны. Тот, что удерживал Светлану, был, очевидно, менее всех пьян, и, когда Вячеслав подскочил, как разъярённый медведь, парень мигом протрезвел и отпустил девушку. Светлана почувствовала злобную силу, переполнявшую Вячеслава, и испугалась гораздо больше, чем когда хулиган, дыша перегаром, тащил её в темноту. Она испугалась дикой ярости любимого человека, который в этот момент готов был растерзать всех на мелкие кусочки. Девушка ничего не успела подумать – слишком скоротечными были события, – но своим женским чутьём, древним подсознанием хранительницы рода человеческого, она сделала самое верное, что подсказала интуиция: оттолкнула парня в сторону и с криком: «Не надо, Слава!» – встала между ними.
Сила её убеждённости в своей правоте была так велика, что Вячеслав невольно остановился, а недавний «победитель» с обескровленным лицом стал мямлить о том, что они «просто пошутили», не в силах отвести взгляда от перекошенного лица Чумакова. Где‑то в глубине Вячеслав уже стал возвращаться к рассудку, но в этот самый момент случилось неожиданное.
За спиной Чумакова возник силуэт тощего парня. Вячеслав увидел только огромные расширившиеся зрачки Светланы и услышал её резкий, как вскрик птицы, возглас:
– Сла‑ва! Но‑о‑ж!
Чумакову показалось, будто он на долю секунды потерял сознание. Но не чёрные круги мелькнули перед глазами, а большая зелёная поляна, окружённая вековыми деревьями, ряд деревянных фигур полукругом и седой высокий старик в белой рубахе, с размаху опускающий в свистящем воздухе огромный блистающий меч. Всё это проскочило необычайно, нечеловечески быстро, пока лезвие ножа, вынырнув из темноты, неслось к его правому боку. И почти одновременно, за сотую долю мгновения до его касания, тело Вячеслава стало разворачиваться назад, а рука, хлёстко взлетев, подобно нагайке, отвердела в конце стальным кулаком и впечаталась прямо в шею парня с ножом, чуть ниже челюсти. Он сразу перестал кричать и рухнул как мешок на землю.
Чумаков опомнился первым:
– Врача, быстро! Скорую!
Девушка метнулась к нему:
– Славик, куда тебя? Боже мой! Люди!
– Не мне скорую, – успокаивающе провёл он рукой по щеке Светланы, – ему! – кивнул на парня, рядом с которым валялся самодельный нож с широким лезвием. Видя, что никто не понял, повторил: – Света, беги домой, звони в скорую, может, он ещё жив!