- Анна Дмитриевна! Да что же это? Варя, Варенька! Ведь она – невеста моя! Где она? Голос его неожиданно стал требовательным, визгливым. – Как Вы могли мне сватать эту порочную натуру? Сбежала с первым попавшимся смазливым актеришкой!
- Во-от! Это все ваши музицирования да концерты, маскарады до утра да домашние спектаклишки! Я знал, знал, что у вас тут вертеп! На что польстился! На погремушку! Теперь все будут пальцем показывать: вот он Мураховский, от которого невеста сбежала! Позор на мою голову! Вы все – все здесь такие …, - он не мог подобрать слова.
- Милостивый государь! - раздался грозный голос давешнего дирижера, судя по всему главы семейства, - извольте извиниться перед Анной Дмитриевной. Она тут вовсе не при чём. Сестра ее, Варвара Дмитриевна, девица совершеннолетняя и сама вольна сделать выбор.
То, что она выбрала сцену, говорит мне лишь об одном – человек вы нудный, скучный, не сумели даже девушку увлечь. Денег пожалели в Москву ее свозить. А в нашем городишке, если не музицировать да шарад не ставить, только одна дорога – в кабак!
Так что горе ваше я понимаю, а вот претензии свои оставьте. Лучше б сами роль в пьесе взяли. Вон на валторне играть бы выучились! Она, глядишь бы, в Вас и влюбилась!
- Такой серьезный человек, такой богатый и рассуждает как директор балагана! – парировал аптекарь, совсем потеряв разум. Шаги его удалились.
- Так, говоришь, Леночка, директриса тебя в кабинете отчитывала? – продолжал хозяйский голос. - Что ж, придет она ко мне за денежками на неотложные нужды, тут мы с ней и поговорим. Если еще хоть слово скажет, я тебя из гимназии заберу! Дома учиться будешь, а постарше станешь – в Смольный институт определю! Никаких денег не пожалею! Сейчас не те времена – заводчиков и купцов принимают как титулованных особ! Что с них взять с титулованных! Один титул и есть!
На следующую ночь странный сон продолжался.
Я опять услышал знакомый уже голос хозяина дома купца Дунаева Константина Марковича, второй был мне совсем незнаком.
- Долг, батенька, платежом красен! Ты мне честное купеческое слово давал? Давал. Нарушил? Нарушил. Отвечать за свои слова надо? Надо. - Голос Константина Марковича изменился до неузнаваемости.
- Да ведь тюрьма мне, долговая яма! Ведь не выберусь я оттуда! Некому за меня мой долг отрабатывать! Вы все равно без денег останетесь! Пощадите! Ведь семья у меня! Дети по миру пойдут! - Голос был мужской страдальческий, униженный, но, одновременно и лживый, неискренний. - А ты о детях- то подумал, когда такие деньги занимал? Три тысячи рублей! – произнес хозяин с нажимом. – Чай, не всё в товары вложил? Обнов накупил да в картишки спустил порядочно?! Вот тебе и результат! Деньги, их только сжавши зубы можно держать! В заплатах походи, а капитал сохрани да после в выгодное дело вложи, а прибыль получишь, тогда и пальто новое справишь, да одно – для себя! Дети пусть друг за другом донашивают. Экономить учатся да копейку беречь! А как второй барыш получишь, так с него, с барыша, а не с основного капитала – жене муфточку преподнеси, то-то счастлива будет! Не вздумай тряпки дешевые дарить! Ценить не будет. А мех – это всегда перед глазами и носится долго. Всю жизнь с тебя глаз сводить не будет. «Вот, мол, как муж меня любит да уважает!» А как основной капитал окупится, так перво-наперво - долг отдай! Да не забудь благодетелю своему коробку сигар преподнести в знак благодарности! И считай, считай денно и нощно! Как только почувствуешь, что доходы упали хоть на копеечку, так расход прижми на целковый, иначе не заметишь, как вниз скатишься! Вот так живет человек основательный, деловой! А тебе одна дорога – в учебу! Пусть жизнь тебя поучит, коли я научить не сумел! Я свой убыток переживу, впредь умнее буду, всяким вертопрахам деньги одалживать поостерегусь. Один раз ты меня разжалобил, да родственные чувства взыграли, забодай меня комар! Я и размяк!
- Константин Маркович! Голубчик, не гони! Пощади, Христа ради! Ведь я племянник твой, кровь родная!
- Кончен разговор! Иди, ищи себе другого кредитора, может, под домишко твой дадут тебе ссуду!
- Да ведь домишко - последнее, что у меня есть! Дети по миру пойдут!
- Выкручивайся, племянничек, сам. И виновать только себя, неразумного, слабого! Куда ты полез! Не таких жизнь обламывала! Прощай! Сестрице кланяйся!»
В этот момент я провалился в фазу глубокого сна, но утром вспомнил все до последней интонации.
Глава 4
Вчерашняя история с Ромкой закончилась, как я и предполагал. Его нет в группе. Я завалился на кушетку и заснул, как всегда – крепко и бездумно. Проснулся я часов в шесть вечера оттого, что кто-то печатал шаги каблучками прямо надо мной. Камора моя, волею случая, аккурат под кабинетом заведующей нашим детсадом Полины Михайловны, точнее под частью кабинета. Недавно меняли отопление, пробили большие дыры в потолке для труб. Трубы сменили, а дыры, как водится, оставили, поэтому слышимость просто прекрасная. Я прислушался, говорила Полина Михайловна. Она была возмущена до предела. Уж я то ее знаю.
- Лариса Иосифовна! Когда же, наконец, будут деньги!
Уши у меня сделались трубочкой сами собой
Полина берет взятки? Вот это номер! А я- то считал ее интеллигентной до мозга костей бессеребреницей!
Полина Михайловна продолжала:
- Когда я пускала вас в подвал, вы клялись и божились, что будете спонсировать детсад на две с половиной тысячи в месяц! Сумма мизерная, но у нас и этого нет! Благотворительный фонд у нас зарегистрирован, родителям объявлено, что вы спонсор, а денег-то не видно!
Я понял, кто ходит надо мной, топая, как слон. Лариса Иосифовна не то хозяйка, не то арт-директор расположенного под нами в огромном купеческом подвале театрика. Я долго ломал голову, зачем Полина пустила их в наш подвал? Он стоял такой сухой и чистый! Своими каменными арками он напоминал мне средневековый собор. Купец держал в нем свои товары. Детсад – лишние кроватки, летние раскладушки, елку, чтобы дети не видели до праздника. Я держал в уголке стопку картин. И вдруг началась такая головная боль! Все, что хранилось, быстренько перенесли в сарай. Артисты сколотили подобие сцены, повесили черный занавес, осветительные приборы, которые сжигали кучу электроэнергии. Скамьи для зрителей были как в бане – голые, некрашенные.
Пока шли репетиции – они ставили что-то из театра абсурда - было еще ничего, я даже подружился с ними: с толстой с коровьими глазами Светланой, тощим и визгливым Дмитрием, ленивым красавцем Никитой и другими. Все они были немного сумасшедшими, но удивительно талантливыми. Потом начались спектакли. Мне прибавилось работы. Все-таки калитка открыта, чужие люди гуляют по участку, топчут разровненный граблями песок, не дай бог, в сарай залезут или стащат чего-нибудь. Ну, хотя бы тех деревянных гномов, которых я вырезал для каждой группы и посадил под кусты.
Я отвлекся, а сверху отчетливо доносилось:
- Вы просили дать отсрочку, вам нужно было «встать на ноги». Я вам поверила. И что? Утренник «Здравствуй, осень», конечно, хорошее дело, но вы просто насильно заставили меня его принять, потому что утренники прекрасно готовят наши воспитатели. Он нам не был нужен! Нам нужны деньги!
Ведь я хотела устроить детям чаепитие! А сладости стоят денег! Да вы не слушаете меня, Лариса Иосифовна!
- Я слушаю Вас, Полина Михайловна, - равнодушно проронила Лариса. Она уже почувствовала себя победительницей. Когда противник доведен до белого коленья, а ты спокоен, победа остается за тобой.
Полина Михайловна подвоха не поняла и продолжала, горячась и сбиваясь с мысли:
- Ведь я хотела обновить скамейки и песочницы! А вместо этого - что я слышу! Одна родительница так и сказала: «Вертеп!». Ваши актрисы полуголые сидят на площадке младшей группы, курят, пьют пиво! Вокруг же люди! И что за пьеса такая? Что это- варьете, кабаре?
- Поймите, - сквозь зубы процедила Лариса Иосифовна, – сейчас тяжелое время для высокого искусства. На Беккете не заработаешь! Да, мы вынуждены обслуживать юбилеи и корпоративные вечеринки! Но для чего? – с пафосом воскликнула она, мысленно уже стоя на пьедестале.
- Для чего? – эхом откликнулась Полина Михайловна.
- Для того чтобы заработать деньги на настоящую постановку, на высокое искусство!
- А садик-то мой при чем? – уже молящим голосом произнесла Полина Михайловна.
- Мы еще прославим это здание! Здесь будет висеть мемориальная доска: «Здесь находился театр «Карусель»!
Лариса гордо протопала к выходу.
- А деньги, деньги-то как? – уже вдогонку кричала, оторопевшая от наглости Полина Михайловна.
- Мы платим в Госимущество! – уже с лестницы злобно крикнула Лариска, и шаги ее стали еще глуше.
- Дура я, дура! – посетовала вслух Полина Михайловна. - Договор подписала безденежный, на слово поверила! Сколько уж жизнь меня учит, а все доверяю людям! Платит она в Госимущество! Платит, конечно, семьсот рублей. За такой большой, ухоженный, чистый подвал – семьсот рублей! Где была моя голова? Загипнотизировала она меня, что ли?
Я понял, что Полину Михайловну надо спасать. Она двадцать лет руководит этим детским садом. Любит его как свое детище, хотя детей у нее своих нет, да и замужем она не была. Я вскочил с кушетки и стал подниматься по узкой лесенке, которая хоть и строилась вместе с домом более ста лет назад, не скрипела.
- Можно к вам? – я засунул голову в дверь, топчась на пороге. Успел я вовремя. Полина Михайловна уже вытирала платком влажные глаза.
- Тебе что, Мироша? - Вот так и зовет – Мироша с тех пор, как я пришел с Васькой и Генкой к ней на практику расписывать стенки на лестничных пролетах.
Она тогда здорово и по-человечески обошлась с нами. Поила и кормила не объедками точно, но смешной детской едой: творожной запеканкой, какао, хлебом с маслом. Оказывается, вырвав путевку, что называется зубами, многие родители водят детей крайне нерегулярно, то проспят, то не приедут с выходных с дачи, то возьмут их с собой в отпуск и не предупредят. Вот еда и остается. Мне было просто забавно, а вот Генка с Васькой радовались дармовой еде, как беспризорники.
- Мироша! Что эти «Дети подземелья» очень шумят вечерами?
Пришлось признаться:
- Шумят, еще как. Из девятиэтажки приходили уже жаловались. Скоро к Вам придут. Аппаратура у наших артистов хорошая. Песни в основном из репертуара Сердючки. Сами понимаете, если в 12 ночи решат «пробежать весь репертуар» к завтрашней свадьбе, мало не покажется.
Полина Михайловна опять пошла пятнами.
- Что же делать, Мироша?
Я страшно удивился. Уверенная в себе, немногословная, прямая и гордая Полина Михайловна спрашивает у меня, студента–недоучки, которого она сама и приютила – что ей делать?
Видимо несправедливость добралась и до нее. А ведь она «Заслуженный учитель» и все такое.
«Кто виноват?» - я знал, а «Что делать?» - нет, и Чернышевский тут не при чем.
Глава 5
В тот вечер была смена сторожихи Агафьи Тимофеевны. Я рисовал и сквозь свои мысли слышал, не вникая в смысл спора, в котором она на высоких тонах прокручивала свою любимую пластинку: «Мне за это не плотят!»
Опять ее просили о какой- то малой услуге, но противная старуха принципиально не желала помогать никому. Почему? Может быть, ей совсем никто не помог в жизни. Но от этого ведь две дороги – либо помогать всем и каждому, кто в этом нуждается, памятуя об обидах, нанесенных судьбой, либо возненавидеть всех и вся. Почему Агафья Тимофеевна выбрала последнее? Это уже характер. Злобные гены. Пока эти мысли блуждали у меня в голове, за дверью послышались сбивчивые шаги, и ко мне постучали.
- Мирон! Ты дома? – послышался нервный голос.
Я открыл. Это была воспитательница средней группы Клавдия Егоровна: бесцветная особа лет пятидесяти, потная, с растрепанными волосами в вязаной шапке набекрень. Рядом стоял, конечно, Ромка.
- Мирон! Ну не могу я брать Ромку домой! У меня муж вечером пьяный нервы мотает, ужин сготовить нужно. Квартира однокомнатная. Сумасшедший дом! А Агафья ни за что не хочет здесь за ним присмотреть. «Не плотят!» - передразнила она злую Агафью, и, не дожидаясь согласия, затопала вверх по деревянной лестнице.
Ромка тоже никого не слушал, не ждал моего ответа, он привычно прошагал в мою комнату, держа в охапке куртку и пакет, где вперемежку лежали уличные ботинки, шапка, игрушки и запасные трусы.
Я был неприятно удивлен, выбит из колеи: «Какого черта! У ребят в общаге день рождения, не помню, правда, у кого, но меня ждут, подарок приготовлен, предвкушение от «романтической» встречи с молоденькой преподавательницей Олечкой, живущей в том же общежитии, у которой всегда можно было переночевать, уже заставляло прыгать от возбуждения, и вдруг! Опять этот Ромка!»
«Э! Стой!» – тормознул я себя. Каково ему-то, маленькому, чувствовать себя обузой всем и вся? Я обмяк, сел, и тут Ромка поставил передо мной невиданную дотоле задачу. У меня нет младших братьев и сестер, поэтому, когда он поднял на меня умоляющие, полные слез глаза, и выдавил из себя: «Я какать хочу…», меня бросило в жар. Только этого не хватало. Я молча потащил его в туалет. Отсидев в неудобной позе, болтая ногами положенное время, он сполз, поводил по попе бумажкой и стал натягивать штаны. Видно сегодня их покормили чем-то несвежим, потому что за полгода, которые я провел с Ромкой, мне и в голову не приходило, что он, может быть, хочет на горшок. Что же, он все это время терпел?
Есть ли в этом какая-то связь с сексом? Не знаю. Только мне срочно расхотелось спать с Олечкой. Я, как умная Эльза, поймал за хвост свои мысли: а вдруг Олечка захочет родить от меня? И родит ребенка, который никому не будет нужен. И даже самые простые вещи в жизни станут для него проблемой? Я не хочу такой судьбы своим будущим детям! Моих детей родит любимая мною женщина. И дети будут любимыми! И у них не будет проблем, вроде Ромкиных.
Мы вымыли руки, и Ромка, уже бодрый и независимый, зашагал по коридору, ведущему в мою халупу. Я пришел в себя, когда услышал настойчивый стук в ворота.
- Стой здесь, Роман. Я пойду, посмотрю, кто там. Ромка замер.
У калитки стояла тетка, которой можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Неряшливая седина в пегих волосах, клочковатая, не знающая парикмахерской стрижка, морщинистое лицо с потухшими глазами, мятая одежда из магазина «Копейка», запыленные бесформенные туфли. Клетчатая китайская сумка оттягивала темную жилистую кисть левой руки. Правой она колотила в калитку.
Услышав, что я открываю, она громко облегченно вздохнула. Увидев меня, удивленно замолчала, пошлепала бледными губами и неуверенно сказала: «Ты, парень…ты здесь работаешь, что ли?»
Голос у нее оказался приятным, мягким, каким-то даже интеллигентным, контрастирующим с внешностью.
- А Вы кто?– спросил я.
Тетка помялась.
- Да никто я… Не знаешь ты меня…Я тут первый раз…
- Хотите-то чего? – уже строже спросил я, хотя «при исполнении» была Агафья, которая даже и не подумала выскочить в зябкую синеву осеннего вечера.
- Ну, в общем, парень, ты не знаешь, Ромочку Мутовкина из средней группы сегодня забрали домой?
«Ромочку» она произнесла так нежно, что я сразу понял. Вот и обозначился треугольник с ручками возле кривых рельсов на рисунке Ромки!
- Вы Ромина бабушка? – спросил я уже спокойно.
- А ты, парень, откуда знаешь? – растерялась она.
- Пойдемте, здесь он.
Тетка охнула, закрыв рот ладошками.
- Я ведь случайно сюда пришла, - частила она, – дом-то закрыт, телефона сотового у меня нету, где кого искать? Темно уже. Думаю, на даче они или в гостях, а соседка-то и говорит: «Они-то может и в гостях, а Ромку-то точно в садике забыли». И рассказала, где садик-то. Ира-то моя редко меня в гости приглашала, а Ромочку-то привозила. Мы с дедушкой нарадоваться не могли, ведь одни мы живем, а Ромочка-то – цветочек наш! Дедушко-то пьет правда сильно, но Ромочку пальцем не тронул, как и Иру. Может и надо было наказывать…, - неожиданно закончила она.
Она еще шла по коридору, а Ромка, сияя как новый медный грош, уже летел ей навстречу, раскинув руки: «Ба-буш-ка!» - кричал он, боднув женщину в живот и крепко обнимая ручонками.
Бабушка целовала Ромку в макушку и плакала: «Ромочка, ведь десятый час уже, а ты все в садике, сиротинка ты моя, кровинка ты моя, это что же делается! Будто детдомовский».
- Парень, это правда, что он чуть не каждый день так? – всхлипывала она.
Я молча кивнул головой.
Бабка схватила Ромку на руки и, неожиданно бесцветные глаза ее засверкали решимостью.
- Парень, ты скажи евоным родителям, что если он им не нужен, я забираю его себе! Пойдешь ко мне, внучек? - Ромка с радостью закивал головой и еще крепче обнял бабушку за шею.
- Проходящий поезд еще в десять будет. У нас станция большая – райцентр. Через два часа дома будем. - Она неожиданно ловко одела и обула Ромку, и они, спотыкаясь в темноте о камни, ушли на остановку, где курсировали маршрутки до вокзала.
Ромка обернулся и помахал мне рукой. Лицо у него было не детское, на нем читалось взрослое выражение: «Ну, вот и у меня начинается счастливая жизнь!»
Наверное, и у меня ему было не сладко. Ведь это был не дом, а перевалка- хорошая, но перевалка, а человеку нужно постоянное пристанище, за которое можно зацепиться душой и в котором можно отдохнуть телом.
Мутовкины в тот вечер опомнились «рано», к половине двенадцатого. Я их ждал, но первой выскочила Агафья. Надо же, не спит и холода не боится!
- Он вашего сыночка незнакомой женщине отдал! Он! Никакого права не имел, точно!
Я услышал, как Мутовкины заорали оба в голос каждый свое!
- В прокуратуру…, в милицию…, в суд…, - бессвязно выкрикивала Ирка.
- Ну, сейчас я с ним поговорю, - угрожающе гудел Михаил.
Я не стал дожидаться, когда они станут ломиться в мою старенькую дверь.
- Ну, в чем дело? - спокойно спросил я, когда они уже были в двух шагах от комнаты.
Мутовкины на секунду замолчали, потом Ирка завопила громче прежнего:
- Он еще спрашивает!
На Ирке под курткой было блестящее вечернее платье, длиннющий маникюр угрожающе мелькал у меня перед глазами, из накрашенного рта несло спиртным, как из пивной бочки, на узенькой мордочке алела ссадина.
- Растлитель, педофил, голубой, в тюрьме тебе не жить! А мы туда тебя быстро устроим, гадина! Где Ромка?
Михаил, взглянув на меня, осекся:
- Правда, парень, где Ромка?
- Бабушка – мать вашей жены его забрала, увидела, заплакала и уехала на проходящем поезде к себе в райцентр какой-то. Вам просила сказать, что если он вам не нужен, то она без него жить не может. Ромка был очень счастлив, что хоть кто-то за ним пришел.
- Моя мать – не «кто-то», - опять завизжала, прыгая на высоких каблуках, Ирка.
- Эх! - выдохнул Михаил, махнув рукой, схватил за плечо Ирку и, тяжело ступая, потащил ее за собой.
- Мы в прокуратуру? – не сдавалась Ирка, хотя язык ее уже начал заплетаться.
- Тебя, дуру, надо в прокуратуру! – заорал Михаил, и еще быстрее потащил ее по лестнице и быстро вытолкал в дверь.
Зашуршали шины, Мутовкины уехали в ночь.
Агафья, стоящая доселе, как жена Лота, превращенная в соляной столб, не глядя мне в глаза, забормотала:
- А я что? Говорю им: «Нет мальчишки!» А они: «Где? Да кто забрал? Да кто отдал?» Чуть инфаркту не схватила. Напужалася я, да, напужалася сильно…, - бормотала она уходя.
Я не стал поддерживать разговор. Может, еще успокаивать эту зловредную бабку, которая явно хотела подставить меня и порадоваться втайне моим несчастьям. Какая ей-то корысть? Попробуйте объяснить сами.
В общагу я, естественно, не поехал.
Глава 6
Вчерашняя история вдохновила меня на новую главу моей повести о семействе Мутовкиных.
«Михаил Мутовкин ехал утром на работу на жениной машине и размышлял о своей жизни. «Ауди» его раздражала. Ему психологически давил на маковку низкий потолок, закладывало уши от тишины в салоне и отсутствие звуков с улицы. Вакуумная упаковка для дорогой колбасы какая-то! То ли дело его «Джип»! Внедорожник, находящийся сейчас на профилактике, напоминал ему родной «Газик», на котором всю жизнь рулил его отец, возя начальника элеватора.
На этом «Газоне» Мишка и научился рулить. Когда однажды он после дождя заехал в незнакомую лужу и провалился вместе с машиной, отец взял вину на себя. Мишку, конечно, отдубасил до синяков на спине, плечах и руках, но, главное, начальник его простил. Очень уж преданный был водитель, его родитель. Многие тайны начальника знал и - ни-ни. Мишка тоже рос скрытным: обиду на отца от души вымещал на одноклассниках, потом на одногруппниках в ПТУ, который учителя гордо называли «Лицей»! Ничего себе звучит – «Лицей № 254», готовит сварщиков, слесарей автосервиса, поваров, юристов, гувернанток и специалистов по фитодизайну. Полный винегрет. Мишка, ясно, выучился на автослесаря. А поскольку мотор отцова «Газона» он с детства мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, то, когда после окончания ПТУ он стал у себя в сарае ремонтировать автомобили, дело так поперло, что через год он уже разъезжал на первой своей машине. Машинка так себе – «Пежо», но сынок одного богатея так ее уделал в бесконечных авариях (права-то купил за башли), что отец сынка, услышав сумму за ремонт, махнул рукой.
- Слышь, парень, возьми ее себе. За это - год будешь мою «Тойоту» бесплатно обслуживать. Я аккуратно езжу. Если сменить что – ясно, оплачу!
Папаша оказался крепким парнем. За год ни разу глупостей не сделал. Сыночку, ясно, новую игрушку купили, а Мишка в 18 лет заимел «иномарку» - так тогда называли все заграничные тачки. Ночами, вымазавшись до ушей в тавоте, краске и еще бог знает в чем, он чинил свою «красавицу». Душа пела. Даже слишком. Отец завидовал: «Я всю жизнь на чужой прорулил, а он, стервец, только вылупился – уже своя иномарка!»
Покатался Мишка на «Пижухе» мало. Забрали в армию. Там он очень хорошо понял, как прожил жизнь его отец, потому что все два года возил полковника на «Газике», точно таком же, с какого начинал он свое знакомство с транспортными средствами. Из армии отпускать не хотели. Промурыжили еще два месяца, прапора обещали, Мишка усмехнулся. Ну, и был бы чумазым прапором до конца дней! Бузить он не стал, оттрубил и те два месяца, скрипя зубами и ненавидя полковника, который, в общем-то, был неплохой дядька.
Вернувшись, Мишка первым делом продал свой «Пежо». Родители только охнуть успели. Получить лицензию на открытие своего дела оказалось легче легкого, и Мишка открыл в старом гараже, купленном у какой-то бабки, свою мастерскую.
Клиентов было – хоть отбавляй! А вечером - бери любую тачку и любая девчонка – твоя! Мишка с наслаждением вспоминал это время. Через пять лет он переехал в другую мастерскую, покруче, тачку опять имел свою, «Альфа-Ромео». Почему-то бьются чаще всего хозяева «понтовых» тачек, наверное, потому, что ездят на них от безделья. Мишка нанял штат слесарей, потом он открыл еще одну точку, потом еще… Сам наезжал один раз в день в чистом костюме. Выполнял роль диагноста – послушает, рукой в перчатках покрутит, понюхает даже, а потом слесарям диктует: смените это, это и это.
А ведь ему было тогда чуть больше 25 лет. И тут судьба дала крен. Он встретил Ирку! Стервозная парикмахерша до того изменила его жизнь, что он и вправду решил, что появился смысл в этих ремонтах и деньгах, которые уже текли к нему независимо от его желания. Наоборот, его умоляли: возьми, возьми! И кто? Шишки всех масштабов. Ну, с «прыщами» вроде директоров школ, больниц и библиотек он даже и не разговаривал.
Те только клянчат: «А можно подешевле? А не окажите ли спонсорскую помощь?» Мишка один раз так «отбрил» директора какого-то бесполезного училища, художественного, кажется, что слух об этом дошел до многих, и лезть к нему перестали. Помнится, он впал в ярость и заорал, брызгая слюной и дико выкатив глаза:
- Ни копейки не дам вам, дармоеды! Вы с мое в мазуте походите, домкратом, а то и без, машину поподнимайте, попотейте, падлы, а потом клянчить ходите. «Проекты» у них! Работать надо, а не краски переводить!
Зато все руководители силовых структур были его клиентами. Поэтому, хоть и приходилось брать кое-кого из них в долю, все было культурно и тихо. Братки к нему не лезли, говорили, что он «ссучился». Видит око, да зуб неймет! Мишка вспоминал знакомую со школы строчку. Ученье всегда шло ему впрок.
Похоже, он счастливчик во всем, кроме Ирки. Почти два года продолжалось его неведенье. Разбитная и без комплексов Ирка была, казалось, создана для такого крутого парня, как он. Правда, иногда Мишка недоумевал – что он в ней нашел? Разглядывая спящую Ирку, он с разочарованием замечал мелкие черты лица, волосы какого-то блеклого оттенка, который она называла «платиновым», худющие конечности, маленькую грудь… «Белая моль» шептали «подружки». Но стоило Ирке проснуться, словно огонь пробегал по ее тощему телу! Ему казалось, что она одновременно касается всех его чувственных точек, и он переставал вообще замечать ее недостатки. Когда же шли они на приемы к «шишкам», Мишка вообще терял голову. Перед ним была совсем другая женщина! Не меньше, чем «Мисс Вселенная»! Как это они, бабы, делают? Да и не все это могут! Он даже не представлял себе, что, если его мать проведет в салоне красоты хотя бы один день да подберет в дорогом магазине модную одежду, она будет выглядеть не хуже. Но Ирка про женские хитрости не распространялась, ей нравился производимый на Михаила эффект.
К концу второго года сожительства Ирка осторожно сообщила Михаилу, что беременна. Михаил рассудил как мужчина, ведь ему было уже 27 лет, да и свадьба хороший повод убедиться, что его уважают в городе, к тому же втайне он мечтал о пацане, которому однажды скажет: «Вот, сын, это тебе батька все заработал! Владей и приумножай!»
Безо всяких лишних слов он повел Ирку в ЗАГС подавать заявление.
Свадьба была богатой и представительной. Родители жались в углу, их особо-то никто и не замечал. Жены «шишек» вели себя как в ресторане на вечеринке, ведь они совсем не знали Мишку. Слесаря напились, а Ирка танцевала со всеми кавалерами по очереди. Мишка только без конца выходил курить на улицу.
Когда разношерстная публика разошлась, и остались только родственники, Ирка разочарованно рассматривала кучу подарков. Подарки были пышно оформлены, но дорогих вещей среди них не было.
Мишка хлопнул Ирку по заднице и заорал: «Ничего, Ирка! Мы такого добра накупим, завидовать будут! А это – он презрительно кивнул на стопку подарков – возьмите, кому что нравится!»
- Мишенька, как же это!? – засопротивлялась мать. Но потом, видя, как Иркины родственники бойко разбирают пакеты, закричала: «Сервиз, сервиз-то хоть оставьте!» – и кинулась к китайскому чайному сервизу.
В отместку за «дешевку», Мишка купил эту квартиру в элитном доме, в двух уровнях. Ходить по лестнице туда-сюда было не очень удобно, но во всех сериалах про богатых такая лестница всегда была в кадре, и Михаил ею гордился.
Когда родился Ромка, Михаил ощутил себя полностью состоявшимся человеком. А вот Ирка повела себя неожиданно. Ребенок ее не интересовал в принципе. Няньки сменяли одна другую, не прожив и полгода. И всегда претензии к ним предъявлял Михаил. У одной малыш плакал, потому что она дрыхла и забывала его кормить. Другая ленилась гулять с мальчиком, и он побледнел и стал хворать. Третья приводила в дом хахаля, и они выделывали тут такое! Михаил любил наезжать в неурочное время. Ирки никогда не было дома. Она утроила заботы о своей внешности, ныла, что Ромка забрал из нее все соки, что волосы выпадают, зубы портятся, живот не сокращается и так далее, совсем не заботясь, что Михаилу неприятно это слышать. Впрочем, для него она стала матерью его сына, а это выше, чем какая-то «Мисска», на которую Ирка походила раньше.
Наведя порядок с внешностью, Ирка занялась «общественной деятельностью», а Михаилу сказала: «Деньги, Миша, не главное, главное – положение в обществе!»
Она сошлась с женами некоторых начальников, которых задарма обслуживали Мишкины слесаря, и они создали организацию «Цветы жизни».
Мишка плюнул, «чем бы ни тешилась – лишь бы не гуляла на сторону», а сам стал заглядываться на красоток попроще да поазартнее. Особенно «азартной» оказалась одна из нянек. Когда он по привычке заехал не на обед, а после обеда домой, Ромка спал, а под халатиком резвой Риты не оказалось белья. С Ритой ему было так же весело и хорошо, как с Иркой до свадьбы. И неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы Ирка их не застукала.
Риту она спустила с той знаменитой лестницы и долго гнала до самой входной двери. А Ромку отдали в детский сад, узнав предварительно, какой в городе «самый лучший». Ирка после этого стала попивать. Вернувшись с какой-нибудь «акции», она в одиночку «хлестала» все, что попадалось под руку. Михаил ехал домой неохотно, всегда находился кто-то, кто звал его в сауну, в биллиардную, боулинг или ресторан.
Когда Ромку в первый раз забыли в саду, Михаил пришел в такую ярость, что Ирке впору было «снимать побои» в милиции и брать справку в травмпункте. Но она дорожила своим положением мужниной жены и не пошла жаловаться. Все-таки она была виновата, да и сама испугалась за Ромку не меньше Михаила, когда протрезвела.
Михаил был звероподобен. Он ревел, как раненый медведь, бессвязно выкрикивая: «Детей крадут! Насилуют! Убивают! Увозят за границу! Где мой сын!? Отвечай!» За этим следовала тирада из эпитетов такого отборного мата, какого Ирка не слыхала все шесть лет совместной жизни.
Ох, и лупцевал он ее тогда! А чтобы не повадно было!
Они поехали в садик узнать, не забрала ли Ромку бабушка. Увидев на территории детского сада группу тихо говорящих между собой людей, решили, что это свидетели какого-то страшного происшествия, и осели, руки – ноги у обоих стали ватными.
- Рома, Ромочка! – лепетали они, путаясь в одежде, сталкиваясь и нелепо махая руками, пока передвигались по дорожке от ворот к старинному красавцу – дому. Люди с удивлением смотрели на них.
Навстречу вышел молодой веселый парень, и его улыбка сразу как-то привела их в чувства.
- За Ромашкой приехали? Да здесь он, не бойтесь. «Миссис Клювдия», ой, Клавдия Александровна привела из средней группы.
- Ты кто? – дико заорали оба родителя.
Улыбка сошла с лица парня.
- Меня зовут Мирон. Я работаю здесь сторожем.
- А это-то кто такие?
- Это зрители, вышли в антракте покурить.
- В каком еще антракте? – забыв о сыне, дуэтом заорали оба.
- Это не ко мне. Я сторож, разговаривайте с начальством, - отмахнулся Мирон.
Недовольные зрители побросали окурки на дорожку и стали спускаться в подвал.
- Черт знает, что такое! Я разберусь, я всех на ноги поставлю! – скрипел зубами Михаил.
Мирону было неприятно, это два таких озлобленных, недалеких и бездушных человека заходят в его комнату, оскверняя ее своими мыслями и речью.
Ромка заревел, но, увидев отца, обхватил его за шею, и головенка в затейливой шапочке упала Михаилу на плечо.
Семейка быстро вышла, забыв сказать «спасибо» за то, что сторож приютил их богатого, но забытого наследника. Моя повесть о Мутовкиных очень долго не имела продолжения, потому что события моей жизни стали интереснее и важнее, и другие идеи захватили меня.
Глава 7
Прошло три месяца. Плавно и бережно осень трансформировалась в предзимье. Ноябрьские оттепели принесли с собой снега. В декабре ударили морозы.
Зимой темнеет рано. Родители, повинуясь не часам, а тому, что в темноте довольно неудобно добираться со своей ношей на руках или за руку, приходят за своими чадами пораньше, чем летом. Воспитатели вслед за ними торопятся успеть на транспорт, да и вообще, если детей увели, чего сидеть! Двоих-троих из разных групп оставляют со мной во все мои дежурства. Интересно, как они обходятся в те дни, когда меня нет? Моя сменщица Агафья Тимофеевна и актерам зал не открывает, и детей к себе не берет.
- У каждого своя работа, – веско говорит она, - каждому за свою и плотят. Мне плотят за то, что я по ночам дом стерегу. А воспитателкам за то, что оне за детей отвечают. Вот пускай и отвечают.
Сидят, наверно, «воспитателки» до восьми часов! Ай, да баба Агаша!
Было часов шесть, фонарь горел ярко, три забытых малыша, среди которых и Ромка, упоенно строили из снега крепость, когда ко мне подошла Полина Михайловна, решившая в кои-то веки пойти домой вовремя.
- Мироша, - осторожно начала она. – Мироша, вот посмотри взглядом художника на наши площадки для прогулок!
- Вам не нравятся гномы, которых я тут по кустам рассовал? По-моему, весело!
- Что ты, что ты, без твоих гномов вообще было бы убого, без фантазии. И дай тебе бог здоровья за то, что ты их вырезал, покрасил и посадил на лучшие места, только… - Она замялась. Я навострил уши: «делаешь, делаешь, все людям нехорошо!» Собрался уже обидеться.
- Только не хочешь ли ты попробовать силы в более крупном проекте? – неожиданно закончила свою фразу Полина Михайловна. Я не смог сдержать удивления, Полина Михайловна пояснила:
- Понимаешь, ребятишки ведь растут, им хочется уже не только веселиться, они уже о чем-то мечтают, или хотя бы должны мечтать…
- Ну да, я тоже думаю, что вы с ними всегда обращались как с ясельниками, а кто-то ведь уже готов к школе… Они умные, развитые…, - сказал я сам себе удивляясь.
- Вот, вот, ты мою мысль уловил – развитые! - обрадовалась Полина Михайловна. – Вот и давай придумаем, хотя бы для «подготовишек» на участке что-то необыкновенное.
- Я строить не умею, - сказал я честно.
- Да тебе и не надо строить! Построить бригаду наймем! Денег у спонсоров выпросим, в крайнем случае с родителей понемножку соберем! Ты только придумай!
Она засмущалась:
- Видишь ли, в городе конкурс объявили на лучшую игровую площадку. Победителям хорошие подарки будут: игрушки, компьютер, бассейн надувной! В бюджете на это денег не предусматривают, так что помоги, пожалуйста! Так хочется игровой фонд обновить или детскую программу на компьютер для «подготовишек» поставить!
Я пожал плечами. Я не понял почти ничего. Что это за бюджет такой, если для детского сада не предусмотрено приобретение игрушек? На заводе, понятно, игрушки ни к чему. А в детсаду им самое место.
И потом, сделать хорошую площадку тоже стоит много денег. Откуда они возьмутся? Из воздуха что ли? А эскиз? Я уж не говорю о настоящем проекте! Это вообще-то квалифицированная и хорошо оплачиваемая работа. Судя по интонации Полины Михайловны, никаких денег она мне не предлагала. Очень уж просительными они были. Стала бы такая крутая начальница передо мной унижаться, если бы могла заплатить проектанту!
Конкурс объявляют, а денег не дают? Абсурд какой-то! Я изложил ход своих мыслей «Полине».
Полина Михайловна погрустнела.
- С точки зрения простой житейской логики, ты, Мироша, кругом прав. Только, наверное, не одни мы с тобой это понимаем! Работать приходится с тем, что есть. Если свою работу любишь, согласишься на все условия, даже глупые и несправедливые.
Тут набежали с извинениями загулявшие и припозднившиеся мамаши двух ребятишек. Увидев Полину Михайловну, они кинулись к ней, залебезили, залились лестью: «Ах, какая Вы добрая! Ах, какая Вы ответственная! Пока каждого ребенка матери не отдадите – домой не уйдете!»
Последней явилась Мутовкина. Она и не думала извиняться. Спокойно взяла Ромку за руку и, не прощаясь, пошла к воротам, за которыми светил фарами ее серебристый «Ауди».
- Поздновато приходите, - жалея голодного Ромку, спокойно сказала Полина Михайловна ей в спину.
Иринина спина передернулась, она царственно повернула голову в профиль и сказала, так же без обращения: «У Вас еще рабочее время не кончилось! Садик до восьми обязан работать! Где воспитатель? Пораспустили тут всех! Я жаловаться буду! Еще замечания делают!»
- Когда я у нее стриглась в парикмахерской «Мираж», она была точно такой же мещанкой, бойкой на язык, хамоватой. Стала богатой дамой, «приближенной к императору», а замашки остались те же… Деньги они не каждому на пользу…, - тихо сказала Полина Михайловна.
Я согласился. Мне <