…и весьма изнуряла тело свое и всякое место, украшаемое в веселии ее, покрыла распущенными волосами своими.
Есфирь
Вдвоем и женщина и я здесь угасаем
И радостно приемлем смерть во тьме.
Р. Браунинг
I
В день их приезда на перроне вокзала толпилось множество молодых людей в соломенных шляпах, радостно встречавших молодых девушек в легких ярких платьях, — девушек, в которых явственно проглядывало фамильное сходство со встречавшими их юношами.
— Как здесь весело! — заметила Сью. — Ах да, ведь сегодня День воспоминаний! Надо же быть таким хитрым, Джуд! Ты нарочно выбрал этот день для нашего приезда!
— Да, — спокойно ответил Джуд, беря на руки младшего ребенка и велев сыну Арабеллы не отставать от них, тогда как Сью вела за руку старшую малютку. — Я подумал, что мы могли бы приехать и сегодня, так же, как в любой другой день.
— А тебя это не расстроит? — спросила она, оглядывая его с тревогой.
— Нет, это не помешает нам устраивать здесь нашу жизнь, — ответил он. — Дел предстоит много, и прежде всего нужна квартира.
Оставив багаж и инструменты на вокзале, они отправились пешком вдоль знакомой улицы и слились с праздничной толпой, двигавшейся в том же направлении. Дойдя до Перекрестка Четырех Дорог, они только собрались свернуть в квартал, где можно было рассчитывать найти комнату, как Джуд, взглянув на часы и на спешившую толпу, сказал:
— Пойдем посмотрим процессию? Бог с ней, с этой квартирой. Снимем позже.
— А не лучше ли сначала позаботиться о крыше над головой? — спросила Сью.
Но он был настолько увлечен праздником, что они пошли дальше по Главной улице; младшего ребенка Джуд нес на руках, Сьюрела за руку малютку дочь, а сын Арабеллы с задумчивым видом молча шел рядом. В том же направлении двигались толпы хорошеньких девушек в воздушных нарядах и с ними их робкие невежественные родители, не знавшие в своей юности, что такое колледж, зато на лицах сопровождавших их братьев и сынков можно было ясно прочесть самодовольную уверенность в том, что своим появлением на земле они облагодетельствовали человечество, не знавшее ранее истинно достойных людей.
— Каждый из этих юнцов напоминает мне о крушении моих надежд, — промолвил Джуд. — Они наглядное доказательство того, как не надо быть самонадеянным. Для меня сегодня — День унижения!.. Если б ты, моя милая, моя дорогая, не пришла мне на помощь, я бы погиб от отчаянья.
По лицу Джуда Сью поняла, что он впадает в свойственное ему настроение бурного самобичевания.
— Лучше бы мы раньше занялись своими делами, милый, — ответила она. — Я уверена, что это зрелище не пойдет тебе на пользу и только разбередит твои старые раны.
— Здесь уж близко, сейчас мы увидим процессию, — возразил он.
Они свернули влево у церкви с порталом в итальянском стиле и витыми колоннами, густо заросшими вьющимися растениями, и в конце узкой улицы Джуд увидел круглое здание театра с хорошо знакомым фонарем наверху; в его представлении этот фонарь был печальным символом несбывшихся надежд, так как именно оттуда он в последний раз обозревал Город колледжей в день долгого размышления, после которого пришел к выводу, что ему никогда не стать одним из сынов университета.
Сегодня на площади между театром и ближайшим колледжем стояла выжидающая толпа. Прямо по ее середине, от дверей колледжа до дверей большого здания, расположенного между ним и театром, тянулся проход, образованный двумя деревянными барьерами.
— Вот оно, это место, сейчас они должны здесь пройти! — вскричал Джуд с внезапным волнением.
Он протиснулся сквозь толпу к самому барьеру, по-прежнему прижимая к груди младенца; Сью с детьми не отставала от него. Напиравшая сзади толпа шумела, шутила и смеялась, в то время как у боковой двери колледжа один за другим останавливались экипажи и из них выходили торжественно-величавые фигуры в кроваво-красных мантиях. Небо затянулось свинцово-серыми тучами, время от времени слышались отдаленные раскаты грома.
Старичок вздрогнул.
— Совсем как в день Страшного суда! — прошептал он.
— Это всего-навсего ученые доктора, — успокоила его Сью.
Крупные капли дождя стали падать им на голову и плечи. Ожидание становилось тягостным, и Сью вновь выразила желание уйти.
— Теперь уж скоро, — сказал Джуд, не поворачивая к ней головы.
Но процессия все не появлялась, и кто-то из толпы, чтобы скоротать время, начал разглядывать здание ближайшего колледжа и поинтересовался, что б могла означать латинская надпись, выведенная по середине фасада. Джуд, стоявший рядом, перевел ее и, заметив, что окружающие слушают его с интересом, стал описывать резьбу карниза, которую изучал много лет назад, и разбирать некоторые детали каменной кладки на фасадах других городских колледжей.
Праздная толпа, а с нею и оба полисмена, стоявшие у дверей, уставились на него, словно ликаоняне на апостола Павла; их поразила горячность, с которой он обсуждал интересовавший его предмет, и они были удивлены тем, что приезжий знает о зданиях гораздо больше, чем они сами. Наконец из толпы раздался голос:
— Знаю я этого парня, он работал тут много лет назад, и зовут его Джуд Фаули! Помните, ему еще дали кличку "Покровитель Святых Трущоб", он тогда еще все к этому подбивался. Теперь, видать, женат, вон и ребенок на руках. Тэйлор должен его знать, он всех в городе знает.
Голос принадлежал рабочему по имени Джек Стэгг, с которым Джуду доводилось поправлять каменную кладку колледжей; Оловянный Тэйлор стоял с ним рядом. Услышав свое имя, он крикнул Джуду через барьер:
— Здорово, приятель! Вижу, ты оказал нам честь своим посещением!
Джуд утвердительно кивнул головой.
— Но ты, видать, немногого добился в жизни, уехав от нас!
Джуд согласился с этим.
— Вот разве что обзавелся лишними ртами! — послышался новый голос, и Джуд узнал в говорившем дядюшку Джо, другого каменотеса, которого он знал когда-то.
Джуд добродушно ответил, что он этого не оспаривает, и, слово за слово, между ним и толпой зевак завязалось нечто вроде общей беседы. Оловянный Тэйлор спросил, помнит ли он все еще символ веры по-латыни и тот памятный вечер в трактире.
— Но, видать, судьба была, против тебя, — заметил дядюшка Джо. — Одного упорства здесь мало, согласен?
— Перестань отвечать им! — умоляла Сью.
— Что-то не нравится мне Кристминстер! — прошептал Старичок, которого совсем затолкали.
Но, оказавшись предметом всеобщего внимания и любопытства, Джуд не счел нужным утаивать то, в чем не видел ничего зазорного, и через некоторое время он уже громко говорил, обращаясь ко всей толпе:
— Друзья мои! Вопрос, с которым я столкнулся, — трудный вопрос для каждого молодого человека, и тысячи людей в наши неспокойные времена взвешивают его: оставаться ли им бездумно на том пути, куда определила их жизнь, не считаясь с их склонностями и влечениями, или изменить свою жизнь соответственно своему призванию. Я пытался сделать последнее и потерпел неудачу. Но я не считаю, что моя неудача доказывает неправильность выбранного мною пути или что мой успех доказал бы его правильность, хотя именно так принято оценивать подобные поступки в наши дни; я хочу сказать — не по здоровой основе, заложенной в них, а по их исходу, который более или менее зависит от воли случая. Стань я в конце концов одним из тех джентльменов в красно-черных мантиях, которые выходят вон там из экипажей, всякий сказал бы: "Посмотрите, как мудро поступил тот молодой человек, последовав своим естественным склонностям!" Но если я кончил тем же, с чего начал; все скажут: "Посмотрите, вон дурень, вообразил о себе невесть что!"
И не недостаток воли, а бедность привела меня к поражению. Потребовалось бы два или три поколения, чтобы сделать то, что я пытался сделать в течение одного, и мои побуждения, мои привязанности, — быть может, их следовало бы назвать пороками, — были слишком сильны, чтобы человеку непривилегированному удалось стать одним из достопочтенных граждан страны, ибо для этого ему следовало бы быть холодным, как рыба, И эгоистичным, как свинья. Можете насмехаться надо мной — не возражаю, так как, несомненно, я самый подходящий для этого объект. Но если бы вы знали, что я пережил за последние несколько лет, вы бы пожалели меня. И если бы они знали, — Джуд кивнул в сторону колледжа, к которому один за другим прибывали члены университетской коллегии, — очень может быть, что и они тоже пожалели бы меня.
— А ведь он и вправду выглядит совсем больным и изможденным, — заметила какая-то женщина.
Лицо Сью выразило страдание. Она стояла рядом с Джудом, но ее заслоняла толпа.
— Прежде чем умереть, я, возможно, мог бы принести некоторую пользу — мог бы с успехом послужить поучительным, но страшным примером того, чего не следует делать, — продолжал Джуд с нотками горечи в голосе, хотя говорить он начинал довольно спокойно. — Возможно, я стал всего-навсего жалкой жертвой того морального и общественного беспокойства, которое многих делает несчастными в наши дни!
— Не говори им этого! — со слезами на глазах прошептала Сью, видя, в каком он состоянии. — Это неверно. Ты достойно, боролся, стремясь приобрести знания, и только самые подлые души могут осудить тебя!
Джуд обхватил ребенка поудобнее и сказал в заключение:
— То, чем я кажусь, — бедный, больной человек, — это еще не самое страшное. Я блуждаю в хаосе принципов, иду ощупью в темноте, мои поступки продиктованы инстинктом, а не примером. Восемь или девять лет назад, когда я впервые явился сюда, у меня были четкие, твердые убеждения, но я мало-помалу растерял их, и чем дольше я живу, тем меньше во мне уверенности в себе. Мне кажется, что единственное жизненное правило, которым я теперь руководствуюсь, — это следовать побуждениям, не причиняющим вреда мне и другим и доставляющим радость моим любимым. Так вот, господа, вы спрашивали меня, как я поживаю, и я вам рассказал. Пусть это послужит вам на пользу! Больше я вам ничего не могу объяснить. Чувствую только, что-то неладно с нашими общественными порядками, но что — это уж пусть скажут умные головы, не мне чета, если вообще суждено докопаться до этого в наше время. "Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?"
— Слушайте, слушайте! — пронеслось в толпе.
— Хорошая проповедь! — заметил Оловянный Тэйлор. И добавил тихо, обращаясь к соседям: — Проповедники, что шныряют тут повсюду и подрабатывают тем, что заменяют наших преподобных отцов, когда те хотят устроить себе день отдыха, — эти за такую проповедь слупили бы не меньше гинеи, верно я говорю? Клянусь, ни один не взял бы меньше! Да ему еще нужно было бы написать ее заранее. А тут кто выступает? Рабочий.
В этот момент, как бы иллюстрируя слова Джуда, подъехал кеб с запоздалым доктором в мантии. Кучер не сумел остановить лошадь у самого подъезда, и запыхавшийся седок, выскочив из экипажа, бросился к двери. Кучер же, слезши с козел, стал пинать лошадь ногой в живот.
— Если у ворот колледжа в самом религиозном и самом просвещенном городе мира могут происходить подобные сцены, — заметил Джуд, — скажите, далеко ли мы ушли?
— Эй, ты, потише! — крикнул один из полисменов, который вместе с товарищем открывал широкие ворота напротив колледжа. — Придержи-ка язык, любезный, пока не пройдет процессия.
Дождь усилился, и все, у кого были зонты, открыли их. У Джуда зонта не было, а у Сью был лишь маленький, скорее от солнца, чем от дождя. Она была бледна, но Джуд ничего не замечал.
— Уйдем отсюда, милый, — прошептала она, стараясь прикрыть его своим зонтиком. — Подумай, у нас нет квартиры, все наши вещи на вокзале, и ты еще не совсем здоров. Боюсь, сырость тебе повредит.
— Они уже выходят! Еще минутку — и пойдем, — сказал он.
Раздался перезвон шести колоколов, в окнах окружающих домов стали появляться любопытные лица, и показалась процессия руководителей колледжей и новоиспеченных докторов, их фигуры в красно-черных мантиях пересекали поле зрения Джуда, как недосягаемые планеты объектив телескопа.
По мере того как они проходили, знающие люди называли каждого по фамилии, а когда они подошли к старинному круглому театру, построенному Реном, раздалось громкое "ура".
— Пойдем туда! — воскликнул Джуд и, не замечая дождя, который лил теперь не переставая, кружным путем повел их к театру.
Здесь они встали на солому, постланную, чтобы заглушать неуместный стук колес проезжавших экипажей. Странные, потрескавшиеся от времени и непогоды каменные бюсты вокруг здания взирали своим холодным, безжизненным взором на происходящее и, казалось, особенно внимательно смотрели на забрызганных грязью Джуда, Сью и их детей — нелепых существ, неведомо зачем забредших сюда.
— Как бы мне хотелось туда! — с горячностью воскликнул Джуд. — Смотру окна открыты, и с этого места я, быть может, расслышу латинскую речь!
Однако за раскатами органа и криками "ура" после каждой речи стоявший под дождем Джуд не много улавливал из того, что говорилось по-латыни — лишь изредка какое-нибудь звучное слово на "um" или "ibus".
— Так мне, видно, и оставаться здесь чужим, — вздохнул он спустя несколько минут. — Ну, теперь пойдем, моя терпеливая Сью. Какая ты добрая — ждать меня под дождем, потворствуя моей безрассудной страсти! Не буду больше думать об этом проклятом, дьявольском месте, клянусь, не буду! Но отчего ты вся задрожала, когда мы стояли у барьера? И какая ты бледная, Сью!
— В толпе, на другой стороне, я увидела Ричарда.
— А! В самом деле?
— Он, наверное, как и все мы, совершил сюда паломничество, чтобы поглядеть на празднество, так что, надо думать, он живет где-то здесь неподалеку. Он ведь тоже стремился попасть в университет, но не так настойчиво, как ты. Мне кажется, меня он не видел, но наверняка слышал, как ты разговаривал с толпой. Только, видимо, не обратил особенного внимания.
— А если даже он видел тебя? Ты больше не казнишь себя воспоминаниями, Сью?
— Пожалуй, нет. Но я слабая. Хоть я и уверена, что у нас все будет благополучно, я почему-то испугалась его. Меня охватывает какой-то трепет, даже ужас перед условностями, в которые я не верю. По временам это находит на меня, парализует, и тогда становится так тоскливо!
— Ты устала, Сью. Я совсем про это забыл, дорогая! Сейчас же уйдем отсюда.
Они отправились искать квартиру и вскоре нашли подходящее место в Милдью-Лейн, показавшееся Джуду прямо неотразимым, но не вызвавшее такого восторга у Сью. Это был узкий переулок, упиравшийся в глухую стену одного из колледжей. Маленькие дома тонули в тени, отбрасываемой высокими зданиями колледжа, жизнь в которых так мало походила на жизнь людей в переулке, словно здания эти были на другом конце света, а не отделялись от переулка лишь толщиною стены. Тут-то на трех домах и висели объявления о сдаче комнат; они постучали в дверь одного дома, и им открыла женщина.
— Ш-ш… Слушайте! — вдруг сказал Джуд вместо приветствия.
— Что слушать?
— А колокола… Только в какой же это церкви звонят? Кажется, что-то знакомое.
Еще в одном месте ударили в колокола, на этот раз где-то совсем близко.
— Не знаю, где звонят, — отрезала квартирная хозяйка. — Вы для того и постучали, чтобы спросить меня об этом?
— Нет, — спохватился Джуд. — Нам нужна комната.
Женщина с минуту испытующе рассматривала Сью.
— У нас все занято, — сказала она и закрыла дверь.
Джуд опешил; на лице старшего мальчика отразилось страдание.
— Джуд, — сказала Сью. — Дай я попробую. Ты не умеешь.
Они нашли по соседству другой дом, но здесь хозяйка, оглядев не только Сью, но и мальчика с двумя малютками, сказала вежливо:
— Простите, но мы не сдаем помещения жильцам с детьми, — и тоже закрыла дверь.
Губы младшего ребенка искривились, и он беззвучно расплакался, словно чуя нависшую над ними беду. Старший мальчик вздохнул.
— Не нравится мне Кристминстер! — промолвил он. — Что это за большие дома? Тюрьмы?
— Нет, колледжи, — ответил Джуд. — Быть может, и ты когда-нибудь будешь учиться в одном из них.
— А мне и не хочется, — возразил мальчик.
— Попробуем еще раз, — сказала Сью. — Вот только поплотнее запахну накидку… Сменить Кеннетбридж на этот город — все равно что прийти от Кайафы к Пилату. Ну, как я сейчас выгляжу, дорогой?
— Теперь никто ничего не заметит, — ответил Джуд.
Оставался еще один дом и они сделали третью попытку. Здесь хозяйка оказалась любезнее, но помещение, которое она сдавала, было настолько тесное, что она согласилась оставить у себя только Сью и детей, а Джуду предложила поискать себе другое место для ночлега. Время было позднее, и им поневоле пришлось согласиться. Плата за жилье, о которой они договорились с хозяйкой, была им явно не по карману, но особенно разбираться не приходилось, — по крайней мере, до тех пор, пока Джуд не подыщет для всех что-нибудь более подходящее. Сью заняла комнату на втором этаже окнами во двор, к которой примыкало еще что-то вроде чулана, где можно было поместить детей. Джуд остался выпить чашку чаю и очень обрадовался, обнаружив, что из окна комнаты видна задняя стена еще одного из колледжей. Затем, поцеловав всех четверых, он ушел, чтобы взять на вокзале кое-какие необходимые вещи и поискать себе кров.
После его ухода квартирная хозяйка поднялась к Сью поболтать с ней и разузнать кое-что о семье, которую она приютила. Сью, не умевшая кривить душой, чистосердечно рассказала ей о затруднениях и скитаниях, выпавших на их долю за последнее время, и была страшно поражена, когда хозяйка вдруг спросила:
— А вы действительно замужем?
Сью сначала заколебалась, но, повинуясь безотчетному движению души, рассказала ей, как она и ее теперешний муж были несчастны в своем первом супружестве, как, желая быть всегда вместе, они два или три раза собирались обвенчаться, но не находили в себе мужества это сделать, страшась, как бы новый нерасторжимый союз не убил их любовь. Так что сама себя она считает замужней, ну а по понятиям других, она — незамужняя.
Смущенная женщина ушла вниз, а Сью в задумчивости села у окна и принялась глядеть на дождь. Вскоре тишина была нарушена звуком голосов — мужского и женского, доносившихся снизу, из коридора. Хозяйка рассказывала возвратившемуся мужу о новых жильцах, которым она в его отсутствие сдала комнату.
Внезапно послышался гневный голос мужа:
— На что нам эта женщина? Еще родит здесь, пожалуй! И ведь говорил я тебе, что не желаю иметь в доме детей! Передняя и лестница только что выкрашены, как раз затопчут! Уже по одному тому, как они появились, можно было догадаться, что тут что-то не так! Взяла целую семью, а я хотел одного человека.
Жена возражала, но муж, по-видимому, все же настоял на своем, так как вскоре в дверь тихо постучали и на пороге появилась хозяйка.
— К сожалению, должна сказать, мэм, что я не могу сдать вам комнату на неделю. Муж возражает, и мне приходится просить вас выехать. Можете переночевать у нас, потому что уже поздно, но я буду вам очень признательна, если вы съедете завтра утром.
Сью знала, что вправе пользоваться комнатой всю неделю, но не хотела ссорить между собой мужа и жену и пообещала сделать, как ее просят.
Когда женщина ушла, Сью снова выглянула в окно. Дождь перестал, и она сказала мальчику, что сейчас они уложат спать малюток, а потом пойдут искать другое жилье, чтобы обеспечить себя пристанищем на завтрашний день и не оказаться в таком положении, как сегодня.
Поэтому они не стали распаковывать чемоданы, только что присланные Джудом с вокзала, а вышли из дома и пошли по мокрым, но оживленным улицам города; Сью решила не расстраивать Джуда вестью о том, что им отказано от комнаты, думая, что у него и так, наверное, душа не на месте, пока он ищет себе кров. Вместе с мальчиком она заходила то в одну улицу, то в другую, но на этот раз ей повезло еще меньше, чем с Джудом; она обошла больше десятка домов, и ни в одном ей не обещали комнату на завтра. Квартирные хозяйки с недоверием смотрели на женщину и ребенка, явившихся в сумерках искать себе пристанища.
— Лучше бы мне не родиться, правда? — тревожно спрашивал мальчик.
Выбившись из сил, Сью вернулась в дом, где ее пребывание было нежелательно, но где она могла хотя бы переночевать. Джуд заходил в ее отсутствие и оставил свой адрес, но, зная, что он еще очень слаб, она решила не беспокоить его до следующего дня.
II
Сью сидела, уставившись на голый пол комнаты, потом выглянула во двор — занавески на окне не было. Дом представлял собою всего-навсего старый коттедж, со всех сторон стиснутый стенами соседних зданий. Прямо перед ней высились черные глухие стены Саркофаг-колледжа, — безмолвные стены, пережившие четыре столетия мрака, фанатизма и упадка, вторгались в ее маленькую, комнату, ночью заслоняя лунный свет, а днем — солнечный. За ними виднелись очертания Рубрик-колледжа, а еще дальше — башня третьего университетского здания. Сью думала о том, какие странные вещи могут проделывать с простодушным человеком его страсти. Вот взять Джуда, например, — он так нежно любит ее и детей, а все-таки запрятал их в эту мрачную дыру, и только потому, что до сих пор еще одержим своей мечтой. Даже сейчас леденящий отказ, которым эти высокомудрые стены ответили на его страстное стремление, недостаточно ясно доходил до его сознания.
Неудача с поисками новой квартиры и то, что в доме не оказалось места для отца, произвело на мальчика глубокое впечатление: он сидел подавленный, словно охваченный каким-то затаенным ужасом. Наконец он нарушил молчание словами:
— Мама, что же будет с нами завтра?
— Не знаю, — уныло отвечала Сью. — Боюсь, папа очень расстроится.
— Я хочу, чтоб он был совсем здоров и чтоб для него здесь нашлось место. Тогда нам было бы легче. Бедный папа!
— Да, тогда нам было бы легче.
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Нет. Вокруг одни лишь заботы, невзгоды, страдания!
— Ведь папа ушел отсюда, чтобы дать место нам, детям, правда?
— Да, отчасти.
— Лучше было бы вовсе не жить на свете, да?
— Пожалуй, что так, дорогой.
— Это из-за нас, детей, вы не можете получить хорошую комнату, так ведь?
— Как тебе сказать… Люди действительно иногда не хотят сдавать комнаты тем, у кого есть дети.
— Тогда зачем же люди заводят детей, раз дети доставляют столько неприятностей?
— Ну… потому что таков закон природы.
— Но ведь мы не просим родиться на свет?
— Нет, конечно.
— А мне еще тяжелее оттого, что ты не настоящая моя мама, и если б не захотела, могла бы не оставлять меня у себя. Не нужно мне было приезжать к вам, вот что! Я был обузой в Австралии, теперь обуза здесь. Лучше бы мне вовсе не родиться!
— Это не от тебя зависело, дорогой.
— Я думаю, что когда родятся дети, которых не хотят, их надо сразу же убивать, прежде чем в них войдет душа, а не давать им расти исходить.
Сью не ответила, раздумывая, как обращаться с этим чересчур мудрым ребенком. Наконец после некоторого колебания она решила быть с ним по возможности честной и откровенной, — ведь он разделял ее невзгоды, как взрослый друг.
— Скоро нас станет еще больше, — промолвила она нерешительно.
— Как так?
— Будет еще один ребенок.
— Что? — Мальчик порывисто вскочил. — Господи! Зачем же ты послала еще за одним, когда у тебя и с нами столько хлопот?
— Да, к сожалению, я это сделала, — пробормотала Сью, и на ее глазах заблестели слезы.
Мальчик разразился слезами.
— О, тебе все равно, все равно! — воскликнул он с горестным упреком. — Ну почему ты такая жестокая и злая, почему ты не подождала, пока у нас будет побольше денег и не выздоровеет папа! Мало нам горя! Нам негде жить, папу заставили уйти от нас, завтра нас выгонят на улицу, а ты хочешь еще одного ребенка! Ты это делаешь нарочно, нарочно, нарочно!
Всхлипывая, он ходил взад и вперед по комнате.
— Прости меня, мой маленький Джуд! — умоляла она, расстроенная не меньше, чем он. — Я не могу тебе объяснить… я расскажу тебе все, когда ты станешь старше… Мы сейчас в тяжелом положении, и действительно-кажется, что я это сделала нарочно. Я не могу тебе объяснить, милый, но это совсем не нарочно… и это от меня не зависит.
— Нет, нарочно… нарочно! Никто не мешал бы нам так, как сейчас, если б ты не согласилась! Я никогда, никогда не прощу тебя! И никогда не поверю, что ты любишь меня, или папу, или кого-нибудь из нас!
Он повернулся и пошел в свою каморку, где на полу ему была постлана постель. Сью слышала, как он сказал: "Не было бы детей, не было бы и никаких невзгод".
— Не надо так думать, дорогой! — не попросила, а почти приказала она. — Ложись-ка лучше спать!
Наутро Сью проснулась в начале седьмого и решила еще до завтрака повидать Джуда в гостинице, адрес которой он ей оставил, и рассказать ему обо всем случившемся до того, как он выйдет в город. Она встала тихо, стараясь не разбудить детей, которые, несомненно, сильно переутомились накануне. Джуда она застала за завтраком в дешевенькой гостинице, — он хотел сэкономить на своем жилье, но зато иметь возможность платить за комнату Сью, — и сообщила ему, что осталась без крова. Он так тревожился за нее всю ночь, сказал он. Как бы там ни было, сейчас, с наступлением утра, просьба освободить помещение не казалась такой страшной, а неудача с поисками новой квартиры не угнетала ее так сильно, как вчера. Джуд согласился, что нет смысла настаивать на своем праве занимать снятую комнату в течение недели и лучше сразу же выехать.
— Вы переедете в эту гостиницу на один-два дня, — сказал он. — Место это малоуютное, и детям здесь будет не так хорошо, зато мы сможем как следует осмотреться. Тут полно комнат сдается на окраинах, в "Вирсавии", например, где я когда-то жил. Позавтракай со мной, моя птичка, раз уж ты пришла. Как ты себя чувствуешь? Времени у тебя достаточно, успеешь и вернуться, и приготовить детям поесть до того, как они проснутся. Да я и сам пойду с тобой:
Она наскоро позавтракала, и через четверть часа они вышли из гостиницы, решив немедленно освободить помещение, для которого их сочли недостаточно почтенными квартирантами. Войдя в дом, Сью поднялась наверх и, удостоверившись, что в комнате детей тихо, робко попросила квартирную хозяйку принести чайник и что-нибудь к завтраку. Хозяйка едва соизволила исполнить ее просьбу, после чего Сью достала принесенные с собою два яйца, опустила их в кипящую воду и попросила Джуда сварить их для малюток, а сама пошла к детям. Была уже половина девятого.
Склоняясь над чайником, Джуд стоял спиной к комнатке, где спали дети, и с часами в руке следил за варкой яиц. Пронзительный крик Сью заставил его резко повернуться. Он увидел, что дверь комнатки, вернее каморки, которая как-то тяжело пошла на петлях, когда она толкнула ее, распахнута, а Сью безжизненно лежит на полу у входа. Бросившись поднимать ее, он взглянул на маленькую постельку, устроенную тут же на полу: детей там не было. Джуд в замешательстве обвел глазами комнатушку. На обратной стороне двери, на двух крючках для одежды, висели их младшие дети с веревками вокруг шеи; тут же рядом висел труп маленького Джуда. Около него валялся опрокинутый стул; его остекленевшие глаза были скошены в сторону комнаты, глаза у девочки и младшего мальчика были закрыты.
Вне себя от ужаса при виде этой картины, Джуд, забыв о Сью, перерезал веревки перочинным ножом и перенес всех троих на постель; первое же прикосновение к ним убедило его в том, что они мертвы. Затем он поднял Сью, которая была без сознания, положил ее на кровать в большой комнате, позвал хозяйку и, задыхаясь, побежал за доктором.
Когда он вернулся, Сью уже пришла в себя: вид трех маленьких трупов и двух беспомощных женщин, склонившихся над детьми в отчаянной попытке вернуть их к жизни, лишил Джуда самообладания. Вскоре пришел живший по соседству врач, но, как Джуд и предполагал, его присутствие оказалось излишним. Спасти детей было невозможно: хотя тела их еще не совсем остыли, они, по-видимому, провисели более часа. Чуть попозже, когда родители нашли в себе силы обсудить происшедшее, они пришли к заключению, что, проснувшись, старший мальчик заглянул в комнату Сью и, не найдя ее, вновь пережил приступ острой тоски, в которую повергли его больную душу события и разговоры минувшего вечера. Более того, на полу была найдена записка, подтверждавшая их догадку; на ней рукой маленького Джуда огрызком карандаша, который он носил при себе, было написано:
"Сделал это потому, что нас слишком много".
При виде записки нервы Сью сдали окончательно. Невыносимое сознание, что вчерашний разговор с мальчиком явился главной причиной трагедии, вызвало у нее судорожный припадок, который ничто не могло остановить. Ее почти насильно перенесли в комнату нижнего этажа, и она лежала там, содрогаясь всем своим хрупким телом от беззвучных рыданий, устремив в потолок широко открытые глаза, между тем как хозяйка дома тщетно пыталась ее успокоить.
Здесь хорошо было слышно, как наверху ходили люди. Сью умоляла пустить ее к детям, но в конце концов ее убедили, Что если даже и есть какая-нибудь надежда, ее присутствие может только повредить; к тому же ей напомнили, что она должна беречь себя и не подвергать опасности жизнь будущего ребенка. Она без конца забрасывала всех вопросами, пока не пришел Джуд и не сказал, что все кончено. Когда Сью смогла заговорить, она рассказала ему о разговоре с мальчиком и добавила, что считает себя виновницей случившегося.
— Нет, — возразил Джуд, — это было заложено в его натуре. Доктор говорит, что теперь встречаются мальчики подобной организации, совершенно неизвестной в прошлых поколениях, что это проявление нового взгляда на жизнь. Такие дети видят все ее ужасы, прежде чем становятся достаточно взрослыми, чтобы противостоять им. Он говорит, что это проявление зарождающегося теперь всеобщего нежелания жить. Он передовой человек, этот доктор, но не может найти слов утешения…
Джуд старался не показывать свое горе перед Сью, но тут не выдержал; Сью принялась утешать его, несколько отвлекшись от горьких самообвинений. Когда посторонние разошлись, ей разрешили взглянуть на детей.
Лицо мальчика отражало всю историю их жизни. На этом маленьком личике запечатлелось все то темное и злонамеренное, что омрачило первый брачный союз Джуда, и все случайности, ошибки, страхи и заблуждения второго. Он был их средоточие, их фокус, их лаконичная формулировка. Из-за опрометчивости своих родителей он стенал, из-за несоответствия их союза был в трепете, из-за их злосчастий умер.
Когда все в доме смолкло и они в бездействий ожидали приезда следователя, который должен был снять допрос, из-за массивной, возвышавшейся за домом стены колледжа вдруг возник приглушенный, протяжный, низкий звук и заполнил собой всю комнату.
— Что это? — задержав свое и без того неровное дыхание, спросила Сью.
— Орган в часовне колледжа. Должно быть, упражняется органист. Это из семьдесят третьего псалма: "Благ бог к Израилю".
Сью снова зарыдала.
— О, мои бедные, бедные малютки! Они никому не сделали зла! Почему же взяты они, а не я?
Последовала пауза, затем с улицы донесся чей-то разговор.
— Это о нас говорят! — простонала Сью. — "Мы привлекаем все взоры — и ангелов и людей".
Джуд прислушался.
— Нет, не о нас, — сказал он. — Это два священника разных убеждений спорят о восточной церкви. Боже мой! Спорят о восточной церкви в то время, как все живущее страдает!
Опять воцарилось молчание, пока его не нарушил новый взрыв неудержимого отчаяния Сью.
— На свете есть что-то существующее вне нас, и это "что-то" говорит: "Не смей!" Сначала оно говорит: "Не смей учиться!" Потом: "Не смей работать!" А теперь: "Не смей любить!"
— Это ты от горя так говоришь, родная, — успокаивал ее Джуд.
— Но ведь это правда!
Так они сидели в ожидании следователя, затем Сью вернулась в свою комнату. На стуле лежали платьице, туфельки и носки малютки-сына — она не давала дотрагиваться до них, как ни хотелось Джуду убрать их с ее глаз. Как только он к ним прикасался, она умоляла оставить их на месте и чуть ли не набросилась на хозяйку, когда та попыталась их спрятать.
Минуты, когда она впадала в тупое, апатичное молчание, страшили Джуда еще больше, чем взрывы ее горя.
— Почему ты со мной не разговариваешь, Джуд? — воскликнула она после одного из таких приступов отчаяния. — Не отворачивайся от меня! Мне так одиноко, когда ты не смотришь на меня!
— Успокойся, родная, я здесь, я с тобой, — отвечал он, прижимаясь лицом к ее лицу.
— О мой друг, наш идеальный союз, наше двуединство теперь обагрены кровью!
— Нет, они только омрачены смертью.
— А!.. Но ведь это я, сама того не ведая, толкнула его на это! Я разговаривала с ребенком, как со взрослым. Я сказала, что мир против нас, что лучше совсем не жить, чем так мучиться, и он понял меня буквально. К тому же и призналась, что у нас будет еще ребенок. Это его потрясло. Как горько он меня упрекал!
— Зачем же ты это сделала, Сью?
— Не знаю. Я хотела быть правдивой. Я не могла скрывать от него факты жизни. Но я не была правдивой, потому что из ложной стыдливости говорила с ним обиняками. Почему я оказалась лишь наполовину умнее других женщин и вместо успокоительной лжи говорила ему полуправду? Это всё моя бесхарактерность, я не смогла ни скрыть правду, ни рассказать ее всю до конца!
— В большинстве случаев, наверное, так и поступают, только у нас с тобой это не получилось. Но рано или поздно он все равно узнал бы…
— А я-то шила моему малютке новое платьице и теперь никогда его в нем не увижу… И никогда больше не буду с ним разговаривать! Мои глаза так распухли от слез, что я почти не вижу, а ведь всего только год назад я считала себя счастливой! Мы слишком сильно любили друг друга! Слишком много занимались друг другом! Помнишь, мы говорили, что возведем наслаждение в добродетель. Я говорила, что закон природы, ее намерение, ее смысл в том, чтобы с наслаждением следовать инстинктам, которыми она нас наделила и которые цивилизация стремится подавить. Какие ужасные вещи я говорила! Теперь судьба нанесла нам удар в спину за то, что мы имели глупость поверить природе на слово.
Она углубилась в тихое раздумье, потом добавила:
— А может, и к лучшему, что они умерли?.. Да… теперь я начинаю думать, что это так. Быть сорванным до срока — это лучше, чем медленно и безрадостно вянуть.
— Да, — ответил Джуд, — некоторые считают, что родители должны радоваться, когда дети умирают в младенчестве.
— Откуда они это знают? О мои малютки, крошки мои, вам бы жить и жить!.. Ты скажешь, мальчик не хотел жить, потому так и поступил. У него желание умереть было оправданно, оно лежало в самой основе его неизлечимо больной натуры. Бедный ребенок! Но другие… мои собственные… Наши с тобой дети!
Сью снова взглянула на крошечное платьице, на носочки и туфельки и вся затрепетала, как натянутая струна.
— Жалкое я создание, — сказала она. — Мне нет места больше ни на небе, ни на земле! Я сошла с ума от всего этого. Что же теперь делать?"
Она крепко держала руку Джуда, глядя на него широко открытыми глазами.
— Ничего, — ответил Джуд, — "что случилось, того изменить нельзя, и все дойдет до предназначенного конца".
— Да, конечно. Чьи это слова? — спросила она подавленно после небольшой паузы.
— Это из хора в "Агамемноне". Как стряслась беда, эти слова не выходят у меня из головы.
— Бедный Джуд! Ты все потерял в жизни, больше даже, чем я, потому что у меня остался ты. Подумать только, сколько всего ты знаешь, хотя твоим чтением никто не руководил, и все же ты должен прозябать в нищете и отчаянии!
Такие разговоры на время отвлекали Сью, но потом волна горя обрушивалась на нее с новой силой.
Наконец прибыли судебные эксперты и осмотрели тела, состоялось следствие, затем наступил печальный день похорон. Перед домом, привлеченная газетными сообщениями, стояла толпа зевак. Неясные толки о действительных взаимоотношен