52. Смерть Сципиона Полибий с Рутилием[4518]также относят к этому году [183 г. до н.э.]. Но я не согласен ни с ними, ни с Валерием Антиатом[4519], с первыми – оттого что, по моим сведениям, в цензорство Марка Порция и Луция Валерия [184–183 гг. до н.э.] цензор Луций Валерий был сам избран председательствующим сената, тогда как два предыдущих цензорских срока эту должность занимал Африкан[4520], (2) при жизни которого никто не мог занять его место, если только он не был исключен из сената, но об этом не упоминает никто из историков[4521]. (3) Мнение же Валерия Антиата опровергается тем, что был плебейский трибун Марк Невий, против которого Публий Африкан произнес речь, до сих пор сохранившуюся[4522]. (4) Как явствует из магистратских списков, этот Невий был плебейским трибуном в консульство Публия Клавдия и Луция Порция [184 г. до н.э.], но вступил в должность при консулах Аппии Клавдии и Марке Семпронии [185 г. до н.э.] за четыре дня до декабрьских ид. (5) Эту дату отделяют три месяца до мартовских ид[4523], когда в должность вступили консулы Публий Клавдий и Луций Порций. (6) Отсюда ясно, что Сципион был еще жив, пока трибуном был Невий, который мог инициировать процесс отрешения его от должности, но умер Сципион еще до того, как Луций Валерий и Марк Порций сделались цензорами[4524]. (7) Смерть трех мужей, величайших каждый в своем народе, конечно, заслуживает сопоставления, но не столько хронологическим совпадением, сколько тем, что все трое нашли кончину, недостаточно соответствующую их прижизненной славе. (8) Никто из них не скончался у себя на родине и не был там погребен. Ганнибал и Филопемен нашли смерть от яда, Ганнибал – как изгнанник, преданный принявшим его хозяином, Филопемен – как пленник, брошенный в оковы и заключенный в темницу. Сципион же, хотя не был ни изгнан, ни осужден приговором, был привлечен к суду, и отказавшись туда явиться, вопреки официальному вызову, обрек себя не только на пожизненную, но даже и на посмертную ссылку.
53. Пока в Пелопоннесе происходили события[4525], рассказывая о которых, я на время прервался, в Македонию вернулся Деметрий вместе с посольством, итоги которого оценивались по‑разному. (2) Простой македонский народ, опасавшийся предстоящей войны против римлян, восторженно встретил Деметрия, как вестника мира, и уверенно прочил его Филиппу в наследники. (3) «Хотя возрастом Деметрий моложе Персея, он рожден Филиппом от законной супруги, тогда как его старший брат рожден от наложницы. Последний, как рожденный от проститутки, даже внешне не напоминает Филиппа, а последний удивительно похож на отца[4526]. (4) К тому же Персей не пользуется расположением римлян, а Деметрию римляне хотят передать отцовский престол». (5) Таковы были суждения и речи толпы. Итак, Персея терзала постоянная мысль, что одного первородства ему едва ли будет достаточно для того, чтобы унаследовать царство, так как в остальных отношениях Деметрий его превосходит, (6) да и Филипп, понимая, что едва ли от него будет зависеть, к кому перейдет его царство, досадовал, видя, что его младший сын приобретает слишком большое влияние[4527]. (7) Он был оскорблен тем, что македонцы постоянно толпятся вокруг Деметрия, и негодовал оттого, что еще при его жизни возникает второй царский двор. (8) Да и сам юноша начинал мнить о себе слишком много, получив от сената с лестными отзывами уступки, в которых было отказано его отцу. (9) Всякое упоминание о нем в устах римлян повышало его престиж среди остальных македонцев, но в той же мере усиливало неприязнь к нему не только брата, но даже отца. (10) Особенно эта неприязнь возросла после прибытия новых римских легатов[4528], которые потребовали от Филиппа удалиться из Фракии, вывести оттуда свои гарнизоны и выполнить остальные требования, вытекавшие из решения прежних легатов, и новых распоряжений сената. (11) Все это вызывало у него горечь и злобу, особенно когда он видел, что его сын общается с римскими послами чаще чем с ним, но он подчинялся требованиям римлян, чтобы не дать им повода к немедленному началу войны. (12) Считая нужным отвлечь их от своих истинных планов, он повел свое войско вглубь Фракии, против одрисов, дентелетов и бессов[4529]. (13) Город Филиппополь, брошенный населением, бежавшим вместе с семьями в окрестные горы, он захватил, а равнинных варваров, разорив их поля, он заставил капитулировать. (14) Оставив в Филиппополе свой гарнизон, который вскоре прогнали одрисы, он решил основать город в Девриопе, (15) одном из округов Пеонии, близ реки Эригон, которая из Иллирии протекает через Пеонию и впадает в реку Аксий, недалеко от древнего города Стобы[4530]. Новый город он приказал назвать Персеидой, в честь своего старшего сына.
54. Пока в Македонии происходили эти события, консулы выехали в свои провинции. (2) Марцелл послал к проконсулу Луцию Порцию гонца с приказом двинуть легионы к новому городу галлов[4531]. (3) К моменту прибытия консула галлы изъявили ему покорность. Среди них было двенадцать тысяч вооруженных, в основном, оружием, отнятым у местных крестьян. (4) К негодованию галлов, у них это оружие отобрали, равно как и вещи, привезенные с собой и награбленные у местного населения. Тогда они отправили послов с жалобой в Рим. (5) Представленные сенату претором Гаем Валерием, те рассказали, что избыток населения в Галлии, нехватка земли и обнищание заставило их перейти Альпы в поисках места жительства, и когда они нашли незаселенную территорию, то заняли ее, никому не причиняя ущерба. (6) Они даже начали строить там город, из чего явственно следует, что они пришли не для захвата какого‑либо города или деревни. Недавно Марк Клавдий прислал к ним гонца, под угрозой войны требуя от них полной капитуляции. (7) Предпочитая превратностям войны надежный, хоть и не слишком почетный мир, они отдались скорее под покровительство римского народа, чем в его полную власть. (8) Спустя несколько дней, получив приказ удалиться из своего города и обжитой ими территории, они уже собирались мирно отправиться в путь, чтобы искать себе новое место жительства, но тут у них отобрали сначала оружие, а затем всю их собственность, включая носильные вещи и скот. (9) Они умоляют сенат и римский народ не поступать с мирными людьми, изъявившими, к тому же, покорность, суровее, чем с активно действующим противником. (10) На эти жалобы сенат велел дать следующий ответ. Галлы совершили проступок, вторгшись в Италию и затеяв строительство города на не принадлежащей им территории, без разрешения римского магистрата, управляющего данной провинцией, но грабить изъявивших покорность сенат считает тоже недопустимым. (11) Сенат вместе с ними отправит к консулу специальных уполномоченных, которые, если галлы вернутся в страну, из которой пришли, распорядятся вернуть им имущество, и которые затем переправятся через Альпы, и потребуют от галльских племен прекратить такого рода переселения. (12) Альпы образуют почти непреодолимый пограничный рубеж, и с теми, кто снова сумеет преодолеть их, обойдутся не лучше, чем с теми, кто это сделал впервые. (13) В качестве уполномоченных были отправлены Луций Фурий Пурпуреон, Квинт Минуций и Луций Манлий Ацидин. Галлы, после того, как им вернули все их имущество, за вычетом награбленного, ушли из Италии.
55. Римским послам заальпийские племена дали вполне благоприятный ответ. Старейшины их даже упрекнули в излишней мягкости римский народ (2) за то, что людей, без разрешения соплеменников вторгшихся в пределы римской державы и на чужой территории начавших себе строить город, он отпустил безнаказанно, вместо того, чтобы строго наказать их за дерзость. (3) Что касается возврата провинившимся их имущества, есть опасения, что подобная снисходительность многих даже поощрит к повторению таких действий. (4) Послам оказали радушный прием, одарили подарками и проводили до самой границы. Консул Марк Клавдий, изгнав из своей провинции галлов, начал готовить войну на территории Истрии[4532], послав предварительно письмо к сенату с просьбой разрешить ему переправить туда легионы. (5) Сенат такое согласие дал[4533]. В это время решался вопрос о выведении колонии в Аквилею, и было неясно, будет ли она латинской колонией, или поселением римских граждан. В итоге сенат принял решение, что в колонию будут отправлены переселенцы‑латины. (6) Триумвирами по обустройству колонии были выбраны Публий Сципион Назика, Гай Фламиний и Луций Манлий Ацидин. (7) Мутина и Парма в этом году были тоже колонизованы переселенцами из числа римских граждан. По две тысячи человек было поселено в каждой колонии, на территории, недавно принадлежавшей бойям, а еще раньше этрускам. В Парме переселенцы получили по восемь югеров каждый, а в Мутине – по пять. (8) Руководили обустройством колоний триумвиры Марк Эмилий Лепид, Тит Эбутий Кар и Луций Квинкций Криспин. (9) Была также выведена колония римских граждан в Сатурнию[4534], на территорию калетранов, триумвирами Квинтом Фабием Лабеоном, Гаем Афранием Стеллионом и Тиберием Семпронием Гракхом, причем переселенцы получили по десять югеров земли.
56. В том же году [183 г. до н.э.] проконсул Авл Теренций недалеко от реки Ибер в области авсетанов[4535]разбил кельтиберов в ряде удачных сражений, и взял штурмом несколько укрепленных их городов. (2) В Дальней Испании этот год прошел мирно, так как проконсул Публий Семпроний долго болел, а лузитаны, никем не провоцируемые, оставались, к счастью, спокойны. (3) В Лигурии консул Квинт Фабий тоже не совершил ничего примечательного. Марк Марцелл, которого отозвали из Истрии, вернулся, распустив войско, в Рим для проведения выборов. (4) Под его руководством консулами были выбраны Гней Бебий Тамфил и Луций Эмилий Павел. Последний был курульным эдилом вместе с Марком Эмилием Лепидом, но консулом стал позже него на целых пять лет, притом что сам Лепид прошел в консулы лишь с третьей попытки. (5) Преторами были избраны Квинт Фульвий Флакк, Марк Валерий Левин, Публий Манлий вторично, Марк Огульний Галл, Луций Цецилий Дентр и Гай Теренций Истра. (6) В конце года было проведено общегосударственное молебствие по случаю зловещих предзнаменований, ибо все были уверены, что два дня подряд над священным участком богини Конкордии шел кровавый дождь, и было сообщено, что недалеко от Сицилии из морской пучины возник новый остров. (7) Валерий Антиат утверждает, что именно в этом году покончил с собой Ганнибал[4536], и что послами для этой цели к Прусию были отправлены, помимо Тита Квинкция Фламинина, чье имя обычно связывают с этой историей, также Луций Сципион Азиатский и Публий Сципион Назика.
КНИГА XL
1. (1) В начале следующего года [182 г.] консулы и преторы жеребьевкой распределили между собой обязанности. Консулам, впрочем, нечего было и назначать, кроме только Лигурии. Городская претура выпала Марку Огульнию Галлу, судебные дела с чужеземцами – Марку Валерию. (2) Ближняя Испания досталась Квинту Фульвию Флакку, Дальняя – Публию Манлию, Луций Цецилий Дентр получил Сицилию, Гай Теренций Истра – Сардинию. Консулам было приказано заняться набором войска. (3) Квинт Фабий еще прежде написал из Лигурии, что апуаны склонны к восстанию и можно опасаться нападения на Пизанскую область. (4) Об Испаниях было известно, что в Ближней тоже идет война и там сражаются с кельтиберами, а в Дальней из‑за долгой болезни претора порядок в войсках расстроен бездействием и распутством. (5) Потому‑то и было решено набрать новые войска: четыре легиона для действий в Лигурии, в каждом по пять тысяч двести пехотинцев и по триста конников; к легионам добавлены были пятнадцать тысяч пехоты и восемьсот конников из латинских союзников – это и должно было составить два консульских войска. (6) Кроме того, было приказано набрать семь тысяч пехотинцев и четыреста конников из латинских союзников и послать их в Галлию Марку Марцеллу, которому после консульства власть была продлена. (7) Для обеих Испаний приказано было набрать четыре тысячи пехотинцев и двести всадников из римских граждан, а также семь тысяч пехотинцев и триста конников из союзников. (8) Квинту Фабию Лабеону было оставлено его войско в Лигурии, а власть тоже была продлена на год.
2. (1) Весна в тот год была бурная. Накануне Парилий[4537]около полудня поднялась страшная буря и причинила большой ущерб храмам и прочим зданиям. Буря эта повалила бронзовые статуи на Капитолии, (2) а дверь храма Л у ны, что на Авентине, сорвала, унесла и привалила к задней стене храма Цереры[4538]. В Большом цирке она опрокинула другие статуи вместе с колоннами, на которых они стояли, (3) а с нескольких храмов сорвала и разметала кровлю. Такая буря была сочтена знамением, и гаруспики приказали принести очистительные жертвы. (4) Заодно были принесены жертвы и по другим поводам: пришло известие, что в Реате родился трехногий мул, а из Формий сообщили, что молния ударила в храм Аполлона в Кайете[4539]. По случаю этих знамений были принесены в жертву двадцать взрослых животных и устроено однодневное молебствие.
(5) В эти дни из письма пропретора Авла Теренция стало известно, что в Дальней Испании умер Публий Семпроний, болевший уже более года. Поэтому преторам было приказано поторопиться с отъездом в Испанию.
(6) Затем сенат принял заморские посольства, сначала от царей Эвмена и Фарнака[4540], а затем от родосцев, жаловавшихся на разгром Синопы. (7) В это же время прибыли послы Филиппа, а также ахейцев и лакедемонян. Сенат ответил им, предварительно выслушав Марция, который был послан ознакомиться с обстановкой в Греции и Македонии[4541]. (8) Царям Азии и родосцам был дан ответ, что сенат направит послов, чтобы ознакомиться с их делами.
3. (1) Насчет же Филиппа беспокойство после Марциевой речи усилилось, ибо доложено было, что Филипп хоть и выполняет распоряжения сената, но видно, что делать это он будет не долее, чем сочтет нужным. (2) Было ясно, что он собирается возобновить войну, и все, что он тогда делал и говорил, вело к этому. (3) Почти всех граждан приморских городов он уже переселил с семьями в область, которая ныне зовется Эматией, а прежде называлась Пеонией[4542], (4) города же передал для заселения фракийцам и другим варварам, полагая, что люди из этих племен будут надежнее в войне с Римом. (5) Эта мера вызвала небывалый ропот по всей Македонии, и только немногие из оставлявших вместе с женами и детьми свои очаги сносили горе молча: у прочих ненависть побеждала страх, и из отправляющихся в дорогу толп слышны были проклятья царю. (6) От этого он почти обезумел и стал подозревать всех и вся, (7) а в конце концов открыто стал говорить, что окажется в безопасности, только если и дети тех, кого он казнил, будут взяты под стражу один за одним и перебиты[4543].
4. (1) Такая жестокость, и без того отвратительная, предстала еще более гнусной из‑за горькой участи одного семейства. (2) Еще за много лет до того Филипп казнил Геродика, знатного фессалийца, а впоследствии умертвил и его зятьев. Остались вдовствующие дочери, у которых было по малолетнему сыну. (3) Звали этих женщин Феоксена и Архо. Феоксена отвергла замужество, хотя многие к ней и сватались, (4) Архо же вышла за некоего Порида, знатного мужа из племени энианов[4544], и, родив от него нескольких детей, умерла, оставив их еще малыми. (5) Тогда Феоксена, чтобы вырастить детей сестры, сама вышла за Порида и стала заботиться обо всех детях, как о собственных. (6) Узнавши о царском приказе взять под стражу детей казненных, она, сочтя, что они станут жертвой надругательств не только царя, но и стражей, решилась на страшное дело и осмелилась даже сказать, (7) что лучше она своей рукою лишит их жизни, чем допустит, чтобы они попали во власть Филиппа. (8) От таких слов Порид пришел в ужас и сказал, что переправит детей в Афины к надежным людям, своим гостеприимцам, и что он сам будет сопровождать их в бегстве. (9) Они отправляются из Фессалоники в Энею[4545]на ежегодное торжественное жертвоприношение в честь Энея, основателя города[4546]. (10) Проведя день за праздничным пиром, они после полуночи, когда все уснули, поднимаются на приготовленный Поридом корабль, будто бы собираясь вернуться в Фессалонику; на самом же деле задумано было переправиться на Евбею. (11) Однако тщетно пытались они преодолеть встречный ветер, и рассвет застиг их невдалеке от берега. Охранявшие гавань царские люди выслали быстроходный легкий корабль, чтобы возвратить их судно, строго приказав без него не возвращаться. (12) Преследователи уже приближались, и Порид то изо всех сил воодушевлял гребцов и матросов, то, простирая руки к небу, молил богов о помощи. (13) Между тем безжалостная женщина, вернувшись к задуманному, разводит в чаше яд и вынимает мечи. Поставив их на виду, она сказала: «Только смерть – наша избавительница. (14) Вот дороги к смерти; кому какая ближе, по той и бегите от царского произвола. Давайте, юноши мои, сначала старшие: берите клинки либо глотайте из чаши, если медленная смерть вам угоднее». Феоксена была полна решимости выполнить свой замысел, а враги уже были рядом. (15) И дети предали себя смерти. Еще полуживыми их сбросили с корабля; а мать, обнявши мужа – своего спутника в смерти, сама бросилась в море. Опустевший корабль достался царским служителям[4547].
5. (1) Жестокость содеянного еще сильней разожгла пламя ненависти к царю,– теперь уже всюду проклинали его самого и детей его. И проклятия эти вскоре услышаны были богами, обратив свирепость царя на собственное его потомство. (2) Было так: Персей, видя, что его брат Деметрий все больше снискивает расположение и уважение македонян и милость римлян, решил, что только преступление сохранит ему надежду на царство, и на это направил все свои помыслы. (3) Однако, с бабьей своей душой, он не полагал себя самого достаточно сильным, чтобы осуществить свой замысел, и стал неясными речами поодиночке испытывать отцовских друзей. (4) Поначалу некоторые из них делали вид, что с возмущением отвергают такие происки, поскольку связывали с Деметрием больше надежд. (5) Но потом, видя растущую со дня на день ненависть Филиппа к римлянам, которой Персей способствовал, а Деметрий изо всех сил противился, друзья отца, предчувствуя неизбежную гибель юноши, оставлявшего без внимания козни брата, решают помогать неминуемому будущему и поддерживать сильнейшую сторону, а потому присоединяются к Персею. (6) Отложивши на время осуществление прочих замыслов, пока что они начинают всячески настраивать царя против римлян, всеми силами подталкивать его к войне, к которой он и сам уже склонялся душою. (7) При этом они, чтобы Деметрий представлялся царю все более подозрительным, нарочно переводили разговоры на то, что делается у римлян; одни осмеивали нравы их и обычаи, другие – их деяния, третьи – облик самого города, еще не украшенного ни общественными, ни частными зданиями, четвертые – какого‑нибудь видного римлянина. (8) А неосторожный юноша как по любви своей к римлянам[4548], так и из соперничества с братом старался все это защитить и тем делал себя подозрительным для отца и уязвимым для доносов. (9) Поэтому отец не посвящал Деметрия ни в какие свои намерения относительно Рима, а, целиком оборотившись к Персею, днем и ночью вынашивал с ним все свои замыслы. (10) Случилось так, что в это время возвратились люди, которых царь посылал к бастарнам[4549]за помощью, и они привели с собою оттуда знатных юношей, некоторых даже царского рода, и один из них обещал свою сестру в жены сыну Филиппа. Союз с этим народом вдохнул в царя уверенность. (11) И тогда Персей сказал: «Что в том пользы? Не столько защиты обещает нам помощь извне, сколько опасности – внутренняя измена. (12) Пусть не предатель, но лазутчик несомненно находится среди нас. Подержав его заложником в Риме, римляне нам вернули его тело, но душу его оставили у себя. (13) К нему прикованы взоры почти всех македонян, уверенных, что только поставленный римлянами царь будет ими править». (14) Такие речи тревожили больной ум старика, и он впитывал их душою, хотя не показывал этого.
6. (1) Тут как раз пришло время войскового смотра, который происходит по такому обряду: голову разрубленной надвое собаки вместе с передней частью туловища кладут по правую сторону дороги, а заднюю часть с внутренностями – по левую. (2) Между половинами жертвенного животного проводят вооруженное войско. Впереди несут прославленное оружие всех македонских царей от самого начала царства. (3) Далее следует сам царь с детьми, за ним – царский отряд и телохранители, а замыкает шествие остальное войско.
(4) Бок о бок с Филиппом шли молодые люди – его сыновья: Персей, которому шел уже тридцатый год, и Деметрий, пятью годами моложе. Первый был в полной силе юности, второй в ее цвету, и они являли бы собой достойное потомство счастливого отца, будь тот в здравом уме. (5) На смотрах был обычай: после священнодействия войско перестраивалось и, разделившись надвое, сходилось, изображая битву. (6) Царевичи были назначены командующими в этом потешном сражении. Однако дело вышло нешуточное: отряды схватились так, как будто бились за царство, и много ранений было нанесено палками[4550], так что для настоящего боя недоставало только мечей. (7) Половина войска, которой командовал Деметрий, намного превзошла другую. Хотя Персей сокрушался о поражении, его рассудительные друзья были довольны, говоря, что этот случай еще будет поводом обвинить Деметрия.
7. (1) В тот же день каждый из братьев устроил свой пир для бывших с ним в потешном сражении товарищей, поскольку на приглашение Деметрия к совместному пиру Персей ответил отказом. (2) Богатое угощение по случаю праздника и свойственное молодости веселье склонили обоих братьев к обильной выпивке. (3) На пирах вспоминали подробности потешной битвы, вышучивали противников и даже командующих. (4) Один из сотрапезников Персея, посланный подслушивать, что говорят у Деметрия, неосторожно попался на глаза его молодым людям, как раз вышедшим из триклиния, был ими схвачен и избит. (5) Не знавший об этом Деметрий сказал: «Почему бы нам не продолжить пир у брата? Если гнев его после сражения еще не прошел, попробуем унять его нашим простодушием и веселостью». (6) Идти изъявили желание все, кроме молодых людей, которые опасались быть наказанными за избиение соглядатая; поскольку же Деметрий и их потащил с собой, они спрятали под одеждой оружие, чтобы при случае защититься. (7) Но в междоусобице нету тайн: оба дома были полны соглядатаев и предателей. К Персею поспешил доносчик с известием, что с Деметрием идут четверо вооруженных юношей. (8) Хотя было ясно, в чем дело – Персей уже знал, что эти молодые люди избили его сотрапезника,– но, чтобы очернить брата, он приказал запереть двери и стал из верхних окон гнать криком гуляк от дверей, словно они явились его убить. (9) Наткнувшись на запертую дверь, разгоряченный вином Деметрий громко закричал от обиды и, ни о чем не подозревая, вернулся к себе на пир.
8. (1) На следующий день, как только появилась возможность обратиться к отцу, Персей с взволнованным выражением лица вошел во дворец и молча встал поодаль от Филиппа, но у него на виду. (2) Когда отец спросил его: «Как здоровье?» – и осведомился, чем он расстроен, Персей ответил: «Радуйся хотя бы тому, что я жив. Уже не тайными кознями грозит мне брат. Ночью он приходил с вооруженными людьми меня убить, и лишь стены и запертая дверь спасли меня от его ярости». (3) Внушив отцу страх, смешанный с изумлением, Персей добавил: «Если ты захочешь меня выслушать, я могу представить доказательства». (4) Филипп сказал, что он, конечно же, выслушает его, и приказал тут же вызвать Деметрия. Кроме того, он пригласил двух своих друзей и советников, Лисимаха и Ономаста, непричастных к соперничеству молодых людей, потому что теперь они редко бывали во дворце. (5) В ожидании друзей Филипп прохаживался, погруженный в глубокое раздумье, а Персей стоял поодаль. (6) Когда было доложено, что все пришли, Филипп удалился с друзьями во внутренние покои, сопровождаемый двумя телохранителями. Каждому из сыновей Филипп разрешил взять с собой трех безоружных сопровождающих. (7) Заняв свое место, Филипп начал речь:
«Вот сижу я, несчастнейший отец, судьею меж двух сыновей – обвинителем и обвиняемым в деле о братоубийстве, чтобы, к моему позору, обнаружить среди родных детей либо клеветника, либо преступника. (8) Уже и раньше страшился я этой надвигавшейся бури, когда видел вовсе не братские выражения ваших лиц, когда слышал некоторые ваши речи. (9) Но иногда я все же надеялся, что злоба ваша угаснет и вы освободитесь от подозрений. Ведь даже народы, сложив оружие, договариваются между собой, и недруги мирятся. (10) Когда‑нибудь, думалось мне, вы вспомните о вашем родстве, о том, как дружны вы были в детстве, о тех наставлениях, наконец, что я давал вам, да, боюсь, не в глухие ли уши пел! (11) Сколько раз приводил я вам примеры вражды между братьями и рассказывал о страшных ее последствиях, когда братья безвозвратно губили себя, свое потомство, свои дома и царства[4551]. (12) Приводил и другие примеры – отрадные: согласное сотрудничество двух лакедемонских царей, благотворное на протяжении веков как для них самих, так и для их отчизны. (13) И это же самое государство погибло, когда вошло в обычаи каждому из них добиваться тиранической власти. (14) А вот братья Эвмен и Аттал, начав со столь малого, что их царями‑то назвать было стыдно, не чем иным, как братским единодушием привели свое царство к тому, что оно сравнялось в моим, с Антиоховым, да и с любым теперешним царством[4552]. (15) Не обходил примерами я и римлян, рассказывая вам о том, что видел и слышал: о воевавших со мной Тите и Луции Квинкциях, о победивших Антиоха Публии и Луции Сципионах, об отце их и дяде, постоянно единодушных в жизни и соединенных друг с другом и смертью. (16) Но, видно, мои рассказы о злодеяниях и злосчастье одних, о здравомыслии и благоденствии других не смогли вас образумить и отвратить от безумных раздоров. (17) Еще живу я, еще дышу, а вы уже, питая нечестивые надежды и стремления, распределили наследство. (18) Вы хотите, чтобы я жил лишь до тех пор, когда я, пережив одного из вас, оставлю другого бесспорным царем. Ни брата, ни отца терпеть вы не можете. Нет для вас ничего дорогого, ничего святого. Вместо всего – ненасытная жажда одной только царской власти. (19) Говорите ж, оскорбляйте отцовский слух, соперничайте в обвинениях, вы, готовые соперничать уже и оружием. Говорите открыто хоть правду, если вы на это способны, хоть ложь, если она вам угоднее. (20) Ныне я слушаю вас, а впредь буду глух к тайным наговорам друг на друга». Когда он произнес все это, кипя от гнева, у всех на глазах навернулись слезы, и долго стояло горестное молчание.
9. (1) Тогда заговорил Персей: «Что ж, выходит, надо было отворить ночью дверь, впустить вооруженных гостей и подставить им горло, раз только совершенному деянию есть вера, и я, жертва злодеяния, поставлен на одну доску с разбойником и заговорщиком! (2) Не зря люди говорят, отец, что у тебя только один сын – Деметрий, а меня называют ублюдком, рожденным от наложницы. (3) Будь я дорог тебе как сын, ты разгневался бы не на того, кто жалуется на раскрытый заговор, а на того, кто этот заговор замыслил. (4) И не ценил бы ты тогда мою жизнь так дешево, что тебя не взволновала ни миновавшая меня опасность, ни будущая, грозящая мне, если этот заговор останется не покаран. (5) Так что, если бы необходимо было умереть молча, я бы и молчал, моля богов только об одном: чтобы начавшееся с меня злодеяние на мне и кончилось, чтобы сквозь мое тело меч не вошел бы в тебя. (6) Но поскольку природой устроено так, что попавший в беду человек зовет на помощь людей, которых никогда не видал, то дозволено так же и мне позвать на помощь, когда я увидел направленное на меня оружие. Представь, отец, что среди ночи ты слышишь, как я тебя заклинаю святым для меня отчим именем, (7) спешишь, пробужденный, ко мне на помощь, и застаешь в моей передней в этот неурочный час Деметрия с вооруженными людьми! Что я тогда в страхе сказал бы тебе, на то жалуюсь и наутро.
(8) Брат, давно уже мы живем друг с другом не как сотрапезники на пирах. Любой ценою желаешь ты царствовать. Но твоей надежде мешает мой возраст, мешает право народов, мешает древний македонский обычай, мешает, наконец, и воля отца. (9) Преодолеть все это ты можешь, только пролив мою кровь. Ты идешь на все, пробуешь все. До сих пор твоему злодейству препятствовали то моя осторожность, то случай. (10) Вчера на смотре, в ученье, потешном бою ты устроил едва ли не смертельную схватку, и меня спасло от гибели только то, что я стерпел поражение своих. (11) После жестокой схватки, а будто бы братских забав, ты хотел затащить меня на твой пир. И ты, отец, поверишь, что я пировал бы среди безоружных? Я, к кому в гости они явились вооруженными? Поверишь, что мне ночью не грозили мечи, если днем на твоих глазах меня едва не убили палками?
(12) Почему же, брат, ты пришел ко мне этой ночью? Почему – враждебный к разгневанному? Почему – с вооруженными людьми? Я не доверился тебе – сотрапезнику; неужели я принял бы тебя, явившегося с мечами? (13) Отец, если бы двери мои были растворены, не жалобы мои слушал бы ты, а похороны мои готовил сейчас! Я не готовлю дело, как обвинитель, не собираю сомнительные доводы. (14) Так что же? Разве смеет сам он отрицать, что явился к моей двери с толпою или что у них было оружие? Я назову имена, вызови их! Правда, осмелившиеся на такое могут решиться на все; но отпираться они не посмеют. (15) Если бы их, схваченных у меня в доме, я доставил к тебе вместе с оружием, у тебя были бы несомненные улики; считай же сознавшихся за пойманных с поличным.
10. (1) Проклинай же, отец, стремление к власти, взывай к фуриям, мстящим за братоубийство! Но дабы твои проклятия не оказались слепыми, разбери, различи заговорщика от его жертвы и порази виновного. (2) Кто собирался убить брата, на того пусть и гневаются отеческие боги, а кто должен был погибнуть от братнина злодеяния, пусть тому будут прибежищем состраданье и справедливость отца. (3) К чему еще прибегнуть мне, которому ни твое выстроенное на торжественный смотр войско, ни военные игры, ни дом, ни пир, ни ночь, природой назначенная для отдыха,– ничто не сулит безопасности? (4) Отправься я, приглашенный, к брату – смерть, впусти я к себе сотрапезником брата – смерть. (5) Ни в гостях, ни дома не избежать мне опасности. Куда же деться? Только богов, только тебя, отец, я всегда почитал. У римлян не могу я искать убежища: они желают мне гибели, потому что я скорблю о причиненных тебе обидах и возмущен, что у тебя отнято столько городов, столько народов, а недавно еще и приморье Фракии. Пока я и ты живы, римляне не надеются овладеть Македонией. (6) Но если меня унесет в могилу злодеяние брата, а тебя – старость, чего они, впрочем, могут и не дожидаться, то они знают: и македонский царь, и его царство будут принадлежать им[4553]. Я‑то думал, что если римляне оставили тебе что‑нибудь вне Македонии, то по крайней мере там мне найдется убежище. (7) Скажут, что и в Македонии мне найдется защита. Но ты видел вчера, как бросались на меня воины. Чего им не хватало, кроме оружия? Чего недоставало днем, то сотрапезники брата достали ночью. (8) Что говорить о большей части знатных людей, у которых все надежды на почести и на успех связаны с римлянами и еще с тем, кто может всего добиться у римлян?! Его, право слово, предпочитают не только мне, старшему брату, но едва ли и не тебе, царю и отцу! (9) Ведь это благодаря ему римский сенат простил тебе провинности[4554], это он и теперь защищает тебя от римского оружия, считая удобным, что твоя старость находится в должниках и даже заложниках у его молодости. (10) За него римляне, за него все города, освободившиеся от твоей власти, за него македоняне, радующиеся миру, обеспеченному властью Рима. А я? Кроме тебя, отец, на кого еще я могу надеяться, где укрыться?