Говорят, что первопроходец “всегда гибнет”, но я сказал, что в этом случае первопроходец погибнуть не должен, и он не погиб. Я пошел на улицу и побудил людей дать мне миллион для этого начинания. Я был обязан проследить, чтобы они получили справедливую прибыль. Если бы я не сделал этого, то злоупотребил бы доверием. Моя задача заключалась в борьбе с другими державами за то, чтобы этой территорией владели британцы, и я могу напомнить, что усилия привели к успеху еще до того, как подошел к концу срок… хартии. Я полагаю, вы согласитесь, что я был всецело обязан в первую очередь защитить интересы акционеров.
Правительство было довольно исходом. Голди заявил в 1892 году, что Британия “восприняла политику расширения силами коммерческих предприятий… Отсутствие одобрения парламента не позволяло задействовать ресурсы империи” для удовлетворения его амбиций.
Для Голди, как и для Родса, то, что было хорошо для его компании, было хорошо и для Британской империи. И, подобно своему южноафриканскому коллеге, Голди видел в пулемете Максима главное средство развития и империи, и компании. К концу 80-х годов он покорил некоторые эмираты фулани и принялся за Биду и Илорин. Хотя в его распоряжении было чуть более пятисот человек, пулеметы позволяли ему побеждать противника в тридцать раз более многочисленного.
Подобное произошло и в Восточной Африке. Фредерик Д. Лугард[126], будучи служащим Британской восточноафриканской компании, подчинил британскому владычеству Буганду. Голди был настолько впечатлен успехами Лугарда, что пригласил его в свою Нигерскую компанию. В 1900 году, когда Северная Нигерия стала британским протекторатом, Лугарда назначили ее первым Верховным комиссаром, а двенадцать лет спустя — генерал-губернатором объединенной Нигерии. Трансформация торговой монополии в протекторат была типичной для “драки за Африку”. Политики предоставляли бизнесменам действовать и добиваться успеха, а потом сами вступали в дело, чтобы официально закрепить приобретения, учредив колониальное правительство. Хотя новые африканские компании напоминали Ост-Индскую компанию в ее изначальном виде, они управляли Африкой не так долго, как она управляла Индией. С другой стороны, даже когда британское правление приобретало характер “официального”, оно имело лишь базовый характер. Лугард в своей книге “Двойной мандат в Британской Тропической Африке” (1922) определил косвенное правление как “систематическое использование традиционных институтов”. Иначе говоря, Африкой англичане собирались управлять так, как туземными княжествами Индии: с местными марионеточными правителями и минимальным британским присутствием.
* * *
Это, однако, была только половина истории “драки за Африку”. Пока Родс шел на север из Капской колонии, а Голди — на восток от Нигера, британские политики расширяли английское влияние в долине Нила. И делали они это по большей части потому, что опасались конкурентов.
Французы стремились к доминированию в Северной Африке, захватывая окраины Османской империи с большей готовностью, чем британцы. Впервые заявку на владычество в Египте сделал Наполеон, однако его планы совершенно спутал разгром французского флота при Абукире в 1798 году Впрочем, вскоре после падения Наполеона французы возобновили активность в регионе. Уже в 1830 году они вторглась в Алжир и за семь лет подчинили большую часть страны. Они также поспешили оказать поддержку египетскому хедиву Мухаммеду Али, поборнику модернизации, который оспаривал суверенитет турецкого султана. И прежде всего французские инвесторы взяли на себя инициативу в экономическом развитии Турции и Египта. Фердинанд де Лессепс, спроектировавший и построивший Суэцкий канал, был французом, и капитал, который инвестировался в это грандиозное предприятие, начатое в ноябре 1869 года, большей частью был французским. Однако британцы продолжали настаивать, что будущее Османской империи должно быть решено пятью великими державами: не только Британией и Францией, но также Россией, Австрией и Пруссией.
Невозможно понять суть “драки за Африку”, не принимая в расчет, что ей предшествовала постоянная борьба великих держав между собой за поддержание или изменение баланса сил в Европе и на Ближнем Востоке. В 1829-1830 годах они достигли согласия относительно будущего Греции и Бельгии. После Крымской войны (1854-1856) они достигли хрупкого согласия и относительно будущего европейских владений Турции, особенно черноморских проливов. То, что происходило в Африке в 80-х годах, во многих отношениях являлось продолжением европейской дипломатии — с важным уточнением, что ни у Австрии, ни у России не было амбиций на юге Средиземноморья. Таким образом, на Берлинском конгрессе (1878) передача Франции Туниса значилась подпунктом намного более сложных соглашений, достигнутых относительно будущего Балкан.
В 1874 году стало ясно, что правительства Египта и Турции терпят банкротство. Поначалу казалось, что дело будет улажено, как обычно, дружескими соглашениями великих держав. Однако Дизраэли, а после его главный соперник Гладстон не удержались от искушения дать Британии преимущество в регионе. Когда египетский хедив Исмаил-паша предложил продать свою долю (44%) во “Всеобщей компании морского Суэцкого канала” почти за четыре миллиона фунтов стерлингов, Дизраэли ухватился за эту возможность. Он обратился к своим друзьям Ротшильдам (к кому же еще?) за колоссальным авансом наличными, необходимым для заключения сделки. Правда, распоряжение 44% акций “Всеобщей компании…” не давало контроля над каналом, тем более что эти акции не позволяли голосовать до 1895 года, а после давали только десять голосов. Правда и то, что обязательство хедива ежегодно выплачивать вместо дивидендов 5% стоимости акций вызвало у британского правительства живой интерес к египетским финансам. Дизраэли ошибался, думая, что “Всеобщая компания…м имела возможность закрыть канал для растущих британских перевозок. С другой стороны, не было гарантии, что закон, обязывающий компанию держать канал открытым, будет всегда соблюдаться. Как справедливо заметил Дизраэли, владение акциями дало Британии дополнительные “рычаги”. Оказалось, что это также было исключительно хорошим вложением государственных средств.[127]
Недовольство французов смягчила реорганизация египетских финансов. По предложению французского правительства появилась “Международная комиссия египетского государственного долга”, в которой были представлены Англия, Франция и Италия. В 1876 году учредили Международную комиссию (кассу) египетского государственного долга, а два года спустя Египет получил международное правительство с англичанином в качестве генерального контролера над государственными доходами и французом — контролером государственных расходов. Одновременно английские и французские Ротшильды выпустили заем на восемь с половиной миллионов фунтов стерлингов. Французская газета “Жюрналь де деба” назвала англо-французские договоренности “почти эквивалентом заключению союза”. Один британский государственный деятель так описал причину компромисса: “Можно было уйти, забрать все себе либо поделиться. Первое привело бы к тому, что французы перерезали бы нам путь в Индию. Второе было чревато войной. Таким образом, мы решили делиться”. Но это не могло длиться долго. В 1879 году хедив сместил международное правительство. В ответ европейцы низложили его самого, заменив бездеятельным сыном Тевфиком. Когда Тевфик был свергнут египетскими военными во главе с антиевропейски настроенным министром Араби-пашой, стало очевидно, что они стремятся освободить Египет от иностранного экономического господства. Александрия была укреплена, а канал перекрыт. Возникла опасность дефолта, а жизнь тридцати семи тысяч европейцев, находившихся в Египте, оказалась под угрозой.
Лидер оппозиции Гладстон яростно критиковал ближневосточную политику Дизраэли. Он не одобрил покупку акций Суэцкого канала и обвинял Дизраэли в том, что тот-де закрывает глаза на злодеяния турок в Болгарии. Теперь же, когда Гладстон сам оказался у власти, он совершил один из радикальных разворотов викторианской внешней политики. Правда, инстинкты побуждали его придерживаться схемы “двойственного” англо-французского контроля над Египтом. Но этот кризис совпал с внутренними потрясениями во Франции, столь обычными для истории Третьей республики. Пока французы ссорились между собой, риск египетского дефолта увеличивался. В Александрии шли антиевропейские бунты. Гладстон, подталкиваемый воинственными коллегами-министрами и получивший гарантии Ротшильдов, что французы не возражают, 31 июля 1882 года принял решение “раздавить Араби”. Британские суда разбомбили александрийские форты. Тринадцатого сентября экспедиционный корпус сэра Гарнета Уолсли напал при Тель-эль-Кебире на численно превосходящие силы Араби и в течение получаса рассеял их. На следующий день англичане заняли Каир. Араби-пашу взяли в плен и сослали на Цейлон. По словам лорда Ротшильда, теперь стало ясно, что Англия должна господствовать над Египтом. Ее господство никогда не принимало форму прямой колонизации. Едва британцы заняли Египет, они заверили другие державы, что их присутствие является целесообразной временной мерой (это заявление в 1882-1922 годах прозвучало не менее шестидесяти шести раз). Формально Египет оставался независимым, фактически же он находился под “негласным” протекторатом: хедив стал марионеточным правителем, реальная власть находилась в руках британского агента и генерального консула.
Оккупация Египта открыла новую главу имперской истории. Она послужила сигналом к началу “драки за Африку”. Европейцам (французы недолго проявляли уступчивость) стало ясно, что пора действовать, и действовать быстро, пока англичане не забрали материк. Последние, со своей стороны, изъявляли желание поделиться остатками (при условии, что они сохранят за собой стратегически важные Кейптаун и Каир). Начиналась самая крупная в истории игра в “Монополию”. Игровым полем была Африка.
* * *
Этот колониальный раздел не был чем-то невиданным. Однако прежде будущее Африки волновало только Британию, Францию и Португалию (первую европейскую державу, основавшую там колонии), а теперь за столом появились трое новых игроков: королевство Бельгия (основано в 1831 году), королевство Италия (основано в 1861 году) и Германская империя (основана в 1871 году). Бельгийский король Леопольд II в 1876 году учредил собственную Африканскую международную ассоциацию, спонсируя изучение Конго для его завоевания и экономической эксплуатации. Итальянцы мечтали о возрождении Римской империи в Средиземноморье. Своей первой целью они наметили Триполитанию и Киренаику (современная Ливия). Позднее итальянцы вторглись в Абиссинию, позорно потерянную ими при Адуа (1896), и принуждены были удовлетвориться частью Сомали. Немцы поначалу вели более тонкую игру.
Канцлер Отто фон Бисмарк был одним из немногих гениев среди государственных деятелей XIX века. Когда он сказал, что его карта Африки — это карта Европы[128], он подразумевал, что рассматривает Африку как возможность посеять разногласия между Британией и Францией — и увести избирателей у собственных либеральных и социалистических оппонентов. В апреле 1884 года Бисмарк объявил о протекторате над территорией у залива Ангра-Пекена (современная Намибия). Затем он расширил немецкие притязания на всю территорию между северной границей британской Капской колонии и южной границей португальской Анголы, добавив для ровного счета Камерун и Того на западноафриканском побережье и Танганьику на востоке континента. Добившись того, что Германия стала серьезным африканским игроком, Бисмарк созвал в Берлине крупную конференцию по Африке (15 ноября 1884 года — 26 февраля 1885 года)[129]. Конференция имела целью предоставление всем державам свободы торговли и судоходства по Конго и Нигеру. Эти проблемы затрагивались в большинстве статей “Генерального акта”, принятого на конференции. Она также отдала дань болтовне об идеалах эпохи Ливингстона, обязав подписавшие акт державы
неусыпно заботиться о сохранении туземного народонаселения и об улучшении его нравственного и материального положения и содействовать в особенности уничтожению невольничества и торга неграми; они будут покровительствовать и способствовать, без различия национальностей и вероисповеданий, всяким религиозным, научным и благотворительным учреждениям, основываемым и устраиваемым с этой целью или клонящимся к просвещению туземцев, дабы они могли понимать и оценивать выгоды цивилизации.
Христианские миссионеры, ученые, исследователи, их проводники, имущество и коллекции будут также представлять предмет особого покровительства.
Свобода совести и веротерпимость будут положительно обеспечены как природным жителям, так и туземным подданным и иностранцам.[130]
Однако главная цель конференции, как ясно дала понять преамбула принятой декларации, заключалась в том, чтобы “предотвратить разногласия и споры, могущие произойти впоследствии при завладении новыми прибрежными землями Африки”. Основной проблеме была посвящена статья 34, гласившая:
Держава, которая впоследствии завладеет какой-либо территорией на берегах Африканского материка, лежащей вне ее нынешних владений, или которая, не имев доселе таких владений, приобретет таковую, а равно держава, которая примет на себя протекторат, должна препроводить подлежащий о том акт, вместе с объявлением, к подписавшим настоящий акт державам, для того, чтобы дать сим последним возможность заявить, в случае надобности, свои требования[131].
Статья 35 уточняла: “Державы, подписавшие настоящий акт, (Принимают обязательство обеспечить в занимаемых ими на берегах Африканского материка территориях такую власть, которая достаточна для охраны приобретенных ими прав”. (Авторы явно не имели в виду права туземных правителей и их народов.)
Это был настоящий сговор, хартия на разделение Африки на “сферы влияния”. Остатки начали делить сразу. Уже на конференции были признаны германские притязания на Камерун, а также право Леопольда II распоряжаться Конго. И все же смысл конференции был глубже. В придачу к разделу Африки на манер пирога Бисмарк с блеском добился главной цели: заставил Британию и Францию играть друг против друга. В следующее десятилетие они не раз конфликтовали из-за Египта, Нигерии, Уганды, Судана. Для британского политического руководства активность путешественников вроде Луи Мизона и Тома Маршана представляла в 90-х годах досаднейшую помеху, поскольку приводила к странным инцидентам вроде Фашодского (1898) — неправдоподобного столкновения на “ничьей” земле в Судане. По сути, германский канцлер переиграл британцев дважды: их первой реакцией на его берлинский триумф была дать ему все, что он хочет (или, как казалось, хочет) в Африке, и даже более того.
Вскоре после Берлинской конференции Джон Керк, британский консул в Занзибаре, получил телеграмму. Министерство иностранных дел извещало его, что германский император объявил протекторат над территорией, ограниченной озерами Виктория, Танганьика и Ньяса (на нее заявило права Общество германской колонизации, возглавляемое Карлом Петерсом). Телеграмма предписывала консулу “во всем сотрудничать с Германией”. Он должен был “действовать с большой осторожностью” и не “допускать передачи занзибарскими властями германским агентам или представителям сообщений, недружелюбных по тону”.
Джон Керк служил ботаником в неудачной экспедиции Дэвида Ливингстона по Замбези. После смерти Ливингстона он обязался продолжать его работу, чтобы покончить с восточноафриканской работорговлей. Приказ сотрудничать с немцами изумил Керка. Много лет он пытался завоевать доверие правителя Занзибара, султана Баргаша. Была заключена сделка: в обмен на запрет работорговли Керк пообещал султану помочь расширить его восточноафриканские владения и получить прибыль от законной торговли. В 1873 году султан запретил работорговлю в Занзибаре, и к 1885 году владения султана на материке простирались на тысячу миль вдоль африканского побережья, а вглубь Африки — до самых Великих озер. Теперь британское правительство, стремясь удовлетворить притязания Бисмарка, предало султана.
У Керка не было иного выхода, кроме как подчиниться указаниям из Лондона. “Я посоветовал султану, — ответил он покорно, — прекратить сопротивление германскому протекторату и принять требования”. Но он не смог скрыть тревогу: “Я попал в весьма деликатное и тяжелое положение и едва ли смогу побуждать султана поступить так, не утратив влияния на него”. Керк писал другу в Англию:
По-моему, нет сомнения в том, что Германия намерена поглотить весь Занзибар, а раз так, почему она об этом не объявит? Я получил… зловещую ссылку на соглашение между Англией и Германией, о котором я ничего не знаю и согласно которому мы не должны противодействовать немецким планам в этом регионе. Конечно, когда это соглашение было принято, немецкие планы были известны, и если так, почему мне не сказали? Эти планы являются намерениями германского правительства или частных компаний?.. Упомянуты мои инструкции, но я до самого последнего времени не получал никаких инструкций относительно Германии и немецкой политики. Мне предоставили следовать моей прежней, одобренной линии… обобщенной в договоре… который… я получил от султана и который гласит, что он не должен уступать ни одно из своих прав или территорий или передавать протекторат над своим государством или любой его части кому бы то ни было без согласия Англии… Я никогда не получал приказы содействовать Германии, но поскольку я видел, какая сложилась ситуация, я действовал осторожно и, надеюсь, благоразумно… Но почему державы, участвующие в конференции, не пригласили Е[го] В[еличество] [султана в Берлин]? Они открыто проигнорировали его на своей встрече, и насколько я знаю, никогда не сообщали ему о своих решениях.
Керк чувствовал, что его желают “скомпрометировать, хотя мое имя ничем не запятнано”. Если бы он стал давить на султана, чтобы тот удовлетворил требования немцев, как желал Лондон, то султан от него “просто отвернулся бы”:
На меня падет вина за то, что я не имею никакой власти предотвратить это… Ненавижу бросать все, пока у нас есть шанс… сохранить хотя бы часть из того, что некогда может стать полезным… Этот немецкий план колонизации является фарсом… Или в этой стране все станет хуже, чем когда-либо, или Германия вынуждена будет тратить деньги и силы, чтобы, как и мы в Индии, построить империю. Ей придется заплатить, но нет никаких признаков того, что она думает об этом. Таким образом, у нас есть шанс потерять довольно хороший протекторат и свободу, которую мы имеем при султане, в обмен на долгий период беспорядка, в течение которого все плоды моих трудов будут уничтожены.
Соображение о том, что султана следовало пригласить на Берлинскую конференцию, выдает в Керке старомодность. В имперской “Монополии” действовали аморальные правила “реальной политики”, и британский премьер-министр лорд Солсбери был готов принять их, как и Бисмарк. А султан был африканским правителем. Ему не могло найтись места у игрового стола. Грузный, неряшливый, реакционный и лукавый Солсбери скептически относился к империализму. Его определение ценности империи было простым: “победы, деленные на налоги”. “Буффало”, как прозвали Солсбери, был совершенно нетерпим к “показной филантропии” и к “плутням” “фанатиков”, которые отстаивали расширение в Африке как таковое. Как и Бисмарка, колонии интересовали Солсбери только как фишки на игровой доске великой державы. Он не одобрял планы Родса распространить владычество Британии с севера до юга Африки. В июле 1890 года Солсбери заявил поддерживающим его пэрам, что он находит
смешной идею, будто наличие непрерывной территории от Кейптауна до истоков Нила дает некое особенное преимущество. Эта полоса земли к северу от Танганьики может быть только очень узкой… Я не могу вообразить торговых потоков в этом направлении… Эта земля совершенно не имеет практического значения и ведет только к португальским владениям, в которых, насколько я знаю, в предыдущие триста лет не наблюдалось бурного роста… Я думаю, постоянное изучение карт приводит к нарушению умственных способностей… Но если, отбросив коммерческие расчеты, взглянуть на стратегический характер, я не могу вообразить более неудобного положения, чем владение узкой полосой земли в самом сердце Африки, на расстоянии трех месяцев пути от побережья, которая должна разделять силы такой могущественной империи, как Германия и… другой европейской державы. Не получив никаких выгод от расположения этих земель, мы получим все опасности, неотделимые от их защиты. Другими словами, приобретать новую территорию стоит только тогда, когда это усиливает экономическое и стратегическое влияние Британии. Это красиво выглядело бы на карте, но недостающее звено, которое замыкало “красный маршрут Родса” от Кейптауна до Каира, было негодным. Что касается тех, кто жил в Африке, то их судьба Солсбери нимало не беспокоила. “Если бы наши предки заботились о правах других людей, — заявил он коллегам-министрам в 1878 году, — Британской империи никогда не было бы”. Султан Баргаш скоро смог оценить силу этой позиции.
В августе 1885 года Бисмарк послал четыре военных корабля в Занзибар и потребовал, чтобы султан передал свое государство Германии. Через месяц, к моменту отплытия на родину, территория султаната была аккуратно поделена между Германией и Британией. Бывшему правителю осталась прибрежная полоса земли. При этом султан не был единственным проигравшим. Труды Джона Керка в Африке были окончены: немцы потребовали его отставки и добились ее. Не то чтобы немцы пеклись о Занзибаре. Всего несколько лет спустя, в июле 1890 года, преемник Бисмарка признал британский протекторат над Занзибаром в обмен на передачу немцам острова Гельголанд, лежащего у германского побережья Северного моря. Это действительно была “Монополия” в глобальном масштабе.
Такая история повторялась по всей Африке: вождей обманывали, племена лишались своих земель, наследство передавалось по бумагам со следом большого пальца или кривым крестом, а сопротивление преодолевалось с помощью пулеметов Максима. Народы Африки были покорены один за другим: зулу, матабеле, машона, государства Нигера, Кано, динка и масаи, суданские мусульмане, Бенин и бечуаны. К началу нового столетия раздел был практически завершен. Англичане почти осуществили мечту Сесила Родса о непрерывных владениях от Кейптауна до Каира: их африканская империя тянулась на север от Капской колонии через Наталь, Бечуаналенд (Ботсвану), Южную Родезию (теперь Зимбабве), Северную Родезию (Замбию), Ньясаленд (Малави), а на юг от Египта — через Судан, Уганду и Восточную Африку (Кению). Германская Восточная Африка была единственным недостающим звеном в намеченной цепи Родса. Кроме того, как мы увидели, у немцев были также Юго-Западная Африка (Намибия), Камерун и Того. Правда, у англичан в Западной Африке имелись Гамбия, Сьерра-Леоне, Золотой Берег (Гана) и Нигерия, а также север Сомали. Но их западноафриканские колонии были островками в настоящем море французских, лежащих от Туниса и Алжира на севере, через Мавританию, Сенегал, Французский Судан, Гвинею, Кот-д'Ивуар, Верхнюю Вольту, Дагомею, Нигер, Чад, Французское Конго и Габон. Большая часть Западной Африки находилась в руках французов. Их единственным владением на востоке Африки был Мадагаскар. Помимо Мозамбика и Анголы, Португалия сохранила анклав в Гвинее. Италия приобрела Ливию, Эритрею и большую часть Сомали. Бельгии (точнее, бельгийскому королю) принадлежала обширная центральная часть Конго. А у Испании был Рио-де-Оро (теперь Южное Марокко). Африка почти целиком оказалась в руках европейцев, и львиная ее доля принадлежала Британии.
“Еще более великая Британия”
К 1897 году — шестидесятому году правления Виктории — Британская империя стала крупнейшей в истории. В 1860 году площадь ее территории составляла около 9,5 миллиона, к 1909 году — 12,7 миллиона квадратных миль. Теперь она (будучи в три раза больше Французской империи и в десять раз — Германской) занимала приблизительно 25% мировой суши. Подданные королевы Виктории — около 444 миллионов человек — составляли примерно четверть населения планеты. Мало того, что Британия вышла победителем в “драке за Африку”. Она ввязалась в другую “драку” — на Дальнем Востоке. Там империя поглотила северную часть Борнео, юг Малакки, кусок Новой Гвинеи, не говоря уже о ряде островов в Тихом океане: Фиджи (1874), острова Кука (1880), Новые Гебриды[132] (1887), острова Феникс (1889), острова Гилберта и Эллис (1892), Соломоновы острова (1893). Согласно “Сент-Джеймс гэзетт”, королева-императрица властвовала над “одним континентом, сотней полуостровов, пятьюстами мысами, тысячей озер, двумя тысячами рек, десятью тысячами островов”. Была выпущена почтовая марка с изображением карты мира и подписью: “Мы владеем империей более обширной, чем любая из существовавших прежде”. Карты, на которых территория Британской империи была окрашена в ярко-красный цвет, висели во всех школах страны. Неудивительно, что британцы решили, будто имеют данное Богом право править миром. Британская империя была, как отметил журналист Джеймс Луис Гарвин в 1905 году, “державой такого масштаба и великолепия, которые превышают пределы естественного”.
Масштаб империи можно оценить не только по атласам и данным переписи населения. Британия была мировым банкиром. К 1914 году ее зарубежные инвестиции оценивались в 3,8 миллиарда фунтов стерлингов, или от двух пятых до половины всех иностранных активов в мире. Это более чем вдвое превышало французские зарубежные инвестиции и в три раза — немецкие. Ни одна другая страна никогда не держала настолько значительную долю своих активов за рубежом. В 1870-1913 годах поток капитала составлял в среднем 4,5% ВВП, превышая 7% в 1872, 1890 и 1913 годах. В обеих Америках инвестировали больше британского капитала, привлеченного на фондовом рынке, чем в самой Великобритании. Кроме того, потоки английского капитала были распределены гораздо шире, чем вложения других европейских стран. На Западную Европу приходилось около 6% британских зарубежных инвестиций, около 45% — на Соединенные Штаты и “белые” переселенческие колонии, около 20% — на Латинскую Америку, 16% — на Азию, 13% — на Африку. Правда, в британские колонии было вложено всего 1,8 миллиарда фунтов, причем почти все — в старые колонии. Новым территориям, приобретенным в ходе “драки за Африку”, мало что досталось. Однако значение империи росло. В 1865-1914 годах она привлекала в среднем 38% портфельных инвестиций. К 90-м годам XIX века ее доля выросла до 44%. Увеличивалась и доля английского экспорта в остальные части империи — примерно с трети до почти двух пятых в 1902 году.
Не вся Британская империя жила под скипетром британского монарха: атласы скрывали действительные границы английского влияния. Например, огромные инвестиции в Латинскую Америку давали Великобритании такое множество рычагов (особенно это касается Аргентины и Бразилии), что было вполне допустимо говорить о некоторых странах как о “неформальных” английских колониях. Можно, конечно, возразить, что для британских инвесторов не было никакого смысла вкладывать капитал в Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро, а следовало модернизировать промышленность самих Британских островов. Но ожидаемая отдача от зарубежных инвестиций была, как правило, выше, чем от внутренних. В любом случае, это не было игрой с нулевой суммой. Новые иностранные инвестиции скоро стали окупаться, так как доходы от зарубежных активов превышали объем оттока капитала: в 1870-1913 годах поступления из-за границы составляли 5,3% ВВП. При этом нет явных свидетельств того, что британская промышленность до 1914 года испытывала нехватку капитала.
Но британцы расширяли свою неформальную империю не только инвестициями. Коммерция вынудила целые отрасли мировой экономики усвоить принципы фритредерства (вспомним, например, торговые соглашения с латиноамериканскими странами, Турцией, Марокко, Сиамом, Японией и южными островами Тихого океана). К концу XIX века около 60% объема британской торговли приходилось на неевропейских партнеров. Свободная торговля с развивающимися странами была выгодна Британии. Со своими огромными доходами от зарубежных инвестиций (и не забывая о “невидимых” статьях вроде страхования и фрахта) она могла позволить себе импортировать значительно больше, чем экспортировала сама. Как бы то ни было, соотношение импортных и экспортных цен в 1870-1914 годах было приблизительно на 10% в пользу Великобритании.
Британия также устанавливала нормы для международной валютной системы. В 1868 году только Великобритания и некоторые экономически зависимые от нее страны (Португалия, Египет, Канада, Чили, Австралия) следовали золотому стандарту, гарантировавшему свободный обмен бумажных ассигнаций на золото. Франция и другие члены Латинского валютного союза[133], а также Россия, Персия и некоторые латиноамериканские государства придерживались биметаллической (золото и серебро) системы, а в большинстве остальных стран мира существовал серебряный монометаллизм. К 1908 году, однако, только Китай, Персия и небольшая группа центральноамериканских стран все еще имели дело с серебром. Золотой — стерлинговый! — стандарт фактически стал мировым, хотя и не назывался “стерлинговым”.
Возможно, самой замечательной была дешевизна защиты всего этого. В 1898 году в Англии было расквартировано 99 тысяч кадровых военных, в Индии — 75 тысяч, в остальных частях империи — еще 41 тысяча. На флоте служили 100 тысяч человек. Сипаев было еще 148 тысяч. Флот располагал 33 угольными базами по всему миру. Военный бюджет 1898 года составлял немногим более 40 миллионов фунтов стерлингов — всего 2,5% национального дохода. Этот показатель не намного выше доли нынешнего британского оборонного бюджета и гораздо меньше военных затрат во время холодной войны. Причем это бремя не слишком увеличилось, когда Британия смело модернизировала свой флот, создавая “Дредноут” и подобные ему корабли. “Дредноут” с его 12-дюймовыми [304,8 мм] орудиями и революционными турбинами был судном столь совершенным, что его спуск на воду моментально оставил за бортом все существовавшие тогда корабли. В 1906-1913 годах Британия была в состоянии построить 27 таких плавающих крепостей стоимостью 49 миллионов фунтов (это было меньше, чем ежегодные выплаты по государственному долгу). Настоящее мировое господство со скидкой.