На пути в Илимский острог — конечный пункт ссылки — в сумрачный день 20 декабря 1790 года в сопровождении солдата и офицера в Тобольск прибыл Александр Николаевич Радищев. Оберегаемый покровительством графа А.Р. Воронцова, Радищев встретил здесь доброжелательное отношение. Исследователь А. Татаринцев предполагает, что такое отношение было обусловлено, кроме того, рекомендательными письмами к Алябьеву пермского губернского прокурора И.И. Панаева и председателя Пермской гражданской палаты Ивана Даниловича Прянишникова, бывшего члена “Собрания, старающегося о переводе иностранных книг”34. Александра Николаевича как равного принимали в своих домах наместник Алябьев, вице-губернатор Селифонтов, что впоследствии открыло для него двери домов других чиновников-тоболяков.
Но моральное состояние Радищева в эту пору было крайне тягостным. Это время Татаринцев характеризует так: “Драматические переживания между декабрем 1790 и февралем 1791 г., которые могли завершиться катастрофой (Радищев решил даже наложить на себя руки. — В.П.), были едва ли не самыми тяжелыми за все время сибирской ссылки Радищева. Понятно, что такое состояние напряженного ожидания (малолетних детей и сопровождавшую их сестру умершей жены — Елизавету Васильевну Рубановскую. — В.П.) не располагало Радищева на поиски новых знакомств и бесед с незнакомыми ему людьми. Тем более что болезнь вскоре свалила его на целый месяц”35.
Лечил его единственный на сотни верст доктор, штаб-лекарь Иван Иванович Петерсен. Александр Николаевич, проявлявший особенный интерес к вопросам медицины, подолгу беседовал с опытным доктором на медицинские темы, которыми живо интересовался еще в Лейпциге.
|
|
Как раз в год появления Александра Николаевича в Тобольске из типографии Корнильева вышла в свет книжка Петерсена “Краткое описание болезни, в Сибири называемой ветреною или воздушною язвою, с показанием простых и домашних врачебных средств от оной, собранное из разных о сей болезни имеющихся известий”.
Возможно, что экземпляр того справочника Петерсен подарил своему пытливому пациенту. В некоторых письмах графу Воронцову Радищев писал о местных болезнях и способах их лечения, используя сведения, почерпнутые в беседах с Петерсеном. 12 мая 1791 года он шутливо сообщал: “…становлюсь в ряды учеников Эскулапа”, а 16 июня, пользуясь информацией автора справочника, извещал, что “обычная язва продолжает поражать людей и животных, и для сих последних она почти всегда смертельна”36.
…2 марта 1791 года Радищев встретил наконец своих детей — Катеньку и Павлика и свояченицу — Елизавету Васильевну Рубановскую, преданного и верного друга. С их приездом Александр Николаевич воспрял духом, окреп после продолжительной болезни и повеселел. Однако и теперь оставался домоседом. Елизавета Васильевна захворала, и за нею требовался уход. Кроме того, каждое утро до полудня Радищев проводил в занятиях с детьми, а после обеда у постели больной читал вслух Вольтера — “Задиг или Жребий”, затем “Кандида”… по вечерам же, как правило, писал письма Александру Романовичу Воронцову.
Лишь на святой неделе он трижды выбрался в театр, где представляли популярную комическую оперу Аблесимова и Фомина “Мельник — колдун, обманщик и сват”, затем “О, Время!” и “Немого”. Радищев заметил, как мало было на спектакле публики. Вечером 19 апреля 1791 года он сообщил Воронцову: “Опричь райка зрителей по сложности из трех раз в один (если исключим губернаторскую ложу) было всего 12 человек, в райке было около 30-ти”37.
|
|
Елизавета Васильевна постепенно поправлялась, и Радищев все чаще выходил в город либо принимал гостей-посетителей у себя на квартире в большом доме подпоручика Степана Ивановича Тюкина, напротив Михайло-Архангельской церкви38, в Нижнем городе. Очевидно, к этому времени относится его знакомство с Бахтиным, который по должности своей обязан был встретиться со ссыльным, с Панкратием Сумароковым и учителями Главного народного училища, о которых упомянул в одном из писем. 2 мая 1791 года он сообщал своему вельможному покровителю, что “занял здесь для прочтения” “Энциклопедический журнал” “до октября 1790 года”39.
Журнал этот Радищев мог позаимствовать, скорее всего, у Панкратия Платоновича либо у редакторов “Иртыша”, учителей народного училища, широко использовавших “Энциклопедический журнал” в качестве источника переводов для “Иртыша”. Вполне вероятно, что благодаря новым знакомым Радищев прочел все 12 книжек местного журнала, вышедших до приезда писателя в Тобольск, и затем еще семь за время пребывания его в этом городе. Он высоко оценил издание. “Предприятие, — писал он, — согретое творческим пламенем людей, которые любили словесность по призванию и отдавались музе с чистой душой, без всяких корыстных целей, было великим началом культурных преобразований далекого края. И хотя пламя их творческого огня было еще невелико, но в светильнике держался жар, и свет от него распространялся вокруг”40. Конечно, между столичным писателем и тобольскими литераторами — Сумароковым, Бахтиным, Тимофеем Воскресенским, Иваном Лафиновым, Василием Прутковским и Иваном Набережным — шли разговоры о содержании журнала, об отдельных произведениях, напечатанных в нем, о Сибири и Тобольске, о разных сторонах его жизни. Город в ту пору переживал расцвет, и противоречия в нем были особенно зримы. Не случайно Радищев заметил, что здесь “подле дикости живет просвещение”.
|
|
Обо всем этом мы можем лишь догадываться и предполагать. К сожалению, конкретных фактов, характеризующих взаимоотношения Радищева с литераторами круга “Иртыша”, за время пребывания писателя в Тобольске нет.
Как ни гостеприимен был к Радищеву А.В. Алябьев и многие тоболяки, как ни хотелось Александру Николаевичу покидать этот город, однако под увещеваниями и нажимом Воронцова он вынужден был отправиться к постоянному месту ссылки. Случилось это 30 июля 1791 года после того, как просохли дороги из-за непрерывных дождей, поливавших землю с середины месяца. Как и раньше, Радищева с его семейством и дворовыми сопровождал офицер. Кто провожал Александра Николаевича, мы не знаем. Можно лишь предполагать, что, возможно, это были И.И. Бахтин, как по должности своей прокурорской, так и из уважения к умному и неординарному человеку, и П.П. Сумароков из симпатии к писателю, оказавшемуся точно в таком же положении “несчастного”, что и сам Панкратий.
Не в те ли минуты прощания впервые прозвучали знаменитые строки стихотворения Радищева:
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? —
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах.
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.
А. Татаринцев в своей книге “Радищев в Сибири” восемь страниц отвел рассуждениям на тему, кому же “могло быть доверено” (с.150) это стихотворение. Он назвал целый ряд лиц, но так и не смог раскрыть, кто же был близким знакомым писателю. Задолго до А. Татаринцева этот вопрос интересовал серьезных исследователей. В фундаментальном труде “История русской журналистики XVIII века” (М.; Л, 1952) П.Н. Берков писал: “Не исключена возможность, что именно к П.П. Сумарокову обращены стихи Радищева “Ты хочешь знать, кто я? что я? куда я еду?”, написанные, как известно, в Тобольске, лицу “любопытствующему узнать о нем”. Если бы это “любопытствующее” лицо не имело никакого — профессионального или любительского — отношения к литературе, нельзя было бы объяснить стихотворной формы ответа Радищева”.41 Спустя десять лет тот же Берков настаивал: “В Тобольске он (т.е. П.П. Сумароков. — В.П.) встречался с Радищевым, который, — полагаю, — именно ему написал стихи “Ты хочешь знать, кто я? что я? куда я еду?”42. Спустя еще пять лет знаток истории Сибири писатель В. Утков, не согласный с Берковым, осторожно вопрошал: “Не Бахтину ли адресован знаменитый ответ изгнанника (т.е. Радищева. — В.П.) …”43. Но есть и третья версия адресата стихотворения. Она высказана в документальной повести “За кованой дверью” в 1970 году44. Хотя первая строка сочинения имеет форму второго лица единственного числа (“ты хочешь знать”), предпоследняя строка предполагает не кого-то одного, а нескольких, как минимум, двоих “борзых смельчаков”, но каких? “…и в прозе и в стихах”. Если сопоставить стихотворение с приведенной выше оценкой Радищева “Иртыша”, станет понятным, кого имел он в виду: конечно, наиболее активных и способных сотрудников журнала и наиболее близких Александру Николаевичу по духу литераторов — “борзых смельчаков” — П.П. Сумарокова и И.И. Бахтина — противников крепостничества.