Александр. 28 апреля, в пятницу, которая в Ираке является выходным днем, наши друзья поехали со своими семьями на пикник, а мы присоединились к ним. Выехав из Заху через южный блокпост, нашпигованный солдатами пешмерга, мы двинулись в восточном направлении вдоль северного подножия хребта Чиайе-Спизахо-Даг.
За окном автомобиля расстилались великолепные пейзажи хребта, покрытого субтропическим лесом и прорезанного многочисленными живописными ущельями со скальными выходами. Мы проехали множество мест, чрезвычайно интересных с точки зрения сбора членистоногих, но нигде не остановились, так как все они были непригодны для пикника, с точки зрения наших друзей или их жен, которые, к сожалению, поехали вместе с нами (разумеется, в отдельной — «женской» — машине). Наконец мы нашли подходящее место на водоразделе рек Хабур и Рогарм. Подходящим оно было, конечно, не для нас и представляло собой слабовыраженные холмы, покрытые короткой зеленой травкой и буковым редколесьем. Среди зеленой однотонности травы отдельными красными мазками выделялись маки. Конечно, мы были удручены тем, что приехали в такое унылое место, которое окрестили «Райскими кущами». Друзья со своими женами и детьми начали готовиться к пикнику, расстилая на замусоренной предыдущими отдыхающими земле покрывала. Были поданы различные кушанья, которых хватило бы как минимум на неделю.
Я решил совершить быстрый бросок на юг — к подножию хребта Чиайе-Спизахо-Даг, а Роман остался собирать бабочек в Райских кущах, продолжая при этом дипломатическое общение с друзьями и их назойливыми детьми.
Так как был выходной день, а место пользовалось большой популярностью у жителей Заху, вокруг нас было много и других отдыхающих. Но никто не проявлял враждебности и не буянил: алкоголь не употреблялся. Трудно представить, чтобы в России при таком скоплении отдыхающих была такая же миролюбивая и безопасная обстановка.
Я спустился по южному склону водораздела по направлению к реке Рогарм. В некоторых местах на склоне были довольно большие вертикальные стенки из крепко сцементированного лесса — очень рыхлой осадочной горной породы. Стояла сильная жара, хотя был еще только апрель. Спустившись к реке, я принялся искать брод. Несмотря на то что река была здесь шириной не более двадцати метров и глубиной по пояс, найти место для ее форсирования было трудно. Берега реки оказались не привычным для путешественника по Центральной Азии нагромождением каменных глыб или галечником, а топкой грязевой жижей, в которой рос тростник, слегка затопленный затхлой водой. Дно также, насколько можно было видеть с берега, было заиленным. Наконец спустившись ниже по течению, я обнаружил хороший каменистый брод через реку и, упираясь импровизированным посохом в дно (течение было сильным), перешел на другой берег. Вода в реке оказалась грязная и очень теплая. Местность на другом берегу представляла собой холмы, покрытые маквисом.
Пауков в этом месте оказалось очень мало. В основном удалось обнаружить представителей семейства Gnaphosidae. Гнафозиды ведут бродячий образ жизни и не строят паутин. Это сильные и ловкие ночные хищники с крепкими ногами, обследующие в поисках добычи большие территории. Пауки этого семейства чрезвычайно разнообразны в пустынях и горных степях; кроме того, ими хорошо освоены и высокогорья. Очень вероятно, что среди гнафозид, пойманных в тот день, имеются и неизвестные науке виды. Для человека пауки этого семейства не представляют опасности.
Под одним из камней оказался очень маленький, но и очень ядовитый скорпион Orthochirus iranus, который, помимо Ирака, встречается также еще в Иране и Турции. Снова попадались разноцветные и страшные сколопендры. Из числа рептилий встречались ящерицы-сцинки.
Отведенное для вылазки время подходило к концу, и мне пришлось повернуть обратно к Райским кущам. Снова был перейден Рогарм, за которым путь пролегал через пашни арабов-земледельцев. На пашне был пойман крупный бродячий паук-нянька, относящийся к роду Pisaura. Семейство пауков-нянек получило свое название благодаря тому, что самки у них усердно заботятся как об отложенных ими яйцах, так и о вылупившихся из них паучатах.
Во время перехода через пашни арабов я наткнулся на небольшое стадо коз, которое охраняли огромные собаки, похожие на кавказских овчарок. Собаки, которых было около десятка, незамедлительно атаковали. Нападение их, надо заметить, очень опасно и может даже привести к гибели. Часто собаки бывают намного опаснее, чем дикие хищники, которые, как правило, боятся человека. Псы с лаем надвигались, и в тех собак, которые подскакивали слишком близко, я брызгал из перцового баллончика, что охлаждало их пыл. Я же тем временем медленно отступал спиной вперед к склону холма. Таким образом мне удалось продержаться до прибытия хозяина этой своры, араба, который приехал на ишаке и попытался отогнать собак. Однако толку от него почти не было — псины его не слушались, он сумел лишь частично отвлечь их внимание. Но и этого хватило мне, чтобы добраться наконец до склона холма и начать на него подниматься. Туда в погоню за мной пустились лишь две наиболее упрямые собаки, но и они вскоре отстали.
По возращении к месту пикника я застал продолжающийся пир, постепенно переходивший в пляски вокруг костра. После наступления темноты наша разношерстная компания поехала обратно в Заху.
Роман. Следующий день, слава богу, был выходным, и наши друзья взяли нас на пикник за город. Прокатившись километров тридцать, проехав массу живописных ущелий, мы выехали на какое-то довольно скучное плато, поросшее невысокими кудрявыми деревьями. Похоже, и весь Заху выкатил сюда на пикник. Играли и бегали дети, взрослые пили чай, кушали разные вкусности, и в целом было очень приятно. Саша убежал ловить пауков, я ходил вокруг да около нашего лагеря и ловил бабочек. Целая толпа детей (включая милых двойняшек Саида) ходила за мной и пела песни. Не очень привыкший к такой манере полевой работы, я все-таки наловил немало материала. В установленный срок вернулся Саша, который тоже пособирал довольно эффективно.
Тучи сгущаются
Александр. На следующий день мы снова поехали в Дахук, на этот раз не с друзьями, а договорившись с помощью Саида с таксистом. В полицейском участке допросы, проводившиеся все тем же жирным полицейским, в этот раз значительно ужесточились. Нас допрашивали уже по отдельности, задавали множество запутанных вопросов, совершенно не относящихся к делу. Например, меня спрашивали, в каком году я закончил обучение в бакалавриате (как будто это так легко вспомнить) и кто позволил мне, такому молодому человеку, путешествовать по чужим странам. А особенно интересовались нашими родственниками и предками.
В конечном итоге у нас попросту забрали паспорта и сказали, что мы не сможем покинуть Дахук, так как должны явиться на очередной допрос завтра. На наш вопрос о том, где мы будем ночевать, а тем более без документов, полицейские ответили, что это не их проблемы. Единственное, что они сделали для нас, это написали на клочке бумаги номер телефона их отделения, по которому персонал любой гостиницы сможет им позвонить и уточнить как наши личности, так и тот факт, что наши паспорта находятся в полиции. Следующую ночь мы провели в одной из гостиниц Дахука, расположенной поблизости от полицейского участка.
Утром мы снова пошли в полицию, но на этот раз уже в сопровождении друзей, которые приехали из Заху. История снова повторилась: бесконечные допросы отдельно друг от друга. Но сегодня даже во время ожидания вызова на допрос нам не разрешали сидеть вместе, чтобы мы «не могли договориться о том, что будем врать». Когда на допрос в очередной раз вызвали меня, то задали тот самый вопрос, которого я больше всего боялся: «Какие вещи есть в вашем багаже?» Конечно, в нашем багаже не было ничего запрещенного: ни оружия, ни наркотиков. Но опыт показывает, что когда сотрудники любых силовых структур пристально интересуются экспедиционным багажом, то надо ждать беды. Я принялся перечислять: походная одежда, ботинки, пробирки со спиртом для сбора членистоногих, мобильный телефон, дополнительные документы, фотоаппарат, топографические карты Северного Ирака. Кстати сказать, особо интересовал сотрудников полиции мой второй заграничный паспорт. В ответ на их вопросы я пояснил, что не хотел «портить» свой основной заграничный паспорт визой Иракского Курдистана, с которой меня могли бы потом уже не пустить в страны Евросоюза. Поэтому и был сделан второй заграничный паспорт, что не противоречит законам Российской Федерации. Стоит ли говорить, что полицейские были приятно взбудоражены подобным набором вещей и тут же заставили меня вести их в гостиницу, в которой и хранился весь наш багаж. В гостиничном номере полицейские забрали интересовавшие их вещи: фотоаппарат, мобильные телефоны, мой второй заграничный паспорт, папку с топографическими картами, а в придачу прихватили еще и ноутбук Романа. Затем меня снова повели в полицейский участок. Все конфискованные вещи были тщательно упакованы в специальный пакет.
Паспорта нам так и не отдали. В итоге полицейские, ставшие еще более грубыми, велели нам возвращаться — без паспортов, но через день вернуться для продолжения допросов. И вот мы, совершенно измученные изнуряющими допросами в прокуренном кабинете, отправились в осточертевший нам Заху, в его трижды осточертевшую гостиницу. Весь следующий день мы провели в гостиничном номере, предварительно запасшись спиртным в христианском магазине. А что еще нам оставалось делать без документов?
В оправдание следует сказать, что я употребил этот день на зубрежку слов и коротких фраз первой необходимости на курманджи — языке курдов, а Роман занимался чтением художественной литературы. Мы чувствовали, что над нами сгущаются тучи. Именно поэтому Роман решился позвонить консулу РФ в Иракском Курдистане — Евгению Вадимовичу Аржанцеву и доложить о ситуации. Консул мягко, но не лестно выразился о наших интеллектуальных способностях и осудил наш приезд в Иракский Курдистан.
Роман. До Дахука мы быстро домчали на такси, рассчитались с неприятным бомбилой, который подвез нас к полиции. Мы сели в приемной, объяснили вежливому офицеру за стойкой о том, что хотим зарегистрироваться. После довольно долгого ожидания нас пригласили в кабинет, где нас принял очень неприятный губастый следователь, который через переводчика (тот был несколько вежливее) мучил нас вопросами в течение полутора часов и при этом постоянно курил, пуская нам дым в лицо. Кто мы, имя матери, отца, цель приезда, где мы работаем, с кем контактировали, откуда я знаю Саида, когда мы встречались последний раз, когда в первый — и еще множество таких вопросов. После всей этой вакханалии губастый подонок сказал: завтра разберемся. На вопрос, где нам ночевать — ответил: не моя проблема, и еще пусть приедет ваш этот, как его, Саид. Пустив прощальные струи дыма в наши обескураженные лица, эта свинья отвернулась к каким-то бумагам и всем своим видом показала, что наша встреча закончилась.
Посетив до этого двадцать стран в разных частях земного шара, я впервые столкнулся с таким отношением к себе. Во время встречи я неоднократно упоминал о том, что всегда русский и курдский народы были близки, что мы все обеспокоены тем, что курды не имеют своей территории и т. п. Несмотря на исключительно дружественный характер разговора с нашей стороны, губастая кудрявая свинья только сплевывала в пепельницу и пускала нам дым в глаза.
Какой-то парень с автоматом на выходе из участка показал нам, где ближайший отель. Мы доползли до него со своими чемоданами за десять минут: он, действительно, был недалеко. Приятный мальчик на ресепшене проводил нас до номера. Пока мы ехали в лифте, он представился Юрой — гастарбайтером из Грузии. Здесь спокойно, хорошие зарплаты, вещал паренек. Мы узнали, что в Дахуке есть так называемый «христианский магазин», где можно купить выпить. Юра помог нам поймать машину, и мы совсем за небольшие деньги съездили за спиртным. Выпив пару хороших порций, я позвонил Саиду и рассказал ему о наших злоключениях. Он пообещал быть к девяти утра. Потом, приняв на грудь еще немного, я позвонил в русское консульство. Молодой голос ответил, что консула нет, но попросил оставить телефон. Примерно через двадцать минут нам перезвонил консул. Евгений Вадимович (так представился нам густой баритон из трубки) был очень встревожен: «Да, вы оказались здесь не в то время… Встреча с полицией? Во сколько? Какая тема для встречи? Обязательно перезвоните. Это ваш номер? Хорошо, я зафиксирую его».
Обеспокоенные, мы долго не могли уснуть. Обсуждали с Сашей, что случилось, в чем наша вина, почему такое отношение. Как жалко, что мы приехали за свой счет исследовать самую малоизученную с точки зрения биоразнообразия страну, а нам ставят палки в колеса и даже пугают. Меня, кроме всего прочего, бесило и то, что малограмотная кудрявая скотина с сигаретой во рту разговаривала с нами в таком тоне, как будто мы изнасиловали десятка полтора курдских девственниц.
Внезапный удар
Александр. Утром следующего дня, оставив все свои вещи в Заху, мы снова поехали в Дахук. Мы не знали тогда, что в Заху нам вернуться уже не суждено. Переехав через перевал Гели-Спи, мы спустились в Месопотамскую низменность и поехали параллельно северному берегу Мосульского водохранилища на реке Тигр. По дороге мы видели из окна машины интересную птицу — обыкновенного стервятника (Neophron percnopterus). Если с огромными грифами (род Gyps) мы были хорошо знакомы по центральноазиатским экспедициям, то меньший по размерам стервятник был для нас экзотикой. Стервятник широко распространен в Африке и на Ближнем Востоке и очень умен. Хорошо известно, что эта птица умеет использовать камни для разбивания страусиных яиц, содержимое которых она потом поедает. Но стервятник, который встретился нам, вполне мог питаться трупами людей, погибших на полях сражений в Мосуле и его окрестностях. По дороге мы видели стоящий в кювете большой пикап, буквально изрешеченный пулями.
В полицейскую крепость мы прошли уже по-свойски. По-свойски курили с автоматчиками на крыльце. В этот раз мы весь день просто сидели и ждали, когда же нас пригласят на очередной допрос. Но нас все не приглашали, а наши друзья таинственным образом исчезли. От многочасового сидения в кабинете ожидания ужасно болела голова.
Ближе к концу рабочего дня внезапно появились наши запропастившиеся друзья. К нашему ужасу, они волокли наши сумки, оставленные в гостинице в Заху, и явно были измучены. Оказалось, что все то время, пока мы сидели и гадали о том, куда же исчезли наши товарищи, они были в дороге до Заху и обратно, так как полицейские приказали им немедленно привезти все оставшиеся у нас вещи. Нам же друзья объяснили, что нас якобы хотят депортировать из Ирака в течение трех суток и уже сегодня мы должны уехать в Эрбиль. На закономерный вопрос, смогут ли они отвезти нас в Эрбиль, нам ответили, что это слишком далеко. Что было, конечно, ложью, ведь расстояние от Дахука до Эрбиля куда меньше, чем от Заху до Эрбиля. И вот наши недавно и ненадолго обретенные «друзья» суетливо жмут нам руки, извиняются и спешно, явно испуганно убегают. На прощание доктор Али вложил мне в руки не начатую пачку сигарет, чем вызвал мое недоумение.
И вот уже только мы остались в опустевшем зале ожидания. Полицейские велели оставаться нам на месте и ждать указаний. Наконец за нами пришли двое силовиков в полевой форме и велели забрать наши сумки и следовать за ними. Мы подчинились. Нас вывели во двор и повели в незнакомый для нас сектор «полицейской крепости». Это было угрюмого вида здание с распахнутыми железными воротами. Нам приказали ждать в тамбуре. Тут уже все расхаживали в полевой форме и с оружием. Постепенно раздражение и усталость сменились недоумением и тревогой: мы не могли понять, что происходит и, самое главное, что в головах у этих вооруженных людей, ведь нам абсолютно ничего не объясняли. Все общение ограничивалось жестами. Помимо нас и силовиков в помещении находились еще двое мужчин. Это были молодые курды в гражданской одежде, однако одна деталь нас сильно встревожила: у наших товарищей по несчастью отсутствовали ремни и шнурки. Нас посадили на стулья и выдали по бутылке воды, а курдских парней оставили стоять на ногах.
Конечно, мы уже догадались о назначении здания, в котором находились, — это был изолятор временного содержания. На это особенно ясно указывала большая металлическая тележка с бидонами, заляпанными какой-то мерзкой баландой. Спустя какое-то время через ворота ввели группу совершенно черных арабов, одетых в сильно поношенные одежды. Они шли босиком и были прикованы друг к другу попарно наручниками. Арабы тащили большие баулы, набитые тряпьем. От этой картины у нас волосы встали дыбом. Но то, что происходило дальше, было еще интереснее.
К воротам подъехал большой камуфлированный фургон с зарешеченными окнами. Из фургона вышли крайне грозного вида солдаты, вооруженные автоматами Калашникова и увешанные магазинами с дополнительным боекомплектом. Нам приказали встать, подойти к стене и развернуться к ней лицом. Таким образом, мы все вчетвером (курдские ребята составили нам компанию) стояли и смотрели в стену. Мы с Романом Яковлевым, оба близорукие, обдумывали тем временем, стоит ли нам снять и спрятать очки, пока их не переломали. В страхе мы слегка обернулись — посмотреть, что происходит за нашими спинами. Оказалось, нас поставили к стенке, чтобы освободить проход для колонны закованных в наручники людей, которых выводили откуда-то из недр здания. Мы успели рассмотреть, что на их головы были надеты совершенно глухие мешки. Стоит ли говорить, что вся эта картина выглядела настолько жутко, что наши колени уже дрожали от страха. Автоматчики затолкали узников с мешками на головах в зарешеченный фургон и увезли. Мы были рады хотя бы уже тому, что нас не погрузили вместе с ними. Можно с большой долей уверенности предположить, что этих людей повезли на расстрел.
Вся эта картина особенно гармонично сочеталась с торжественной надписью на английском языке в рамке на стене, гласящей: «Вот уже двадцать лет мы боремся за соблюдение ваших прав». Между тем смертная казнь широко практикуется в Ираке, который занимает второе место среди стран мира по количеству выносимых и исполняемых смертных приговоров (на первом месте соседний с ним Иран). А в 2009 г. международная неправительственная организация Amnesty International обвинила «Асаиш» в нарушении прав человека и несоблюдении законов.
Вскоре после того, как фургон с людьми с мешками на головах уехал в направлении, которое, к счастью, осталось для нас неизвестным, приехал другой автозак, уже меньших размеров. Нам четверым было приказано подойти вместе с вещами к новой машине, внутри которой располагалась клетка. Из автозака выскочили солдаты с автоматами и надели на нас наручники. Я оказался правой рукой прикован к левой руке Романа. Курдских ребят также приковали друг к другу. Нас посадили в клетку, дверь которой запиралась на массивную щеколду. Машина тронулась с места.
Роман. Утром мы снова были в участке. Лица наших друзей были полны решимости. После пяти часов ожидания наша энергия немного угасла. Я забавлялся тем, что рассматривал женоподобного курдского офицера, который, сидя за регистрационной стойкой, постоянно принимал изысканные позы и делал селфи. Наиактуальнейшее занятие, когда в пятидесяти километрах отсюда идут бои.
Далее последовал допрос, Саша, Саид, я, доктор Али, пешмергист, я, доктор Мустафа, Саид… И так далее в постоянном калейдоскопе. Что делаете, как имя матери, где работаете? Никто не спросил имен изнасилованных дев, названий ограбленных банков и ювелирных магазинов. Стараясь держаться с максимальной корректностью и достоинством, мы отвечали на все вопросы. Саша был просто молодцом, не знаю, как выглядел я, но мне сложно было что-то скрыть просто за «отсутствием состава преступления». Крайний интерес у наших милых собеседников вызвали скачанные из Интернета карты Северного Ирака. «Это из открытых источников, это доступно каждому человеку на свете», — говорили мы. Они что-то записывали в тетрадку.
— Вы были в Турции? — очередной вопрос.
— Да, были транзитом в Стамбуле семь дней назад.
Очередная пометка в протокол.
— Вы много путешествуете, с чем это связано?
— Наука, туризм…
Очередные пометки.
«Покажите ваш профиль на “Фейсбуке”… в университете…» И так далее.
Во время очередного выхода в коридор мы заметили, что наши чемоданы стоят в углу полицейского участка. Наши друганы из Заху выходили с допросов все белее и испуганнее. Запахло керосином.
Женоподобный полицейский забрал наши телефоны, положив их в какую-то нишу. Потом наши помощники срочно распрощались с нами, Саид сказал, что у него проблемы, доктор Али дал Саше пачку красного «мальборо», доктор Мустафа просто печально посмотрел на нас. Пешмергист уже ретировался. Мы с Сашей сидели и тихо обсуждали наши перспективы. Преступных деяний на повешение или расстрел явно не хватало, думали о том, что экстрадируют, домашний арест и прочие дела. Красивый идиот продолжал делать селфи. Через пару часов он пригласил нас жестом и повел через улицу в какую-то подсобку. Там нас встретил сумрачного вида офицер, который усадил нас на стулья в коридоре, где уже находились два местных парня с выдернутыми из обуви шнурками. Так мы сидели с час, потом офицер и еще пара подручных солдат, вооруженных «калашниковыми», подняли нас и поставили лицом к стене. Впечатление не из приятных. Подглядывая краем глаза за происходящим (черт его знает — может, сейчас будут бить по почкам), мы увидели вереницу людей с мешками на головах и со скованными руками, которых конвоировали несколько вооруженных военных. После вывода этих людей нас тоже позвали грузиться. Нас с Сашей, видимо, с целью обезопасить сопровождавших нас автоматчиков, вместе сковали наручниками. Меня за левую руку, Сашу за правую. Дали по мешочку — блевать, усадили в автозак (переоборудованный «хаммер»), рядом посадили парней без шнурков и повезли. Три часа в пути, шум, голоса, окон нет, никто нам ничего не говорит. Последней нашей надеждой было то, что нас привезут в аэропорт и потом депортируют.
Дорога в неизвестность
Александр. Наш автозак выехал с территории полицейского участка. Один из солдат был за рулем, а еще двое представляли собой вооруженный конвой. В машине было темно, но время от времени конвоир включал дополнительное освещение, чтобы посмотреть, что происходит в нашей клетке. Наши товарищи по несчастью не проявляли по отношению к нам никакой враждебности, апатично сидя напротив нас и вяло переговариваясь друг с другом.
В наручниках оказалось очень неудобно. Роману приходилось поднимать левую руку и подносить ее к моему лицу, чтобы я мог попить воды из бутылки, лежавшей в правом кармане моих штанов (моя правая рука была закована). В фургоне не было окон, поэтому мы могли видеть происходящее на дороге только через лобовое стекло, которое было на значительном от нас расстоянии. Мы дискутировали относительно того, куда нас могут сейчас везти.
Еще до погрузки в автозак один из силовиков, немного говоривший на английском, сказал, что нас повезут в Эрбиль. Мы надеялись, что нас везут в аэропорт для депортации, но все выглядело так, словно нас везут в какую-то тюрьму. Кроме того, мы тревожились, что наш автозак может оказаться желанным объектом для боевиков ИГИЛ, ведь путь от Дахука до Эрбиля пролегает мимо Мосула. В случае захвата боевиками мы были бы убиты. Или взяты в плен, а затем все равно убиты.
После двух часов езды мы увидели на горизонте небоскребы Эрбиля.
И вот мы уже едем в клетке в наручниках и под конвоем по тем улицам, по которым еще недавно нас возил Саид, рассказывая о процветании Иракского Курдистана. Вдруг фургон резко свернул с улицы и въехал в массивные ворота. Мы всматривались через лобовое стекло и пытались сориентироваться в ситуации. Были видны песочного цвета высоченный бетонный забор с колючей лентой, таким же образом окрашенная стена здания с зарешеченными окнами и двор, залитый цементом. Мы похолодели — тюрьма. Что может произойти с нами, «ботаниками», в тюрьме, да еще и в Ираке? Солдаты открыли нашу клетку. Мы в страхе сжались, так как нам вовсе не хотелось выходить из клетки. Она уже казалась безопасным местом в сравнении с окружающим миром. К счастью, забрали не нас. Машина выехала с территории тюрьмы и снова двинулась по улицам Эрбиля.
После недолгой езды мы снова въехали в какие-то ворота. Были видны клумбы, заасфальтированные дорожки и стена здания довольно цивильного вида. У нас появилась надежда: возникло предположение, что это специальный терминал аэропорта для депортируемых. Конечно, спустя какое-то время стало понятно, что мы просто бредили. Кто пустит машину с вооруженными людьми на территорию аэропорта, даже не подвергнув предварительному досмотру?
Автозак остановился, и нам приказали выйти.
Наручники были сняты, а нам возвращены наши сумки.
Мы горячо благодарили наших конвоиров на курдском языке и пожимали им руки. Удивительно, но они не смеялись над нашей наивной глупостью, а просто подвели к одному из входов в здание. Внутри оказался длинный коридор с множеством металлических дверей. Каждая дверь была снабжена небольшой табличкой с надписью, состоящей из латинских букв и цифр. За одной из них находился кабинет, в котором у нас снова забрали сумки, записав их количество. После этого нас опять вывели на улицу и завели в то же самое здание, но уже через другой вход. Конвоиры передали нас в распоряжение каких-то людей в гражданской одежде. В этой части здания тоже был коридор, но более широкий. В одном из кабинетов оказался сейф, в который поместили изъятые у нас деньги, разрешив оставить лишь небольшую сумму.
После этого нам велели проследовать до т-образного разветвления коридора и там остановиться. Ответвление, перпендикулярное основному коридору, было зарешечено. Оттуда вышел смуглый парень невысокого роста и с редкой щетиной, представившийся Ахмедом. Он говорил по-английски и объяснил, что мы должны снять обувь, носки, ремни, головные уборы и отдать все, что у нас есть в карманах, кроме сигарет и денег. Все это было упаковано в полиэтиленовые мешки и подписано арабской вязью. Мужчина в гражданской одежде подвел нас к решетке, открыл в ней дверь, впустив нас внутрь, затем зашел следом и закрыл за собой дверь. Ахмед, который шел рядом, объяснил нам, что это место является тюрьмой, а он — один из ее заключенных.
Мы униженно шли, ступая босыми ногами по холодному бетонному полу и то и дело подтягивая сползающие без ремней штаны. Коридор свернул налево под прямым углом. Пройдя еще около пятнадцати метров после поворота, мы остановились перед решетчатой дверью камеры. Дверь была отперта, и мы словно в трансе вошли внутрь. Дверь захлопнулась.
Роман. Сначала высадили наших товарищей без шнурков, потом нас.
Далее уже все было как в зазеркалье. Я понимал, что это тюрьма, и Саша понимал, что это тюрьма. Но из последних сил мы боролись с такими мыслями. Мы сдали чемоданы какому-то косоглазому молодому человеку, потом паспорта и деньги — второму, потом третий человек повел нас через ряд решетчатых дверей по длинному коридору.
Мы остановились напротив камеры. Довольно большое помещение было до отказа забито сидящими и лежащими на полу людьми. «Ну вот, — сказал Саша, — сейчас нас изнасилуют, а потом убьют».
Я промолчал, настолько очевидными показались мне эти предсказания.
Нас завели в камеру и, с шумом поворачивая огромным ключом, закрыли дверь.
В камере
Александр. Мы стояли у двери и не знали, куда пройти. Повсюду на полу лежали люди, так что нельзя было и шагу ступить. На нас уставились десятки глаз. Наконец, пройдя несколько шагов вглубь камеры, мы сели на пол и стали несмело осматриваться. Камера имела около семнадцати метров в длину, шесть метров в ширину и три в высоту. В одной из стен было несколько окон, расположенных на высоте двух метров от пола и зарешеченных как снаружи, так и изнутри. Через окна было видно лишь небо. На другой стене висели телевизор и часы. Та стена камеры, которая отделяла ее от коридора, представляла собой глухую бетонную перегородку, во всю длину которой в тех же двух метрах от пола шло окно в коридор, естественно, закрытое толстой решеткой. Решетка состояла из прутьев круглого сечения, промежутки между которыми составляли около десяти сантиметров. Из такой же решетки была и дверь в камеру. В углу камеры имелся туалет и раковина. Туалет — кабинка с незакрывающейся дверью и очком в полу. Туалетной бумаги не было, но стоял специальный кувшин с водой — афтафа, использующийся мусульманами для очищения после удовлетворения соответствующей физиологической потребности. Возле входа в туалетную кабинку была раковина, над которой на стене висел кусок фольги, заменявший зеркало.
Никаких нар в камере не было, и все заключенные сидели на покрывалах, расстеленных на полу в три ряда. При полезной площади примерно в девяносто восемь квадратных метров в камере ютилось на тот момент около восьмидесяти человек. Таким образом, на одного человека приходилось чуть больше одного квадратного метра. Все заключенные неистово и практически безостановочно курили, и дышать в камере было нечем. Тут-то и пригодились сигареты, подаренные доктором Али: подкурив у заключенных, мы с облегчением закурили.
Роман. Не менее восьмидесяти пар глаз уставились на нас: с интересом, с юмором, с безразличием. Но все-таки больше было интереса. Агрессии пока не ощущалось. Двое каких-то шустрых, невысокого роста парней лет по двадцать пять подошли к нам: увидев бледнолицых, к нам послали на переговоры знавших английский язык двух Ахмедов.
«Не беспокойтесь, это временно, да, это тюрьма, нет, это не аэропорт, да, мы понимаем, что вы иностранцы, еще раз — не беспокойтесь, садитесь здесь», — говорили они нам.
Мы оказались вдавленными в ряд очень плотно сидящих мужчин. Плечо к плечу, спина к спине. Люди сидели у двух стен — спинами к стене — и по центру в два ряда — спиной к спине, обращенные лицами к тем, кто сидел у стен. Мы кое-как уселись на тряпки рядом и начали осматриваться. Бетонные стены и пол, окна с решетками открываются в коридор на высоте примерно 220 см. Решетчатая дверь в коридор. На приступке у решеток расставлены пластиковые стаканы. В камере — около восьмидесяти взрослых мужчин разного возраста и различной степени потрепанности. Мы сразу заприметили кудрявого молодого верзилу, который громко хохотал и задирал окружающих, странного короткостриженого мужика с безумно вращающимися глазами, худого крючконосого басмача в наручниках и еще массу интересных личностей. В камере висел телевизор, по которому транслировали мыльную оперу, в силу чего внимание многих соседей было приковано к голубому экрану. Напротив нас полный парень лет сорока из картона и каких-то тряпочек мастерил шкатулку. Постепенно люди подходили к нам, чаще с переводчиками Ахмедами, и знакомились, представлялись: Аусер, Умед, еще пара-тройка Ахмедов, Муртаза, Мухаммед, Мустафа и др. Конечно, мы пытались что-то выяснить, узнать. Ахмеды пояснили, что нас, как иностранцев, точно освободят, только надо подождать. Неделя-другая — и нас найдут и помогут нам. После услышанного нами слова «неделя» мы резко сникли и начали обсуждать наше положение. Конечно, в наших беседах был огромный заряд тревоги и страха. Как мы поняли, здесь нет никакого следствия, люди сидят разные, многие месяцами и даже годами ждут хоть какого-то решения.
Заключенные
Александр. Заключенные в камере составляли очень разношерстную компанию, настоящий экзотариум. Были среди них как явные бандиты и завсегдатаи тюрем, так и люди, попавшие сюда случайно. Физиогномист нашел бы богатый материал для изучения, попав в иракскую тюрьму. Конечно, в первые минуты, проведенные в камере, мы боялись, что все эти «зверолюди» немедленно набросятся на нас и растерзают. Но ничего подобного не произошло. В передней части камеры, прямо возле двери, располагались наиболее приближенные к тюремным надзирателям заключенные. Вот они-то и вызвали нас на беседу. Целью беседы было выяснение моментов, интересовавших наших новых «братьев»: наши имена, из какой мы страны, кто по национальности и по вере, какая причина привела нас в Ирак, за что попали в тюрьму. На последний вопрос мы ответить не смогли. Общение наше происходило при посредничестве парня из Киркука, которого тоже звали Ахмед. Этот Ахмед отлично знал английский язык. Нам же он сообщил, что мы попали в хорошее место, тут прекрасная еда, а если будут какие-то проблемы, то он нас защитит. Кроме того, он рассказал, что в нашей камере есть и боевики ИГИЛ.
Ниже приведены краткие описания некоторых наиболее интересных заключенных.
Мусульманские имена сложны для восприятия на слух и для запоминания, поэтому мы приводим их в комбинациях с условными прозвищами.
Ахмед из Мосула — тот самый заключенный, который встретил нас по прибытии в тюрьму. Около двадцати пяти лет, родом из города Мосул. В тюрьме находится уже довольно давно. Находится в хороших отношениях с тюремными надзирателями и поэтому принимает участие в организации торговли среди заключенных. Он, до того как попал в эту тюрьму, уже успел побывать в другой, предназначенной исключительно для боевиков ИГИЛ, где в одной небольшой камере иногда содержатся до ста восьмидесяти человек. Хорошо говорит на английском.
Ахмед из Киркука — совсем молодой парень (около восемнадцати лет). В нашей тюрьме сидит уже три года, но никаких обвинений ему так и не было предъявлено. Город Киркук, откуда он родом, находится в восьмидесяти километрах к югу от Эрбиля и знаменит тем, что в его окрестностях находится одно из крупнейших газонефтяных месторождений в мире. В 2014 г. месторождения Киркука были захвачены силами пешмерга, и по настоящее время Киркук контролируется курдами. Отец Ахмеда служил в армии Саддама Хусейна, который, будучи в 1979—2003 гг. президентом Ирака, проводил акции массового геноцида курдов в Северном Ираке, известные как операция «Анфаль», в ходе которых было убито почти 182 тысячи курдов. Поэтому отец Ахмеда был арестован и, скорее всего, расстрелян, а все члены его семьи репрессированы и теперь находятся в различных тюрьмах. Ахмеду из Киркука связь с внешним миром запрещена, и он ничего не знает о судьбе своих родных. За время, проведенное в тюрьме, он прекрасно выучил английский. Является основным связующим звеном между тюремными надзирателями и заключенными.
Ахмед из Сирии — араб двадцати четырех лет от роду. Причина нахождения на территории Ирака и последующего ареста неизвестна. Хорошо владеет английским языком. В заключении находится месяц.
Смотрящий по камере — авторитет, отвечающий за ситуацию в нашей камере. Неразговорчив и не стремится идти на контакт. Занимает наиболее комфортное место в камере.
Аусер Полицейский — до ареста служил в полиции. Даже в тюрьме продолжает следить за порядком и является одним из самых важных людей в камере. Возраст его около тридцати лет. Английского не знает, но имеет англоязычную татуировку на груди с орфографической ошибкой: «I love you my frends!»
Татуированный Уркаган — скорее всего, просто молодой уличный бандюга и завсегдатай тюрем. Обильно украшен различными татуировками. Иногда нарушает дисциплину, задирая других заключенных.
Толстый Хулиган — высокий и толстый мужик около тридцати лет от роду. Также является нарушителем дисциплины и знает одну нецензурную фразу по-английски.
Гангстер Неудачник — мужчина тщедушного телосложения, попавший в тюрьму из-за одного выстрела.
Умет Сломанная Рука — заключенный, подвергавшийся тяжелым пыткам. Высокого роста, около пятидесяти лет от роду, имеет грубые черты лица. На допросах его сильно пытали, сломав плечевую кость, что привело к формированию ложного сустава на месте перелома и си