Как и намечал Ливингстон, в Африку пришли торговля, цивилизация и христианство. Но с ними пришли и завоеватели.
Глава 4.
Порода небес
При всех обстоятельствах человек должен держаться своей касты, своей расы и своего племени. Пусть белый прилепится к белому, а черный к черному.
Редьярд Киплинг
Мемориал Виктории в центре Калькутты должен был стать английским ответом индийскому Тадж-Махалу, неподвластным времени символом имперского величия. Однако сейчас статуя королевы, устало глядящей на парк Майдан, стала скорее символом недолговечности британского владычества. Роскошный мемориал — белый остров — утопает в море бенгальцев, которые занимают все годные для житья уголки миазматического мегаполиса. Поразительная вещь: несколько тысяч англичан почти два века управляли не только Бенгалией, но и всей Индией. Кто-то заметил, что здешняя колониальная администрация была “гигантским аппаратом управления делами пятой части жителей Земли без их на то позволения и без их помощи”.
Кроме того, англичане из Индии контролировали целое полушарие от Мальты до Гонконга. Индия была фундаментом, на котором в средневикторианский период стояла империя.
И все же Британская Индия таит за своим мраморным фасадом тайну: как всего девятьсот английских чиновников и семьдесят тысяч военных держали в узде более 250 миллионов индийцев? В самом деле: как?
Уничтожение расстояний
На вершине имперской пирамиды стояла королева: женщина трудолюбивая, своевольная, пылкая в частной жизни и чопорная на публике, удивительно плодовитая и отличавшаяся долголетием. Как и последними Плантагенетами, ею владела охота к перемене мест[82]. Виктории не нравился Букингемский дворец. Она предпочитала ему Виндзор и питала слабость к далекому сырому Балморалу[83]. Однако ее любимой резиденцией оставался, вероятно, Осборн-хаус на острове Уайт. Дворец, приобретенный и реконструированный принцем Альбертом, ее обожаемым мужем и кузеном, был одним из немногих мест, где венценосная чета могла насладиться одиночеством и близостью в такой степени, которая обычно была им недоступна. Виктория писала, что “так уютно и приятно иметь собственный уголок, тихий и уединенный… Невозможно вообразить место симпатичнее. Здесь очаровательный берег, предназначенный почти только для нас, и мы можем везде гулять, не будучи сопровождаемыми толпой”.
|
|
Осборн-хаус построен в стиле Возрождения, типичном для XIX века. Он отстоит — буквально и метафорически — за тысячи миль от глобальной империи, которой правила Виктория. Однако Осборн-хаус был далек от устремленности в прошлое. Бросающаяся в глаза аллегорическая фреска над главной лестницей сначала кажется пастишем в итальянской манере. Однако при внимательном изучении мы замечаем, что фигуру Британии, получающую из рук Нептуна корону морей, сопровождают Промышленность, Торговля и Навигация. Эти три фигуры свидетельствуют о том, что королевская чета отлично понимала связь между экономической мощью Британии и ее положением в мире.
С конца XVIII века Англия держала лидерство в технике. Британские инженеры шли в авангарде Промышленной революции, поставившей на службу человеку силу пара и прочность железа, преобразовавшей мировую экономику и изменившей баланс сил в мире. Ничто не иллюстрировало это лучше, чем вид, открывавшийся из Осборн-хауса через пролив Солент. Там, в Портсмуте, находилась главная морская база, тогда крупнейшая в мире. В ясную погоду королева и ее супруг, гулявшие в садах Осборн-хауса, могли наблюдать за кораблями. В 1860 году Виктория, например, могла различить вдалеке силуэт броненосного крейсера “Уорриор” — символа средне-викторианской эпохи. “Уорриор”, приводимый в движение паром, закованный в пятидюймовую броню, вооруженный казнозарядными пушками, стреляющими не ядрами, а снарядами, был самым мощным кораблем в мире — настолько мощным, что ни один иностранный корабль не мог померяться с ним силами. И это был лишь один из примерно 240 военных кораблей, на которых служили сорок тысяч моряков. Безусловно, британский ВМФ был сильнейшим в мире. Благодаря непревзойденной производительности своих верфей Британия обладала примерно третью мирового торгового флота. Никогда прежде на планете не было державы, которая контролировала бы моря в той мере, в какой Британия в середине XIX века. У Виктории были веские причины чувствовать себя в Осборн-хаусе в безопасности.
|
|
Когда англичане пожелали пресечь работорговлю, они просто послали в Африку корабли. К 1840 году не менее 425 невольничьих судов были перехвачены у побережья Западной Африки и препровождены в Сьерра-Леоне, где почти все они были конфискованы. В этой международной полицейской операции участвовало тридцать военных кораблей. Когда англичане захотели, чтобы и бразильцы запретили работорговлю, они отправили в Бразилию канонерку (да, лорд Пальмерстон поступил так в 1848 году, и к сентябрю 1850 года работорговля в Бразилии оказалась под запретом).
|
|
Когда англичане пожелали, чтобы китайцы открыли свои порты для торговли (не в последнюю очередь для ввоза индийского опиума), они отправили в Китай флот. Причиной Опиумных войн 1840-1842 и 1856-1860 годов было, конечно, нечто большее, чем опиум. Газета “Иллюстрейтед Лондон ньюс” изображала войну 1840 года крестовым походом, несущим блага свободной торговли отсталой восточной деспотии. При этом в тексте Нанкинского договора, подписанием которого завершился конфликт, об опиуме прямо не говорилось. Вторая Опиумная война (ее иногда называют «войной из-за “Арроу”» — корабля, задержание которого китайцами явилось поводом к войне) велась отчасти за то, чтобы поддержать британский престиж (по той же причине были блокированы порты Греции в 1850 году; тогда рожденный в Гибралтаре еврей заявил, что его, британского подданного, права были нарушены греческими властями). И все же трудно представить Опиумные войны, если бы не запрет китайскими властями ввоза опиума в 1821 году (эта торговля была критически важна для финансирования администрации в Индии)[84]. Единственная выгода от приобретения Гонконга в результате войны 1840 года состояла в том, что это обеспечило фирмам вроде “Джардин-Матесон” опорную базу для контрабанды опиума. Поистине горькая насмешка над викторианскими ценностями: тот самый флот, который способствовал пресечению работорговли, использовали для расширения торговли наркотиками.
И войну против работорговли, и войны за опиум сделало возможными британское господство на море. Вначале, правда, Адмиралтейство было потрясено появлением паровых машин, которые, как предполагалось, нанесут “фатальный удар по военно-морскому превосходству империи”. Но вскоре стало очевидно, что новую технологию придется принять, просто чтобы не отстать от французов. (Французский броненосец “Глуар”, заложенный в 1858 году, был одной из главных причин постройки британского “Уорриора”.) Пар ничуть не ослабил империю, а, напротив, укрепил ее. Во времена парусного флота для того, чтобы пересечь Атлантику, требовалось от четырех до шести недель. Пар сократил этот срок до двух недель в середине 30-х годов XIX века и всего десяти дней — в 80-х годах. С 50-х до 90-х годов время путешествия из Англии в Кейптаун сократилось с 42 до 19 дней. Пароходы становились не только быстрее, но и вместительнее: за тот же период средняя валовая вместимость флота удвоилась.[85]
Однако это не был единственный способ, благодаря которому империя стала прочнее. Королеву Викторию в начале ее царствования (точнее — до Сипайского восстания) сравнительно мало интересовало происходящее за пределами Европы. Восстание в Индии побудило ее к исполнению своих имперских обязанностей, и с течением времени государственные дела все сильнее стали занимать ее. В декабре 1879 года она сделала запись в дневнике о “долгом разговоре после чая с лордом Биконсфильдом об Индии, Афганистане и о необходимости для нас стать хозяевами этой страны и необходимости ее удержать…” В июле 1880 года она “настоятельно призвала правительство сделать все, что в его силах, для сохранения безопасности и защиты чести империи”. В 1884 году она сказала лорду Дерби, что “защита бедных туземцев и распространение цивилизации” являются, на ее взгляд, “миссией Великобритании”. В 1898 году Виктория провозгласила: “Очень важно, я полагаю, чтобы в мире не сложилось впечатления, будто мы не позволим никому, кроме нас, владеть чем-либо”. В одном из дальних уголков Осборн-хауса можно найти ответ на вопрос, почему королева с течением времени чувствовала себя все теснее связанной с империей: там находился телеграфный офис (в 1902 году, когда дворец передали общественности, его не сочли достойным сохранения). В 70-х годах XIX века сообщения из Индии доходили за несколько часов, и королева внимательно их читала. За время правления Виктории мир сжался, и произошло это в значительной степени благодаря британской технике.
Правда, Адмиралтейство пыталось игнорировать телеграф. Его изобретателю Фрэнсису Рональдсу, в 1816 году предложившему флоту свои разработки, отказали. Не военные, а частный сектор озаботился развитием информационной супермагистрали XIX века, первоначально привязанной к железнодорожной инфраструктуре. К концу 40-х годов стало ясно, что телеграф произведет переворот в коммуникациях, а к 50-м годам телеграфная сеть в Индии оказалась достаточно развитой для того, чтобы сыграть важную роль в подавлении восстания[86]. Однако решающую роль для империи сыграло конструирование прочных подводных телеграфных кабелей. Примечательно, что именно имперский продукт (подобная каучуку малайская гуттаперча) решил эту проблему, позволив в 1851 году проложить первый кабель по дну Ламанша, а пятнадцать лет спустя — по дну Атлантического океана. Двадцать седьмого июля 1866 года корабль “Грейт-Истерн”, построенный Изамбаркингдомом Брюнелем, дотянул кабель Англо-американской телеграфной компании до Америки. Это, несомненно, ознаменовало наступление новой эпохи. Маршрут трансатлантической линии (Ирландия — Ньюфаундленд) ясно давал понять, какая держава будет господствовать в эпоху телеграфа. А то, что правительство Индии несколькими годами ранее провело телеграфную линию в Европу, показало, что эта держава, даже учитывая ее приверженность принципу laissez-faire, держит руку на пульсе[87]. К 1880 году 97568 миль подводного кабеля связывало Британию с Индией, Канадой, Африкой и Австралией. Теперь сообщение, переданное из Бомбея в Лондон (четыре шиллинга за слово), доставлялось адресату на следующий день[88]. По словам Чарльза Брайта, одного из апостолов новой технологии, телеграф стал “мировой электрической нервной системой”.
Телеграф и пароходное сообщение были двумя из трех металлических сетей, которые опутали мир, одновременно облегчив контроль над ним. Третьей стала железная дорога, и здесь британцы молчаливо допустили ограничение свободного рынка. Железнодорожная сеть в Англии была построена после 1826 года с минимальным участием государства. Но железные дороги империи, хотя они и были проведены частными компаниями, зависели от щедрых правительственных субсидий, гарантировавших выплату дивидендов. В 1853 году была открыта первая в Индии линия Бомбей — Тхана (21 миля). Менее чем за пять лет было проложено более 24 тысяч миль путей. В течение жизни одного поколения поезд изменил экономику и общество Индии. Миллионы людей за семь анн[89] — стандартная плата за проезд в третьем классе — смогли позволить себе путешествие на поезде, “сближающем друзей и соединяющем встревоженных”. Некоторые современники предсказывали, что в результате произойдет культурная революция, поскольку “тридцать миль в час — это фатальная скорость для медлительных языческих божеств”. Конечно, индийское железнодорожное сообщение образовало огромный рынок для английских изготовителей локомотивов, так как большинство из десятков тысяч паровозов, эксплуатировавшихся в Индии, было построено в Британии. Эта сеть с самого начала имела как экономическое, так и военное значение: отнюдь не благодаря щедрости британских акционеров новый вокзал Лакнау стал напоминать грандиозную готическую крепость.
Как выразился известный обозреватель, викторианская революция в глобальных коммуникациях привела к “уничтожению расстояний”. В то же время она сделала возможным уничтожение на расстоянии. К тому же главный источник военной мощи Британии теперь находился в другом полушарии.
Регулярная английская армия долгое время была немногочисленной. Страну защищали моряки. Более трети огромного имперского флота базировалось на Британских островах и в Средиземноморье. Большую же часть сухопутных сил британцы держали в Индии. В этом отношении Сипайское восстание изменило немногое. Правда, после 1857 года количество туземных солдат было сокращено, а британских — примерно на треть увеличено. Однако, в 1863 году королевская комиссия подсчитала, что в 1800-1856 годах смертность среди военнослужащих в Индии составляла шестьдесят девять человек на тысячу. Аналогичный показатель для гражданских лиц в Англии, принадлежавших к той же возрастной группе, составлял приблизительно десять человек на тысячу. Кроме того, английские солдаты в Индии гораздо чаще заболевали. С истинно викторианской основательностью комиссия подсчитала: из семидесяти тысяч солдат, составляющих британский контингент в Индии, ежегодно будут умирать 4830, а на больничных койках окажутся 5880. Поскольку вербовка солдата и его расквартирование в Индии обходились в сто фунтов стерлингов, Британия тратила на военных более миллиона в год.
Учитывая, что размещение такого же контингента в Европе обошлось бы приблизительно в двести тысяч фунтов стерлингов, оставшиеся восемьсот тысяч следует рассматривать как надбавку за службу в тропиках. Это был намек на то, что нельзя больше посылать британских солдат в Индию, чтобы они там болели и умирали. И если было необходимо сохранить боеспособность Индийской армии, следовало продолжать набор сипаев.
В результате к 1881 году в рядах Индийской армии служили 69647 англичан и 125 тысяч индийцев (сравните с английскими и ирландскими войсками в Британии — 65809 и 25353 человек соответственно). Таким образом, Индийская армия составляла 62% имперских сил. По ядовитому замечанию лорда Солсбери, Индия была “английской казармой в восточных морях, из которой мы можем бесплатно взять сколько угодно войска” (что Солсбери и другие премьер-министры регулярно и делали). За полвека (до 1914 года) индийские войска приняли участие более чем в дюжине кампаний от Китая до Уганды. В 1878 году политик-либерал У. Э. Форстер сетовал на то, что правительство полагается “не на патриотизм и силу духа нашего народа”, а на “гуркхов, сикхов и мусульман, воюющих вместо нас”. В мюзик-холлах пели:
Мы не хотим воевать,
Но если, черт возьми, прижмет,
Мы сами не пойдем на фронт,
Отправим кроткого индуса.
Индийская армия, как и почти все институты империи средневикторианского периода, зависела от техники, которая снабжала военных не только винтовками, но и картами. Теодолит для имперской политики был ничуть не менее важен, чем телеграф.
Уже в 70-е годы XVIII века Ост-Индская компания оценила военное значение картографии. В англо-индийских войнах конца XVIII и начала XIX века армия, чьи карты были точнее, имела решающее преимущество. Сами Британские острова были нанесены на карту — по той же самой причине — стараниями сотрудников Государственной топографической службы. В 1800 году была учреждена Геодезическая служба Индии под началом отважных картографов Уильяма Лэмбтона и (с 1818 года) Джорджа Эвереста. Работая по ночам, чтобы защитить показания теодолитов от искажений, вызываемых жарой, они стремились составить точный атлас Индии: свод географической, геологической и экологической информации, изложенной в масштабе четыре мили на дюйм.
Знание — сила, а знание о том, где что находится, является важнейшим для нужд государственного управления. Правда, по мере того, как геодезисты продвигалась к Гималаям (там Эверест дал свое имя самой высокой вершине мира), их изыскания приобрели новое значение. Где заканчивается Британская Индия? На пике могущества она была гораздо больше современной Индии и включала территорию современного Пакистана, Бангладеш и Мьянмы, южного Ирана и Непала. Одно время казалось, что британское владычество распространится и на Афганистан. Некоторые подумывали даже о Тибете. Однако на севере, по ту сторону горных цепей, начинались владения другой европейской империи со сходными устремлениями — Российской. В XIX веке ее расширение на суше было столь же быстрым, как Британской — на море: Кавказ, Черкесия, Грузия, Восточная Армения и Азербайджан, в восточном направлении — от Каспийского моря вдоль Великого шелкового пути через Бухару, Самарканд и Ташкент до Коканда и Андижана. Там Лев и Медведь (так неизменно изображал “Панч” конкурентов) бросали друг на друга воинственные взоры, разделенные одним из самых неприветливых ландшафтов мира.
С 1879 (вторая попытка британцев покорить Афганистан) до 1919 года (третья попытка) Британия и Россия вели холодную войну в районе северо-западной индийской границы, и шпионами в той войне были картографы: тот, кто первый нанес границу на карту, получал удобную возможность ее контролировать. Таким образом, работа геодезистов стала неразрывно связана со шпионажем (один из первых британских первопроходцев назвал его “большой игрой”). Временами это действительно походило на игру. Британские агенты, действуя на неотмеченной на карте территории за Кашмиром и Хайберским проходом, притворялись буддийскими монахами. Они измеряли расстояние с помощью четок (одна бусина — сто шагов) и прятали карты в молитвенных барабанчиках. Игра была смертельно опасной. Она шла в зоне, где единственным правилом был беспощадный кодекс чести пуштунов: незнакомцу оказывали гостеприимство, однако если он нарушал обычаи, ему перерезали горло и объявляли вендетту его семье[90].
Британцы не могли позволить себе забросить дела на северо-западной границе. И все же это был не предел: благодаря викторианской технике влияние Британской Индии распространилось и за океаном.
* * *
В 1866 году произошел захват заложников. Этот кризис проверил на прочность имперскую систему коммуникаций. Группа британских подданных была заключена в тюрьму абиссинским императором Федором II (Теодросом II), который счел, что Англия выказывает его режиму — единственной христианской монархии в Африке — недостаточное уважение. Федор II отправил в Лондон послание, стремясь добиться своего признания. Когда Министерство по делам колоний не ответило, Федор II арестовал всех европейцев, которых смог, и заточил их в горную крепость Магдала. В Абиссинию отправилась дипломатическая миссия, однако и ее посадили под замок.
Никто не мог обращаться с подданными королевы Виктории подобным образом и избежать при этом неприятностей. Однако вызволение заложников из мрачной Эфиопии было трудной задачей, и королева поручила ее решение “силам быстрого реагирования”. Примечательно, что экспедиционный корпус состоял не только из англичан. Абиссиния должна была почувствовать и мощь Британской Индии.
Операция была бы невозможна без быстро растущей телеграфной сети и паровых машин. Решение об отправке экспедиции для освобождения заложников принял премьер-министр лорд Дерби после консультации с кабинетом министров и королевой. Когда письменный призыв Виктории к Федору отпустить заложников (апрель 1867 года) остался без ответа, у правительства не осталось иного выхода, кроме как освободить их силой. Разумеется, это решение повлияло на все крупные департаменты правительства. Министерство иностранных дел, Военное министерство, Адмиралтейство, Министерство финансов: со всеми нужно было консультироваться. Но чтобы приказ королевы был выполнен, он должен был преодолеть десять тысяч миль, отделявших лондонский офис министра по делам Индии от губернатора Бомбейского президентства, где стояли войска. Прежде для передачи приказа понадобились бы месяцы. Теперь можно было положиться на телеграф.
Планирование экспедиции поручили генерал-лейтенанту сэру Роберту Нейпиру — поборнику дисциплины и гениальному военному инженеру. Приказ королевы (“Ты разорвешь цепи”) воодушевил публику, и Нейпир впоследствии сделал эту фразу (на латыни Tu vinculo frange) своим девизом. К решению задачи Нейпир подошел с мрачным реализмом кадрового военного. Следовало надеяться, писал Нейпир герцогу Кембриджскому 25 июля 1867 года, что
пленники могут быть освобождены дипломатическим путем за любой выкуп, поскольку экспедиция обошлась бы очень дорого и стоила бы немалых трудов. Даже если не прозвучит ни единого вражеского выстрела, потери из-за климата и несчастных случаев десятикратно превысят число заложников. Тем не менее, если эти несчастные будут убиты или насильно удержаны, я полагаю, мы должны будем что-либо предпринять.
Как Нейпир, вероятно, и ожидал, это выпало сделать ему — и Индийской армии. Тринадцатого августа Нейпир подсчитал, сколько ему потребуется войска: “Четыре полка туземной кавалерии, эскадрон британской кавалерии, десять полков туземной пехоты… четыре батареи полевой и конной артиллерии; горная артиллерия; батарея из шести 5,5-дюймовых мортир… если возможно, две из них 8-дюймовые; кули (три тысячи человек) для переноски грузов и выполнения работ”. Два дня спустя ему предложили командовать экспедицией. К ноябрю парламент (созванный досрочно Дизраэли, который надеялся извлечь из этой истории некоторую электоральную выгоду) одобрил выделение необходимых Нейпиру средств. После этого сэр Стаффорд Норткот, министр по делам Индии, сообщил вице-королю, что “дальнейшие решения, связанные с организацией и снабжением подкреплений, если таковые потребуются сэру Роберту Нейпиру, должны лежать на правительстве Индии”. Норткот также напомнил вице-королю, что участие в операции “туземной составляющей” корпуса Нейпира будет оплачивать, как обычно, правительство Индии.
Через несколько месяцев экспедиционный корпус отбыл из Бомбея в Массауа, город на побережье Красного моря. Корабли везли тринадцать тысяч английских и индийских солдат, двадцать шесть тысяч вспомогательного персонала, огромное количество скота (тринадцать тысяч мулов и пони, столько же овец, семь тысяч верблюдов, семь тысяч бычков, тысячу ослов и сорок четыре слона). Нейпир даже взял с собой сборную гавань с маяками и железнодорожной системой. Это был настоящий интендантский подвиг, удачная комбинация индийских мускулов и британской техники.
Абиссинский император был уверен, что ни одна армия не сумеет преодолеть четыреста миль по выжженной солнцем гористой местности, отделяющих Магдалу от побережья. Однако он не знал Нейпира. Тот медленно, но упорно вел своих людей к цели, и путь их отмечали тысячи трупов обезвоженных животных. Экспедиция подошла к крепости через три месяца.
Почувствовав облегчение — пеший переход был завершен, — солдаты приготовились к штурму. Будто бы гром загрохотал над головами, и с оркестром, играющим “Гарри Оуэна”, полки пошли на приступ. Всего за два часа ожесточенного боя солдаты Нейпира убили более семисот воинов Федора II и ранили тысячу двести. Император, не желая сдаваться, покончил с собой. Ранения получили всего двадцать британских солдат. Не погиб ни один. Один из членов экспедиции вспоминал: “Шелк развевающихся полковых знамен, поднятые в воздух шлемы и гул победных криков. Крики победителей… разносились по плато на расстоянии двух миль.. и эхо над горами вторило: 'Боже, храни королеву'”.
Победа Нейпира была типичной для средневикторианского периода. Заметное превосходство англичан в логистике, огневой мощи и дисциплине привело к свержению императора с минимумом жертв с их стороны. Победители возвратились с триумфом, не только освободив заложников, но и взяв трофеи (в частности, тысячу древних христианских рукописей и ожерелье императора — к удовольствию Дизраэли). У восхищенной королевы не возникло ни малейшего сомнения в том, что Нейпир заслужил титул пэра, не говоря уже о неизбежной конной статуе. Теперь она стоит в саду старой вице-королевской резиденции в Барракпуре.
* * *
То, что индийские войска могли действовать так далеко от родины и с таким успехом, свидетельствовало о том, как изменилась Индия после восстания 1857 года. Всего за десять лет до экспедиции Нейпира британское владычество в Индии было поколеблено. Но англичане усвоили горький урок. Восстание привело к реформе аппарата управления Индией. Ост-Индская компания была ликвидирована, и аномалия (то, что корпорация управляла субконтинентом) была устранена.
Впрочем, изменения отчасти свелись к переименованию. Генерал-губернатор стал называться вице-королем. Незначительные перемены коснулись и его совета. Теоретически высшие полномочия теперь принадлежали министру по делам Индии, находившемуся в Лондоне, и Совету по делам Индии (сочетание прежнего Совета директоров и Контрольного совета). Правилом было, однако, то, что “управление Индией должно… осуществляться из самой Индии”. Первого ноября 1858 года королева Виктория дала своим индийским подданным некоторые гарантии относительно будущей власти на субконтиненте. Первую мы уже знаем: отказ от вмешательства в религиозную жизнь (неявное признание одной из главных причин восстания). В прокламации был упомянут “принцип, согласно которому должно существовать совершенное равенство между европейцами и туземцами в отношении всех должностей”. Как выяснилось впоследствии, это был опрометчивый шаг.
Конечно, в Индии сохранялась деспотия, и миллионы индийских подданных Виктории не имели даже намека на представительство своих интересов. Как выразился один вице-король, фактически Индией “управляли статс-секретарь [по делам Индии] и вице-король с помощью конфиденциальной переписки”. Кроме того, гарантии примирения, данные в прокламации Виктории, сопровождались практическими мерами на основаниях, которые были в целом конфронтационными. Но то, что случилось в Лакнау, показывает, насколько радикально изменилось британское правление. Как только затихли отголоски Сипайского восстания, по крайней мере одному человеку, бригадиру Бенгальского инженерного корпуса, стало ясно, что только радикальными мерами можно предотвратить повторение событий 1857 года. Как заметил этот офицер в “Меморандуме относительно военного занятия города Лакнау”, упомянутым городом “из-за его обширной территории и отсутствия господствующих высот всегда будет трудно управлять иначе, как при помощи большого войскового соединения”. Этого офицера звали Роберт Нейпир (это он приведет британцев к Магдале). К решению “проблемы Лакнау” он подошел с той же методичностью:
Этих трудностей в значительной мере можно избежать, построив достаточно постов… и проведя широкие улицы… так, чтобы войска могли быстро перемещаться в любом направлении… Пригороды и препятствия… мешающие свободному перемещению войск., следует снести… Относительно [новых] улиц… — они абсолютно необходимы… Это, несомненно, подвергнет лишениям тех, чья собственность пострадает, но общество в целом выиграет, и его можно принудить компенсировать убытки пострадавшим.
Прежде всего из города было выслано население, затем начался снос. Когда Нейпир закончил, примерно две пятых старого города перестали существовать. К разрушениям прибавилось оскорбление: главную мечеть англичане на время превратили в казармы. И все это оплатили горожане, которым не позволяли вернуться домой, пока они не рассчитаются со сборщиками налогов.
Как и в любом большом городе Индии, гарнизон Лакнау теперь размещался за городской чертой, в военном городке. Оттуда солдаты могли выступить по тревоге, чтобы подавить любое выступление. Каждый офицер поселился в собственном бунгало с садом (размер соответствовал чину), помещением для слуг, а также конюшней. Английские солдаты жили в кирпичных казармах поблизости, туземные — поодаль, в крытых тростником хижинах, которые они должны были сами и построить. Даже новый вокзал Лакнау был спроектирован с учетом военных нужд: здание представляло собой крепость, а длинные платформы были удобны для высадки подкреплений, если это понадобилось бы. Широкие бульвары за вокзалом, проложенные Нейпиром, позволяли солдатам стрелять. Говорят, что викторианская Британия не смогла сделать ничего похожего на реконструкцию Парижа, проведенную бароном Османом для Наполеона III. В Лакнау англичане хотя бы попытались.
Изменение облика Лакнау иллюстрирует следующий факт: британское владычество в Индии опиралась на силу. Армия была не только стратегическими силами империи, но и гарантом стабильности ее азиатского арсенала. Правда, англичане не управляли Индией исключительно силой. Наряду с педантами вроде Нейпира были и чиновники. Гражданская администрация, фактически управлявшая Индией, отправляла правосудие и справлялась с бесконечными кризисами, большими и малыми — с обрушившегося моста до массового голода. Этих людей, выполнявших неблагодарный, адский труд, называли “рожденными небом”.
Вид с холмов
К концу марта на Индо-Гангской равнине становится невыносимо душно. Жара стоит до конца сентября — начала муссонных ливней:
Все двери и окна были закрыты, поскольку воздух снаружи был как из духовки. Воздух внутри имел температуру в 104º [40ºС], как свидетельствовал термометр, и был тяжелым, с неприятным запахом коптящих керосиновых ламп, и это зловоние, объединенное со зловонием местного табака, раскаленных кирпичей и иссушенной земли, заставляет сердца многих сильных людей уходить в пятки, поскольку это запах великой индийской империи, когда она превращается на шесть месяцев в пыточный застенок.