28. (1) Теосцы, видя, что их поля разоряют, отправили к римскому полководцу посланцев с повязками умоляющих и масличными ветвями. (2) Когда они принялись уверять, будто их община неповинна перед римлянами ни словом ни делом, Эмилий заявил, что они помогали вражескому флоту продовольствием, и сказал, сколько именно вина обещано ими Поликсениду. Если они все это передадут римскому флоту, он велит воинам прекратить грабеж, если нет – будет считать их врагами. (3) Когда послы вернулись с таким суровым ответом, должностные лица созвали народ на сходку, дабы посоветоваться, что делать. (4) И так случилось, что в этот день Поликсенид с царским флотом отплыл из Колофона. Ему стало известно, что римляне покинули Самос, гнали до Мионнеса пиратов и теперь, поставив корабли в гавани Герестик, грабят земли теосцев. (5) Сам он бросил якорь напротив Мионнеса, в скрытой от глаз бухте, на острове, который моряки называют Макрис. (6) Оттуда он с близкого расстояния разведал, как ведет себя противник. Сначала он вознамерился было уничтожить римский флот тем же способом, каким на Самосе уничтожил родосский, то есть заняв узкий выход из гавани. Характер места был тот же: (7) два сходящихся мыса так запирали гавань, что из нее едва могли выплыть два корабля разом. (8) Поликсенид решил ночью занять проход, выставить по десять кораблей у мысов, чтобы они с двух сторон нападали сбоку на выплывающие суда, а с остального флота высадить воинов на берег, как он это сделал в Панорме, и напасть на врага сразу и с суши и с моря. (9) И его замысел удался бы, но тут теосцы пообещали выполнить требования римлян, и те сочли более удобным перевести флот в городскую гавань для погрузки продовольствия на корабли. (10) Передают, что и родосец Эвдам указал на недостаток другой гавани, при входе в которую как‑то столкнулись и поломали весла два корабля. (11) Между прочим перевести флот побудила претора и опасность, грозившая с суши, ибо недалеко оттуда находился лагерь Антиоха.
|
|
29. (1) Флот передвинулся к городу; ни о чем не подозревая, воины и моряки вышли на берег, дабы поделить между кораблями продовольствие и особенно вино. (2) Но вот около полудня к претору привели какого‑то поселянина, сообщившего, что у острова Макрис уже второй день стоит флот, а несколько раньше видели какие‑то двигающиеся корабли, будто собиравшиеся отплыть. (3) Потрясенный этой неожиданностью, претор велел трубачам дать знак к возвращению для тех, кто разбрелся по полям. В город он послал трибунов, чтобы собирать воинов и моряков на корабли. (4) Началось смятение, какое бывает при внезапном пожаре или при взятии крепости. Одни бежали в город, разыскивая своих подчиненных, другие из города бегом возвращались на корабли. Слышались крики, которых было не разобрать из‑за рева труб; одни приказы противоречили другим. И все же люди собрались к судам. (5) В неразберихе одни не могли найти своих кораблей, другие же, и найдя, не могли взобраться на борт. Паника на море и на суше достигла бы угрожающих размеров, если бы Эмилий, распорядившись, кому что делать, первым не двинулся на преторском корабле в открытое море из бухты. Поспешавших за ним он перехватывал и выстраивал в линию, ставя каждого на его место. (6) Эвдам также отвел родосский флот от берега, чтобы и посадка проходила без суеты, и всякий корабль по мере готовности сразу же отплывал. (7) Таким образом, первые корабли развернулись под присмотром претора, а в конце колонны оказались родосцы, и весь этот строй двинулся в открытое море, словно уже видя царский флот. Они были между Мионнесом и мысом Корик, когда заприметили противника. (8) Царские корабли шли длинной вереницей попарно. Они тоже развернулись в боевой ряд, при этом левое крыло его было сильно растянуто в расчете охватить и зайти в тыл правому крылу римлян. (9) А те не в состоянии были растянуть строй так, чтобы сравняться с противником, уже почти обходившим их справа. Заметив это от хвоста колонны, Эвдам погнал свои корабли во всю силу – а родосцы далеко превосходили быстроходностью остальной флот – и, выровняв положение на фланге, направил собственный корабль против преторского, где находился Поликсенид.
|
|
30. (1) И вот уже сразу повсюду вступили в сражение все корабли. Со стороны римлян сражались восемьдесят кораблей, из коих двадцать два были родосскими. (2) Неприятельский флот состоял из восьмидесяти девяти судов. У них были самые крупные корабли – три гексеры и две гептеры. Крепостью судов и доблестью воинов римляне сильно превосходили врага, а скоростью хода, искусством кормчих и опытностью гребцов уступали родосцам. (3) И все же наибольший страх внушали врагам те суда, что несли перед собою огонь. То единственное, что у Панорма спасло их из окружения, теперь послужило главнейшим средством для добывания победы. (4) Ибо царские корабли в страхе перед надвигавшимся на них огнем уклонялись от столкновения носами, отчего не могли поражать неприятеля своими таранами и подставляли под удары бока; (5) если же кто и шел на столкновение, то на него тут же перекидывался огонь, так что они больше опасались пожара, чем сражения. (6) Но, как и всегда на войне, важней всего оказалась воинская доблесть, – прорвав вражеский строй в середине, римляне развернулись и напали с тыла на царские суда, сражавшиеся с родосцами. В мгновение ока были окружены и стали идти ко дну Антиоховы корабли и в середине, и на левом крыле. (7) Нетронутое еще правое крыло было перепугано более гибелью товарищей, чем опасностью для себя. Наконец, увидев, что другие суда окружены, а преторский корабль Поликсенида, оставив союзников на произвол судьбы, поднимает паруса, они поспешно подняли малые передние паруса и устремились в бегство. Ветер как раз благоприятствовал тем, кто плыл в Эфес. В этой битве царский флот потерял сорок два корабля, из них тринадцать были захвачены и попали в руки врагов, (8) а остальные сгорели или пошли ко дну. (9) У римлян два корабля пришли в негодность, и еще несколько получили пробоины.
|
|
Одно родосское судно было захвачено врагом благодаря достопримечательной случайности: оно пробило тараном сидонский корабль, якорь которого от удара выпал и зацепился изогнутым зубцом за нос другого корабля, словно железной лапой. (10) Тут родосцы засуетились, пытаясь оторваться от врага, но натянувшийся якорный канат, запутавшись в веслах, снес их с одного борта. Ставший вдруг беспомощным корабль был захвачен тем самым судном, которое он поразил. Вот как происходило в основных чертах морское сражение у Мионнеса.
31. (1) Антиох был перепуган этим поражением. Считая, что он не сможет защищать свои отдаленные владения, лишившись господства на море, царь приказал вывести гарнизон из Лисимахии, рассудив, что там он может быть перебит римлянами. Как показало время, этого делать не следовало. (2) Дело в том, что Лисимахия была в состоянии не только отразить первый натиск римлян, но и выдержать осаду в течение целой зимы, да еще вконец измотать осаждающих – можно было бы тянуть время, а между тем искать случая, чтобы заключить мир. (3) Но после поражения на море царь не ограничился сдачей врагу Лисимахии – он также снял осаду с Колофона и отступил в Сарды. (4) Оттуда он послал в Каппадокию к Ариарату[4130]с просьбой о подкреплениях. Стремясь собрать войско побольше, он рассылал гонцов, куда только мог, и уже с одной только мыслью – решить все в открытом бою.
(5) После морской победы Эмилий Регилл пошел с флотом к Эфесу. Выстроив корабли перед гаванью, он тем самым как бы заставил врага окончательно признать, что тот уступает господство на море. Затем префект двинулся к Хиосу, куда держал путь от Самоса еще до морского сражения. (6) Починив там корабли, поврежденные в бою, он отправил Луция Эмилия Скавра с тридцатью судами к Геллеспонту, чтобы помочь в переправе войска, а родосцам, почтив их частью добычи и украсив их корабли морскими трофеями[4131], велел возвращаться домой. (7) Но родосцы с присущей им неутомимостью решили сперва перевезти войско консула; лишь сослуживши и эту службу, они наконец вернулись на Родос. А римский флот от Хиоса переправился к Фокее. (8) Этот город расположен на дальнем краю морского залива и вытянут в длину. Его окружают стены в две с половиной мили длиной, боковые стены идут на сужение как бы клином. У горожан это место называется Ламптер[4132]. (9) Здесь ширина – тысяча двести шагов, и отсюда в море почти что по середине залива тянется коса длиной в милю, деля его, точно чертой, пополам. Доходя до узкого входа в залив, она образует две (по ту и другую сторону от себя) безопаснейших гавани. (10) Та, что южнее, именуется Навстатмон, ибо вмещает огромное число кораблей; другая находится у самого Ламптера.
32. (1) Когда римский флот занял эти надежные гавани, претор решил, что, прежде чем приступать к стенам с лестницами или осадными приспособлениями, следует отправить посланцев, дабы вызнать настроения старейшин и должностных лиц. Найдя их непоколебимыми, он начал приступ сразу в двух местах. (2) Одна из частей города была застроена неплотно. Много места в ней занимали храмы богов. Подведя в этом месте таран, претор начал расшатывать стены и башни. (3) Затем, когда для защиты этого участка сбежалась толпа горожан, таран был подведен и к другой части стен, (4) и вот уже здесь и там стали рушиться стены. Когда они обвалились, римские воины рванулись вперед прямо через груды развалин, (5) а другие продолжали взбираться на стены по лестницам. Однако горожане защищались с невиданным упорством. Ясно было, что основные надежды они возлагали не на стены, а на оружие и доблесть. (6) Опасность, угрожавшая солдатам, заставила претора остеречься, не позволить им, забывшим об осторожности, броситься под яростные удары людей, обезумевших от отчаяния. И он велел трубить отступление. (7) Но даже по окончании битвы горожане не предавались отдыху, но все сошлись отовсюду для укрепления стен и сооружения завалов там, где все лежало в развалинах. (8) К ним, поглощенным этим занятием, явился от претора Квинт Антоний. Попеняв им за упрямство, он дал понять, что римляне не меньше их озабочены тем, чтобы не продолжать бой до гибели города; (9) если они захотят отказаться от своего безумства, то у них будет возможность сдаться на тех же условиях, на которых ранее они отдали себя под покровительство Гая Ливия[4133]. (10) Услышав это, горожане вытребовали себе пять дней на размышление и попытались тем временем выяснить, можно ли надеяться на помощь от Антиоха. Лишь после того, как отряженные к царю послы принесли известие, что никакой помощи от него не будет, горожане открыли ворота, получив сперва заверения в отказе от враждебности. (11) Когда знамена были внесены в город и претор объявил о своем желании пощадить сдавшихся, со всех сторон поднялся крик, что это постыдно: фокейцы, эти вечно вероломные союзники[4134], эти вечно непримиримые враги, не должны избежать наказания! (12) По этому крику, словно по знаку претора, воины рассыпались по городу и принялись грабить. Сперва Эмилий протестовал и отговаривал их, твердя, что разорять можно не сдавшиеся, но лишь захваченные города, да и там решение должен принимать полководец, а не солдаты. (13) Но убедившись, что ярость и алчность сильнее приказа, он, разослав глашатаев по городу, повелел всем свободным гражданам сойтись к нему на форум, дабы не подвергнуться насилию. И во всем, что зависело от самого претора, он сдержал слово: (14) фокейцам были возвращены город, поля и собственные законы. Поскольку уже приближалась зима, он выбрал фокейскую гавань для стоянки флота.
33. (1) Примерно в это же время консул[4135], миновавший уже пределы эносцев и маронейцев, получил известие о поражении царского флота у Мионнеса и об уходе гарнизона из Лисимахии. (2) Последнее обрадовало его гораздо больше, чем победа на море, особенно когда римляне прибыли на место и их принял город, переполненный всякого рода припасами, будто специально подготовленными к приходу войска. А ведь римляне именно здесь ожидали для себя крайней нужды и тягот, считая, что город придется осаждать. (3) Войско на несколько дней остановилось, давая возможность подтянуться обозам и больным: множество их, измученных недугом и долгой дорогой, было оставлено по крепостям всей Фракии. (4) Когда все подошли, римляне снова тронулись в путь через Херсонес и достигли Геллеспонта. Заботами царя Эвмена там все было приготовлено для переправы, и она прошла так, словно все побережье было замирено: никто им не препятствовал, каждый корабль стоял на страже в отведенном месте и не было никакой суеты. (5) Конечно, это воодушевило римлян: они считали, что переход в Азию дастся им в тяжелых боях, и вот неприятель сам уступил переправы. (6) Затем войско некоторое время стояло лагерем у Геллеспонта, ибо на время похода пришелся праздник выноса священных щитов[4136]. (7) На эти же дни Публию Сципиону пришлось отлучиться от войска – он был жрецом‑салием, и праздничное священнодействие прямо касалось его. Отлучка Публия Сципиона тоже стала одной из причин задержки – он должен был догнать войско.
34. (1) Случилось так, что в эти же дни в лагерь явился посол Антиоха византиец Гераклид с разговором о мире. (2) Большую надежду на достижимость мира внушила Антиоху задержка и медлительность римлян – ведь он‑то предполагал, что, достигнув Азии, они сразу же двинутся скорым ходом к царскому лагерю. (3) Гераклид решил, прежде чем к консулу, обратиться к Публию Сципиону, да так и поручил ему царь. Антиох и надеялся всего больше на Публия: великодушный и пресыщенный славой, этот муж был вполне доступен мольбам – (4) всем народам было известно, каков он был победителем и в Испании, и потом в Африке, но главное: его сын был в плену у царя. (5) О месте, времени и обстоятельствах его пленения, как и о многом другом, писатели повествуют по‑разному. Одни рассказывают, как в начале войны, направляясь морем из Халкиды в Орей, он был окружен царскими кораблями; (6) другие утверждают, будто это случилось уже после перехода в Азию, когда он с отрядом конников‑фрегелланцев[4137]был послан в разведку к царскому лагерю, но оттуда навстречу им вылетела конница, и римляне начали отступать; Сципион в этой суматохе свалился с коня и был вместе с двумя другими конниками схвачен и доставлен к царю. (7) Доподлинно известно только, что если бы даже у Антиоха был мир с римским народом и узы личного гостеприимства связывали бы его со Сципионами, то и тогда юноша не мог бы быть окружен большей лаской и заботой, чем те, каких он удостоился. (8) Именно поэтому посол дождался возвращения Публия Сципиона, а когда тот прибыл, явился к консулу и попросил выслушать то, что ему поручено передать.
35. (1) Созванный по этому случаю многолюдный совет внимал речи посла. (2) Тот сказал: уже и прежде как той, так и другой стороной отряжались мирные посольства, но тщетно. А теперь его обнадеживает именно то обстоятельство, что его предшественники ничего не добились: ведь в прошлом предметом спора была Смирна, Лампсак, Александрия Троадская, а в Европе Лисимахия. (3) Но из этих городов Лисимахию царь уже уступил, дабы не говорили, что у него есть владенья в Европе, а те города, что находятся в Азии, он тоже готов отдать, да и все прочие, какие римляне захотят, поскольку те их поддерживали, избавить от власти царя. (4) Кроме того, царь выплатит римскому народу половину его военных расходов. (5) Таковы были условия мира, остальная же речь сводилась к тому, что римляне, памятуя, каковы суть пути человеческие, должны бы и свою судьбу не испытывать, и чужую не отягчать. Да ограничат они Европой свою державу, которая и так необъятна. (6) Ведь присоединять часть за частью было им легче, чем теперь удерживать все вместе. (7) Если же они хотят заполучить себе еще и какую‑то часть Азии, то царь ради мира и согласия пожертвует своею умеренностью в угоду римской алчности – лишь бы граница была четко определена.
Но что послу казалось достаточным для достижения мира, того римлянам было мало: (8) по их мнению, справедливость требовала, чтобы царь сполна оплатил все военные расходы – (9) ведь и война началась по его вине; недостаточным казался и уход царских гарнизонов только из Ионии и Эолиды: (10) подобно тому как Греция была освобождена целиком, азийские города тоже надо освободить все. А это возможно лишь в том случае, если Антиох откажется от обладания Азией по сю сторону Таврских гор.
36. (1) Поняв, что никакой справедливости на совете ему не добиться, посол попытался, как ему и велено было, частным разговором расположить к себе Публия Сципиона. (2) Прежде всего Гераклид сообщил, что царь готов вернуть ему сына без выкупа. Затем, не зная ни Сципионова нрава, ни римских обычаев, посулил ему груду золота и участие в управлении всем царством, кроме разве царского звания – лишь бы через Сципиона ему удалось добиться мира. (3) Но тот ответил: «Самое удивительное не то, что ты не знаешь ни римлян вообще, ни меня, к которому послан, – а то, что не осведомлен ты и об обстоятельствах, в которых находится пославший тебя. (4) Надо было удерживать Лисимахию, чтобы нам не пройти в Херсонес, или же оборонять Геллеспонт, чтобы мы не переправились в Азию. Вот тогда вы могли бы просить о мире, поскольку противник был бы еще не уверен в исходе войны. (5) Но теперь, когда вы попустили нам перейти в Азию и приняли от нас не только узду, но даже ярмо, какой может быть у нас разговор на равных? Вам остается терпеть нашу власть. (6) Я же из щедро предложенных мне царских даров приму самый лучший – сына. Что до остальных, то молю богов не допустить до того, чтобы мое имущество в них нуждалось. (7) Дух же мой никогда не взалкает их! Царь почувствует ту признательность, которую я испытываю к нему за великий дар, поднесенный мне, но только если он согласен принять частную благодарность за частное благодеяние. Но как государственный муж я ничего от него не приму и не дам ничего. (8) Все, что я мог бы ему сейчас подарить – это добрый совет; ступай и передай ему мои слова: пусть он откажется от войны и соглашается на любые условия мира»[4138]. (9) Но Антиох не внял ничему. Он решил, что раз ему диктуют условия, как если бы он уже был побежден, то ничего худшего война ему не принесет. Итак, в сложившихся обстоятельствах всякое упоминание о мире было оставлено. Царь всецело сосредоточился на подготовке к войне.
37. (1) Когда все было готово для осуществления задуманного, консул снялся со стоянки и прибыл сперва в Дардан, а затем в Ретей. И там и здесь горожане высыпали навстречу ему. (2) Оттуда он двинулся к Илиону и, став лагерем на равнине, лежащей под стенами, вступил в город и крепость. (3) Он принес жертву Минерве, защитнице крепости. Жители Илиона всячески – делом и словом – напоминали о том, что римляне ведут род от них, а римляне со своей стороны радовались встрече со своей родиной[4139]. Выступив оттуда, они после шести переходов вышли к устью реки Каика. (4) Туда же явился и царь Эвмен. Сначала он пытался увести флот с Геллеспонта на зимовку в Элею; но встречный ветер так и не дал ему, несмотря на многодневные попытки, преодолеть мыс Лектон[4140]и заставил высадиться на сушу в ближайшем удобном месте. Отсюда Эвмен с небольшими силами поспешил в римский лагерь, чтобы не опоздать к началу военных действий. (5) Из лагеря он был отправлен в Пергам за продовольствием, а передав привезенное зерно тем, кому велел консул, вернулся в тот же лагерь. Ведь решено было, заготовив съестное на много дней, двинуться на неприятеля до того, как наступит зима.
(6) Царский лагерь располагался у Тиатиры. Когда Антиох, находясь там, узнал, что Публий Сципион заболел и отправлен в Элею, он отрядил послов, чтобы вернуть ему сына. (7) Этот дар был приятен не только отцовскому сердцу – радость была целительна и для тела. (8) Насытившись наконец сыновними объятиями, Сципион сказал: «Передайте царю, что я благодарю его, но отплатить пока могу только советом: пусть не выводит войско для битвы, пока не услышит, что я возвратился в лагерь». (9) И хотя время от времени в душе царя и возгоралась надежда на победу (ведь у него было шестьдесят тысяч пехоты и более двенадцати тысяч конницы), он все‑таки внял совету столь великого мужа, на чье заступничество рассчитывал он в переменчивых превратностях войны. Антиох отступил и, перейдя реку Фригий, стал лагерем у Магнесии, что у Сипила[4141]. (10) Желая протянуть время, он, чтобы обезопасить от римлян свои укрепления, провел ров глубиной в шесть локтей и шириной в двенадцать, (11) насыпав по внешнему обводу двойной вал, а на внутренней же его кромке поставив стену со множеством башен, с которой легко было бы помешать врагу перейти ров.
38. (1) Считая, что царь находится у Тиатиры, консул, двигаясь без стоянок, на пятый день спустился на Гирканскую равнину. (2) Узнав, что Антиох ушел, он двинулся по его следам и стал лагерем по сю сторону Фригия, в четырех милях от неприятеля. (3) Там около тысячи конников, перейдя поток беспорядочной толпой, напали на римские заставы. В большинстве это были галлогреки, а также дахи[4142]и приданные им конные лучники из других племен. (4) Сначала они привели в замешательство неподготовленных римлян, но затем, по мере того как сражение продолжалось и число римлян все возрастало (ведь подать помощь из очень близкого лагеря было легко, а царские воины уже утомились и уступали более многочисленному противнику), они попытались было отступить вдоль берега реки, но еще прежде, чем вошли в реку, были во множестве перебиты наседавшим сзади неприятелем. (5) Следующие два дня прошли спокойно, и никто не пытался перейти реку. На третий же день римляне все разом перешли на другой берег и разбили лагерь в двух с половиной милях от противника. (6) Пока они размечали место и строили укрепления, приблизились три тысячи отборных царских конников и пехотинцев. Они причинили немалый страх и смятение, (7) ибо римские сторожевые отряды уступали по численности неприятелю. И все же они своими силами, не отвлекая ни одного солдата от работы по укреплению лагеря, сначала остановили противника и вели бой на равных, а затем, когда сражение стало разгораться, отогнали врагов, сотню убив и примерно сотню взяв в плен. (8) Четыре последующих дня оба войска стояли в боевом строю перед своими валами. На пятый день римляне выдвинулись на середину равнины. (9) Антиох не двигал своих знамен, так что его задние ряды отстояли от вала меньше чем на тысячу футов.
39. (1) Убедившись, что сражение оттягивается, консул на другой день созвал совет, дабы обсудить, что ему следует делать, если Антиох не даст вовлечь себя в бой. (2) Ведь наступает зима. Предстоит либо держать воинов в палатках, либо уйти на зимние квартиры и тогда уже отложить войну до лета. (3) Никогда ни одного врага римляне так не презирали, как Антиоха. Со всех сторон в один голос стали кричать, чтобы консул тотчас вел их, (4) чтобы он воспользовался боевым пылом воинов, готовых, если враг не выйдет на бой, прорваться в его лагерь через рвы, через вал, как будто им предстоит не сразиться с великим множеством врагов, а зарезать такое же количество скота. (5) Гней Домиций был послан разведать, каким путем и с какой стороны лучше подойти к вражескому валу. На другой день после того, как он обо всем четко доложил, было решено перенести лагерь поближе. На третий день знамена были вынесены на середину равнины, и войско стало строиться в боевой порядок. (6) Антиох счел, что нельзя долее уклоняться от сражения, ибо отсрочка подрывает дух своих и питает надежду врагов. Он сам вывел войско из лагеря и отошел от него достаточно далеко, чтобы его готовность сражаться была всем видна.
(7) Римский строй был единообразен по составу воинов и видам вооружения. В него входили два римских легиона и два – союзников‑латинов[4143], каждый из пяти тысяч четырехсот человек[4144]. (8) Римляне стояли в середине строя, латины – с его флангов. Впереди стояли отряды гастатов, за ними – принципы, а замыкающими триарии[4145]. (9) За пределами этого как бы правильного строя, продолжая его, консул расположил справа вспомогательные отряды Эвмена вперемешку с ахейскими легковооруженными[4146], всего примерно три тысячи пехотинцев. За ними он поставил около трех тысяч конников, из коих восемьсот было Эвменовых, а все остальные – римские. (10) На самом краю консул расположил траллов[4147]и критян – и тех и других было по пятисот. (11) Левое крыло не нуждалось в таких подкреплениях, ибо с этой стороны естественным рубежом служила река с отвесными берегами; тем не менее и там поставлены были четыре турмы конницы. (12) Таковы были силы римлян. Кроме того, к ним присоединилось две тысячи македонских и фракийских добровольцев. Эти были оставлены для охраны лагеря. (13) В резерве, за триариями, находилось шестнадцать слонов: помимо того что они очевидным образом не устояли бы против царских слонов, коих было пятьдесят четыре, африканские слоны и вообще не могут сравниться с индийскими даже при равной численности – последние далеко превосходят их и размерами, и боевым духом.
40. (1) Царский строй был гораздо пестрее из‑за множества племен и различий в вооружении и видах вспомогательных частей. Шестнадцать тысяч были вооружены по македонскому образцу, такие воины называются фалангиты[4148]. (2) Это была середина строя. Царь разбил их по переднему краю на десять частей, расположив таким образом, что в каждом промежутке стояло по два слона. В глубину это построение достигало тридцати двух рядов. (3) Это был цвет царского войска. Вид его и вообще‑то внушал трепет, но особенный ужас наводили слоны, громадами возвышавшиеся среди воинов. (4) Они и сами были чудовищны, но впечатление еще усиливалось от налобной брони с султанами и расположенных на спинах башен, в каждой из которых, помимо вожатого, стояло по четыре воина. (5) Справа от фаланги царь расположил тысячу пятьсот галлогреческих пехотинцев, а к ним присоединил три тысячи закованных в броню всадников, называемых катафрактами[4149]. К этим была добавлена ала из примерно тысячи всадников, которая зовется агема[4150]. (6) То были отборные мужи из мидийцев и смешанная конница от разных племен этой же области. К ним примыкал отряд слонов, стоявший в запасе. (7) На этой же стороне, образуя несколько вытянутый фланг, стояла царская когорта, ее воины звались среброщитными – по вооружению. (8) Далее стояли дахи, тысяча двести конных лучников, затем три тысячи легковооруженных, пополам критяне и траллы, к ним примыкали две с половиной тысячи мисийских лучников. (9) Край этого фланга замыкали вперемешку четыре тысячи киртийских пращников и элимейских лучников[4151]. (10) С левого края к фаланге примыкали полторы тысячи галлогреческих пехотинцев и две тысячи каппадокийцев одинакового с ними вооружения, присланные царем Ариаратом. (11) Дальше стояли две тысячи семьсот человек из вспомогательных войск всех видов, три тысячи конников‑катафрактов и тысяча других конников; затем царская ала, где броня на людях и лошадях легче обычной, но все прочее, как у остальной конницы; это были по преимуществу сирийцы, смешанные с фригийцами и лидийцами. (12) Перед этой конницей располагались серпоносные колесницы и верблюды, называемые дромадерами. На них восседали арабские лучники с узкими и длинными, в четыре локтя, мечами, чтобы поражать противника с лошади. (13) Дальше стояло еще множество воинов – столько же, сколько и на правом фланге: сперва тарентинцы[4152], затем две с половиной тысячи галлогреческих всадников, потом тысяча неокритян[4153], полторы тысячи карийцев и киликийцев в таком же вооружении, столько же траллов и четыре тысячи легковооруженных (14) из числа писидийцев, памфилийцев и ликийцев. Наконец, вспомогательные части киртийцев и элимеев, такие же как те, что расположились на правом фланге. В отдалении стояли шестнадцать слонов.
41. (1) Сам царь находился на правом крыле. Во главе левого фланга он поставил своего сына Селевка и племянника Антипатра. Центр он вверил троим: Минниону, Зевксиду и начальнику слонов Филиппу.
(2) Утренний туман, поднявшись вверх с наступлением дня, навис тучами – сгустился мрак. Влага, принесенная южным ветром, пропитала все, будто прошел дождь. (3) Это ничуть не препятствовало римлянам, но оказалось вредоносным для царских воинов. Ведь и полутьма не мешала римлянам в их нешироком строю видеть все во все стороны, и влага мечам и копьям совсем не вредила, а вооружение было почти все тяжелым. (4) Что же касается царских воинов, то они при столь растянутом построении даже из середины строя не могли рассмотреть своих флангов, не говоря уж о том, чтобы разглядеть от края до края, а влага размягчала луки, пращи и ремни копий. (5) Наконец, серпоносные колесницы[4154], которыми Антиох рассчитывал опрокинуть неприятельский строй, навели страх на собственное его войско. (6) А оснащены они были так: у каждой по ту и другую стороны дышла от ваги торчали выдвинутые на десять локтей острия наподобие рогов. (7) Они пронзали все, что попадалось на пути. На концах ваги закреплены были по два длинных серпа, один наравне с нею, а другой, нижний, – с наклоном к земле: первый предназначен был резать все, что сбоку, а второй – доставать до упавших и подбиравшихся снизу. И на осях колес с обеих сторон было по два серпа разнонаправленных, таким же способом укрепленных. (8) Вот так были снаряжены эти колесницы, запрягаемые четверней. Как говорилось выше, царь поставил их на переднем крае, ведь, если бы они стояли среди рядов или сзади, их пришлось бы гнать через строй своих. (9) Все это видел Эвмен, который знал, насколько в бою этот род оружия бывает опасен для самих его обладателей, если противник, не начиная правильного сражения, станет пугать коней. И вот Эвмен приказал критским лучникам, пращникам и метателям дротиков вместе с несколькими турмами конницы выдвинуться вперед, причем не сомкнутым строем, но рассыпавшись как можно шире – и разом со всех сторон пустить свои стрелы и дротики. (10) Словно буря обрушилась вдруг на коней. Израненные летящими отовсюду стрелами и перепуганные нестройными воплями, они, будто разнуздавшись, помчались куда попало, не разбирая дороги. (11) Но и легковооруженные воины, и ловкие пращники, и быстроногие критяне мгновенно увернулись от них, а конники, с криком бросившиеся вослед колесницам, добавили страху коням и верблюдам, которые тоже были испуганы, а тут еще крик был громко подхвачен многолюдной толпой.