Самый богатый пещерный человек
Глава 1
Уйти с триумфом
Я сидел на краешке своей кровати, закрыв лицо руками. Плакал я редко, но на этот раз меня словно прорвало: слезы текли по щекам и просачивались между пальцами. С первого школьного дня я всегда участвовал в драках и вот снова попал в переделку. «Неужели, — подумалось мне,
— так и не выйдет из меня ничего путного?» Видимо, у меня просто не хватало сил себя
сдерживать.
Будь мама дома, мы, наверное, обсудили бы все вместе. Но в тот вечер ее не было. После развода она работала полный рабочий день и не успевала заниматься мной и братом. По вечерам мама либо уходила к друзьям, либо устраивала вечеринки у нас. Мы редко бывали втроем дома, в маминой квартире в Нью–Йорке. К тому же недавно мой брат, Фалькон, мой лучший друг и злейший враг, переехал к отцу во Флориду. У Фалькона кистозный фиброз, и ему необходим мягкий климат. И вот теперь, когда мне так необходимо, чтобы рядом был кто–то любящий, кто–то, кому небезразлично, что со мной происходит, именно в этот момент я один в совершенно пустой квартире.
Я думал о маме. У нее много друзей, в основном актеры, писатели, музыканты. Благодаря своему таланту и красоте она всегда была королевой вечеринок. Шоу–бизнес манил ее, как огонь бабочку, и, насколько помню, она всегда работала в этой сфере. После того как мама сочинила песни для Элвиса Пресли, ее карьера очень быстро пошла в гору. Она писала мюзиклы для телевидения и театра, исполняла эпизодические роли в фильмах и была кинокритиком.
Когда наступали летние каникулы, мама иногда брала нас с Фальконом к себе на работу, и мы, дети, наслаждались вниманием кинозвезд. В перерывах между записями они подходили к нам поболтать и рассказать пару шуток. Они были такими забавными!
Но что–то в этих необыкновенных, талантливых людях меня настораживало. Когда я подрос и
стал больше понимать, то заметил, что среди них было пугающе много гомосексуалистов. К тому же нередко они принимали наркотики или пили, а порой имели оба этих пристрастия и были несчастны. «Зачем они так много трудятся, добиваясь известности, если это делает их такими?»— удивлялся я.
Не знаю, замечала ли это мама, но она никогда не говорила о таких вещах. Для нее в первую очередь была важна увлекательность. Когда у нас дома устраивали вечеринки, гости хотели только одного — поболтать да покурить гашиш или марихуану. Они делали всякие глупости — например, тыкали друг другу в спину косточками — и смеялись над своими же глупыми шутками. Некоторые из них потеряли всякую связь с реальностью! Они то погружались в себя, то возвращались к действительности и казались настолько странными и одинокими, что напоминали привидения.
Одиночество. Как я ненавидел его! Вспоминая прошедший день, я так сильно снова и снова переживал драку, испепеляющий взгляд учителя и то, как меня отчитывал директор, что казался себе ничтожнее таракана. Кто я и откуда взялся? Почему я здесь? Эти вопросы были не новы для меня. Я часто задумывался над ними, глядя на свое отражение в зеркале. Мне говорили, что человек — всего лишь следующая ступень в процессе эволюции, не более чем хорошо развитая обезьяна. Но если в этом и заключается жизнь, почему бы не свести с ней счеты?
Умирать было не страшно, ведь после смерти человек просто сгнивает, превращаясь в удобрение, по крайней мере, так нас учили. Все просто.
Я решил принять упаковку снотворного и лечь в постель, чтобы никогда уже не просыпаться. Недолго думая, поднялся, вытер об штаны мокрые от слез руки и направился в ванную. Открыв дверь шкафчика с лекарствами, я уставился на разные бутылочки, аккуратными рядами расставленные на полочках. В какой же из них снотворное? Мама принимала одну–две таблетки перед сном, но я никогда не обращал внимания, где они хранились. Я стал брать один пузырек за другим и читать этикетки, но нигде не было написано «снотворное». Наконец обнаружилась бутылочка с надписью «Принимать по одной таблетке перед сном. Успокоительное». Тогда мне было тринадцать лет, но это слово мне прежде никогда не встречалось. Я поставил пузырек на место и продолжил поиски, но не нашел ничего подходящего и вернулся к успокоительному.
Открутив крышку, высыпал все содержимое бутылочки на ладонь и потянулся за стаканом с водой, но моя рука застыла в воздухе. А вдруг это не снотворное, а, например, таблетки для женщин? Что, если они вызовут какую–нибудь болезнь? Болеть я не хотел, в моей жизни и так было достаточно страданий. Я хотел умереть!
На этикетке больше ничего не было. Я постоял немного, раздумывая, что делать, а потом медленно высыпал таблетки обратно в пузырек. Когда–нибудь найдется более надежный способ лишить себя жизни.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, как мог не замечать маминой заботы. Она по–своему выражала любовь — писала музыкальные пьесы для нашего класса и давала мне ведущую роль. Мама много репетировала с нами и даже придумывала костюмы. Для этого ей приходилось отрываться от работы, а это означало, что она теряла в зарплате.
До отъезда Фалькона мы любили проводить время втроем: например, смотрели телевизор в гостиной и курили марихуану. Мой брат не мог курить из–за кистозного фиброза, поэтому мама пекла для него печенье, добавляя туда большую порцию марихуаны или гашиша. Гашиш было сложнее найти, потому что он продавался лишь в Турции. Он был у мамы, только когда кто–нибудь из ее друзей привозил, и она добавляла его в печенье для Фалькона. Этим она тоже проявляла свою заботу о нас.
Девичья фамилия мамы была Таршис, что выдавало ее еврейские корни. Бабушка с дедушкой говорили, что мы доводимся какими–то родственниками Савлу из Тарса, но я думаю, что это была шутка. Когда мы переехали в Нью–Йорк, мама обнаружила, что в шоу–бизнесе половина евреев. Она гордилась еврейским происхождением, но не интересовалась религией.
Через несколько недель после той крупной драки выдали табели успеваемости. Я открыл его, дрожа от страха, и быстро просмотрел. Так и знал, оценки — просто ужас! Как показать их маме? Нет сомнения, что она расстроится и станет ругать меня, а может, даже заплачет.
В тот вечер у меня было отвратительное настроение. Мысли опять вернулись к самоубийству. Может, броситься с крыши? Интересно, заперт ли люк? Я поднялся на последний этаж, прошел до конца коридора, повернул ручку люка, и он открылся. Взобравшись на крышу, я подошел к самому краю и посмотрел вниз. Шестнадцать этажей. Снизу был слышен шум улицы: сигналили машины, ревели моторы, где–то вдалеке выла сирена. Люди были так далеко, что казались похожими на муравьев, снующих в спешке туда–сюда.
«Почему все они так суетятся? — спрашивал я себя. — Куда торопятся?»Я знал, что многие из
них вертятся, как белка в колесе, стараясь заработать деньги.
Мой папа был богатым человеком — мультимиллионером, хотя и родился не под счастливой звездой. Когда ему было всего семь лет, умер его отец. Будучи старшим из четырех сыновей, он делал все возможное, чтобы помочь прокормить семью, брался за первую попавшуюся работу, например, продавал газеты на улице. Когда его младшие братья немного подросли, стали зарабатывать и вносить свой вклад в семейный бюджет, отец начал самостоятельную жизнь в
«зрелом» возрасте шестнадцати лет. Вторая мировая война застала его в авиации.
Демобилизовавшись, он начал заниматься бизнесом. Будучи летчиком, он собрал всю возможную информацию о самолетах. Его острый ум и хорошая деловая хватка помогли ему быстро создать свою собственную империю. В конце концов отец стал обладателем двух авиалиний и многочисленных авиакомпаний. Он так сильно любил полеты, что выбрал имя моему брату в честь реактивного самолета «Фалькон», а меня назвал в честь самолета «Дуглас».
Летать на собственном самолете — любимый вид отдыха моего отца, так же, как и автогонки;
за этими занятиями он проводил все свое свободное время, которого было совсем немного. Переехав после развода с мамой во Флориду, он жил на собственном острове, куда попадали только по особому пропуску. Хорошо, что у папы были горничная и лакей, потому что, когда я приезжал в гости, они частенько составляли мне компанию. Каждое утро отец завтракал вместе со мной, но между нами всегда находилась газета. Если я что–нибудь говорил, он иногда опускал ее и отвечал мне, а иногда просто ворчал. Я был мал и не понимал, что в его напряженном графике нет свободного времени, и те несколько минут, которые он выкраивал для утренней газеты, его единственный настоящий отдых. Да, у папы был реактивный самолет, роллс–ройс, охрана и собственная яхта, но он не казался счастливым. Он стал трудоголиком, потому что твердо решил больше никогда не испытывать бедности. Часто отцу приходилось работать по
шестнадцать часов в день шесть дней в неделю.
Он вырос в баптистской семье, где ему всячески навязывали веру. Конечно, родные и друзья делали это из лучших побуждений, но папа не пожелал иметь ничего общего с религией. Его первая жена и маленький сын погибли в автокатастрофе, и это уничтожило ту крупицу веры, что в нем была. С тех пор отец считал себя агностиком.
Холодный ветер вернул меня из воспоминаний в реальность. Стоя на самом краю крыши, я наклонился вперед, надеясь, что следующий порыв ветра сдует меня, избавив от необходимости собираться с мужеством и прыгать вниз. И в этот момент мне вспомнилась газетная статья о человеке, который упал с восьмого этажа. Он потерял руку и сломал позвоночник, но не умер. А что, если и я не умру? А вдруг я останусь калекой и буду постоянно мучиться от боли? Сама мысль об этом заставила меня содрогнуться!
Но сдерживало и кое–что еще: любопытство. Умерев сегодня, я, возможно, упущу нечто
важное, что произойдет завтра. А раз так, то может быть, мне стоит остаться?
Что хорошо в самоубийстве, так это возможность отложить его. Несколько лет спустя я сказал об этом маме, когда она позвонила и сообщила, что собирается покончить с собой. Мои слова спасли ей жизнь.
Я отошел от края крыши и присел подумать. В моем сознании всплыли слова из рекламного ролика: «Вы живете только один раз. Старайтесь взять все от жизни». Мне понравилась эта идея. Я принял решение брать от жизни все и наслаждаться, как только смогу. А когда это надоест, совершу что–нибудь великое. Зачем умирать, приняв снотворное или бросившись с крыши дома, когда можно уйти не с горькими жалобами, а с триумфом?
Глава 2
Военное училище
Едва у меня начинались серьезные неприятности в школе, как мама тут же переводила меня в другую. Так она старалась помочь мне. За девять лет я сменил четырнадцать школ. Если бы только родители поняли, что мое плохое поведение на самом деле было попыткой завоевать их любовь и внимание, все сложилось бы иначе! Но каждый из них был занят прежде всего не детьми, а своей жизнью. Я все время попадал в истории и в конце концов полностью утратил контроль над собой. Чем больше школ я менял, тем хуже учился. Без сомнения, мне не хватало дисциплины и организованности. Однажды к нам заглянула Милли, мамина подруга.
— Я собираюсь проведать сыновей в военном училище, — сказала она. — Почему бы и тебе не съездить туда со своими детьми? Составишь мне компанию, а мальчикам интересно будет посмотреть училище. Правда, ребята? — обратилась она к нам с Фальконом.
— Конечно, — нехотя ответили мы.
Я помнил, как меня водили на занятия в военное училище Блэк Фокс в Калифорнии. Мне было всего пять лет, и я считался там младшим кадетом. Воспоминания остались довольно
приятные, и я решил, что можно посмотреть это училище.
— Это лучшее военное учебное заведение в нашей стране, — с гордостью рассказывала Милли, когда мы уже ехали в машине. — Сюда, в военное училище Нью–Йорка, направляют детей со всего мира.
Даже в самых смелых мечтах я не мог представить себе такую школу. Просторные зеленые лужайки сменяли пестрые клумбы. Каменные здания были увиты плющом. За спортивной площадкой находились футбольное поле с трибуной для зрителей и самый большой крытый бассейн, какой я когда–либо видел. Но больше всего меня поразил огромный спортивный зал. На одной его половине ребята занимались борьбой, а на другой две команды оживленно играли
в баскетбол. Я заглянул через боковые двери и увидел, как парни тренируются с боксерскими грушами, играют в настольный теннис, занимаются тяжелой атлетикой и всеми замечательными видами спорта, о которых я только слышал. Все это было так непохоже на
огражденные металлической сеткой кирпичные здания, где я учился в Манхэттене. Дорожки там были асфальтированные или цементные, на них не росло ни травинки, и, конечно, не было никаких клумб. Здесь же, помимо всего остального, меня очень впечатлили кадеты в красивой новенькой униформе, занимающиеся строевой подготовкой на плацу.
Может, мне и было сложно себя контролировать, но тупицей я не был и прекрасно понимал — все, что я тут видел, являлось результатом дисциплины, послушания и порядка. Что–то в моем сердце страстно желало именно такой упорядоченности в жизни.
— Мама, я должен здесь учиться! — заявил я, едва мы вернулись домой. — Я все время попадаю в какие–нибудь неприятности и ничего не учу. Это училище — то, что мне нужно!
— Ну, Даг, даже не знаю… — ответила мама. — Это дорого, и я не уверена, что ты впишешься
в такую жесткую программу. Там нужно весь день исполнять приказы. Это военное училище.
Я не мог упрекнуть ее за такие сомнения. До сих пор у меня действительно ничего не получалось, и кто мог сказать, будет ли иначе на этот раз?
Вечером того же дня мы все сидели перед телевизором и ели мороженое, я и мама курили гашиш, но мои мысли занимало военное училище, и я вновь заговорил с мамой.
— Пожалуйста, мамочка, — умоляюще попросил я, — спроси, что думает папа. Возможно, это мой последний шанс добиться в чем–то успеха.
— И про меня тоже спроси, — добавил Фалькон, когда телепередачу прервала реклама. —
Узнай, не сможем ли мы оба учиться там.
Вдруг мамино лицо просияло, и я понял, что ей пришла в голову какая–то идея.
— А давайте обратимся к планшетке для спиритических сеансов! — воскликнула она.
Хотя у мамы не было определенных религиозных убеждений, она была склонна к оккультизму. Многие из ее друзей по шоу–бизнесу увлекались астрологией, хиромантией и спиритическими сеансами. Мама склонилась над планшеткой, а мы с братом для начала задали ей несколько простейших вопросов. Затем все трое осторожно положили кончики пальцев на индикатор, и мама спросила:
— Отправить ли Дага в военное училище?
Мы ждали затаив дыхание. Стрелка медленно повернулась и указала на слово «да». Для меня в этом не было ничего сверхъестественного — я слегка подтолкнул ее.
— Отправить ли Фалькона в военное училище? — задала мама следующий вопрос. Планшетка немного повернулась, а затем медленно переместилась к слову «нет». А потом произошло что–то удивительное — стрелка двинулась по алфавиту, и получилось слово «оружие». Мы переглянулись.
Я знал, что на этот раз никто не помогал ей, и не мог понять, как такое произошло. Однако маму это не обеспокоило. В тот же вечер она позвонила отцу. Не сразу, но все–таки он согласился дать мне возможность попробовать и обещал выслать деньги, чтобы оплатить эту новую рискованную затею.
В общежитие меня поселили сразу после нового года. Я осторожно разложил свои вещи по ящикам, а рубашки и пальто повесил в шкаф. «Они удивятся, когда увидят такую аккуратность»,
— удовлетворенно подумал я.
Но я даже не представлял, как сильно ошибался. Для каждого предмета было свое место, и каждая вещь обязана быть именно там, где положено. Существовали правила о том, где и в каком порядке должна висеть одежда, а также правила о том, как и куда складывать свои книги. Были даже правила, определявшие, каким именно образом должно быть сложено наше нижнее белье и в каком ящике лежать!
При любом удобном случае новичков вроде меня высмеивали. Нас часто останавливали в коридоре те, у кого были погоны, и заставляли стоять перед ними по стойке смирно, изо всех
сил выпятив подбородок, и повторять: «Новичок — это отброс общества, сэр». Причем слово
«сэр»нужно было повторять после каждого слова: «Новичок, сэр, — это, сэр, отброс, сэр, общества, сэр». И все это нужно было произнести прямо в лицо. Если скажешь что–то не так — приходилось повторять снова, что часто и случалось.
Наш день начинался рано — подъем был в шесть утра, и мешкать не стоило. Построение на
плацу ровно в шесть тридцать, а до этого нужно обязательно принять душ. Если зимой мы, торопясь на плац, не успевали как следует высушить волосы, они превращались в сосульки прямо на голове. Даже если кадеты задерживались лишь на секунду, это все равно считалось опозданием и влекло за собой соответствующее наказание.
После построения мы спешили убрать в комнатах. Их всегда проверяла специальная комиссия. Если она решала, что убрано недостаточно хорошо, постель ученика сбрасывали с кровати, а в комнате переворачивали все вверх дном, и бедняге приходилось начинать заново. Покрывало должно было быть натянуто так туго, чтобы монетка отскакивала от него. Но обязанность прибирать комнату не оправдывала опоздания. Мы строем ходили в столовую и строем возвращались обратно.
Телесные наказания применялись без раздумий. Проводили их обычно учителя, чаще всего —
опытные офицеры. Хорошо помню, как учитель в первый раз велел мне встать и наклониться на парту. Он снял свой армейский ремень с металлическими кольцами и стал лупить меня по мягкому месту. От первого удара я вскрикнул, подскочил вместе со своей партой и врезался в две другие. Класс взорвался смехом. Мне было всего одиннадцать, а учитель, наказывая меня, повторял: «Теперь ты мужчина». Первое время я плакал, звонил домой и жаловался, но быстро отучился это делать, потому что тех, кто так себя вел, школа поднимала на смех.
Не всегда били именно ремнем. Иногда таскали за волосы или давали подзатыльник. Хотя все ребята были из богатых семей, офицеры ни с кем не нянчились. Например, к моему другу Рафаэлю Трухильо, сыну диктатора Доминиканской республики, относились в школе, как к простому парню. Мы с ним были хорошими приятелями, и, когда ему сообщили о гибели отца в автокатастрофе в Испании, я поддерживал его.
Больше всего меня раздражало требование посещать церковь по воскресеньям.
— Ты должен выбрать какую–нибудь церковь и посещать ее регулярно, — заявили преподаватели. Конечно, это требовалось для статистики посещаемости.
— Не могу, — отвечал я. — Если я стану посещать только иудейское богослужение, отец будет
взбешен, а если одни протестантские собрания, мама придет в ярость.
Конечно, это никому не нравилось, но что они могли поделать? Я поочередно ходил то на иудейское, то на протестантское богослужение. Однажды в воскресенье я посетил католическую церковь, но мне не понравилось, что священник курил сигареты во время богослужения, поэтому я больше не ходил туда.
У меня было весьма нелестное представление о Боге. На католических и протестантских собраниях говорили, в сущности, следующее: если ты хороший, то попадешь на небо, а если плохой, тогда берегись: у Бога есть комната пыток под названием «ад», где ты будешь вечно жариться и покрываться волдырями в кипящей сере. Мне казалось несправедливым, что Создатель будет наказывать сотворенные Им существа всю вечность за грехи, совершенные лишь в течение короткой жизни. Бог казался мне очень жестоким, и я не понимал, как Его можно любить, поэтому потом очень обрадовался, когда узнал, что такое представление об аде не имеет библейского основания.
То лето мы с Фальконом провели в лагере на Карибских островах — плавали под водой с
аквалангом, катались на водных лыжах и делали все то, чем обычно занимаются дети в лагерях. Меня укусил ядовитый паук, и это чуть было не стоило мне ноги (в ней началось воспаление), а затем я попытался украсть парусную лодку и сбежать на необитаемый остров. В остальном это было обычное лето. Но даже наслаждаясь такой свободой, я с нетерпением ждал начала нового учебного года в военном училище.
Наступивший год мало чем походил на предыдущий. В первые недели учебы я стал ротным писарем и получил звание сержанта. У каждой роты было всего по одному писарю, и меня просто распирало от гордости, когда я смотрел на новенькие нашивки на своей форме. Теперь я сам отдавал приказы другим кадетам, а не исполнял их. Я печатал отчеты, доставлял бумаги и лекарства и выполнял разные другие поручения. Эта работа как будто создана была, чтобы привести в порядок мой свободный дух. Теперь я имел законное основание для опозданий и мог ходить где угодно и когда угодно. Но лучше всего было то, что я хорошо себя чувствовал и хорошо делал свою работу.
Родители были трудоголиками, и, подобно им, я старался быть лучше других. Наша комната раз за разом получала первое место за чистоту, и, кроме того, я завоевал медали во многих
видах спорта, включая борьбу, футбол и плавание. Оценки быстро улучшались. Впервые в жизни у меня была хорошая успеваемость, и все мои усилия приносили плоды. Мне немало польстила просьба учителей научить других учеников чистить до блеска обувь и пряжки на ремнях. Этот
год навсегда остался в моей памяти как один из самых счастливых за весь период учебы. Думаю, что вырос бы разгильдяем, не побывай я в училище.
Но поскольку мы учились в школе для мальчиков, то много думали о девочках. Фактически даже ребята восьми–девяти лет почти ни о чем другом не разговаривали. Уверен, что на самом деле они интересовались ими не так сильно, как притворялись, но им казалось, что так они выглядят настоящими мужчинами.
Вслед за ними и я решил, что девочки для меня — самое главное, но во всем студенческом городке не было ни одной. «Что ж, — решил я, — тогда больше не буду ходить в эту школу. В следующем году пойду туда, где есть девочки!»
Глава 3 Беглец
Лето было замечательным: я нырял с аквалангом, катался на водных лыжах и бегал за девчонками. Но в конце августа пришлось возвратиться в Нью–Йорк — мама нашла для меня частную школу под названием «Бентли», где почти все дети были евреями.
Любого парня, который учился в военной школе, девочки считали шикарным. И вот появляюсь я — образцовый кадет, загорелый, уверенный в себе, со спортивной фигурой. Ребята уважали меня за умение драться, но я так жаждал любви и признания, что сразу завел плохие привычки. Сперва начал каждый день красть у мамы по одной сигарете, чтобы можно было вместе с другими ребятами курить перед школой. Потом стал брать по две сигареты в день, чтобы покурить еще и по дороге домой из школы, а вскоре принялся воровать деньги, чтобы покупать сигареты самому.
Я делал все, к чему толкали друзья. Чем безумнее были мои поступки, тем больше на меня обращали внимание. Однажды в Майами я даже прыгнул с моста в залив. Ребята дали мне прозвище — «дикарь». Оценки становились все хуже, в конце концов я полностью утратил контроль над собой и почувствовал себя глубоко несчастным.
Однажды после уроков мы шатались возле автобусной остановки, курили и болтали. Я заметил двух хорошеньких девушек и, желая произвести на них впечатление, выпалил:
— Школа — это так скучно. Здесь не происходит ничего интересного. Наверно, я сбегу отсюда.
Глаза Лу, симпатичной невысокой блондинки, округлились от изумления.
— О нет, Даг! Ты не сможешь. Да и куда ты пойдешь? — обеспокоенно воскликнула она.
— А чем ты будешь зарабатывать себе на жизнь? — спросила бледная, но привлекательная брюнетка.
— Да он не уйдет! Он просто болтает, — подзадоривал Рон. Будучи далеко не ангелом, он завидовал, что все обращают внимание на меня. Я не успел опомниться, как сам себя загнал в угол: не выполнить свои слова означало стать предметом насмешек, чего я не мог вынести.
Ночь я провел без сна, думая, что же теперь делать, а утром стащил у мамы триста долларов и сел на автобус, направляющийся на север, в мои любимые места. Я поставил палатку на одном из холмов возле военной академии и прожил там несколько дней.
Но в этом лесу я с каждым днем чувствовал себя все более одиноко. С холмов были хорошо видны дома, и мне очень захотелось вернуться. В конце концов я сдался и возвратился. Никто не посмел надо мной смеяться. Оглядываясь назад, я удивляюсь, что мог так огорчать родителей, но тогда мне казалось, что никому нет до меня дела, поэтому и я ни о ком не беспокоился.
Тот первый побег зажег во мне жажду настоящего приключения, и я составил новый план: поехать с парой друзей в Мексику и делать там все, что вздумается, а на жизнь зарабатывать, выращивая коноплю. Особенно мне нравился мой друг Дэвид МакЛин, родом из Индии. Его обаяние, приятная внешность и ослепительная улыбка притягивали девушек, как мед пчел. Рядом с ним я чувствовал себя привлекательным, ему нравились мои дерзкие выходки, поэтому мы с ним подружились. Нам нужна была помощь еще одного человека, но где такого найти?
— Давай позовем Виктора, — предложил Дэвид. — Я слышал, как он говорил что–то о побеге.
— Не знаю… — засомневался я. — Мне кажется, он зануда. Но выбор у нас был небольшой, и в конце концов мы пригласили Виктора. Он с радостью согласился.
— Возьмите с собой паспорта, — сказал я им. — Зачем нам неприятности с мексиканскими
властями?
— А где мы возьмем семена, чтобы выращивать коноплю? — поинтересовался Виктор.
— Не беспокойся, — заверил я. — У меня есть приятель, который продаст нам столько семян, что хватит на целую ферму. Проблема в том, как переправить их через границу.
Мы обсудили несколько вариантов, но наконец решили вырезать углубления в Библиях и спрятать там семена. Сначала мне это показалось кощунством, но, поскольку мои друзья считали это прекрасным решением, я заставил свою совесть замолчать.
Все было тщательно продумано и подготовлено, и вот наконец настал день побега.
— Встретимся прямо на вокзале, — предложил я. — Оденьте что–нибудь хорошее и чистое. Если мы будем одеты, как бродяги, нас сразу же засекут.
Но Виктор не послушался. Он заявился в старой куртке, грязной рабочей кепке и рваных джинсах. За спиной у него был узелок с вещами. С таким же успехом он мог бы повесить на грудь огромную табличку с надписью: «Я сбежал!»
Купив билеты, мы стали ждать поезда. В это время появились трое полицейских. Я затаил дыхание. Они прошли мимо нас с Дэвидом, но, окружив Виктора, стали расспрашивать его и вскоре попросили пройти с ними. Мы притворились, будто незнакомы с ним и просто случайно сели рядом.
— Вот это да! Мы чуть не попались. Ты хорошо придумал насчет одежды. Они даже не посмотрели на нас! — возбужденно прошептал Дэвид. Пару часов мы ехали, наслаждаясь свободой, пока в каком–то городке в Пенсильвании несколько полицейских не сели в поезд и не начали медленно идти по нашему вагону.
— Они ищут нас! — шепнул я приятелю. — Давай выйдем через другую дверь.
Но там меня и Дэвида уже поджидали — Виктор выдал полицейским наши планы, имена и приметы. Вскоре мы оказались в камере, где находился десятилетний мальчик, который ради денег убил бейсбольной битой пожилую женщину. От одного его вида у меня мурашки бежали по телу.
Сотрудники отдела по делам несовершеннолетних обращались с нами с особой добротой, но, боюсь, я не оценил их старания. Инспектор был христианином и говорил что–то о Боге и Его
любви, но я не хотел ничего слушать, потому что имел множество предрассудков, основанных на том, что мои друзья–евреи рассказывали о христианстве.
Через три дня мы вдруг услышали, как поворачивается ключ в замочной скважине. Дверь камеры распахнулась, и перед нами предстали два инспектора.
— Ребята, вы летите домой. Собирайтесь. В аэропорту Нью–Йорка вас встретят ваши мамы и
несколько офицеров полиции, так что советуем не делать глупостей.
До этого я был в напряженном ожидании, но теперь вздохнул с облегчением. Конечно, предстоящая встреча с мамой и полицейскими не радовала, но у меня появилась надежда, что подвернется удобный случай этого избежать.
Когда мы сели в самолет, нам вернули деньги и личные вещи. Ну и ну! Как глупо с их стороны, ведь именно этого мы и хотели!
Прилетев в Нью–Йорк, я и Дэвид вместе с другими пассажирами спустились по трапу и пошли
к терминалу. Но, едва заметив встречающих, перепрыгнули через заграждения и побежали. Мы ожидали услышать раздающиеся вдогонку крики или свисток полицейского, но, похоже,
нашего побега никто не заметил. Взяв такси, мы поехали на север. Счетчик отсчитывал километр за километром.
— Остановите на станции, — попросил я водителя, а Дэвиду шепнул: — Не отдавать же все
деньги за такси. Поездом гораздо дешевле.
— Хорошо, — ответил он, — а куда мы поедем?
— Они подумают, что мы опять подались на юг, — произнес я. — Давай отправимся на север. Как насчет Хейверстро? Слышал, это неплохой городишко. Там можно купить туристическое снаряжение и потом уйти в горы.