46. (1) Не думайте, что только имя смешанное у галлогреков: намного раньше смешение испортило тела их и души. (2) Будь они те самые галлы, с которыми в Италии сражались тысячу раз и с разным исходом, то, при таком нашем‑то полководце, вряд ли из битвы вернулся живым хоть единственный вестник! (3) Дважды сражался сей вождь с галлогреками, дважды он начинал бой в невыгодном месте, выстраивал войско в долине, почти у ног неприятелей, которые сверху могли бы и дротиков не бросать: просто, бросившись вниз нагишом, они собственными телам могли нас задавить. (4) И что же? Велико счастье народа римского, громко и грозно звучит его имя. Враги римлян и были, словно громом, оглушены недавним поражением Ганнибала, Филиппа и Антиоха. Такие рослые силачи обращены были в бегство только пращами и стрелами – мечи не обагрились в этой войне кровью галлов. (5) Стаей птиц разлетелись они при первом же свисте стрел. (6) Но мы‑то все те же самые, клянусь, получили урок от судьбы, показавшей нам, что случилось бы, столкнись мы с настоящим врагом: ведь на обратном пути, наткнувшись на жалких фракийских разбойников, мы были разбиты, обращены в бегство и потеряли обоз. (7) Погиб – среди многих храбрых мужей – Квинт Минуций Терм, и это было гораздо большей потерей, чем мы понесли бы от гибели Гнея Манлия, чье недомыслие и стоило нам этого поражения. (8) Войско, возвращавшееся с добычей, отнятой у царя Антиоха, было раздроблено на три части – передовые тут, замыкающие там, а обоз еще где‑то – и провело целую ночь, укрывшись в терновниках, среди логовищ диких зверей. (9) И за такие‑то подвиги требуют триумфа? Предположим, что ты бы не потерпел во Фракии позорного поражения; над какими врагами ты тогда мог бы требовать триумфа? Над теми, я полагаю, каких указал бы тебе сенат и римский народ. (10) Так присужден был триумф вот этому Луцию Сципиону, так вон тому Манию Ацилию за победу над царем Антиохом, так несколько ранее Титу Квинкцию за победу над царем Филиппом, так Публию Африканскому за победу над Ганнибалом, над карфагенянами и Сифаком. (11) И даже после того, как сенат уже принимал решение о войне, приходилось еще спрашивать о мелочах: кому ее объявлять? Объявлять ли ее непременно самим царям или же достаточно объявить ее какому‑либо их гарнизону[4330]? Так хотите ли вы, чтобы весь этот порядок был нарушен и искажен, чтобы упразднены были права фециалов, чтобы и фециалов никаких больше не было? (12) Можно (не во гнев богам будь сказано) пренебречь обрядами богопочитания, можно забыть о богах в сердце своем, но неужто и у сената можно не спрашивать мнения о войне? (13) И народ не запрашивать, желает ли, повелевает ли он вести войну с галлами? (14) Но вот только что консулы хотели получить Грецию и Азию, а вы настаивали на том, чтобы провинцией дать им Лигурию, и они ведь послушались. (15) Поэтому, счастливо окончив войну, они с полным основанием будут просить почестей триумфа у вас, по чьей воле вели ее».
|
|
47. (1) Такова была речь Фурия и Эмилия. Ответ Манлия, как говорят, был примерно таков: «Отцы‑сенаторы! До сих пор тем, кто просил триумфа, обычно противились народные трибуны. (2) Я благодарен им за то, что они, ради меня ли, по значительности ли совершенного мною, не только молчанием дали согласие на требуемую мною почесть, но, по‑видимому, готовы были в случае надобности и доложить об этом в сенате. (3) Однако моими противниками – видно, так угодно было богам – стали люди из числа десяти легатов, а этот совет некогда придан был нашими предками полководцам для того, чтобы распорядиться плодами победы и прославить ее. (4) Луций Фурий и Луций Эмилий не дают мне подняться на триумфальную колесницу, тащат с моей головы почетный венок – они, кого я собирался призвать в свидетели совершенного мною, буде трибуны воспротивились бы моему триумфу. (5) Ничьей славе я, право же, не завидую, хочу только напомнить, отцы‑сенаторы, что недавно вы своим влиянием удержали народных трибунов, людей храбрых и деятельных, которые хотели воспрепятствовать триумфу Квинта Фабия Лабеона[4331]. Он получил триумф, хотя недоброжелатели его попрекали не тем, что он вел несправедливую войну, (6) но тем, что вообще врага в глаза не видал[4332]. Я же, столько раз сразившийся в открытом бою с сотней тысяч воинственнейших врагов, больше сорока тысяч[4333]их захвативший в плен или перебивший, взявший приступом два их лагеря, оставивший всю страну по сю сторону Тавра замиренной, более спокойной, чем ныне Италия, не только обманом лишаюсь триумфа, (7) но и вынужден сам защищаться перед вами, отцы‑сенаторы, от обвинений, возведенных на меня моими легатами. (8) Их обвинение, как вы ведь заметили, было двояким: они сказали, что и вести войну с галлами мне не следовало, и вел я ее опрометчиво и неблагоразумно. „Галлы не были нам врагами, это ты пошел на них, замиренных и готовых повиноваться”. (9) Не собираюсь я требовать от вас, отцы‑сенаторы, чтобы вы думали, будто все, что вы знаете о свирепости галльского племени и его жесточайшей ненависти ко всему римскому, относится и к тем галлам, что поселились в Азии. (10) Забудьте о худой славе всего их племени, о своей нелюбви к ним – судите о них по делам их. Если бы только присутствовали здесь царь Эвмен и все города Азии! Тогда вам бы пришлось выслушивать не столько мои жалобы, сколько их обвинения. (11) Так разошлите послов по всем городам Азии и спросите, какое из двух рабств было тяжелее: то ли, от которого они освободились, когда Антиох был отогнан за Тавр, или то, от которого их избавило покорение галлов. (12) Они бы исчислили вам, сколько раз опустошали их земли, сколько раз угоняли добычу, рассказали бы, что возможность выкупа пленных им почти не представлялась, а до них доходили слухи о человеческих жертвоприношениях, о заклании их детей. (13) Знайте, что ваши союзники платили дань галлам и, освобожденные вами от власти царя, платили бы ее и поныне, не положи я этому конца.
|
|
|
|
48. (1) Чем дальше был бы отогнан Антиох, тем необузданнее господствовали бы галлы в Азии, и всеми землями, сколько их есть по сю сторону Тавра, вы увеличили бы галльские владения, а не собственные. (2) „Пусть это так, – возразят нам, – но некогда галлы разграбили даже Дельфы[4334]– общий оракул всего рода людского, средоточье земного круга, и даже за это римский народ не объявил им войну и не начал ее”. (3) Но я считал, что есть какая‑то разница между тою порою, когда Греция и Азия еще не знали вашего права и вашей власти, (4) когда вас не заботило происходящее там, и нынешним временем, когда гору Тавр установили пределом для римской власти, когда вы даете городам свободу и жалуете им освобождение от повинностей, когда земли одних расширяете, других наказываете отъятием части владений, на некоторые налагаете дань, увеличиваете и сокращаете царства, дарите, отнимаете – считаете своим делом печься о том, чтобы они пользовались миром и на море, и на суше. (5) Неужто, не выведи Антиох гарнизонов, спокойно сидевших в своих крепостях, вы не считали бы Азию освобожденной, а если бы войска галлов так и бродили то здесь, то там, то все считали бы действительными ваши пожалования царю Эвмену, считали бы существующей свободу, предоставленную городам? (6) Но что это я так забочусь о доказательствах? Разве я не нашел, а сделал галлов врагами? (7) Я взываю к тебе, Луций Сципион, – став преемником твоей власти, я молил бессмертных богов, чтобы они дали мне унаследовать твою доблесть вместе с удачей. Взываю я и к тебе, Публий Сципион: состоя легатом при брате‑консуле, ты по величию своему был сотоварищем и в его глазах, и в глазах войска. Так известно ли вам, что в войске Антиоха были легионы галлов[4335]? (8) Видели ли вы их в его строю, на том и другом флангах – ведь они‑то, казалось, и были главной силой всего войска[4336]? Сражались ли вы с ними, как с признанными врагами? Убивали ли их? Снимали с них боевые доспехи? (9) С Антиохом же, говорят мне, не с галлами, и сенат решил, и народ повелел вести войну. А ведь тем самым они, я полагаю, решили и повелели вести войну и со всеми, находившимися на его стороне. (10) Кроме Антиоха, с которым Сципион пришел к соглашению о мире и с которым (именно с ним) поручили вы составить и заключить союзнический договор, все те, кто поднимал оружие против нас на стороне этого царя, оставались врагами[4337]. (11) И хотя в таком положении оказались прежде всего галлы, а также некоторые царьки и тираны, я тем не менее и с некоторыми из них договорился о мире, заставив их, согласно с достоинством вашей власти, искупить свои прегрешения, да и сердца галлов постарался я испытать: усиливаясь, нельзя смягчить их прирожденную дикость. (12) Лишь после этого, видя, что они неукротимы и непримиримы, я счел необходимым усмирить их силой оружия.
(13) Теперь, сняв с себя обвинение в том, что начал войну, я должен дать отчет в том, как я вел ее. И тут я был бы уверен в успехе моего дела, даже если пришлось бы его защищать не перед римским, а перед карфагенским сенатом, где, как говорят, распинают на кресте полководцев за плохой замысел военных действий, если даже исход их и был хорошим[4338]. (14) Но я ведь не там, а в таком государстве, где потому‑то и призывают богов при начале и завершении всякого дела, что ничьей хуле не дано умалить уже одобренного богами, и где среди торжественных слов постановления о благодарственном молебствии или о триумфе есть и такие: (15) „За то, что хорошо и счастливо вел государственные дела”. Если бы здесь я даже и не хотел, если бы чванством считал гордиться собственной доблестью, а только за счастье мое и войска, мне вверенного, за дарованную нам победу над таким народом, да еще без всяких людских потерь, – (16) если бы вот за это потребовал я воздать надлежащие почести бессмертным богам и позволить мне взойти с триумфом на Капитолий, с которого я и отправлялся в поход, произнеся положенные обеты, то неужели вы отказали бы в этом мне и – со мною – бессмертным богам?
49. (1) Я, говорят мне, сражался в невыгодном для того месте. Так скажи мне, где оно, более выгодное, в котором я мог бы сражаться! Враги уже овладели горой и держались там в укрепленном месте; разумеется, должен я был подойти к врагу, если хотел его победить. (2) Ну а будь у них в этом месте город, укройся они за его стенами? Разумеется, нужно было б идти на приступ. А при Фермопилах разве в удобной местности сражался Маний Ацилий с царем Антиохом? (3) А Филиппа, занявшего горные вершины над рекою Аой, разве не так же точно сбросил с них Тит Квинкций? Да, уж до сих пор не могу я понять, каким они воображают себе или каким хотят вам представить врага! (4) Если выродившимся, расслабленным прелестями Азии, то что же опасного было напасть на него, хоть бы и при неблагоприятных условиях? Если же он внушает страх и свирепостью, и телесной силой, то почему вы отказываете в триумфе за такую победу? (5) Отцы‑сенаторы, зависть слепа, и умеет лишь унижать доблести и умалять награды за них. (6) Прошу вас, отцы‑сенаторы, извинить меня, если бы я был чересчур многословен в своей речи; не страсть к самохвальству тому причиной, но необходимость защищаться от обвинений. (7) Да и в моей ли власти было во Фракии раздвинуть теснины, разгладить кручи, а дикие леса обратить в ухоженные рощи? Как я мог предотвратить засаду фракийских разбойников в никому, кроме них, не известных дебрях, (8) устеречь от них все узлы из обоза, всех мулов и лошадей из такой длинной колонны; мог ли я сделать, чтобы никто не был ранен и чтобы не умер от раны Квинт Минуций Терм, храбрый и решительный воин? (9) Они привязались к этому случаю, к злополучной гибели такого доблестного согражданина. (10) А о том, что в лесистой теснине, в местности неудобной и незнакомой, где вдруг напал на нас враг, оба отряда воинов – передовой и замыкающий, – действуя сразу с обеих сторон, окружили войско варваров, застрявшее в нашем обозе, о том, что многие тысячи их в тот самый день, (11) а еще много больше несколько дней спустя было перебито и взято в плен[4339], забыли? Неужели не понимают они, что если умолчат о том сами, то вы об этом узнаете, когда свидетелем моей речи будет все войско? (12) Да не обнажай я вовсе меча в Азии, не встречайся я там с неприятелем, я и тут как проконсул заслужил бы триумф в двух сражениях, выигранных во Фракии. Но уже достаточно сказано. (13) А за то, что я утомил вас речью более многословной, чем мне бы хотелось, прошу прощения вашего, отцы‑сенаторы, и хотел бы его от вас получить[4340]».
50. (1) В этот день обвинения одержали бы верх над защитой, не затянись прения допоздна. Сенаторы расходились с заседания в таком расположении духа, что, казалось, намерены были отказать в триумфе. (2) На другой день родные и друзья Гнея Манлия сделали все, что могли, и возобладало влияние старейших сенаторов, (3) утверждавших, что никто не вспомнит такого примера, чтобы полководец, который, победив врагов, завершил порученную ему войну и привел войско обратно, вступил бы в Город без триумфальной колесницы и без лаврового венка, как частный человек, ничем не отмеченный. Такие чувства восторжествовали над злобой, и большинство высказалось за триумф.
(4) А потом все разговоры об этом споре были оставлены и забыты – все заслонила начавшаяся борьба с более великим и более славным мужем. (5) Публия Сципиона Африканского, как рассказывает Валерий Антиат, потребовали в суд два Квинта Петилия. Об этом толковали кто как – каждый в меру своего ума и душевного склада. (6) Одни порицали не народных трибунов, но государство в целом за то, что оно могло допустить такое. (7) Два величайших города всей земли, говорили они, почти в то же самое время оказались неблагодарны к своим вождям, и Рим – неблагодарнее; Карфаген, будучи побежден, отправил в изгнание побежденного Ганнибала, а здесь победоносный Рим изгоняет победителя Сципиона Африканского. (8) Другие на это возражали: «Ни один отдельный гражданин не должен стоять так высоко, чтобы его нельзя было, согласно законам, призвать к ответу. Ничто так не отвечает равенству и свободе, как возможность привлекать к суду любого, и даже самое могущественное лицо. (9) Что же (не говоря уже о высшей должности в государстве) можно было б без страха кому бы то ни было поручить, если бы не нужно было отчитываться в своих действиях? Кто не может сносить равенства перед законом, к тому можно применить силу, и это не несправедливо». (10) Таковы были споры и толки, а между тем подошел день, назначенный для суда. Никого и никогда прежде, даже того же Сципиона в бытность его консулом или цензором, не сопровождала на форум более многочисленная толпа всякого рода людей, чем провожавшая в тот день подсудимого. (11) Когда ему велено было ответить на обвинение, он, даже не упомянув о нем, начал речь о своих деяниях, столь блистательную, что стало ясно: никого и никогда не хвалили лучше и справедливее. (12) Ибо говорил он с тем же умом, с той же силой духа, с какими он все совершил, и слушали его с неослабным вниманием, ведь это была защитительная речь, а не простое похвальное слово.
51. (1) Народные трибуны, чтобы правдоподобнее выглядели внезапные обвинения, вспомнили и о старых – насчет роскоши зимней стоянки в Сиракузах[4341], напомнили и о мятеже в Локрах[4342], вспыхнувшем из‑за Племиния; подозрениями – не доказательствами – обосновывали они обвинение во взяточничестве[4343]. (2) «Сын его, взятый в плен,– говорили они,– был возвращен ему без выкупа, да и во всем прочем Антиох чтил Сципиона так, будто бы в его только власти были и мир, и война с Римом. (3) В провинции был он для консула не легатом, а диктатором, и если он туда и отправился, то лишь затем, чтобы Греции, Азии, всем восточным царям и народам внушить то, в чем в Испании, Галлии, Сицилии и Африке уж давно уверились: (4) что один человек – и глава, и опора владычества римского, что Сципион осеняет собой государство, владычествующее над всем земным кругом, что мановенье его может заменить и постановления сената, и повеленья народа». Человека безупречного обвинители порочили, как могли. (5) Речи продлились до ночи, и день суда был отложен. (6) Когда он настал, трибуны с рассветом расселись на рострах[4344]. Обвиняемый, вызванный в суд, с большой толпой друзей и клиентов прошел посреди собрания и подошел к рострам. В наступившей тишине он сказал: (7) «Народные трибуны и вы, квириты! Ныне годовщина того дня, когда я счастливо и благополучно в открытом бою сразился в Африке с Ганнибалом и карфагенянами. (8) А потому справедливо было бы оставить на сегодня все тяжбы и ссоры. Я отсюда сейчас же иду на Капитолий поклониться Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне, Минерве и прочим богам, охраняющим Капитолий и крепость, (9) и возблагодарю их за то, что они мне и в этот день, и многократно в других случаях давали разум и силы достойно служить государству. (10) И вы, квириты, те, кому это не в тягость, пойдите также со мною и молите богов, чтобы и впредь были у вас вожди, подобные мне. Но молите их об этом, лишь если правда, (11) что оказывавшиеся вами мне с семнадцати лет и до старости почести всегда опережали мой возраст, а я своими подвигами превосходил ваши почести». (12) От ростр он отправился на Капитолий. Вслед за Сципионом отвернулось от обвинителей и пошло за ним все собрание, так что наконец даже писцы и посыльные оставили трибунов. С ними не осталось никого, кроме рабов‑служителей и глашатая, который с ростр выкликал обвиняемого. (13) Сципион, сопровождаемый римским народом, обошел все храмы не только на Капитолии, но и по всему Городу. (14) Этот день – благодаря народному сочувствию и заслуженному признанию величия Сципиона – стал для него едва ли не более славным, нежели тот, когда он вступил в город, справляя триумф над царем Сифаком и карфагенянами[4345].
52. (1) Великолепный тот день воссиял для Сципиона последним. Предвидя в будущем силу зависти и борьбу с трибунами, он, когда день был надолго отсрочен, удалился в свое литернское имение с твердым намерением в суд не являться. (2) Слишком гордый – и от природы, и от привычки к большим успехам, – он знал, что не сможет мириться с положением подсудимого и смиренно выслушивать судей. (3) Когда наступил день суда, и он туда не явился и его стали вызывать, Луций Сципион оправдывал его неявку болезнью. (4) Трибуны, потребовавшие Публия в суд, этого извинения не принимали и обвиняли его в том, что он не явился на суд от той же надменности, с какой оставил суд, народных трибунов и народное собрание и совершил триумф над самим римским народом в сопровождении тех, (5) кого он лишил права и свободы изречь над собой приговор, влача их за собой, будто пленных, и увел в этот день собрание от народных трибунов на Капитолий[4346]. «Итак, – говорили они, обращаясь к народу, – вот вам расплата за безрассудство! (6) Под его водительством, по его указанию вы нас оставили, а теперь он самих вас покинул. (7) С каждым днем мы слабеем духом: за тем же человеком, за которым семнадцатью годами раньше[4347], когда он имел и войско, и флот, мы посмели послать в Сицилию народных трибунов с эдилом – схватить его и привезти в Рим, а ныне за тем же человеком, теперь уже частным лицом, не дерзнем послать, чтобы его вытащили из усадьбы и заставили говорить в суде». (8) Коллегия народных трибунов, к которой воззвал Луций Сципион, постановила так: «Если подсудимый извиняет себя болезнью, то мы решаем уважить эту причину, и пусть сотоварищи наши назначат ему другой срок». (9) В то время был народным трибуном Тиберий Семпроний Гракх[4348], у которого были ссоры с Публием Сципионом. Когда он запретил приписать свое имя к постановлению сотоварищей, все ожидали, что его предложение будет еще суровее, но он решил так: (10) «Раз Луций Сципион извиняет неявку брата болезнью, то и нам надо счесть это объяснение удовлетворительным. Я не допущу, чтобы кто‑либо обвинял Публия Сципиона до его возвращения в Рим; и даже тогда я, если он обратится ко мне за помощью, освобожу его от явки в суд[4349]. (11) Своими деяниями, почестями, полученными от римского народа, Публий Сципион, с согласия богов и людей, вознесен так высоко, что зазорно ему стоять подсудимым под рострами и слушать попреки юнцов, а для народа римского это было б еще постыднее».
53. (1) К этому своему решению он добавил негодующую речь: «Неужели, трибуны, у нас под ногами будет стоять Сципион, покоритель Африки? (2) Для того ли четырех знаменитейших пунийских полководцев разбил он в Испании, четыре их войска обратил в бегство? Затем ли он взял в плен Сифака, покончил с Ганнибалом, Карфаген сделал нашим данником? (3) Затем ли отбросил Антиоха (ведь и эту славу разделяет он с братом Луцием Сципионом) за Тавр, чтобы стать жертвой каких‑то двух Петилиев? (4) А вы, трибуны, домогаетесь славы победителей Публия Сципиона Африканского? Неужели никакие заслуги славного мужа, никакие почести, оказанные ему вами, квириты, не обеспечат ему безопасного, можно сказать священного, убежища, где бы он мог провести свою старость если и не в почете, то хоть в покое, без оскорблений?» (5) Решение и присоединенная к нему речь Семпрония Гракха подействовали не только на всех присутствующих, но даже и на самих обвинителей; они сказали, что поразмыслят о том, чего требуют от них их право и долг. (6) Потом, когда народное собрание было распущено, началось заседание сената. Тут все сенаторское сословие, особенно бывшие консулы и старейшины, рассыпались в благодарностях Тиберию Гракху за то, что он поставил общее выше личной вражды. (7) Петилиев всячески порицали за то, что они хотели блеснуть, очерняя других, ища себе славного триумфа за победу над Сципионом. С той поры о Сципионе больше не говорили. (8) Он провел конец жизни в Литерне, не скучая по Городу. Умирая в деревне, он, как рассказывают, велел там же похоронить его и воздвигнуть там памятник, не желая себе похорон в неблагодарном отечестве[4350]. (9) Достойный памяти муж! Он более знаменит своими военными подвигами, чем какими‑нибудь делами на мирном поприще. Притом первая половина его жизни была славней, чем вторая, потому что всю молодость свою он провел в войнах, а с наступлением старости слава его подвигов увяла, пищи же для ума не представилось. (10) Чем, в сравнении с его первым консульством, было второе, даже если добавить к нему цензуру? Что значила служба легатом в Азии, и бесполезная из‑за нездоровья, и омраченная несчастным приключением с его сыном[4351], а после возвращения необходимостью либо явиться в суд, либо, избегая его, оставить заодно и отечество? (11) Но главная слава завершителя Пунической войны, самой значительной и самой опасной из всех, что вели римляне, принадлежит ему одному.
54. (1) Со смертью Сципиона Африканского его недоброжелатели сделались смелее. Главой их был Марк Порций Катон, и при жизни Сципиона привыкший злословить его величие. (2) Предполагают, что по его наущению Петилии еще при жизни Сципиона взялись за дело, а после его смерти обнародовали законопроект, (3) гласивший следующее: «Желаете ли, повелеваете ли вы, квириты, чтобы дело о деньгах, захваченных, увезенных, взысканных с царя Антиоха, а также с подвластных ему, и о том, какая часть этих денег не была сдана в государственную казну[4352], (4) представлено было сенату городским претором Сервием Сульпицием, чтобы он сделал запрос, кому из нынешних преторов желает сенат поручить расследование этого дела?» (5) Сначала этому предложению воспротивились Квинт и Луций Муммии[4353], считавшие справедливым, чтобы сам сенат, как это прежде всегда и делалось, вел следствие о не внесенных в казну суммах. (6) Петилии же порицали знать и сетовали на засилье Сципионов в сенате. Бывший консул Луций Фурий Пурпуреон, в недавнем прошлом один из десяти легатов в Азии, (7) нападая на своего недруга Гнея Манлия, говорил, что запрос надо расширить – речь должна идти о деньгах, полученных не только от Антиоха, но и от других царей и народов. (8) Луций Сципион тоже взял слово, как было ясно, не столько из‑за запроса, против которого собирался говорить, сколько ради самозащиты. Он жаловался на то, что о подобном запросе и следствии заговорили только после смерти его храбрейшего и прославленнейшего брата, Публия Сципиона Африканского. (9) Мало, сказал он, было недругам лишить Публия Африканского надгробного похвального слова перед рострами, они уже и обвинение на него возводят. (10) Даже карфагеняне удовольствовались ссылкой Ганнибала, а римский народ не может насытиться даже смертью Сципиона, если не будет поругана сама слава погребенного полководца и в придачу не будет принесен в жертву ненависти его брат. (11) Потом в защиту предложения говорил Марк Катон (его речь «О деньгах царя Антиоха» сохранилась[4354]), который своим влиянием удержал трибунов Муммиев от противодействия предложению, (12) и когда те отказались от вмешательства, все трибуны проголосовали за предложение.
55. (1) Затем Сервий Сульпиций доложил дело сенату и спросил, кого же отцам‑сенаторам угодно будет назначить для ведения следствия, предусмотренного Петилиевым законом, и они назвали Квинта Теренция Куллеона. (2) Этого претора некоторые считают таким другом семейству Корнелиев, что те, по чьему свидетельству Публий Сципион умер и похоронен был в Риме (ведь есть и такое предание), рассказывают, как Куллеон шел перед гробом в вольноотпущенническом колпаке, как некогда шел за Публиевым триумфом, а у Капенских ворот угощал медовым вином провожавших тело[4355]– в память о том, что в числе других пленных в Африке был освобожден из вражеских рук Сципионом; (3) но по другим известиям, Куллеон был таким недругом Сципионам, что за свою нескрываемую враждебность он и был их противниками выбран вести это следствие. (4) Во всяком случае, у этого претора, то ли слишком благосклонного, то ли неблагосклонного, Луций Сципион немедленно сделался подсудимым. Тут же была подана и принята жалоба на его легатов (5) Авла и Луция Гостилиев[4356]Катонов и квестора Гая Фурия Акулеона, а также чтобы показать, что все опорочили себя соучастием в казнокрадстве, также на двух писцов и одного служителя[4357]. Луций Гостилий, писцы и служитель были оправданы еще до суда над Сципионом, а Сципион, легат Авл Гостилий и Гай Фурий были осуждены: (6) за то, чтобы дать Антиоху более выгодный мир, Сципион‑де получил на шесть тысяч фунтов золота, четыреста восемьдесят фунтов серебра больше, чем сдал в государственную казну; (7) Авл Гостилий – восемьдесят фунтов золота, четыреста три фунта серебра; квестор Фурий – сто тридцать фунтов золота и двести фунтов серебра. (8) Эти сведения о золоте и серебре я нашел у Валерия Антиата[4358]. В том, что касается Луция Сципиона, я предпочел бы предположить скорее описку переписчика в количестве золота и серебра, чем лживую выдумку писателя, (9) ибо гораздо правдоподобнее, чтобы число фунтов серебра было больше, чем золота, и что пеня определена скорее в четыре миллиона сестерциев, чем в двадцать четыре; (10) это тем вероятнее, что, как передают[4359], и от самого Публия Сципиона в сенате потребовали отчета именно в первой сумме: (11) он приказал брату Луцию принести расчетную книгу и на глазах сенаторов разорвал ее собственными руками, негодуя на то, что от него, (12) внесшего в казну двести миллионов, требуют отчета в четырех[4360]. (13) С той же самоуверенностью, как рассказывают, он потребовал ключи, когда квесторы не смели вопреки закону взять денег из казначейства, и сказал, что казначейство он отопрет, так как благодаря ему его и стали запирать.
56. (1) Много других противоречивых преданий сохранилось, в особенности о конце жизни Сципиона, о суде над ним, о смерти, погребении и надгробии, так что я не знаю, какой молве, каким сочинениям следовать. (2) Относительно обвинителя нету согласия: одни пишут, что Сципиона привлек к суду Марк Невий[4361], другие – что Петилии. Так же расходятся между собой сообщения и о дне, когда он был привлечен к суду, и о годе смерти, о месте, где умер и где погребен[4362]. (3) Одни говорят, что в Риме, другие – что в Литерне: и тут и там показывают его надгробие и статую. В Литерне было его надгробие с поставленной на нем статуей[4363]; ее, разбитую бурей, недавно мы сами видели. (4) В Риме за Капенскими воротами на надгробии Сципионов тоже стоят три статуи: две из них, как говорят, Публия и Луция Сципионов, а третья поэта Квинта Энния. (5) И не только между писателями есть разногласия, но и между самими речами Публия Сципиона и Тиберия Гракха[4364](если только речи, известные под их именами, действительно им принадлежат). (6) В заголовке речи Публия Сципиона названо имя народного трибуна Марка Невия, но в самой речи имя обвинителя не упоминается: он называет его то плутом, то пустомелей. (7) Да и в речи Гракха совсем не упоминается ни о Петилиях как об обвинителях Публия Африканского, ни о его вызове в суд. (8) Понадобилось бы сочинить совершенно другой рассказ, если б искать согласия с речью Гракха: пришлось бы следовать тем писателям, какие передают, что, когда Луций Сципион был обвинен и осужден за полученные от царя деньги, Публий Африканский находился в Этрурии в звании легата[4365]; (9) после того как туда дошел слух о несчастье, постигшем брата, он, сложив с себя полномочия, помчался в Рим. Узнав, что брата ведут в темницу, он от ворот устремился прямо к форуму, оттолкнул служителя от брата, а когда трибуны пытались его удержать, он и тут применил силу, следуя скорее братскому долгу, чем законам. (10) Ведь именно на это и жалуется сам Гракх, говоря, что частный человек попрал власть трибунов, и в конце речи он, обещая Луцию Сципиону свою помощь, прибавляет: пусть уж лучше народный трибун, а не частное лицо восторжествует над трибунской властью и государством. (11) Но, резко порицая Публия Африканского за этот единственный разнузданный и противоправный поступок, Гракх упрекнул его за измену себе самому и воздал ему хвалы за прежнюю умеренность и воздержность, собрав ее образцы в этой же речи. (12) Он говорил, что Сципион некогда попенял народу, который захотел было сделать его бессрочным консулом и диктатором[4366]; что не дал поставить ему статуи на Комиции, у ростр, в курии, на Капитолии и в святилище Юпитера; (13) что не допустил принять постановление, предписывающее, чтобы его изваяние в облачении триумфатора выносилось из храма Юпитера Всеблагого Величайшего[4367].