1 глобализация товарного рынка,
2 глобализация рынка труда,
3 глобализация культуры,
4 глобализация государственного управления,
5 глобализация финансового рынка,
6 всемирный характер войны.
Или, если говорить о людях, то речь пойдет о:
1 пиратах,
2 плантаторах,
3 миссионерах,
4 чиновниках,
5 банкирах,
6 банкротах.
В главе 1 я подчеркиваю, что вначале Британская империя представляла собой прежде всего экономическое явление и ее рост обуславливался торговлей и потреблением. Спрос на сахар привлекал торговцев к Карибскому бассейну, а спрос на пряности, чай и текстиль влек их в Азию. Но это с самого начала была глобализация с канонерками. Ведь англичане не были первыми строителями империи: они были пиратами, подбиравшими объедки со стола Португалии, Испании, Голландии и Франции. Империалистами-подражателями.
Глава 2 описывает роль миграции населения. Британская колонизация сопровождалась массовым перемещением людей, Völkerwanderung, не похожим ни на что. Одни покидали Британские острова, стремясь обрести свободу вероисповедания, вторые из-за ущемления их политической свободы, третьи — преследуя выгоду. У остальных — рабов или ссыльных преступников — просто не было выбора. Центральной темой этой главы является расхождение между британскими концепциями свободы и практикой имперского владычества, а также то, как это расхождение было преодолено.
В главе 3 подчеркиваются добровольный, негосударственный характер создания империи и важная роль, которую в расширении британского влияния сыграли евангелистские секты и миссионерские общества. Ключевой пункт здесь — продуманный проект модернизации, предложенный викторианскими неправительственными организациями. Парадокс вот в чем: именно уверенность в том, что аборигенные культуры можно англизировать, вызвала самое масштабное восстание XIX века против имперского владычества.
|
|
Британская империя поразительным образом напоминала мировое правительство. Тем не менее ее функционирование характеризовалось настоящим триумфом минимализма. Управлявшая сотнями миллионов человек Индийская гражданская служба едва насчитывала тысячу сотрудников. В главе 4 я попытаюсь ответить на вопрос, как горстка чиновников могла управлять огромной империей, и исследую симбиотическое, но, в конечном счете, нежизнеспособное сотрудничество британских администраторов с местными элитами — как традиционными, так и новыми.
Глава 5 повествует в основном о роли военной силы в период “драки за Африку” и о связи финансовой глобализации с гонкой вооружений, которую вели европейские державы. То была эпоха, когда явились три важнейших современных феномена: действительно глобальный рынок ценных бумаг, военно-промышленный комплекс и средства массовой информации. Их влияние было крайне важно для достижения империей высшего могущества. Пресса, однако, и ввела империю в искушение, именуемое греками гибрис: гордыня, которая предшествует падению.
Наконец, в главе 6 рассматривается роль Британской империи в XX веке, когда она столкнулась с противодействием не столько националистических движений (с ними она справиться смогла бы), сколько гораздо более безжалостных империй-соперниц. В 1940 году империя оказалась на весах истории. Она была перед выбором: компромисс с гитлеровской “империей зла” — или борьба ради победы, в лучшем случае пирровой. И, по моему мнению, империя сделала правильный выбор.
|
|
В одном томе, охватывающем четыреста лет всемирной истории, конечно, должны быть огрехи и упущения, и я с болью это осознаю. Однако я не старался приукрасить действительность. Нельзя обойти стороной рабство и работорговлю, Великий голод в Ирландии, конфискацию земель народа матабеле и Амритсарскую бойню. Но в балансовом отчете следует указать и достижения Британской империи. Мы стремимся продемонстрировать, что она оставила миру в наследство не только расизм, расовую дискриминацию, ксенофобию и “связанную с ними нетерпимость” (они существовали и прежде колониализма), но также:
триумф капитализма как оптимальной системы экономической организации,
англизацию Северной Америки и Австралазии[11], интернационализацию английского языка, устойчивое влияние протестантской версии христианства;
и, разумеется —
выживание парламентских институтов, которые куда более ужасные империи стремились уничтожить в 40-х годах XX века.
Молодой Уинстон Черчилль, вернувшись со своей первой колониальной войны, задал вопрос:
Есть ли дело для просвещенного общества благороднее и выгоднее, чем освобождение от варварства плодородных областей и больших народов? Дать мир враждующим племенам, вершить правосудие там, где царило насилие, сбить цепи с рабов, заставить землю плодоносить, посеять первые семена торговли и образования, увеличить шансы на достижение счастья целыми народами и уменьшить возможность страдании, — есть ли идеал прекраснее, есть ли награда ценнее для человека?
|
|
Он, однако, признавал, что империалистическая практика редко бывала созидательной:
И все же, когда ум обращается от страны грез и чаяний к уродливым строительным лесам попыток и результатов, возникает ряд других идей… Неизбежный разрыв между завоеванием и владением заполняется фигурами жадного торговца, неуместного миссионера, честолюбивого солдата и лжеца-биржевика, которые настораживают покоренных и возбуждают отвратительные желания у завоевателей. И когда мысленный взгляд останавливается на этих зловещих элементах, едва ли мы можем поверить, что столь грязный путь приведет к чему-либо хорошему.
К худу или к добру, к беде или к радости, наш мир в значительной степени является продуктом влияния Британской империи. Вопрос не в том, был ли британский империализм безупречным. Это не так. Но можно ли было обойтись меньшей кровью? Теоретически да. Но практически? Я надеюсь, что моя книга позволит читателю решить самому.
Глава 1.
Почему Британия?
Каковы те средства… что делают европейцев такими могущественными? И почему, если они могут так легко приплыть в Азию и Африку для торговли или завоеваний, азиаты и африканцы не могут вторгнуться на их берега, устраивать колонии в их портах и диктовать законы их природным правителям? Тот самый ветер, который принес их к нам, мог бы принести и нас к ним.
Сэмюэль Джонсон, “Расселас, принц Абиссинский”
В декабре 1663 года Генри Морган, выходец из Уэльса, преодолел пятьсот миль по Карибскому морю, чтобы совершить набег на Гранаду — поселение испанцев на северо-западном берегу озера Никарагуа. Цель экспедиции была проста: найти и украсть испанское золото — или любое другое движимое имущество. Когда люди Моргана добрались до Гранады, они, как указал губернатор Ямайки в своем донесении в Лондон, “дали залп, перевернули восемнадцать пушек.. захватили дом сержант-майора, где было все оружие и боеприпасы [испанцев], заперли в церкви триста заложников из их лучших людей… грабили шестнадцать часов, выпустили пленных, потопили все суда — и с тем уплыли”. С этих событий начался невиданный даже для XVII века разгул насилия и грабежа.
Да, Британская империя начиналась с пиратства. Она не была задумана сознательными империалистами, стремившимися установить британское владычество над далекими землями, или же колонистами, надеявшимися на новую жизнь за морями. Морган и его товарищи-буканьеры[12] были грабителями, стремившимися присвоить доходы других империй.
Буканьеры называли себя “береговым братством”. У них существовала сложная система распределения добычи, практиковались страховые выплаты получившим увечья “братьям”. По сути же их занятия были самой настоящей организованной преступностью. Во время набега в 1668 году на испанский город Портобелло в Панаме Морган награбил так много (четверть миллиона песо), что испанские монеты стали на Ямайке законным средством платежа. Прибыль всего от одного набега составила шестьдесят тысяч фунтов стерлингов. Английское правительство не только закрывало глаза на деятельность Моргана, но и поощряло его. С точки зрения Лондона, морской разбой был малозатратным способом войны с Испанией — главным европейским противником Англии. Фактически корона предоставляла пиратам лицензии (каперские патенты), легализуя их деятельность в обмен на часть добычи. Карьера Моргана отлично иллюстрирует самое начало Британской империи, которая прибегала к услугам предпринимателей-фрилансеров столь же часто, как и полагалась на собственные силы.
Пираты
Обыкновенно считают, что англичане обзавелась империей, “как бы сами не отдавая себе в том отчета”. На самом же деле английская экспансия совсем не случайна: она была сознательным подражанием. Историки экономики часто называют Англию “первой промышленной державой”, но к европейской имперской гонке англичане опоздали. Например, Ямайку Англия приобрела только в 1655 году. В то время Британская империя включала в себя всего лишь горстку карибских островов, пять североамериканских колоний и парочку индийских портов.
Христофор Колумб заложил основы Испанской империи более чем на полтора столетия раньше. Эта империя была предметом зависти всего мира. Она простиралась от Мадрида до Манилы, вобрав в себя Перу и Мексику: самые богатые и густонаселенные территории на американском континенте. Еще обширнее и прибыльнее была Португальская империя. Ее территория начиналась от атлантических островов Мадейра и Сан-Томе и вмещала в себя Бразилию и многочисленные фактории в Западной Африке, Индонезии, Индии и даже в Китае. В 1493 году папа римский выпустил буллу, закрепляющую торговлю в обеих Америках за Испанией, а торговлю в Азии — за Португалией. При этом разделе мира португальцы получили сахар, пряности и рабов. Англичане, впрочем, сильнее завидовали испанцам, нашедшим в Америке золото и серебро.
Со времен Генриха VII англичане мечтали о собственном Эльдорадо. Они очень надеялись, что страна сможет разбогатеть на американских металлах, но снова и снова терпели неудачу. Лучше всего у них получалось грабить испанцев на море и на суше — разумеется, благодаря мореходным навыкам. Уже в марте 1496 года Генрих VII, явно вдохновленный открытием четырьмя годами ранее Америки Колумбом во имя испанской короны, выдал венецианскому мореплавателю Джону Каботу патент, предоставляющий ему и его сыновьям возможность отправиться
под нашим флагом… в плавание за их собственный счет ко всем местам, областям и берегам восточного, западного и северного морей [но не южного, чтобы избежать конфликтов с испанцами] … чтобы искать, открывать и исследовать всяческие острова, страны, области и провинции язычников и неверных, остающиеся до сего времени неизвестными христианскому миру, в какой бы части света они ни находились… [и] покорять, занимать и владеть любыми поселениями, замками, городами и островами, которые они смогут покорить и занять, в качестве наших вассалов и наместников в этих местах, распространяя наш суверенитет и права на эти поселения, замки, города, острова и материки, обнаруженные таким образом.
Зависть англичан к империи лишь обострилась после Реформации, когда сторонники войны против католической Испании стали утверждать, что на Англии лежит религиозная обязанность построить протестантскую империю в пику “папистским” империям испанцев и португальцев. Ричард Хаклюйт, ученый елизаветинской эпохи, утверждал, что если папа римский мог дать Фердинанду и Изабелле право занимать за границами христианского мира “все острова и материки, найденные и те, которые будут найдены, открытые и те, которые будут открыты”, то на английском монархе лежит обязанность “возвеличения и распространения… веры” — протестантской. Таким образом, английская концепция империи была сформулирована в ответ на концепцию империи, которой следовали конкуренты. Империя англичан должна была основываться на протестантизме, испанцев — опиралась на католицизм.
Существовали и политические различия. Испанская империя была автократией. Располагая казной, полной американского серебра, король Испании мог уверенно стремиться к мировому господству. Для чего нужны эти деньги, как не для преумножения славы? В Англии же власть монарха никогда не была абсолютной. Ее ограничивали сначала богатая землевладельческая аристократия, а позднее — двухпалатный парламент. В 1649 году короля даже казнили за то, что он игнорировал политические требования парламента. Английские монархи, желавшие воевать, но зависимые от парламента в финансовом отношении, часто не имели иного выбора, кроме как полагаться на наемников. И все же в слабости английской короны таилась сила: поскольку политическая власть не концентрировалась в одних руках, подобное происходило и с богатством. Налоги могли взиматься только с одобрения парламента, и те, у кого были деньги, твердо знали, что монарх их ни у кого просто так не отнимет. Это было важным стимулом для предпринимателей.
Оставался вопрос, где Англии следует строить свою империю? В 1589 году кузен и тезка Хаклюйта раскрыл ему глаза.
Я увидел на столе [своего кузена] … карту мира. Он, увидев мой интерес, начал врачевать мое невежество, показывая разделение Земли на три части согласно древним воззрениям и, согласно новому и лучшему разделению, на большее число частей. Он указал мне указкой все известные моря, заливы, бухты, пути, мысы, реки, империи, королевства, герцогства и территории каждой части и перечислил их особые товары, имеющиеся в избытке, а также те, в которых есть нужда и которые в изобилии привозят… торговцы. От карты он привлек меня к Библии… где я прочитал, что сходящие в море на кораблях и творящие делания в водах многих видят дела Бога и Его чудеса в пучине, и проч.
Но вот что кузен Хаклюйта не смог показать, так это места, где могли остаться серебро и золото, на которые никто пока не претендовал. Первое документированное путешествие из Англии с целью поиска таких мест относится к 1480 году, когда судно, снаряженное оптимистами, вышло из Бристоля, надеясь отыскать “остров Бразил к западу от Ирландии”.
Джон Кабот (Джованни Кабото), венецианский моряк на английской службе, успешно пересек Атлантику, выйдя из Бристоля в 1497 году, но умер в следующем году в море. Он не сумел убедить англичан в том, что открыл новый путь в Азию (пунктом назначения его провальной экспедиции была “страна Сипангу” — Япония).
В 1501 году испанское правительство забеспокоилось, что английские “конкистадоры” обойдут их в Мексиканском заливе, и даже снарядило экспедицию, чтобы “остановить продвижение англичан в том направлении”. Но если бристольские моряки, такие, к примеру, как Хью Элиот, действительно к тому времени уже пересекли Атлантику, то земля, которой они достигли, была Ньюфаундлендом, и нашли они там отнюдь не золото. В 1503 году среди расходов двора Генриха VII значилась покупка “ястребов с острова Ньюфаундленд”. Огромный интерес для бристольских купцов представлял также промысел трески в том районе.
Богатство влекло и сэра Ричарда Гренвилла. Он стремился к южной оконечности Южной Америки, потому что, как он выразился в прошении, поданном в 1574 году, была “вероятность обретения в тех странах великих сокровищ — золота, серебра и жемчуга, — подобно тому, как другие правители получают их в таковых странах”. Три года спустя надежда на золото и серебро (не говоря уже о “пряностях, снадобьях, кошенили”) подвигла сэра Фрэнсиса Дрейка на поход в Южную Америку. Хаклюйт с энтузиазмом провозглашал: “Без сомнения, мы подчиним Англии все золотые копи Перу”. Экспедиции Мартина Фробишера 1576, 1577 и 1578 годов, как и многие прочие, были нацелены на поиск драгоценных металлов. Открытие и эксплуатация золотых, серебряных и медных рудников, согласно патенту, предоставленному сэру Томасу Гейтсу и его компаньонам в 1606 году, значились и среди целей колонизации Виргинии. Еще в 1607 году англичане питали надежду на то, что Виргиния “весьма богата золотом и медью”. То была idee fixe эпохи. Величие Испании, о котором писал сэр Уолтер Рэли в книге “Открытие богатой, обширной и прекрасной Гвианской империи…” (1596)» никак не было связано с “торговлей мешками с севильскими апельсинами… Именно индийское золото… угрожает всем нациям Европы и тревожит их”. Рэли отправился на Тринидад. В 1595 году он совершил набег на Сан-Хосе-де-Орунья и захватил там Антонио де Беррио-и-Орунья, который, как он верил, знал местоположение Эльдорадо. Сидя на зловонном корабле в дельте Ориноко, Рэли жаловался, что “не было тюрьмы отвратительнее и омерзительнее — особенно для меня, много лет имевшего хороший стол и разборчивого в еде”.
Страдания оправдали бы себя, если был бы найден желтый металл. Но, увы, этого не случилось. Фробишер привез домой одного пленного эскимоса, а мечты Рэли о Гвианской империи так и остались мечтами. Самое прекрасное, что он нашел на Ориноко, была женщина:
В жизни мне не доводилось видеть более красивую женщину — она была хорошего роста, черноглазая, дородная телом, с прекрасным лицом. В Англии я видел леди, так похожую на нее, что, если бы не различие в цвете кожи, я мог бы поклясться — это та самая[13].
Около устья реки Карони Рэли отыскал немного руды, но она оказалась не золотоносной. Как сообщила его жена, он возвратился в Плимут “с великой честью, но с малым богатством”. Королева была разочарована. Изучение руды, найденной в Виргинии Кристофером Ньюпортом, разбило все надежды. Сэр Уолтер Коуп 13 августа 1607 года сообщил лорду Солсбери: “Прежде мы известили вас о золоте, а теперь не можем дать ничего большего, чем медь. Вновь открытая земля — скорее Ханаан, чем Офир”. Три плавания в Гамбию в 1618-1621 годах ни к чему не привели, и 5,6 тысячи фунтов стерлингов были потрачены впустую.
Испанцы, захватившие Перу и Мексику, нашли серебро, много серебра. Англичане пробовали искать его в Канаде, Гвиане, Виргинии и Гамбии — и не преуспели. Оставалось одно: грабить испанских счастливцев. Именно так в 70-х годах XVI века Дрейк добывал деньги в Карибском море, а Хокинс — на Азорских островах в 1581 году. Золото было главной целью нападения Дрейка на Картахену и Санто-Доминго четыре года спустя. Вообще, когда у путешественников все шло не так (например, когда провалилась экспедиция сэра Хамфри Гилберта из Ирландии в Вест-Индию в 1578 году), оставшиеся в живых обычно прибегали к разбою, чтобы покрыть расходы. Рэли пытался финансировать экспедицию в Эльдорадо, послав своего капитана разграбить Каракас, Риоачу и Санта-Марту. В 1617 году Рэли предпринял еще одну попытку. Он убедил Якова I освободить его из Тауэра, где он сидел с 1603 года по обвинению в государственной измене, и, с трудом собрав тридцать тысяч фунтов стерлингов, снарядил эскадру. Но к тому времени испанский контроль над регионом усилился, и экспедиция окончилась неудачей. К тому же, вопреки данному королю обещанию не ссориться с испанцами, сын Рэли, Уот, напал на испанский город Сан-Томе — и поплатился за это жизнью. В результате морского похода Рэли удалось поживиться только двумя золотыми слитками из сундука губернатора Сан-Томе, несколькими серебряными посудинами, изумрудами, некоторым количеством табака — а также пленить индейца, который, как надеялся Рэли, знал местоположение “золотой залежи”. После возвращения в Англию Рэли, которого испанский посол вполне справедливо охарактеризовал как “пирата, пирата, пирата”, казнили. Он умер, веря в то, что не далее чем в трех милях от Сан-Томе есть золото. На эшафоте Рэли сказал: “Моим единственным намерением было добыть золото для Его Величества, и тех, кто шел со мной, и остальных соотечественников”.
Даже когда английские суда отправлялись на поиски товаров менее ценных, чем золото, столкновения с другими державами оказывались неизбежными. Когда в 60-х годах XVI века Джон Хокинс занялся работорговлей, это очень быстро вошло в противоречие с испанскими интересами.
Из неприкрытого пиратства возникла система каперства (приватирства) — частной морской войны. Столкнувшись с испанской угрозой (отнюдь не устраненной после разгрома Непобедимой армады), Елизавета I решила одобрить то, уже творилось. Таким образом, грабеж испанцев стал вопросом государственной политики. В 1585-1604 годах, во время войны с Испанией, от ста до двухсот кораблей ежегодно снаряжалось для нападения на испанцев в Карибском море. Ежегодная добыча составляла по меньшей мере двести тысяч фунтов стерлингов. Английские каперы нападали на любое судно, входящее в иберийские порты или их покидающее.
“Море — единственная империя, которая может принадлежать нам естественным образом”, — писал в конце XVII века Эндрю Флетчер из Сальтуна. В начале XVIII века Джеймс Томсон рассуждал о “империи морской, сулящей выгоду”. Приблизительно в течение века после гибели Непобедимой армады “морская империя” стала реальностью.
Почему англичане преуспели в пиратском ремесле? Потому что им приходилось туго. С одной стороны, из-за направления атлантических ветров и течений португальским и испанским судам почти не составляло труда преодолеть путь между Пиренейским полуостровом и Центральной Америкой. А вот в Северо-Восточной Атлантике ветры большую часть года дуют с юго-запада, то есть против хода судов, идущих из Англии в Северную Америку. Английским морякам, предпочитавшим каботажное плавание, понадобилось некоторое время на изучение искусства океанской навигации, усовершенствованное португальцами. Поход Дрейка, в 1586 году отправившегося из Картахены на Кубу, завершился возвращением в Картахену же шестнадцать дней спустя из-за собственных ошибок и недооценки магнитного наклонения.
Англичане отставали от иберийских народов и в кораблестроении. Португальцы с самого начала оказались лидерами гонки за скоростью. К концу XV века они сконструировали трехмачтовое судно с прямыми парусами на передней и средней мачтах и с треугольным (“латинским”) парусом на корме. Такое парусное вооружение позволяло легче брать галсы. Кроме того, португальцы стали строить каравеллы — суда, обшивка которых была выполнена вгладь, а не внакрой. Она не только обходилась дешевле, но и позволяла прорезать в корпусе водонепроницаемые пушечные порты. Проблема состояла в поиске оптимального соотношения маневренности и огневой мощи. В стрельбе иберийская каравелла была не в силах соперничать с венецианской галерой, поскольку последняя могла нести гораздо более мощную артиллерию. Генрих VIII убедился в этом в 1513 году, когда у берегов Бретани французские галеры потопили одно из его судов, повредили другое и убили лорд-адмирала. В 30-х годах XVI века венецианские галеры могли пускать ядра весом до шестидесяти фунтов, а английский и шотландский флоты получили суда типа каравеллы с палубами, на которых можно было размещать артиллерию, только в 40-х годах XVI века.
Однако англичане быстро наверстывали упущенное. Ко времени вступления на престол Елизаветы I основным английским судном стал галеон, конструкция которого постоянно совершенствовалась. Благодаря успехам в литейном деле повысилось и качество английских пушек. Генриху VIII приходилось завозить бронзовые орудия с континента. Теперь же изготовленные в Англии железные пушки стоили почти впятеро дешевле, хотя и были сложнее в производстве.
Так англичане приобрели техническое преимущество, которое удерживали несколько столетий. Они делали успехи и в навигации — благодаря реорганизации Тринити-хауса[14], изучению геометрии, лучшему пониманию сути магнитного наклонения, переводу голландских карт и таблиц (в таких книгах, как, к примеру, “Зерцало моряков” 1588 года), а также публикации исправленных карт (вроде “новой карты с добавлением Индий”, упомянутой в “Двенадцатой ночи” Шекспира).
Англичане первыми позаботились о здоровье корабельных экипажей. Болезни были серьезным препятствием для европейской экспансии. В 1635 году Люк Фокс так описал участь моряка: “Ничего, кроме терпения и страдания… Твердая постель, холодная солонина, беспокойный сон, заплесневелый хлеб, скисшее пиво, мокрая одежда, мечта об огне”. В дальнем плавании цинга представляла собой самую серьезную проблему, поскольку в обычном морском рационе не хватало витамина С. Команды были также уязвимы для пищевого отравления, чумы, сыпного тифа, малярии, желтой лихорадки, влажного берибери и дизентерии. Первым учебником по оказанию помощи на борту стала книга “Лечение больных в дальних странах” Джорджа Уэйт-сона (1598), хотя его советы помогли немногим: лечение основывалось на кровопускании и изменении диеты. Только в конце XVIII века в этой области наметился прогресс. Казалось, впрочем, что Британские острова готовы вечно рождать крепких мужчин, способных терпеть лишения. Одним из них был Кристофер Ньюпорт из Лаймхауса, который из простого моряка превратился в богатого судовладельца. Ньюпорт, потерявший руку в бою с испанцами, сколотил состояние, пиратствуя в Вест-Индии и ограбив город Табаско в Мексике в 1599 году. Так что случай Генри Моргана не был единичным.
* * *
Рейд Моргана в Гранаду был одной из многих подобных операций на испанской территории. В 1668 году Морган нападал на Пуэрто-дель-Принсипе на Кубе, Портобелло в современной Панаме, Кюрасао и Маракайбо. В 1670 году он захватил остров Санта-Каталина (ныне Провиденс), высадился на побережье материка и пересек Панамский перешеек, чтобы захватить саму Панаму[15]. Однако масштаб таких операций не следует преувеличивать. Нередко участвовавшие в них корабли лишь чуть-чуть превосходили гребные шлюпки. Самое крупное судно Моргана в 1668 году было не более пятидесяти футов длиной[16] и несло всего восемь орудий. Так что каперы не представляли особой опасности, хотя и мешали испанской торговле. И все же эти рейды сделали Моргана богатым человеком.
Удивительно, как именно распорядился Морган награбленными у испанцев песо. Ведь он мог вернуться в Монмутшир “сыном доброго джентльмена”, каковым он, по его словам, являлся. Вместо этого Морган вложил деньги в недвижимость, купив 836 акров земли на Ямайке, в долине Риоминьо (“долина Моргана”). Позднее он прибавил к своим владениям четыре тысячи акров в округе Сент-Элизабет. Эти земли идеально подходили для выращивания сахарного тростника. Империя началась с грабежа, но теперь природа британской экспансии стала меняться.
В 70-х годах XVII века британская корона потратила тысячи фунтов стерлингов на постройку укреплений для защиты гавани Порт-Ройала на Ямайке. Те стены еще стоят, хотя и гораздо дальше от моря, чем прежде: береговая линия изменилась из-за землетрясения 1692 года. Англичане считали эти инвестиции необходимыми, так как Ямайка быстро становилась чем-то большим, чем просто база буканьеров. Правительство получало солидный доход от пошлин на ввоз в Англию ямайского сахара. Остров превратился в первостепенный актив, который следовало защитить любой ценой. Примечательно, что за строительством в Порт-Ройале присматривал Генри Морган — теперь сэр Генри Морган. Через несколько лет после набега на Гранаду Морган стал не только крупным плантатором, но и вице-адмиралом, комендантом гарнизона Порт-Ройала, судьей Адмиралтейского суда[17], мировым судьей, даже вице-губернатором Ямайки. Бывшего капера наняли управлять колонией. Правда, Моргана в 1681 году сместили со всех постов после произнесенных им в подпитии “разного рода неуместных выражений”. И все же отставка была почетной. По случаю похорон бывшего пирата в августе 1688 года корабли в гавани Порт-Ройала салютовали, отдавая ему адмиральские почести.
Карьера сэра Генри Моргана прекрасно иллюстрирует эволюцию империи. Это был переход от пиратства к политической власти, которой было суждено навсегда изменить мир. Эта эволюция стала возможной благодаря некоторым радикальным переменам в самой Англии.
Сахарная лихорадка
Даниэль Дефо, сын лондонского купца и автор бестселлеров “Робинзон Крузо” и “Молль Флендерс”, был тонким наблюдателем. На его глазах, в начале XVIII века, в Англии зарождалось массовое потребительское общество. Дефо писал в трактате “Образцовый английский купец” (1725):
В Англии потребляют больше иноземных товаров… чем любая другая нация в мире… Ввозят к нам главным образом сахар и табак, потребление которых в Великобритании прежде едва ли можно было себе представить, и, кроме того, много хлопка, индиго, риса, имбиря, гвоздичного, или ямайского, перца, какао, или шоколада, рома и патоки.
Можно предположить, что возвышение Британской империи было в меньшей степени обусловлено протестантской трудовой этикой и английским индивидуализмом, чем пристрастием к сладкому. В течение жизни Дефо объем ежегодного импорта сахара удвоился. Спрос на него во многом обусловил потребительский бум. Со временем товары, прежде предназначавшиеся для богатой элиты, перестали быть редкими. Сахар был главной статьей британского импорта с 50-х годов XVIII века (тогда он обошел ввозной лен) до 20-х годов XIX века, когда ему пришлось уступить первенство хлопку-сырцу. К концу XVIII века в Англии средний размер потребления сахара на душу населения десятикратно превышал французский показатель (двадцать фунтов против двух). Интерес англичан к импортным товарам был гораздо сильнее, чем у других европейцев.
Английский потребитель очень любил смешать сахар с принимаемым перорально и вызывающим сильное привыкание наркотиком — кофеином — и сопроводить эту процедуру вдыханием другого вещества, вызывающего сильную зависимость, — никотином. Во времена Дефо чай, кофе, табак и сахар еще были в диковинку. И все эти товары нужно было ввозить из-за границы.