Марджори Сноу стояла на крыльце и задумчиво смотрела на безветренное, будто чугунное, серое море. Густые облака поглощали свет, отражённый от воды, и от этого море походило на кашу, которую подавали в богадельнях: раз в неделю как жена преподобного она была вынуждена добровольно и безвозмездно работать там.
Чёрные силуэты сосен и елей как будто подступали к ней, стараясь окружить. Пустота и мрачность этого места, казалось, пророчили ей, её мужу и Люси мрачное будущее. К тому же миссис Сноу винила себя в том, что подвергла опасности самую крепкую дружбу в её жизни. Ей было страшно даже подумать о Присси, но было ли легче думать о Люси? Собственная дочь обманула её! И с кем? С Финеасом Хинсслером! Да как Люси только смогла полюбить этого простачка!
Преподобный, считавший, что худшее, что только можно было слышать, он уже услышал на встрече церковных старейшин, застал дома невообразимую сцену.
Дом, казалось, разрывался от оглушительных криков. Когда он переступил порог, Марджори порывисто обернулась, продолжая кричать что‑то о жемчужной пуговке. На лице Люси застыло выражение ярости, она тоже кричала:
– В нём нет ни капли джентльмена! Разве ты не видишь?
Через несколько минут преподобный узнал всю историю. И когда розовая пуговка заняла в ней своё место, краска сошла с его лица.
Люси скрылась за дверью спальни. Марджори, однако, не была готова пойти спать или принять снотворное, как обычно делала, если была расстроена. Она убедила саму себя, что её мысли должны оставаться кристально чистыми. Туман снаружи был и так густ, и она не собиралась пускать его в своё сознание. Миссис Сноу стояла на крыльце, глядя, как сгущается туман, и шептала:
– Я должна спасти то, что у меня осталось.
Репутацию дочери. До сих пор Перси Вилгрю не сказал ни слова о свидании Люси и Финеаса в лесу. Но кто знает, как долго он будет молчать? Он мог начать требовать с неё деньги. Марджори надеялась, что Присси не откажется от их дружбы, ведь та всегда очень любила Люси. Присси могла бы одолжить им немного денег, чтобы купить молчание герцога. «Но ведь ни в чём нельзя быть полностью уверенным?» – размышляла Марджори Сноу. Шантаж может продолжаться многие и многие годы. И зачем подвергать этому Присси, её старинную, лучшую в мире подругу? Никогда! Ни за что! Его необходимо остановить.
Последний день
– Я хочу положить букетик из фиалок и розмарина в корзинку с булочками для герцога, – сказала Долли Белл, ставя на поднос вазочки варенья и фарфоровый заварной чайник.
– Сегодня его последний день? – спросила Мерла‑Джин Итон.
– Да, – вздохнула Долли.
– Ты ведь будешь скучать по нему, деточка? – поинтересовалась Эдна Вид, повариха, принёсшая только что испечённую, прямо из духовки, воздушную сдобу к столику, на котором сервировали чайные подносы.
– Не то чтобы я была влюблена или что‑то такое. Просто… ну… вы знаете… возникает ощущение, что побывал в той стране, откуда он приехал. Я имею в виду, что понимаю, что он не моего полёта.
– А мы – не его полёта, – рассмеялась Мерла‑Джин.
– Конечно, нет. Но дело даже не…
– Просто он не притягивает тебя в этом смысле, – предположила Эдна Вид; она слегка встряхнула противень, чтобы булочки, получившиеся пышными и золотистыми, отлепились от него, и поспешно разложила их по корзинкам. – Живо! Пока они не опали!
«Да, он не притягивает меня в этом смысле», – думала Долли, пробираясь между цветастыми скатертями к столу, за которым герцог Кромптон разглагольствовал в кругу своих обычных собеседников: миссис Ван Викс, миссис Форбс и миссис Бэннистер.
Потолочный вентилятор лениво перемалывал душный августовский воздух, а женщины размешивали его веерами, как густое тесто.
– Бал в честь Праздника урожая обычно проходит в последнюю неделю августа. Я действительно очень нужен миссис Вандербильт, чтобы помочь с организацией. Знаете, в числе приглашённых – русский великий князь и маркиз де Фалез. О, Долли! Я надеялся, что именно ты принесёшь поднос. Сегодня мой последний день.
– Да, ваша светлость. Я знаю.
Дамы за столом обменялись многозначительными взглядами. В первый раз, прислуживая герцогу, Долли обратилась к нему «мистер Герцог». Миссис Ван Викс тогда отвела её в сторонку и объяснила, что «герцог» – это не фамилия, а титул, и что она должна обращаться к нему просто «сэр», что она и делала до этого последнего дня. Дамы предположили, что к Долли в руки, должно быть, попала книга пэров и она вычитала, что правильней всего обращаться к нему «ваша светлость». Дамы, сами не очень‑то разбирающиеся в титулах английской аристократии, в отличие от ньюпортских леди, изучили эту форму обращения только к концу сезона и, разумеется, посчитали, что Долли было бы достаточно обращаться к нему «сэр».
– Мы будем скучать по вам, ваша светлость. Мы всегда делаем букетик тем, кто назавтра уезжает.
– Ах, фиалки! Как мило!
– И веточки розмарина – чтобы вы не забыли нас, жителей острова.
– Забуду? Никогда, Долли! Я аккуратно сложил и упаковал рецепт воздушной сдобы, который ты так любезно написала мне.
– Тогда насладитесь ими сегодня в последний раз. В Ньюпорте таких не подают.
Миссис Ван Викс смерила Долли суровым взглядом. Это был, пожалуй, самый долгий разговор между гостем и официанткой; в Ньюпорте гости и прислуга редко когда обменивались больше чем парой слов. Долли покраснела, быстро сделала реверанс и поспешила принимать заказы у оставшихся двух столов.
Вернувшись на кухню, Долли передала Лил, помощнице Эдны Вид, заказ:
– Грины, как обычно, хотят чай с ромашкой. Уайтхэдам одну порцию воздушной сдобы и корзиночку кексов с черникой. Но без масла, пожалуйста.
– Бедный мистер Уайтхэд. Она почти ничего не разрешает ему есть, а? Настоящая тиранка, – заметила Лил.
Внезапно по другую сторону двустворчатой двери раздался шум.
– Господи! Неужели Салли снова уронила поднос? – воскликнула Эдна Вид.
Маленькая женщина с обезумевшим взглядом, в съехавшем набок накрахмаленном чепце вбежала в кухню:
– Быстрее! Быстрее! Пошлите за доктором Холмсом!
– Ты уронила поднос? – завопила Эдна Вид.
– Нет, я не роняла подноса! – закричала в ответ Салли, и её обычно добрые серые глаза стали свирепыми. – Герцогу плохо. Он упал.
– Что? – выдохнула Долли.
– Закашлял и сполз со стула на пол. Видели бы вы его. Бледный как полотно, нет хуже. Как сама смерть.
Долли, помогавшая Эдне раскладывать по корзинкам следующую порцию сдобы, выронила противень. Он ещё гулко грохотал на полу, когда девушка выбежала из кухни.
– Отойдите! Отойдите! – кричал мистер Хаскелл, управляющий клуба Абенаки, становясь на колени рядом с герцогом, в муках корчащимся на полу. Глаза его закатились, а колени были прижаты к груди. Через мгновение раздался ужасный звук. Потрясённая Долли поняла, что это дыхание герцога, вырывающееся из его груди с шумом, напоминающим разрываемые бурей паруса. Ещё несколько мучительных всхлипов, и наступила тишина.
– Доктор! Доктор пришёл! – выкрикнул кто‑то.
Но было уже поздно. Все понимали это, когда доктор Люциус Холмс встал на колени рядом со скрючившейся фигурой и поднял запястье герцога. Его лицо помрачнело. Он выпустил обмякшую руку Перси Вилгрю и разорвал его жилет и рубашку. Положив одну руку на другую, доктор опёрся о грудь герцога и надавил.
«Его грудь? – подумала Долли. – Грудь герцога? Грудь его светлости? Тело…» Теперь в мыслях Долли герцог стал просто телом. Она отвернулась, и на её глаза навернулись слёзы. Ветер с моря вметнул края цветастых скатертей, и дух герцога, подхваченный им, скользнул мимо неподвижных людей, устремляясь далеко за море – в родную Англию. Когда дух пролетал мимо неё, Долли, никогда не покидавшая этот остров, но мысленно путешествующая в такие дали, что никто бы не поверил, неожиданно для себя прошептала:
– Прощайте, Бог в помощь, ваша светлость.
* * *
– Я не была влюблена в него, Дикки, – сказала она своему кавалеру тем вечером. – Я никогда не полюблю никого, кроме тебя. Это трудно объяснить, но когда я прислуживала ему – подносила чай и сдобу… – Она изо всех сил пыталась подобрать правильные слова. – Как будто я своими глазами видела место, о котором только что слышала. Я имею в виду целый материк. Англию!
– Но, Долли, Англия – не совсем материк. Если ты посмотришь по карте – это в действительности просто большой остров.
Несколько минут Долли молчала.
– Наверное, ты прав, Дикки. – Она вздохнула.
Долли чувствовала запах наживки. Он ловил тунца на селёдку, и хотя – Долли наверняка знала – мылся после работы, селёдочный запах буквально впитывался в кожу. К сожалению, селёдка была любимой наживкой рыбаков в это время года. – Наверное, это действительно только остров, только большой, но чтобы попасть туда, нужно переплыть весь Атлантический океан, и мне кажется, что я была там. Понимаешь?
Дикки Уэдж на самом деле не понимал, но он очень любил Долли и пытался успокоить её, как умел:
– Ну, Долли, девочка моя, я рад, что ты можешь находиться здесь, на Маунт‑Дезерте, рядом со мной, а в своей хорошенькой головке путешествовать к берегам Англии. И даже если Англия – только остров, ты права: это страна с королевой и принцами. И то, как он умер, – просто ужасно. Худшей смерти и придумать нельзя.
– Как это, Дикки?
– Ну, говорят, что его убил яд – крысиный или что‑то вроде того.
Вспышка в ночи
Всё кончено. Им придётся вернуться в Нью‑Йорк. Небольшое разногласие с Присси наверняка разрешится – это дело времени. Мечту Стивена стать епископом можно забыть. «На время», – так думала Марджори. Ей нравились эти слова. В их соединении слышался оттенок надежды. Миссис Сноу было необходимо надеяться, хоть немного. И она была уверена, что стоит только увезти Люси подальше от этого острова, та тут же забудет этого смехотворного мальчишку.
Было уже глубоко за полночь, но Марджори никак не могла заснуть. Не было ни ветерка, и ночь стояла необычайно тёплая. В комнату просочился комар, и его монотонное жужжание сдёрнуло её с кровати. Она накинула халат и вышла на крыльцо. Море, нетронутое ветром, казалось бескрайним тёмным зеркалом. Почти полная луна проложила серебристую дорожку до самого пляжа под утёсами.
Люси проводила так много времени, сидя на них и рисуя. Акварели дочери были действительно удивительными. Может быть, им стоит подумать о том, чтобы она взяла несколько уроков? Должно же быть место, где она может поучиться, но только бы там не было… чересчур много художников! Люси могла бы даже сама стать учительницей рисования в какой‑нибудь богатой семье. Вдруг по причинам, которые она сама бы не смогла объяснить, Марджори почувствовала непреодолимое желание спуститься с крыльца, чтобы посмотреть виды, которые рисовала Люси, с более близкого расстояния, – за всё лето она так ни разу этого и не сделала.
Она оперлась о тонкий ствол берёзы, вглядываясь в море. По небу плыли облака, то и дело преграждая путь серебристому свету, но Марджори тем не менее рассмотрела вдалеке яркую вспышку. Что‑то, напоминающее радугу, появилось на поверхности моря.
– Это что ещё такое? – пробормотала она и даже осмелилась подойти ближе к обрыву.
Вода в месте вспышки, казалось, пылала множеством ярких цветов. Что‑то плыло к берегу, но она никак не могла понять, что. Вода испускала свечение, от неё исходила ощутимая энергия. Марджори почувствовала, что что‑то надвигается, и глубокий страх охватил её, но она будто вросла в землю, как берёзы, окружающие её.
На поверхности появилась голова. Прилизанная водой, но смутно знакомая.
Хотя волосы потемнели от воды, внезапная вспышка лунного света – она как раз плыла по лунной дорожке – зажгла их, заставив гореть ярко‑рыжим огнём.
– Люси! – оторопело прошептала Марджори. Происки дьявола? Подмена? Люси нырнула, и великолепный хвост взметнулся к ночному небу. Нет, это не моя дочь. Никогда ею не была. И никогда не будет.
Относительно смерти герцога Кромптона. Стоит присмотреться к юной особе, чью любовь он отверг: ею двигала месть, и вероятнее всего, она последует за ним в вечность, тоже приняв яд.
Невилл Хаскелл, бессменный управляющий клуба Абенаки, третий раз перечитывал записку, которую кто‑то подсунул ему под дверь.
– Что, чёрт возьми, это значит? – Он уставился на телефон – один из немногих на острове – на своём столе.
Невилл проклинал день, когда аппарат установили, и теперь смотрел на него, будто на зверя в клетке. Телефон трезвонил практически непрерывно между одиннадцатью и полуднем – заказы на чай, так что он планировал в ближайшее время «эвакуироваться» из своего кабинета и посадить сюда миссис Гудфеллоу – пусть заказы принимает она.
Сейчас же он поднял трубку и быстро нажал рычаг.
– Молли! – рявкнул он в трубку.
– Да, мистер Хаскелл, – ответила Молли Уэлан, городская телефонистка.
– Соедините меня с констеблем Бандльзом.
– С Гомером?
– А‑гм, он единственный констебль на Маунт‑Дезерте, которого я знаю.
– Разумеется.
В трубке раздались гудки.
– Констебль Бандльз у аппарата. – Трубку сотряс голос с сильным мэнским акцентом.
– Гомер, это Невилл из Абенаки. Вы ведь ещё работаете над тем убийством?
– Конечно. Это самое громкое событие, когда‑либо произошедшее на острове. Даже репортёр из «Бостон‑глоуб» приезжал.
– Тогда приезжай. У меня есть версия.
Лицо дикарки
Отъезд. Никогда ещё это слово не казалось таким зловещим, и никогда раньше она так не боялась покинуть какое‑либо место. Она чувствовала, что отрывается ото всего, что было ей так дорого. Уезжает от Финеаса, покидает сестёр, прощается с морем. Даже погружённая в свои мысли, девушка не могла не заметить, что этим утром её мать выглядела чрезвычайно возбуждённой и рассеянной. Пока они завтракали, она поглядывала на дверь.
– Мама, тебе налить ещё чая?
Марджори, кажется, вздрогнула:
– Нет, не надо.
Вместо «Нет, не надо, дорогая» или «Не надо, Люси»! Люси предположила, что после происшествия с пуговицей стала в глазах матери не более чем… девкой.
Ей хотелось сказать что‑нибудь обнадеживающее. Снова попытаться объяснить, что Финеас Хинсслер – порядочный, честный и трудолюбивый молодой человек. Но она прекрасно понимала, что это было бы бесполезно.
Люси надеялась увидеться с Маффи. Она хотела сказать ей, что будет лучше, если она откажется от роли подружки невесты. Несомненно, миссис Форбс и так проследит за этим, но ей казалось, что ради собственного достоинства следует сходить к ним и отказаться самой.
– Мама, – начала было Люси. Марджори даже не подняла глаз от тарелки. – Мама, – снова заговорила Люси. – Мне кажется, что, возможно, будет лучше, если я зайду к Маффи Форбс и скажу, что снимаю с себя обязательства подружки невесты.
– Люси, дорогая, – перебил её отец. – Не думаю, что в этом есть необходимость.
В первый раз за всё утро Марджори, казалось, покинула юдоль печали и плача, в которой пребывала всё это время.
– О, Стивен, мне кажется, что это просто необходимо. И весьма уместно. – Уголок её левого глаза начал подёргиваться.
Раздался резкий стук в дверь.
– Я открою, – сказала Люси и начала уже подниматься из‑за стола.
– Нет, я открою. Сядь! – отрезала мать.
* * *
Двое мужчин в форме зашли в маленькую гостиную в сопровождении Марджори Сноу.
– Что это значит? – Преподобный Сноу встал.
– Констебль Бандльз, сэр.
Люси замерла: ей казалось, что слова констебля начали жить собственной жизнью. Девушка окаменела, но всё же от её внимания не ускользала ни одна мелочь: от пылинки, кружащейся в луче солнечного света, до холодного металла, который она почувствовала на запястьях, когда помощник констебля защёлкивал наручники. Она видела искажённое отражение своего лица на гладкой поверхности браслетов и думала: заметил ли кто‑нибудь, кроме неё, как они сияют?
– Подождите! Подождите! – Отец тяжело дышал. – Вы обвиняете мою дочь в том, что она отравила герцога?
– Она невиновна, пока не доказана её вина, преподобный. Ваша дочь – просто подозреваемая.
– Подозреваемая! – взревел преподобный.
Отец был вне себя от ярости в отличие от абсолютно безмолвной матери, которая стояла, тихая и спокойная, будто гранитная статуя. Её глаза были пустыми и странно бесцветными, мать смотрела на Люси, словно… «Словно? – пыталась понять девушка, и вдруг части головоломки соединились. – Словно я уродец… ошибка природы. Она видела, как я плаваю».
Люси смотрела на мать, пока её вели к двери.
– Возьми накидку, дорогая, – механически произнесла миссис Сноу. Обращение «дорогая» казалось таким же холодным, как металлические браслеты на её запястьях.
Люси не смогла взять её скованными руками. Тогда отец подошёл к крючку, на котором висела накидка и маленькая расшитая сумочка. Он снял сначала сумочку, а потом накидку.
– Что это? – Преподобный посмотрел вниз: из сумочки высыпался какой‑то порошок.
– Не трогайте, преподобный! – рявкнул констебль Бандльз.
– Что это?
– Возможно, яд. Крысиный яд.
Люси в упор посмотрела на мать.
– Это сделала ты! – вскипела она и заметила коварный огонёк, блеснувший в глазах матери.
Лицо Марджори Сноу было неподвижным, лишённым каких‑либо эмоций, но всё же на нём была заметна лёгкая тень злобы. А из‑под непроницаемой маски проглядывало торжествующее лицо дикарки.
Отравительница
– Эй, мисс Сноу, вы добились внимания «Элсворт‑Американ» и «Бостон‑Глоуб», – наверное, и до Бостона слухи долетели, что вы на это скажете? Нас теперь наверняка на карте отметят, мичка. – Мистер Гринлоу, тюремщик, сидел в комнатке рядом с камерой Люси: она была единственной заключённой в тюрьме.
Люси не знала, сколько времени провела в тюрьме города Томпстон. Может быть, несколько дней, а может и неделю, и месяц. Какое это имело значение? Она быстро научилась пропускать мимо ушей кажущийся бесконечным монолог тюремщика. Девушка перестала обращать на него внимание после того, как он попытался вспомнить, когда в округе последний раз казнили через повешение – в 70 или 71 году? Он был уверен только, что тогда тюремщиком был его отец.
– Вы ведь не возражаете, если я приведу внука посмотреть на вас? – спросил он однажды. Люси ничего не ответила, и он, наверное, принял её молчание за знак согласия.
Через некоторое, весьма короткое, время после этого заявления девушка с удивлением услышала в коридоре детский голос и тихий топот ножек по каменном полу. Эти два звука настолько не сочетались с окружающей обстановкой, что Люси тут же насторожилась. Через несколько минут маленькое личико прижалось к решетке:
– Деда, это она?
– Да, Джоуи, она. Это Люси Сноу. Отравительница.
– Ты можешь заставить её подойти поближе? – спросил ребёнок.
– Мисс Люси, окажите милость: подойдите, пожалуйста, поближе. Мой внук Джоуи никогда не видел заключённых, кроме городских пьяниц. Будьте любезны – подойдите к решётке. Доставьте мальчонке радость.
«Любезны?» – подумала Люси. С чего подобному человеку употреблять это слово? Но она встала с табурета и сделала несколько шагов к решётке.
– Посмотри, деда, какие у неё на ногах блестящие штучки!
В этот момент Люси вдруг поняла, что чувствует себя как‑то необычно. Кожа начала зудеть, явно поднялась температура. Девушка остановилась и посмотрела на руки. Они покраснели. Люси вспомнила, как Ханна рассказывала о сиротском поезде, который вёз её далеко от Бостона, а следовательно – от моря, в самый центр страны – в Канзас. Её кожа высохла до предела, и она начала терять, как она позже поняла, чешуйки. Больше Люси не сделала ни шага:
– Меня немного лихорадит. Возможно, мне не следует подходить ближе. Я бы не хотела заразить ребёнка.