Ветер дотронулся до пожелтевших листьев, и они ожили, словно весной, когда тот же ветер приносил запах с расцветающих полей. Ночь дышала свободно всей грудью небес, она дышала холодным и свежим ветром, который летел от могучих северных берегов, окрыленный их свободой и просторами. Ветер пробежал по оставшимся листьям, и бледное сияние луны шевельнуло их. Ибо – в миг свежего ветра и холодных небес с летящей луной – наши старые друзья вымаливают у листьев всего несколько шорохов, чтобы вложить в их шептание голос памяти.
И тогда сквозь далекие, неизмеримые поля небесных гладей летят лучи лунного ветра и пробегают по опавшим листьям, как живые. И мир начинает кружиться вокруг подпирающих небо деревьев, и листья шепчут заветные имена.
Время притаилось теперь среди опустевших веток. И в каждом листе, что еще держится за ветку в чуть слышном ветре, теперь играет оторвавшийся от луны, посветлевший луч света. Когда-то прошлое убежало отсюда по опавшей листве, теперь настоящее замирает перед памятью о грядущем.
Но слова, сказанные для вечности, никогда не покидают ее! Они живут в игре теней на деревьях в моем саду, в прозрачных бликах на моем окне, когда луна проносится сквозь звезды и сбивает их, и они падают и запутываются в облаках.
И когда дышит северный воздух, когда приносит он запахи далеких вершин, тогда оживает память вечности, и шагают по опавшей листве наши старые друзья – все те, кого мы мечтали увидеть столько лет.
Мы помним всех, кто знал, что выразить совершенное нельзя, кроме как восторженным молчанием. И они молчали, произнося лишь имя каждого опавшего листа, потому что знали все о каждом – с самого рождения под горячим солнцем весной. Но теперь – под опадающими лучами осенней луны – они уходят в ночь, шелестя и перешептываясь с тенями и отсветами. Даже молчание замирает на миг, и тогда слышно, как свободно, без единого шороха, прыгает с одного листа на другой старый дух деревьев, отбрасывая тень на застывшее небо. Но ветер оживляет уста опавших листьев, и тело согревается теплом преданных нам – на всю вечность. И старый дух говорит к созерцающим невыразимое.
И вот настает миг. Тени сгущаются, отсветы дальних фонарей придерживают их, чтобы они не упали в ночь. По шороху листьев, по звукам шагов мы узнаем друзей, оживших в эту ночь ради нас всего на несколько мгновений. Они идут к нам по опавшей листве, потому что самый широкий путь в самую великую вечность устлан такими же листьями – и так же шуршат они, когда галактики проносятся поблизости, обдавая их огненным ветром, наполненным миллионами пылающих звезд.
Мы видим вас, пришедшие к нам из вечности. Мы видим вас, мы помним ваши шаги и то, как легко узнаем вас по шороху бегущих к нам листьев. Одним воздухом невыразимой истины, одним лунным светом дышим мы. И когда вы стоите здесь, едва касаясь сухих ветвей, держась за отблески фонарей, мы еще больше верим в бессмертие ваших душ.
…Далеко-далеко высится в самое небо, тянется звездный путь. По нему уплывают навсегда облака, по нему ночь проходит, обращаясь в сияние дня. Но вы с нами – и потому мы знаем, ради чего приносит северный ветер запахи с далеких вершин, ради чего пылают рассветами бесконечные горизонты. Все ваше бессмертие – ради этого невыразимого мига земной жизни!
В нежном, освежающем ветре тихой ночи, под светом далекой звезды я касаюсь последнего зеленого листа на старой березе возле своего дома. Я полон гордости и радости за нас – лучших старых друзей.
УХОДЯЩИЕ ВО ВРЕМЯ
Осталась позади нас опавшая листва вместе со своим прозрачно-голубым небом, солнце повисло над временем, нежный свет падает на землю из прошедшего, из ушедшего навеки. И теперь мы смотрим – на себя, тихий свет проходит сквозь нас, нет больше того тела, в котором жило будущее. Будущее сбылось, мы сбылись вместе с ним.
Сколько было их, чудных мгновений, когда исцеление от усталости приносил свежий ветер, полный надежд и неба, и когда все эти надежды сбывались, когда мы видели их сбывшимися, не было ничего прекраснее, чем поверить снова в растущий столб света в закатных отблесках. Прошли мгновения радости, но они прошли достойно, лишь теперь мы чувствуем тот вихрь времен, который они закрутили вокруг всех событий. Для них мы оставили много места в своей радости, там они будут жить вечно.
Все, что было в нашей судьбе, стоит того, чтобы больше не повторяться, чтобы остаться навеки в камне и мысли. Ведь это не кажется таким несбыточным, все великое больше не повторяется, лишь даря силу памяти всем, кто прокладывает молодую дорогу. Мы станем духом, воодушевлением, вдохновением. Мы не должны бояться этого.
Мы говорили, что обязательно победим и ждали, когда нам объявят о победе. Прошли годы сражений, в которых мы доказали, как велика в нас память истины. Теперь, когда мы стоим у холма, объятого огненным океаном неизведанного, но манящего и полного зовущего смеха, мы видим, что на всех башнях, которые сотни раз падали под натиском веры в бессмертие, гордо возвышаются наши знамена.
И теперь мы победили. Там, где свинец не смел пронзить сердце сражающегося, он прорастал в благодатной почве вечности. И на всю вселенную вился душистый плющ, и в каждом его цветке жила любовь к павшим, в каждом листе была воля к возрождению. И небо, обвитое зелеными листьями, распускалось звездами над угасающим небосклоном. Так помнит нас незабвенная истина.
Ушли часы, когда будущее нужно было завоевать, когда в непростой битве мы не боялись кричать всем в уши о слезах, падающих из пробитых душ, мы кричали всем, что, прозрев лишь на миг, больше нельзя засыпать спокойно, мы кричали, что, обретя дар речи, больше нельзя жить молча. И нельзя жить, если слова не находят воплощения.
Каждый наш шаг, наполненный состраданием, в то же время сокрушал сострадающих повсюду. И ненавидел чужую жалость к себе под лживой маской неравнодушия. И это ушло на века, на века осталась в истории огненная вспышка нового чувства, она до сих пор наполняет пространство, вытесняя пустоту. И те, в ком еще гнездятся забытые светом пустоты, непременно наполнят свои источники сотнями пробившихся родников и грохочущих водопадов!
Мы сражались против бесславия и безвестности. И мы те, кто понял, что все это – ужасающие пороки. Они способны убить гораздо быстрее и мучительнее, чем даже самая кровавая бойня.
Мы боролись против гладкого моря, потому что при штиле никогда не проверишь крепость своих парусов и не узнаешь, чего стоит твой флагман. Ведь по спокойному морю плавают лишь те, кто боится шторма, но наш мир будет очищен от боящихся. И молниями будет скреплен союз скал и нашей героической воли! Тот, кого ветер несет выше к небу, увидит все наши поля, на которых пали миллионы отважных, он увидит, как сияют ночью цепи вечных огней и подпирают небо свободные обелиски. Бессмертие уже идет к воскресающим победителям.
ВЕТЕР БУДУЩЕГО
Взгляните на свою историю! Разве не вышла она из греческих морей? Разве не родилась она из головы олимпийца? Разве не северный ветер закалил её веру в победный возглас? Разве не достаточно сил у неё, чтобы повелевать волнами?
ДА!
Слышите, как ответ этот звучит над нашими головами, слышите, как в нас оживают мифы о вечных героях?
С греческих морей дует на нас северный ветер. Когда-то Рим, преемник Греции, впустил в свою историю южный сырой ветер. Где был тогда Гомер, чтобы развернуть барельеф римской эпопеи с ее жаркими баталиями в северную сторону, где был его Ахилл тогда?
Рим принес себя в жертву будущему, упав на свое прошлое всем телом. И тогда во всех реках Европы отразились сотни сверкающих звезд – то была подаренная грядущему бриллиантовая диадема Рима.
Еще видны на прибрежном песке павшие статуи – они пали от рук тех, кто думал, что сумеет сделать лучше. Но даже подобных ТАКИМ – не сделали. И нас всех обманули, сказав, что новое искусство – после гибели прежнего – вернет людям их свободу. И этот роковой обман оставил нас без аллей славы.
Но этот же обман дал нам в руки право действовать! Действовать – на благо истории! И не просто действовать, а еще и с характером рассерженных вечностью! Только сильный характер, поставленный на мускулы масс, помогает своей эпохе выстоять, на невидимых плечах атлантов возводя колонны самопреодоления.
Но нам не жалко павших, гордость за них чувствуем мы. Волны одна за другой сметают с пути истории все, что не оставило в ней следов. И все, чем не гордится суровое море, падает под его волнами. Оно предлагает всему, что создано и живет, два пути – выстоять или исчезнуть. Но радость мы испытываем от сознания того, что в мире есть твой характер, который уже наполняется ветром будущего, характер, которому суждено попасть на вершину – к орлам и звездам. И оттуда смотреть и видеть, как море, услышав тысячи лет назад стихи Гомера, повторяет их теперь всей своей глубиной.
Потому наполни свой характер северным ветром, ведь он дует с греческих морей. Выстоять сегодня нам надо, давно ждут нас забытые в песке мраморные изваяния.
Действовать… дальше действовать будем мы!
2005-2008 гг.
ВРЕМЯ ДУХА
ЭССЕ О ПОДВИГЕ
ЖИВИТЕ ВО МНЕ
Прошло полгода с тех пор, как я упал здесь, как здесь сгорели мои крылья, и теперь они медленно покрываются снегом. Я сижу здесь, среди деревьев, меня ищут, но я не хочу возвращаться. Меня вернут туда, где крылья переплавили на гусеницы. Только ползать?.. Нет! Я привык, чтобы моя кровь вскипала в кабине на высоте, при чудовищных перегрузках!
…Это было давно отсюда. Мы бились насмерть, облака стояли перед нами, как колонны, среди них мерцали маяки звезд. Ночь не была помехой, все было видно при свете стальной луны, мы летели навстречу друг другу. И прямо перед собой я увидел запотевшее стекло. Там тоже кипела кровь!
Но это было так давно, отсюда теперь совсем далеко и невозвратно! Я просидел здесь уже полгода, каждый день варил еду, плавил снег и смотрел, как крылья моей машины превращаются в бесформенные холмы. Мои карты устарели, землю с тех пор перечертили заново, пока я думал, что смогу выбраться из этого леса. И где теперь жить моим крыльям? Конечно, ведь внизу боятся, когда кто-то смотрит на них с высоты! Да еще сквозь запотевшее стекло!
Ах, это было так опасно для их жизни, для их скучных чистеньких двориков и огородиков! Они боялись, как бы гроза не прилетела вслед за этим рокотом!!!
…Я помню, мы тогда бились насмерть. Часы напролет, без сил и топлива, выжимая остатки мощи из своих стальных сердец, на пределе, который и теперь лишь снится видевшим это вершинам звезд! Я не забыл, как я взглянул ему в глаза, сквозь запотевшее, разбитое, окровавленное стекло. Он пожелал мне удачи! Он падал и, упав, взорвался. С тех пор я много думал, ведь если бы я не подбил тогда его, нас было бы здесь хотя бы двое. Тогда я лишь улыбнулся его пожеланию, а теперь мне нужна и в самом деле та самая удача, которая вся выгорела в том нескончаемом бою!
Ножом я вырезал на дереве картинку того боя. Я нарисовал себя в облаках и его, падающего в пустоту. Хотел бы я заглянуть в его кабину теперь, может быть, мне принесла бы удачу обгоревшая фотография его невесты! Или может, у него были новые карты полетов! Этому бы я тоже порадовался…
Но я и теперь помнил всю свою молодость! За её повторение стоило бы отдать сотни звездных лучей, в них я вновь вижу вихри и запах сгоревшего кислорода, и разрубленный воздух.
Битвы нельзя забывать, это было тогда так, как уже не будет никогда. Издали я видел, как вершины гор выстраиваются в колонны, как солнце и луна меняются местами, как орлы прямо в воздухе разрывают на части замечтавшиеся облака, и как они проливаются на землю заживо. Я видел, как вулканы начинают закипать, когда в них падает воск от вечернего солнца! И я знаю, что это так больше никто не увидит!
В кармане моей куртки до сих пор лежит письмо от одного мальчика. Однажды он пришел на аэродром, он стоял вдалеке, но лишь его глаза я увидел среди многих. Я понял его всем сердцем, я почувствовал, как он радовался тому, что увидит, как стальные сердца врываются в небесную плоть! Вихрь от моторов теребил его светлые волосы, и я знал, смотря на него сквозь отблеск своего стекла, что он и вправду видит, как несется топливо по шлангам к самому огненному двигателю, как волны воздуха между несущихся лопастей рождают тайфуны, как патроны тянутся по лентам и спрыгивают прямо на рассерженный боек и с огненными хвостами уносятся в небытие!
Я перечитывал это письмо много раз при свете потухающего костра. Маленькая рука старательно выводила правильные буквы. И на старой бумаге уже почти ничего не видно. А он просто просил пролететь над его домом, чтобы мама поверила в то, что летать все-таки возможно.
Во сне я часто вижу, как я собираю всех своих товарищей и всех, кто верен небу. И целая эскадрилья, обхватив все небо, проносится над маленьким деревенским домиком, и летит, летит и не заканчивается, звезды сверкают в небе, а солнце и луна по-прежнему меняются местами, прыгая по заснеженным вершинам! И проснувшись внезапно от этого сна, я все же улыбаюсь, потому что я верю, что тот, кого я сбил полгода назад, был все-таки не он.
Время идет беспощадно, безжалостно уводит со света одних и приводит других, оно не спрашивает погибшего, как он жил и чего добился.
Проклятое время! Даже когда гибнет герой, оно кладет его вместе со всеми! Ночью я встаю в поту и, схватив горящий прут, начинаю размахивать им во мгле. За ночь вокруг меня собираются толпы призраков, и я разгоняю их, чтобы не видеть лица, на которых застыл лицемерный, ухмыляющийся, свирепый оскал предательства! Время предает всех, кто верил ему! А мы-то все думали, что будем жить всегда…
Много таких мыслей родилось возле застывших в снегу крыльев. Но иногда я все-таки поднимаюсь на вершину горы, пробравшись сквозь заснеженные ели и сосны, я достигаю самого верха горы. Здесь я снова вижу весь небосклон. А под ним вижу тонны бликов и отсветов. Там живут те, кто забыл, что когда-то для них герои придумали крылья и небо!
Сегодня я опять разожгу костер, забыв, что я здесь уже давно, я вновь прочитаю письмо от того мальчика, грея руки у огня, бережно сложу его. И засыпая, я вспомню его взгляд сквозь запотевшее от солнца и высоты – стекло истребителя!
А пока я стою здесь один, смотрю вверх, в небесную даль, и снег тихо падает мне на лицо из черных облаков ночи. Я помню вас, мои друзья, во мне живы те, кто умер за истину, кого предало время, оставив в забытьи. Я помню тех, кто знал, откуда рождается солнце, кто знал, что и просто луны достаточно, чтобы читать бессмертные произведения, даже сочинять их.
Я помню сражавшихся со мной за одну правду, и в моем сердце вам стоит вечный памятник, который умрет лишь вместе со мной! Живите во мне!
ВРЕМЯ ДУХА
Взгляд чёрного человека стал последним, который уловил Есенин перед своим вознесением в бессмертие. Не увидел ли Есенин грядущие войны, не чувствовал ли в дыхании горячих нив – запах гари и смертоносного огня?
Дикого чёрного коня оседлал этот золотоволосый провидец, он увидел бездну и больше не мог усидеть на обезумевшем от грядущего горя скакуне. И Есенин гордо принял свою судьбу. Есенин остался непокоренным ничьим духом, он остался в истории тем, кем сам хотел себя видеть, кем хотела видеть его Русь. И его борьба за истину, которую нёс он в сердца обреченных на войны, стала его нерукотворным памятником.
Но история началась с рассвета над тучными нивами и с голубого неба. История началась с запаха свежеиспечённого хлеба и теплых стен деревянной избы. Здесь впервые гордый Пегас, паривший в облаках над Олимпом, прибрёл к тихому крестьянскому дому. Здесь впервые крылатый красавец ткнулся в плечо Есенину и пошёл с ним по его бескрайним полям. И это было судьбой Есенина и судьбой поэзии великих двадцатых годов.
Осторожно, словно доставая из бабушкиного сундука старинную игрушку, Есенин медленно разворачивал историю мира в Великие двадцатые годы. И склонившись над этим ларцом, он видел, как мир меняется, как тучи разбегаются, и взору поэта предстают настоящее и будущее. Есенин зачарованно смотрел с невидимых высот, как его Родина прорастает из-под векового бетона, обретает стройные формы.
И вот уже армии Тухачевского маршируют, сметая дворянские усадьбы с бездушными мраморными статуями. Есенин видел, как люди в его стране перестают гнаться за богатством, он видел, как дух торжествовал, как народ слился в единую волю – волю труда и всеобщего достоинства, как его народ вырывался наружу, ставя наперекор чванливому западу добытую в кровавой борьбе правду взаимного добра и помощи.
И всё это Есенин видел в огненном шаре мировой судьбы. Ему одному тогда была подвластна неземная грусть мудреца, случайно увидевшего грядущую истину. И он молчал о будущей крови, молчал о расправлявшем свои крылья горизонте трагических событий века наставшего. Об этом он мог только потихоньку шептать своим берёзам и своим нивам.
Потом Есенин писал строки, наполненные мощью и силой, которые он черпал из рек и озер своей Родины, а в это время начался великий и неповторимый Штурм Неба, когда раскалённые моторы врезались в прежде недоступный небосвод, а лётчики стали богами при жизни.
И не было ни одного человека во всей стране, кто не мечтал бы взмыть под облака.
И Есенин понимал всех этих людей. Ведь он уже не раз был в небе, уже не раз возносился со своими птицами и парил среди облаков, подобно серебряным цеппелинам, охватившим всю Европу.
Но чёрный человек был силен. Он родился задолго до Есенина, он сумел избежать Пугачёва, обманул Анну Снегину, вернулся из Великого похода. Он не был одним из 36-ти, прошёл невредимым через страну негодяев и встретил Есенина в холодном декабре 25-го года.
Они стояли друг против друга. И как неизбежный рок, взгляд чёрной мглы лёг на Есенина. И тут же его золотые волосы покрылись инеем, так дьявольски похожим на вулканный пепел. Холодом, вечным холодом веяло из грядущих годов. Есенин из последних сил швырнул трость в это чудовище – объявляя войну будущему и вступаясь за нас.
МАРШ ЕСЕНИНА
На Руси тогда было еще темно. На крыльце послышались шаги. Внутри люди шептались, боясь, что из темноты к ним придет что-то страшное. Но когда дверь скрипнула, и все замерли – в избу вошел Есенин, со свечой в руке. И теплый свет березово-зеленого пламени осветил его лицо. «Русь услышала меня! – сказал поэт. – А знаете, в раю нет такой избы, нет окна с небом и нет моего старого коня. В раю нет Руси. А значит, я остаюсь здесь! Навсегда!»
Так сказал поэт людям, которые не очень-то слышали его, а просто радовались огню в доме и торопились раздуть печь, накрыть для гостя стол.
Мерный свет от свечи, которую принес с собой Есенин, перепрыгнул в низенькую печку, оттуда в лампаду, и вскоре лицо поэта стало видно всем. Люди усаживались за стол, Есенин тоже сел с ними. Простая еда и глубочайший смысл земного бытия лежали, казалось, рядом, возле ломтя с хлебом, возле деревянной ложки – на старой скатерти. И люди, обрадованные тем, что этот незнакомый человек принес им свет в дом, расспрашивали, откуда он пришел в такой поздний час, да еще в такую стужу.
Поэт был грустен. Он лишь кивал головой, но видно было, как неспокойна стала его душа. И тогда Есенин, взглянув в черную даль в окне, сказал: «Берегите огонь, люди, спасайте его в своем сердце. Там, куда заглянул я, – огонь уже превратился в адский пожар, летящий на крыльях черного дыма, что как смерть стоит на ногах обугленных печей. Там, куда заглянул я, – свечи не горят, там – горят избы! И я увидел это. И тот, про которого написал я, тот черный, стоял там и махал мне своей обугленной рукой прямо из огня, но на лице его, покрытом сажей, сверкали ряды оскаленных в мерзкой улыбке – кровавых зубов. И там, в моей деревне… Он стоял и там. Но этот черный, вернее, эти черные – стояли повсюду. Повсюду ходили они и хохотали, наматывая на руки накрахмаленные скатерти, поджигали конюшни с живыми конями».
Но здесь поэт остановился, потому что увидел, что мальчик, который лежал на лавке, горько плакал. И все смотрели на гостя с тоской и необъяснимой грустью. И Есенин подошел к ребенку и обнял его. Мальчик горько плакал ему в плечо. «Не бойся, он не придет к тебе и к вам ко всем. Ведь там, куда заглянул я, перед тем, как … прийти к вам с этой свечой, я был уже с вами! Не бойся и не плачь. Черный человек боится света свечи, лампады, сердца. А я буду с тобой. Когда ты выйдешь в поле, то в шелесте колосьев я еще раз прочитаю тебе свои стихи, я плотной стеной ржи закрою тебя. И когда ты ночью будешь пасти коней, я подложу веток в твой костер».
Старуха в углу тоже начала плакать, но молодая красивая женщина успокоила её.
Есенин же все смотрел в глубь декабрьской метели. И там, в этом окне, Есенину показалось, что кто-то идет за ним, чья-то воздушная поступь ложится на кружащиеся хлопья снега. И Есенину казалось, что его рожь колосится сквозь эти сугробы, что конь его не убежал, а стоит у коновязи,… но только старая уздечка болталась на ветру неподалеку.
«И смерть мне тоже приснилась, – сказал поэт. – Но только в этой гулкой ночи нет моего коня, а в руках лишь старая уздечка. И черного коня привели небеса вместе с этой непроглядной мглой. А где я сейчас? Кто глумится надо мной?»
Есенин стоял в комнате, и все уже ложились спать, приготовив гостю единственную постель. Но только тот ребенок не спал, он долго стоял возле Есенина и потом тихо спросил его: «А там, куда заглянул ты, там останется моя мама?»
…Вихрь несся по грохочущему будущему. И теряя сотни своих родителей, грядущее с диким криком врывалось в настоящее. Марши грохотали по земле. Падали города, тонны металла плавились заживо, земля текла, будто море, и черный океан бушевал в берегах притихших морей. Империи привязывали небо к штандартам, а люди вырывали свои сердца, с презрением и духовным величием бросая их к ногам новой веры.
Прошли годы, засохла кровь, поросло травой неистовое небо. А свою истину Есенин оставил в русской избе, рядом с ломтем хлеба, на простой деревенской скатерти.
ПЕСНЬ ГРАНИТНОГО ВОИНА
Сегодня ночью в оглушительной тишине заповедной рощи опять грохотали взрывы. И птица опять взмывала с криком в черное то ли от дыма и копоти, то ли от долгой ночи небо. Сегодня гранитному воину опять снилось, как сквозь толщу времен пробиваются выстрелы, как кричат обезумевшие от страха птицы, как стонут раненые, как застыли навек убитые. Как теперь гранитные, бронзовые, бетонные, с именами и без имен вслушиваются они в непроглядную мглу прошлого, где все еще вместе – живые и мертвые. Там, в окопе, объятом черным ураганом развороченной земли, они помнят каждое горячее дыхание, они помнят и тех, кто вырвался из черного смерча, и тех, кто остался навсегда в той роще... до конца удерживать позицию.
Скорбный сон гранитного воина, в котором смеются, еще живые, его погибшие друзья, крепко держит наш мир на краю пропасти.
Потому сон и не заканчивается. В нем каждая душа боролась за историческую справедливость, все – пехота, танки, самолеты – шли в одном ряду, сливались в единый гигантский организм, несущий на плечах застланное дымом небо Победы. Но сегодня этот сон вырывается из гранитной груди, чтобы пробудить сердца тех, кто еще не проснулся... Или дремлет безмятежно…
Так совесть эпохи живет до последней капли крови, защищая свой последний рубеж. Она борется со временем, не давая забыть тех, кто стоит за её спиной. Она клянется не застыть под пыльным слоем обыденности! И потому она кричит о каждом, и нет ни одного, кого бы не знала она...
Заглянем в глаза гранитных воинов – и увидим каждый свою глубину в давно минувшем. Биение живого, трепещущего сердца слышит чуткая душа, когда взгляд останавливается на стальных мускулах танковых гусениц, когда рука застывает на сжавшемся от напряжения лафете орудия, когда нога ступает на землю, несшую наших воинов в Великое победное будущее. Будущее, которое и сегодня по-прежнему ведет вперед. И из этого будущего смотрит на нас великая Красная Армия.
Когда-нибудь мимо гранитного воина пройдет и последний оставшийся в живых ветеран Великой Отечественной... Ему тоже каждую ночь снится черный окоп, и крик раненой птицы не дает покоя его сединам. Они взглянут друг другу в суровые лица… И слабеющей, но все еще твердой походкой последний ветеран прошагает через ту заповедную рощу, в которой до сих пор удерживают позицию его погибшие друзья, в которой из последних сил сжимает винтовку мой восемнадцатилетний прадед Миша, – прямо в победную весну 1945 года. И мир вновь увидит, как великая радость ворвалась в сердца миллионов людей после долгой ночи ужаса.
Наша торжествующая победа имеет большой метафизический смысл. Она принесла миру новое ощущение самого себя. И если такая самоотверженная битва шла за право жить свободными, значит, такая жизнь стоит того, чтобы за неё можно было так бороться. Наша победа показала, что тот, кто ставит перед собой цель определять, кому жить, а кому нет, – сам оказывается предопределенным, а его судьба – предначертанной. И от нашей грандиозной победы зажглись сердца миллионов людей, борющихся за правду жизни. Но самое главное, мы показали всему миру, что справедливость не только должна, но еще и может победить. Из непомерной толщи жестоких времен пробился зеленый и сильный росток человеческой справедливости.
...Черно-белые лица смотрят вопрошающе со старых, потускневших военных фотографий, и на месте боя в той заповедной роще еще можно найти почти истлевшие кости, измятые фляжки, пробитые солдатские каски – черные не от времени, а от того, что у смерти нет другого цвета. Переход из белого в черное, как переход из света в тьму, из жизни в смерть – был чудовищно простым, и в трагическом вопросе застыли лица на далеких фотографиях.
Эти лица запомнили деревья, небо, земля. Но словно по воле злобного тролля из чужой сказки имена их будто бы закрыты в заколдованной табакерке, спрятаны от истины наших дней. Другие люди говорят о другой славе и подвигах, совершенных кем-то, где-то, неизвестно зачем и почему. И благородные лица советских героев захлопнуты в дьявольском сундуке, будто их и не существовало вовсе. Память о них бросили в брянском лесу, где лишь суровые стволы деревьев возносят к небу песни об их подвигах. И докричится ли в ветреный день суровый лес до припорошенных беспамятством сердец?
Потому не может уснуть гранитный воин. Великие события не могут и не должны застыть в камне, они не должны остаться лишь выбитой на граните строчкой. История будет говорить с нами языком великих подвигов, как бы ни хотелось кому-нибудь услышать другой язык, и гранитный воин расскажет прожженную военным огнем повесть. И эта повесть начнется с шума ветра в суровом брянском лесу.
И тогда в закатный час чуткому глазу покажется, что обугленное облако на горизонте – это чаша смертной доли павших героев. И луна взойдет кроваво-красной над местом их гибели, и туман ляжет, накрывая их саваном вечности.
Со дня нашей Великой Победы прошло уже немало лет. Но мы и сегодня ищем вокруг и внутри себя воскресения той победной радости – как оплота в душе, как ищут мост, по которому можно не побояться пройти в новое будущее. Будто бы сама история сковала воедино вчера и сегодня, чтобы явить нам истинный смысл происходящего на земле. На земле, где птицы вечно ищут мирного неба...
Но еще кажется, что угли с пепелищ и пожарищ той ужасной войны кто-то злобный разбрасывает по миру. И там, где они падают, мир будто бы возвращается в 41-й год с его роковыми судьбами и обреченными жизнями. И вновь полыхают дома, и вновь плачут матери, потерявшие своих детей, и вновь ревут боевые машины.
И этот гул сливается во времени с арией Великого плача по погибшим.
Но ночи стали темней сегодня. И тяжелое дыхание ветра, и свинцовые крылья облаков, и суровое молчание горизонта возвещают о чем-то. Будто бы вновь ревут моторы, застывшие затворы ружей будто бы снова щелкают в тишине времени, будто бы вновь гремят солдатские фляжки и стальные каски. Долгая темная ночь... Солдаты Великой Отечественной... Их много, они стоят за стеной прошлого, и мы слышим их голоса. Но что это? Ропот? Возглас? Мольбы? Так мы стоим у этой стены, скованные трагедией своего времени, и готовы ли мы еще услышать зов Родины-матери?
И мир проснулся в ожившем сне гранитного воина, разбуженный грохотом снарядов в тиши незабвенной рощи. И Великая Память уже стоит в дыму с Великим знаменем Победы.
Вчера сквозь толщу времен пробивались выстрелы, кричали раненые и горько падали на землю убитые. Но сквозь черную мглу прошлого испуганному миру, сидящему в разрытом окопе, кто-то в выцветшей от пота гимнастерке протягивает мужественную руку. И она ведет мир сквозь черный ураган смерти под свист огненных пуль и осколков. И мир, как ребенок, трепетно прижался к широкой груди Советского воина – Спасителя!
БРОНЗОВАЯ СКОРБЬ
Когда ждали мы наш самый главный, наш святой праздник – День Великой Победы – весь мир облетели кадры: спиленные бронзовые сапоги памятника советскому воину-освободителю в Эстонии. Мы долго наивно верили, что ни у кого не поднимется рука на святотатство. Поднялась… Распилили не металл – жёсткие зубья вновь прошли по душе и судьбе мира. Мира, за который пали на земле Европы простые советские солдаты.
Меня распилили, черной бомбой оторвало мне ноги и руки, а моя земля осталась под прибитыми к земле ступнями. Меня вырвали из рук вечного огня, а потому этот огонь станет вечным знаменем моего бессмертия. Я умер здесь однажды, второй смерти не будет!
Я пришел к тебе, моя теплая и святая земля, ты нежно обняла меня, дала приют мне, когда я упал всем телом на твои травы. Тысячи умирали вокруг, и всех нас ты спасала от холодных небес, согревая одеялом сухих трав и падающих солнечных лучей. В наших глазах навеки осталась ты, наша земля, твои просторы и твои раны от вонзающихся в твои руки и ноги снарядов. Тебя мы увидели последней, значит и ты тоже наша родина, наша вечная земля. Тебя не покинем мы никогда, скорее небеса упадут перед тобой на колени, чем хоть один из нас сдвинется с места.
Наш бронзовый фундамент сливается с бронзовой скорбью на широких плечах! Из темных недр тянутся тысячи рук к этому фундаменту, они вцепились в него так крепко, как когда-то держались за боевое знамя, за хрупкую стену траншеи, за каждый метр этой земли. Много наград на груди воина, но будет там скоро и еще одна – из настоящего сплава народного духа – за оборону родной земли!
Мы все упали здесь, мы не заметили, как умерли, нам об этом никто не сказал. Живые считали нас убитыми, но мы здесь и поныне стоим вместе, все те же лица, те же знамена. И тот же враг, подкрадывающийся ночью.
Те, кто вернулся домой, слава им, они жили в мирное время. Но мы не вернулись в свои части, нас никто не отправил домой, мы еще никому не сдавали оружие, никто не списал нас! Мы – действующая армия! Огонь наш горел все эти годы, горит он и поныне, полыхает он в наших сердцах. Ночью мы согревались возле него, а теперь он рвется на бешеном ветру, волнуясь и взывая к походу.
Вера моя жила все эти годы в скорбящем взгляде бронзового воина. Как и он, я разрезан вместе с моей землей, руки мои – мои травы и степи, ноги мои – мои дороги и горы, их больше нет у меня. На фронте просил я всегда сурового бога войны, чтобы не стал я безруким или безногим, чтобы смерть нашла меня на вершине духа и подвига. Сбылась моя вера тогда, но теперь я лежу в земле и кричу до самых небес от черной боли, когда выворачивают из меня пласты сырой глины, когда тело мое растерзали. Марш гремит в моем сердце, рвется на части все внутри меня. Я встаю из земли, меня поднимают руки травы. Нет у меня теперь рук, чтобы держать автомат, как нет рук и у моей земли, чтобы подняться, я тащу сам себя и свою землю за старую плащ-палатку туда, где лежит он – распиленный и связанный проволокой.
Кто связал тебя, вечный товарищ, неужели даже такого, без рук и без ног, еще боятся они? Боятся, что в ночи услышишь ты гул павших, сотрясающий недра, поднимешься в рост, какого не видели еще живые, сцепишь зубами нашу разорванную землю так, чтобы прижались друг к другу кровавые раны, чтобы плакали они друг другу в лицо. Поднимешь ты нашу землю, и тогда вновь прирастут к тебе твои руки и ноги. Долго будешь ты ждать, пока срастутся железные кости, а пока мы встаем драться за твои подвиги!
Взгляни, мой старый товарищ, перед тобой раскинулись просторы твоей истории. Здесь сражался ты за свободу родной земли, здесь врос ты в неё. И раз так крепко бился ты, что пал здесь, то кому, как не тебе, и теперь стоять за твою и нашу родину. Не резал ты землю на свою и чужую, не отрубал от тела ПОДВИГА – города и народы.
Война твоя была жестока, не замечала она границ и народов, одним народом стали павшие, одним государством стали свободные земли! Ты шел к своему последнему рубежу, чтобы навеки стать часовым в этих краях.
Ты слышишь, товарищ, неспокойна ночь над тобой, ждешь ты рассвета, но на рассвете на тебя накинули петлю. Окружен твой город с твоим народом.
Но ужас пробежал уже по лицам врагов, над миром раздался бронзовый гул! Ты поднял к небу прежде опущенную в скорби голову, взглянул ты в высокие облака, увидел ты всех их – убитых и распятых, разрезанных, но непобежденных! И тогда вновь опустил ты голову, чтобы в суровом молчании взглянуть на свою землю. Но уже встает ветер от бессмертного марша, знамена сияют над головами идущих, и помнит Родина своих победителей! И каждый павший воин по всей земле оживает в твоей бронзовой скорби – чтобы держать тебя, стоять за тебя, чтобы отдать тебе свои руки.
ДЕТИ ОБЕЛИСКОВ
Моя земля лежит теперь чистая и прозрачная, пахнет свежестью и волей к труду. Она лежит нежная и теплая, в ней живут миллионы живых корней, в ней живут миллионы навеки живых вместе с нами.
Совесть эпохи пробуждается вместе с рассветом нашего времени. И каждый шаг по этой земле отдается ударом вечного сердца под сводом застывших небес. И только живая и горячая совесть кипит, слыша дыхание нашей сожженной земли.
Наша земля дышит грудью павших! И когда это дыхание проносится над полями, вновь поднимаются примятый клевер и лебеда, встают и оживают колосья хлеба, продолжают сражаться за жизнь одинокие васильки. И тот, кто охвачен таким дыханием, видит в небе и на земле тех, кто отдал им – себя!
Горит память, и горит кровь на простреленном лучами закате. И даже мрак земли начинает светиться огненно-красными взглядами. Нельзя забыть – взглянуть на небо и поднять с него обугленный закатом платок, подаренный на память о доме. И вспомнить родную руку в этих вышитых лучами потертых буквах.
Вы с нами и в этом небе, и в каждом доме.
Но бывает и час, когда в земле отражаются грозы, когда тяжело дышит она, пробитая снарядом ужасной памяти. И глядят в кричащее небо глазницы воронок, взывая к смыслу бытия, громыхая голосами последних секунд воли к борьбе.
И земля поднимается. Вот уже видны на темном небосклоне плечи окопов и кулаки брустверов, вот уже небо смиряется под тяжестью километровых траншей и стреляных гильз. И вновь одета земля в выгоревшую гимнастерку далеких полей, и блестят слезами рассветные росы.
Эта земля дошла до всех городов, она тонула в реках и вязла в болотах. Она вцепилась зубами в фундаменты городов и удержала их, она скрутила узлами пропахнувшие борьбой реки. Она выжала всю волю из камней и цветов, чтобы они горели под ногами врагов… И когда нечего было больше выжать, она вырвала из центра планеты клок ее кипящего чрева и бросила ввысь, обращая в пепел плодородный слой на поверхности.
Чтобы помнить такую боль, нужны силы. Силы, чтобы знать, что история нашей страны выросла в гильзе, наполненной землей, что цветок поднялся из неё, впитав всеми соками порох и огонь вечных сражений. В часы, когда