21. (1) Галлы, уверенные в том, что прохода на гору нет ни с какой стороны, кроме южной, решили заградить вооруженной силой и этот путь. Они послали четырехтысячное примерно войско занять холм, возвышающийся над самой дорогой меньше чем в миле от стана; холм должен был превратиться в своего рода крепостцу. (2) Увидев это, римляне приготовились к битве. На некотором расстоянии перед знаменами шли легковооруженные воины и присланные Атталом критские лучники и пращники, а также траллы и фракийцы. (3) Пешие части шли медленно – дорога была крута; они держали перед собой щиты не так, как для схватки грудь с грудью, а так, чтобы защищаться лишь от метательного оружия. (4) Таким оружием, преодолевавшим расстояние между противниками, и завязали сражение. Поначалу бились на равных; галлам помогала природа местности, а римлянам обилие и разнообразие метательного снаряда. Через некоторое время, однако, стало очевидно, что силы не равны. Щиты у галлов были длинны, но слишком узки для их телосложения и к тому же плоские, а потому защищали плохо. (5) Вскоре у галлов не осталось иного оружия, кроме коротких мечей, пригодных только для ближнего боя. (6) Подходящих камней галлы не запасли, и поэтому им пришлось кидать, торопливо хватая, те, что попадались им под руку. Непривычные к такому бою, они метали их неумело, не стараясь усилить бросок и не зная приемов, облегчающих это. (7) Они не были достаточно осмотрительны, так что метательные копья, пули и стрелы поражали их отовсюду; ослепленные яростью, как и страхом, и действовавшие наобум, они дали втянуть себя в битву такого рода, для какого совсем не годились. (8) В самом деле, они привыкли к ближнему бою, где на удар можно ответить ударом, ранением на ранение, – это разжигает их ярость и воспламеняет дух. А здесь, где противник, издалека наносящий им раны легким метательным оружием, скрыт от глаз, их слепое неистовство не находит выхода, и, подобно пронзенным зверям, они в исступлении кидаются на своих же. (9) Галлы идут в бой нагими, но в иных случаях никогда не обнажаются, и оттого на их бледных дюжих телах видна была любая рана. Да и крови из таких тел вытекало много. Из‑за того, что раны были на виду, они зияли еще отвратительнее, а запекшаяся кровь была заметнее на белой коже. (10) Но открытые раны не устрашают галлов: напротив того, когда задета лишь мякоть и рана скорей широка, нежели глубока, они лишь рады тому, что воинская слава их возросла; (11) зато если засевшее глубоко в небольшой с виду ране острие стрелы или мелкий осколок терзает плоть и, несмотря на попытки его извлечь, никак не выходит, галлы в бешенстве бросаются наземь от стыда, что причина их мучительной боли столь ничтожна. И в тот раз тоже то и дело с кем‑то случалось такое. (12) А некоторые кидались на неприятельские ряды и, приблизившись, тотчас протыкались копьями и умерщвлялись мечами легковооруженных. (13) Этот род войск вооружен круглыми щитами в три фута в поперечнике и копьями для дальнего боя, носимыми в правой руке; каждый воин опоясан испанским мечом; если приходится идти врукопашную, то копье перекладывают в левую руку, а в правую берут меч. (14) Вскоре немногие остававшиеся в живых галлы, видя, что побеждены легковооруженными, а следом за теми уже надвигаются манипулы легиона, обратились в беспорядочное бегство и отступили обратно в лагерь, где все уже трепетало от страха, ибо там находились только женщины, дети и все, кто не мог носить оружие. (15) Римляне заняли холмы, оставленные побежденным врагом.
22. (1) В это же время Луций Манлий и Гай Гельвий, поднимаясь по склонам холмов, пока это было возможно, дошли до непроходимых мест, а затем повернули на ту сторону горы, по которой только и можно было продвигаться вверх, (2) и оба, будто условившись заранее, стали, соблюдая некоторое расстояние, двигаться следом за строем консула. Сначала это вышло как‑то само собой, но оказалось, что того и требуют сами обстоятельства: (3) ведь в такой ненадежной местности запасные отряды часто бывали очень полезны – когда передовой отряд оказывался отброшен, запасной прикрывал его и свежими силами замещал в бою. (4) После того как легионеры первой линии достигли холмов, занятых легковооруженными, консул приказал солдатам остановиться и сделать кратковременный привал. Тут же, указывая на лежавшие повсюду вокруг тела галлов, он сказал: (5) «Если легковооруженные солдаты дали такое сражение, то чего должно ожидать от самих легионов, от главных сил, от храбрейших воинов? Вы призваны взять вражеский стан, в котором сейчас трепещет от страха загнанный туда легковооруженными неприятель». (6) Все же консул приказал идти вперед легковооруженным; во время привала не теряли времени даром, а собирали по холмам дротики, делая себе необходимый запас для предстоящей битвы. (7) Римляне уже приближались к лагерю, и галльские воины, не слишком полагаясь на свои укрепления, стали, образовав собой живую стену. Тут‑то на них и обрушился град метательных орудий всякого рода, так что, чем больше их было и чем гуще они стояли, тем чаще оружие римлян находило цель. Галлов мгновенно оттеснили внутрь укреплений, и они оставили только надежные отряды у самых ворот. (8) В набитый людьми галльский лагерь полетели тучи метательных снарядов, и многие были ранены, судя по крику женщин и детей, мешавшемуся с плачем. (9) Воины, шедшие перед легионным знаменем, метали дротики в галльские заставы, закрывавшие путь к воротам. Эти метательные копья не наносили ран галлам, но зато пробивали щиты насквозь, и у весьма многих галлов щиты оказались сколоты вместе[4259]так, что разнять их было нельзя. Галлы не смогли дольше выдерживать натиск римлян.
23. (1) Ворота лагеря были уже распахнуты, но, прежде чем туда ворвались победители, галлы высыпали из лагеря и разбежались во все стороны. Ослепленные страхом, они неслись по дорогам и по бездорожью, ни кручи, ни скалы не останавливали бегущих: их не страшило ничто, кроме неприятеля. (2) Потому‑то очень многие из них погибли, сорвавшись с большой высоты: кто в безоглядном беге, кто – обессилевши от усталости. Консул, овладев галльским лагерем, удержал солдат от его разграбления и захвата добычи – он приказал им, в меру сил и возможностей каждого, преследовать разбежавшихся и добавлять им страху. (3) Тем временем подоспел и отряд Луция Манлия; его солдатам консул тоже не позволил входить в лагерь и с ходу послал их преследовать галлов. Вскоре и сам он отправился следом, поручив стеречь пленных военным трибунам. Консул считал, что с этой войною покончено – осталось лишь перебить или взять в плен как можно больше сокрушенных страхом врагов. (4) Уже после того, как консул ушел, прибыл с третьим отрядом Гай Гельвий. А он не сумел удержать своих от разграбления лагеря, и добычу несправедливость судьбы предоставила тем, кто в бою не участвовал. Конники долго стояли на месте, не зная, как идет бой и что римляне одержали победу; (5) но потом и они бросились убивать и захватывать тех из галлов, что рассеялись в бегстве внизу у подножия гор, так что их можно было настигнуть верхом. (6) Сосчитать убитых было непросто, потому что преследование и избиение шло на большом пространстве по всем извилинам гор и долин; (7) многие, пробираясь по непролазным скалам, свалились в глубокие пропасти, другие убиты были в лесах и колючих зарослях. (8) Клавдий, который пишет, что на горе Олимпе было два сражения, сообщает, что убитых было до сорока тысяч; Валерий Антиат, вообще‑то склонный преувеличивать числа, говорит, что их было не больше десяти тысяч. (9) Число пленных, несомненно, дошло до сорока тысяч[4260], ибо галлы привели с собой множество людей всякого рода и возраста, которые на ходу походили скорей на переселяющийся народ, чем на войско. (10) Консул сжег захваченное оружие, свалив его в одну груду, а остальную добычу приказал снести и сложить: часть ее была распродана в пользу казны, а другую разделили между солдатами[4261], заботясь о строжайшем соблюдении справедливости. (11) Кроме того, была созвана сходка, на которой консул воздал хвалу всему войску, и каждый в отдельности был награжден сообразно своим заслугам; более всех отличен был Аттал, и все горячо одобрили это, ибо видели как необыкновенную доблесть этого юноши и усердие, проявленное им во всех трудах и опасностях, так и его скромность.
24. (1) Предстояла еще война с тектосагами. Консул приказал двинуться против них, и войско в три дневных перехода пришло в Анкиру, город, славный в тех местах. Вражеское войско находилось от него в десяти милях с небольшим. (2) Когда римляне стояли там лагерем, одной пленницей совершен был достопамятный подвиг. Среди многих других под стражей содержалась и жена царька Ортиагонта[4262], отличавшаяся необыкновенной красотой. Центурион, начальник стражи, был сластолюбив и жаден к добыче. (3) Сперва он пытался ее дух склонить к добровольному любодеянию, но, увидя, что она содрогается при мысли об этом, причинил насилие телу, волею судьбы оказавшемуся в рабстве. (4) Потом, желая смягчить низость поступка, он подал женщине надежду на возвращение домой, но даже и это не так, как делают любящие, а за мзду. Условившись о цене, он, опасаясь иметь сообщника из своих, позволил ей послать одного из пленников по собственному ее выбору, чтобы известить домашних, (5) а в следующую ночь на назначенное им подле реки место должны были прийти за нею с золотом ее слуги, не более двух. (6) Каким‑то образом среди пленников, препорученных тому же караулу, оказался и раб этой женщины. С наступлением ночи центурион проводил этого посланца за передовые заставы. (7) Следующей ночью в назначенном месте встретились двое слуг этой женщины и центурион с пленницей. (8) Когда ему стали показывать принесенное золото – аттический талант весом, так и было условлено, – женщина на своем языке приказала им обнажить мечи и заколоть центуриона, занятого взвешиванием. (9) Отсеченную голову убитого она обернула своей одеждой и принесла с собою к мужу, Ортиагонту, спасшемуся с Олимпа бегством. И прежде чем обнять мужа, она бросила к его ногам голову центуриона. (10) Изумленному мужу, спросившему, чья это голова и что за поступок, отнюдь не женский, она совершила, она поведала и о своем бесчестье, и о том, как отомстила за причиненное насилие. Рассказывают, что вся остальная жизнь ее также отличалась целомудрием и достоинством, так что честь добродетельной женщины, отмщенную столь славным образом, она сохранила незапятнанной до конца своих дней[4263].
25. (1) В лагерь, стоявший в Анкире, к консулу прибыли посланцы от тектосагов и просили не идти на них с войском, прежде чем он переговорит с их царями: для них любые условия мира предпочтительней войны. (2) Переговоры назначили на следующий день в месте, расположенном, как представлялось, примерно посередине между галльским лагерем и Анкирой. (3) Консул под охраной пятисот конников появился там вовремя, но, не встретив там никого из галлов, вернулся в лагерь. Туда еще раз явились те же посланцы и принесли извинения за своих царей, (4) которые якобы не могут прибыть из‑за дел, связанных с богопочитанием, а вместо них придут знатнейшие люди племени, через которых тоже можно будет вести переговоры. (5) Консул сказал, что и он тогда тоже пошлет вместо себя Аттала. На эту встречу сошлись представители обеих сторон. В качестве охраны Аттал привел с собой триста конников. Выли обсуждены условия мира, (6) но так как в отсутствие галльских вождей дело не могло быть завершено, договорились, что на следующий день цари встретятся с консулом на том же месте. (7) Затевая обман, галлы имели целью, во‑первых, протянуть время, пока они не переправят через реку Галис в безопасное место свое имущество, а с ним своих жен и детей, во‑вторых, заманить в засаду самого консула, не догадывавшегося об их коварном замысле. (8) Для этого они отобрали из всех конников тысячу самых отважных, и злое дело им удалось бы, если б судьба не вступилась в защиту права народов, которое вознамерились было нарушить. (9) Римским фуражирам и дровосекам было приказано отправиться в ту сторону, где должны были состояться переговоры. Трибуны полагали, что так будет для них безопаснее, потому что в этом случае охрана консула служила бы и заставой, прикрывающей этих солдат. (10) Тем не менее они выставили ближе к лагерю еще и другую, свою, заставу из шестисот конников. (11) Так как Аттал утверждал, что должны явиться сами цари, и переговоры можно было бы завершить, консул отправился из лагеря с той же охраной из конников, что и в прошлый раз, и, пройдя около пяти миль, находился уже невдалеке от условленного места, как вдруг увидел, что на его отряд во весь опор мчатся галльские конники с явно враждебными намерениями. (12) Консул приказал отряду остановиться, снарядиться к бою и быть наготове. Он принял сражение, и вначале его всадники бились стойко, не отступали; потом, теснимые превосходящим врагом, постепенно начали отходить, не нарушая, однако, строя; (13) наконец, видя, что больше опасности в промедлении, чем защиты в сохранении строя, они смешали ряды и обратились в бегство. Тогда галлы стали на них наседать, следовать и рубить беспорядочно бегущих. Многие пали бы, если бы им на помощь не подоспели шестьсот конников, составлявшие караул фуражиров. (14) Издалека заслышав испуганные крики своих сотоварищей, они, приготовив к бою оружие и коней, со свежими силами вступили в битву, исход которой, казалось, был уж решен. (15) И вот счастье внезапно переменилось, и страх перекинулся с побежденных на победителей. Галлы обратились в бегство при первом натиске, к месту боя с полей поспешили фуражиры; повсюду галлы наталкивались на противника, так что и бегство оказалось для них нелегким и небезопасным – их, усталых, преследовали римляне на свежих конях. (16) Поэтому спастись бегством удалось немногим; несравненно большее число врагов заплатило жизнью за то, что переговоры были вероломно сорваны; в плен никого не взяли. На следующий день римляне, пылая гневом, дошли со всеми своими силами до врага.
26. (1) Стремясь ничего не упустить, консул потратил два дня на то, чтобы самому осмотреть гору[4264]. На третий день, совершив ауспиции и жертвоприношение, он вывел войско, разделив его на четыре части. Две из них должны были двигаться посередине горы, (2) две другие по ее сторонам, чтобы напасть на противника с флангов. (3) Главные силы врагов – тектосаги и трокмы – стояли у них в середине строя; их было пятьдесят тысяч. Конница на каменистых скалах воевать не могла, поэтому десять тысяч конников галлы сп е шили и расположили на правом фланге. (4) На левом их фланге стояли каппадокийцы Ариарата и вспомогательные войска Морзия[4265]– около четырех тысяч человек. Консул, как и на горе Олимпе, в первой линии поставил легковооруженных; он распорядился о том, чтобы у них под рукой было такое же, как в прошлый раз, множество разнообразного метательного снаряда. (5) Сошедшись, войска обеих сторон действовали так же, как и в предыдущей битве, только римляне были воодушевлены победой, а враги их совсем пали духом, (6) ибо они хоть и не сами были побеждены, но беду соплеменников полагали своей. Поэтому бой, начавшись так же, как предыдущий, имел и тот же исход. (7) Пущенные римлянами легкие стрелы и дротики, словно туча, накрыли строй галлов. И никто из них не осмеливался полностью открыть себя, выйти из своего ряда, или подставить под удар неприкрытое тело, а чем плотнее стояли галлы, тем больше они получали ран, как если бы римляне стреляли в цель. (8) Консул решил, что галлам, чьи ряды и так уж смешались, теперь стоит только увидеть знамена легионов, как они сразу же обратятся в бегство. Он отдал приказ легковооруженным, а с ними и прочим отрядам вспомогательных войск отступить, пройдя между манипулами, а затем двинул весь строй вперед.
27. (1) Галлов пугала мысль о поражении толостобогиев, мучили застрявшие в телах неприятельские стрелы, они изнемогли от стояния и ран, так что не вынесли даже первого натиска и крика римских воинов. (2) Галлы побежали в сторону своего лагеря, но только немногие укрылись в его стенах: большинство свернуло или направо, или налево, смотря по тому, куда кого заносил порыв бегства. (3) Победители били неприятеля, преследуя его по пятам, но у лагеря их остановила жажда добычи. Преследование никто не продолжал. (4) На флангах галлы держались дольше, потому что противник туда подоспел позднее, однако и там они так же не выдержали тех же стрел и прочих метательных снарядов. (5) Солдат, ворвавшихся в галльский лагерь, консул не мог удержать от разграбления и поэтому тех, что действовали на флангах, он послал преследовать неприятеля. (6) Они достаточно долго гнались за бегущими галлами, но перебито было не более восьми тысяч – ведь никакого сражения так и не было. Остальные ушли за реку Галис. (7) Той ночью во вражеском лагере осталось много римских солдат; другие вернулись с консулом в свой. На следующий день консул сделал подсчет пленникам и добыче. Добра было столько, сколько могло скопить племя, отличающееся ненасытной алчностью, за те многие годы, пока оно силой оружия удерживало господство над всеми землями по сю сторону Тавра. (8) Галлы, разбежавшиеся в разные стороны во время своего беспорядочного отступления, собрались в одно место; многие – раненые или безоружные. Лишившись всего имущества, они отправили к консулу посланцев с мольбами о мире. (9) Манлий приказал им идти в Эфес, а сам, спеша покинуть холодную горную область близ Тавра, привел победоносное войско назад, на побережье, чтобы разбить зимний лагерь, – была уже середина осени.
28. (1) Между тем как в Азии происходили эти события, в прочих провинциях было спокойно. В Риме[4266]цензоры Тит Квинкций Фламинин и Марк Клавдий Марцелл огласили сенатские списки. (2) В третий раз открывались они именем Публия Сципиона Африканского[4267]. Исключены же из списков были всего только четверо, причем никто из них не занимал ранее курульных должностей[4268]. Цензорский смотр всаднического сословия был тоже достаточно снисходителен. (3) Были отданы на откуп укрепление склона Капитолия над Эквимелием и мощение дороги, идущей от Капенских ворот к храму Марса[4269]. (4) Кампанцы спросили в сенате о том, где им проходить перепись; постановлено было, что в Риме[4270]. В тот год было очень сильное половодье; Тибр двенадцать раз заливал Марсово поле и все низины города.
(5) После того как консул Гней Манлий окончил в Азии войну с галлами, другой консул, Марк Фульвий, по усмирении этолийцев переправился на Кефаллению[4271]. Он разослал посланников по городам острова, чтобы осведомиться, что они предпочитают: сдаться римлянам или попытать счастье в войне? (6) Страх был слишком силен, чтобы кто‑нибудь отказался сдаться. Тогда консул потребовал от них заложников; их число зависело от сил каждого города. Небогатые города <...>[4272], а Крании, Палы и Сама дали по двадцать заложников. (7) Кефалленийцам нежданно блеснула надежда на мир, как вдруг невесть почему отступился от остальных один город, а именно Сама. (8) Ее жители говорили, что опасаются, как бы римляне, видя удобство местоположения города, не принудили их переселиться. Впрочем, о том, сами ли они выдумали себе этот страх, пробудив пустыми опасениями дремавшее зло, или же они действительно получили известие о каких‑то разговорах у римлян, ничего толком не известно. (9) Единственное, о чем можно сказать с уверенностью, так это что они, уже давши заложников, вдруг замкнули ворота, и что даже мольбы сыновей и сограждан – а консул послал заложников к городской стене, пытаясь хоть к ним возбудить сострадание, – не возымели действия. (10) Убедившись, что горожане не оставляют своих намерений, консул начал осаду. Из‑под Амбракии был перевезен сюда весь запас использованных там метательных и других устройств. (11) Неустанным трудом солдат необходимые работы вскоре были окончены, и тараны стали расшатывать стену в двух местах.
29. (1) Горожане тоже пустили в ход против осадных устройств и солдат все возможные средства, но прежде всего два таких: (2) во‑первых, со своей стороны разрушаемой стены они всякий раз возводили еще одну, так что за разбитой оказывалась новая надежная; во‑вторых, они делали внезапные вылазки то против осадных сооружений, то против застав неприятеля, выходя из таких схваток почти всегда победителями. (3) Для защиты от них нашлось одно средство, не слишком мудреное: вызвали сотню пращников из Эгия, Патр и Дим. (4) Там принято с детства упражняться с пращой, пуская в открытое море круглой галькой, что вперемешку с песком покрывает обыкновенно морской берег. (5) Поэтому дальностью броска они превосходят балеарских пращников[4273]и при этом бьют и верней, и сильней. (6) Дело в том, что у них петля пращи не из одного ремня, как у балеарцев и прочих, а тройная, для жесткости прошитая во многих местах, чтобы во время метания пуля не перекатывалась, как то бывает, когда ремень слаб, но крепко удерживалась петлей при размахе, а при броске вылетала как пущенная тетивой. (7) Привыкши издалека пускать камни так, чтобы они пролетали через небольшое кольцо, они попадали не то что в голову неприятельского солдата, но в то место лица, куда метили. (8) Эти пращники сдерживали осажденных в их вылазках, прежде столь частых и дерзких, так что горожане даже взмолились со стен к ахейцам[4274], чтобы они ненадолго отошли и спокойно бы просто посмотрели, как жители Самы покажут себя против римских застав. (9) Сама выдерживала осаду четыре месяца. Осажденные, которых и так было немного, всякий день теряли кого‑нибудь, да и те, кто оставался в строю, ослабели и телом, и духом. (10) И вот римляне ночью проникли в город через крепость Кинеатиду, преодолев отделяющую ее от города стену, и дошли до городской площади; сам город спускается к морю и обращен на запад. (11) Узнав, что неприятель захватил часть города, его жители с женами и детьми укрылись в другой – большей – крепости. Оттуда они на следующий день объявили о сдаче и по разграблении города все были проданы в рабство.
30. (1) После того как в Кефаллении был водворен мир, консул, поставив гарнизон в Саме, переправился в Пелопоннес, куда его уже давно приглашали, особенно эгийцы и лакедемоняне. (2) Собрания Ахейского союза всегда с его основания устраивались в Эгии, то ли чтобы оказать почет жителям города, то ли ради удобства его положения. (3) В этом году [189 г.] Филопемен впервые попытался нарушить заведенный порядок. Он собирался предложить закон о том, чтобы собрания проводились поочередно во всех городах Ахейского союза. (4) Перед самым прибытием консула Филопемен, занимавший тогда должность претора[4275], назначил собрание в Аргосе, невзирая на то, что дамиурги городов, то есть высшие их должностные лица[4276], созывали его в Эгии. (5) Когда стало ясно, что почти все соберутся в Аргос, туда же явился и консул, хоть он и поддерживал эгийцев. В ходе прений мнения склонились к предложению претора; убедившись в этом, консул отказался от своих намерений. (6) После этого ему пришлось заниматься распрями лакедемонян[4277]. В Лакедемоне в ту пору было тревожно, и главной причиной беспокойства были изгнанники из этого государства. Многие из них жили в приморских крепостях лаконского побережья, целиком отнятого у лакедемонян. (7) Недовольные таким положением, лакедемоняне стремились приобрести какой‑нибудь выход к морю на тот случай, если придется отправлять посольства в Рим или еще куда‑нибудь, а также чтобы получить одновременно и торговую гавань, и место для хранения необходимых ввозных товаров. Потому‑то они, напав внезапно ночью, захватили прибрежную деревню под названием Лас. (8) Ее обитатели и проживавшие там изгнанники сперва были смятенны нападением врасплох, но потом, собравшись вместе перед рассветом, с легкостью выбили лакедемонян. (9) Тем не менее ужас охватил всю приморскую область, и к ахейцам сообща были отправлены послы от жителей всех крепостей и деревень и от поселившихся там изгнанников.
31. (1) Филопемен, с самого начала изгнанникам покровительствовавший и всегда побуждавший ахейцев к ослаблению влияния Лакедемона, назначил заседание, чтобы принять послов и выслушать их жалобы, и сам представил все дело на решение собрания. (2) В итоге было постановлено, что, коль скоро Тит Квинкций и римляне передали крепости и деревни на побережье Лаконии под защиту и под опеку Ахейского союза, а лакедемоняне, которые по договору должны были отказаться от них, совершили нападение на деревню Лас, где произошло кровопролитие, лакедемоняне должны выдать ахейцам зачинщиков и их сообщников; в противном же случае договор будет считаться нарушенным. (3) В Лакедемон немедленно направили послов с требованием выдачи этих людей. Оно показалось лакедемонянам высокомерным и возмутительным, и будь Спарта прежней, они, без сомнения, тотчас взялись бы за оружие. (4) Но больше всего тревожил их страх, как бы, подчинившись раз первому же требованию, не вдели бы они свою шею в ярмо, а Филопемен не сделал бы то, что давно уже замышлял, – не передал бы Лакедемон изгнанникам. (5) Обезумевшие от гнева спартанцы убили тридцать человек из тех, с кем – так ли, иначе ли – связывали свои замыслы Филопемен и изгнанники, и приняли решение отказаться от союза с ахейцами и немедленно отправить посольство на Кефаллению к консулу Марку Фульвию, с тем чтобы отдать Лакедемон римлянам. Послам поручалось просить консула (6) явиться в Пелопоннес и принять город Лакедемон под покровительство и власть народа римского.
32. (1) Как только послы известили об этом решении ахейцев, Лакедемону по единогласному решению всех городов, входивших в Ахейский союз, была объявлена война. Зима[4278]помешала начать ее немедленно, (2) однако небольшие – скорее разбойничьи, чем военные – опустошительные набеги на неприятельские пределы ахейцами предпринимались – и не только с суши, но и с моря на кораблях. (3) Эта смута привела консула в Пелопоннес. По его распоряжению в Элиде было созвано собрание, на которое для разбора дела пригласили лакедемонян. (4) Там и состоялись не только что прения, но и ожесточенные пререкания, причем консул, заметно стараясь приобрести благоволение обеих сторон, давал двусмысленные ответы и положил конец обсуждению, предписав тем и другим воздерживаться от военных действий, пока не отправят послов в Рим к сенату. (5) Послы в Рим отправлены были с обеих сторон, а также от лакедемонских изгнанников, по уговору с ахейцами присоединившихся к их посольству. (6) Во главе ахейского посольства стояли Диофан и Ликорт, оба уроженцы Мегалополя. Во взглядах на положение дел они расходились, и потому сказанные ими там речи тоже никак не сходились одна с другой. (7) Диофан отдавал решение всех дел на усмотрение сената: никто лучше сенаторов не сумеет уладить споры между ахейцами и лакедемонянами. (8) Ликорт, действуя по указаниям Филопемена, настаивал на том, чтобы ахейцам было позволено действовать так, как они решили в соответствии с договором и собственными законами, дабы сохранилась нетронутой и свобода, которую утвердили сами же римляне. (9) Хотя в то время ахейский народ был у римлян в большом уважении, сенат все же решил ничего не изменять в положении Лакедемона. Впрочем, ответ из Рима оказался таким запутанным, что и ахейцы могли из него понять, что против Лакедемона им все позволено, (10) и лакедемоняне могли толковать его так, что не со всеми притязаниями ахейцев сенат согласился. Ахейцы высокомерно злоупотребили представившейся им возможностью. Филопемен был избран на высшую должность еще на один год[4279].
33. (1) В начале весны он приказал войску прибыть в пределы Лакедемона и поставил там лагерь, (2) а затем отправил посольство с требованием выдать зачинщиков измены. Послы обещали, что, если это будет исполнено и город обретет мир, этим людям без рассмотрения дела в суде никакого вреда причинено не будет. (3) Среди общего молчания те, чьей выдачи требовал Филопемен, названные поименно и получившие заверения в неприкосновенности до суда, объявили, что придут сами; остальные в страхе безмолвствовали. (4) Вместе с обвиненными отправились в путь и другие знатные люди: и чтобы защищать их в суде как частных граждан, и потому, что полагали их дело небезразличным для государства. (5) Никогда до тех пор ахейцы не решались приводить с собою в пределы Лакедемона изгнанников из этой страны, считая, что ничем другим так не повредят себе в мнении ее граждан. В тот раз изгнанники пришли вместе с ахейским войском – в первых его рядах. (6) Они выбежали толпой навстречу лакедемонянам, шедшим к воротам лагеря, принялись их поносить и задирать, а потом самые буйные, распалясь гневом в начавшейся перебранке, на них напали. (7) Те стали призывать богов в свидетели данного послами слова, и тут претор[4280]вместе с послами защитил лакедемонян, оттеснив толпу и остановив тех, кто уже начал было вязать их. (8) Между тем беспокойство усиливалось, толпа все прибывала: сначала ахейцы просто сбежались, привлеченные зрелищем; (9) потом изгнанники стали громко кричать о том, что они претерпели, призывая на помощь и вместе с тем умоляя не упускать такую возможность – другой‑де не будет. «Из‑за этих людей,– восклицали они,– договор, освященный на Капитолии, в Олимпии и на Афинском Акрополе потерял силу! (10) Пока мы не связаны новым договором, надо покарать преступников!» Толпа была возбуждена этими выкриками, и когда кто‑то закричал: «Бейте!» – в лакедемонян полетели камни. Так погибло семнадцать человек, которых успели связать в суматохе[4281]. (11) Шестьдесят три человека были ограждены претором от насилия – не из желания оставить им жизнь, а потому, что ему не хотелось, чтобы были убиты они без суда. На следующий день они были схвачены и предоставлены разъяренной толпе: им ненадолго дали слово, но почти не слушали и, вынеся приговор, предали всех казни.
34. (1) Устрашив таким образом лакедемонян, ахейцы приказали, во‑первых, чтобы стены города были срыты; во‑вторых, чтобы все иноземные наемники, служившие во вспомогательных войсках у тиранов, покинули пределы Лаконии; (2) далее, чтобы освобожденные тиранами рабы (а их было великое множество[4282]) также удалились к определенному сроку, а тех из них, кто останется, ахейцы вправе будут захватывать, уводить, продавать; (3) наконец, чтобы законы и установления Ликурговы[4283]были отменены и вместо них приняты были ахейские: тогда лакедемоняне с ахейцами составят единое целое и легче будет во всем добиваться согласия. (4) Спокойней всего лакедемоняне смирились со сносом стен[4284], тяжелее всего – с возвращением изгнанников. (5) На собрании Ахейского союза в Тегее было принято решение о восстановлении их в правах; (6) кроме того, получив известие о том, что иноземные наемники распущены, а приписанные к лакедемонянам (так ахейцы называли отпущенных на волю тиранами) покинули город и разбрелись по округе, собрание постановило, чтобы претор, прежде чем распустить войско, пошел туда с легковооруженными воинами схватывать такого рода людей и продавать как военную добычу. (7) Много их было схвачено и затем продано. На эти деньги в Мегалополе по решению ахейцев был восстановлен портик, разрушенный лакедемонянами. (8) Бельбинская область[4285], противоправно захваченная спартанскими тиранами, была возвращена Мегалополю, как постановлено было ахейцами еще в царствование Филиппа, сына Аминта[4286]. (9) Обессиленная этими мерами, Спарта надолго подпала под власть ахейцев. Ни одна из них не была, однако, столь пагубной, как отмена законов Ликурга, соблюдавшихся в течение восьмисот лет[4287].