Он долго отирался возле одного китайского купца, но так и не нашел в своем разуме никаких доводов, что китайские деньги праведнее других. Та же неудача постигла его и около индийского вельможи в пышном тюрбане с высоким золотым пером. От вельможи перешел он к чернобородому горцу – продавцу золотого песка, намытого им собственноручно в темных ущельях, куда путь лежит по заоблачным
обрывистым тропам, через льды и снежную пыль смертоносных лавин. Это золото было праведным только для самого горца – и вор проследовал мимо, не останавливаясь.
Он терялся в догадках и не мог подступиться ни к одному кошельку. И не было рядом, чтобы помочь, Ходжи Насреддина с его мудрым словом. Вор уже начал изнемогать под бременем всяких сомнений, когда вдалеке увидел за прилавком толстого менялу, отсчитывавшего мелкое серебро какому-то арабскому купцу.
Вот они, праведные деньги! Сам Ходжа Насред-дин не побрезговал бы зачерпнуть из этого источника. Если они были праведными в первый раз, то почему бы они оказались неправедными во второй? «Дальше я никуда не пойду!» – сказал себе вор, вошел в чайхану напротив и уселся так, чтобы видеть менялу.
Ему повезло: меняла в этот день закрыл свою лавку задолго до барабанов и с тяжелой раздувшейся сумкой на боку отправился домой.
Вор крадучись последовал за ним.
Базар, открытый солнцу, был полон сухого недвижного зноя. Меняла пыхтел и обливался потом. Скоро он свернул в переулок, где жили только богачи – судя по резным ореховым калиткам в глухих заборах. Кое-где поверх забора перевешивалась абрикосовая ветка, отягощенная золотыми плодами, или виноградная лоза, одетая молодой листвой, сквозящей на солнце нежным зеленым светом. Гул базара слышался здесь отдаленно и глухо,– царила тишина, без хлопотливой переклички женщин и детского плача, столь обязательных в жилищах бедняков. Даже вода вдоль заборов журчала робко, словно бы шепотом,– и, мягко изгибаясь, без водоворотов и
|
|
булькания, скользила в деревянные желоба, отходившие от главного арыка во дворы, к водоемам.
Одноглазый вор хорошо знал Коканд, но в этом переулке не был ни разу; на всякий случай он запоминал все изгибы и повороты. Миновали старую мечеть, миновали узенький горбатый мостик; за следующим поворотом переулок прервался; вдали виднелось большое кладбище, окаймленное зеленью. Здесь стоял дом менялы – как раз напротив маленького водоема, обсаженного деревьями.
Меняла постучал железным кольцом в калитку. Открыл какой-то старик. «Слуга,– отметил про себя вор.– Один или несколько? Подождем, узнаем».
Он отошел к водоему, лег в тени, сдвинул тюбетейку на лицо и прикинулся спящим.
Лежать ему пришлось долго. Солнце заметно передвинулось в небе и теперь посылало свой низкий широкий луч прямо на водоем, просвечивая вглубь его зеленоватую воду, кишмя кишевшую разными водяными мошками – мириадами жизней, живой солнечной пылью, словно бы принесенной сюда этим янтарным лучом из мирового простора.
Одноглазый ждал. Терпение было необходимой принадлежностью его ремесла,– он умел, когда нужно, вполне уподобиться коту, что сидит порой целую ночь не шевелясь над мышиной лазейкой.
Он был вознагражден за свое терпение: калитка скрипнула, открылась – и он увидел менялу. На этот раз меняла был без сумки, но его шелковый пояс поверх халата заметно съезжал на бедра, оттягиваемый с обеих сторон тяжелыми кошельками.
|
|
За спиной менялы в калитке мелькнуло женское лицо без чадры – большие
черные глаза, густо на-сурмленные брови, длинные косы. Вор догадался: прекрасная Арзи-биби, жена менялы. Вспомнилась бедная вдова, лишившаяся своих драгоценностей, вспомнился вельможа и его неотразимые, закрученные усы, на острых кончиках которых так и чудились нанизанные десятками женские пылающие сердца.
Вор затаил дыхание, прислушиваясь.
– Когда ты вернешься? – сердито спрашивала Арзи-биби своим густым
бархатистым голосом.– Или мне опять в ожидании томиться до поздней ночи и думать
– не случилось ли что с тобой?
– А что может со мной случиться? – ответил меняла.– Я иду к почтеннейшему Вахиду сыграть в кости. Прошлый раз я проиграл ему триста семьдесят таньга и хочу вернуть свой убыток.
– Значит, до ночи! – воскликнула она.– Видит аллах, твои кости доведут нас до нищенской сумы! Иди, я уже привыкла быть заброшенной и одинокой. Ни одного вечера ты не можешь выбрать для меня, ни одного вечера!
Из дальнейшего будет видно, что она весь день только о том и думала, чтобы выпроводить куда-нибудь своего нудного толстяка,– но кто бы на его месте осмелился допустить в свой разум такую догадку, слыша в ее голосе и затаенную ревность, и слезы.
– Кости, лошади, базар, а для меня… для меня нет места в твоем жестоком
сердце! – закончила она с горькой обидой – может быть, даже и не притворной, ибо женщины умеют убеждать в искренности своей лжи не только мужчин, но и самих себя, что придает их коварствам особую силу.
|
|
Она хлопнула калиткой, ушла в дом.
Меняла запыхтел, вытер платком лицо и жирный загривок, беззвучно пошевелил
толстыми губами, видимо продолжая в своем воображении разговор с женой,– потом в сердцах крякнул, махнул рукой и отправился к Вахиду отыгрывать свои триста семьдесят таньга.
Вор за все это время не пошевелился, не прервал ни на секунду притворного храпа,– но если бы кто-нибудь в эту минуту нечаянно заглянул ему в лицо, под
тюбетейку, то в испуге, в изумлении отпрянул бы, восклицая: «Что я вижу! Неужели возможен в человеческом, а не в дьявольском взгляде такой пронзительный желтый
огонь?» Одноглазый был охвачен воровской лихорадкой; хищные мысли взблескивали в его уме беспрерывно, одна за другой, как июльские горные молнии. Значит – сумка
осталась в доме! Где она спрятана? Бывает ли дом когда-нибудь пустым, хотя бы на пять минут?
Калитка опять открылась. На дорогу вышли двое:
старый привратник, которого вор уже видел, и за ним, волоча ноги, зевая,
потягиваясь,– второй слуга, помоложе, заспанный и помятый, с китайским расписным кувшинчиком в руках.
– А теперь ей понадобились свежие финики! – брюзгливо сказал старик, вытряхивая на ладонь из тыквенной табачницы изрядную щепоть «наса» – едкого дурманящего зелья, составленного из табака, извести и еще каких-то снадобий.–
Иди, говорит, достань где хочешь! – Он открыл рот и ловким броском, хлопнув себя ладонью по губам, заложил «нас» глубоко под язык.– Шайтан ее задери вместе с финиками; где я должен их разыскивать? – Теперь он говорил, как параличный, одними губами, без помощи языка, занятого прижиманием «наса» к нижнему небу.
– А меня послала за индийским шербетом,– сонным гнусавым голосом отозвался слуга помоложе, протирая кулаком запухшие глаза.– Уснуть не дают человеку!
Старик, прицелившись в шмеля на ветке, длинно и смачно сплюнул зеленой слюной, но промахнулся:
шмель улетел.
– Знаешь что,– предложил старик,– посидим лучше в какой-нибудь чайхане, а потом порознь вернемся домой и скажем, что не нашли.
– Ты посидишь, а я усну часочек! – обрадовался второй.
С тем они оба и удалились.
Не успел еще вор толком обдумать их речи, как снова калитка открылась и на
дорогу выпорхнули две молоденькие служанки с откинутыми чадрами. Они выпорхнули, словно птички из клетки, и сразу начали вертеться, прихорашиваться и щебетать,
стрекотать с непостижимой быстротой, как будто в их маленьких коралловых ротиках было за жемчужными зубками не по одному языку, а по целому десятку! Вор хбтя и морщился брезгливо, но слушал.
– Она просто с ума сошла! – щебетала первая.– Она меня посылает в Кизыл– слободу к своей вышивальщице! Подумаешь, нельзя подождать до завтра, когда вышивальщица сама придет!
– А меня – на Арабскую площадь, к своей кружевнице,– застрекотала вторая.– Зачем, не пойму, ей понадобились так безотлагательно кружева?
– Как зачем? Разве ты забыла о сиятельном Ка-мильбеке?
Обе фыркнули, потом звонко, на весь переулок, захохотали, блестя молодыми глазами.
– А по-моему, никуда нам «не надо и ходить,– рассудительно сказала первая служанка.– Здесь неподалеку живет моя тетя – идем к ней в гости. Поболтаем часок-другой, а хозяйке скажем потом что-нибудь. Пусть посидит одна.
– Пусть поскучает!
Одна! Это слово прожгло одноглазого вора, как искрой,– от макушки до пяток! Одна!.. Если бы удалось как-нибудь выманить ее из дома!
Голоса служанок затихли в отдалении.
И вдруг… Вор затаился.
Калитка опять открылась.
Да, это был для вора день удач! Из калитки вышла хозяйка, Арзи-биби.
Вор боялся пошевелиться, боялся вздохнуть. Неужели оно сбылось – его затаенное, трепетное желание?
Арзи-биби осмотрелась. Вора не заметила. Опустив плотную чадру, полностью скрывавшую лицо, заперла калитку на замок и быстрыми шагами, слегка раскачивая полные бедра, пошла по дороге, в сторону базара.
Вор, приподнявшись на локте, излил ей вслед желтое пламя своего единственного глаза.
Время пришло! Дорога безлюдна, дом пуст. Великий аллах, всемогущий и милостивый, воистину тебе мы поклоняемся и молим тебя о помощи,– вперед!.. Длинными стелющимися прыжками вор устремился к забору. О пророк Магомет, о прибежище веры – вперед!.. Секунда, и вор был уже на заборе. Еще секунда, и он был во дворе.
Он прислушался. Ни шума, ни крика. Никто не заметил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Все окна дома и дверь по обычаю того времени выходили во двор. Окна были прикрыты ставнями, запертыми изнутри, на двери висел замок. Но где во всем тогдашнем мире были замки и засовы, способные устоять перед этим искуснейшим вором? Нож, блеснувший в его руке, легко вошел в щель крайней ставни, качнулся вверх, вниз, что-то лязгнуло, щелкнуло, и ставня открылась.
Путь к заветной сумке был свободен! Вор перешагнул через широкий низкий подоконник, закрыл за собою ставню, но внутренний засов наложил лишь сверху, чтобы в случае бегства легко откинуть его. Потом – осмотрелся.
Он попал в михмонхану – комнату для приема гостей. В отдушину под потолком
падал прямой сильный луч и ярко, в упор, отражался на задней стене, врезая в нее пестрое узорчатое пятно турецкого ковра. В глубоких стенных нишах высились кипы атласных и шелковых одеял, среднюю маленькую нишу занимал кальян, отделанный серебром.
Вор стремительно обшарил все ниши. Под коврами и одеялами сумки не оказалось. Он бросился к сундукам. Каждому из них отдавал не больше двух минут, успевая за это время отпереть, дорыться до самого дна и снова запереть. Сундуки были набиты бархатом, атласом, парчой – но сумки вор не нашел.
Он метну лея во вторую комнату, в третью… От сундука – к сундуку… Опять – шелка, опять – парча, сафьяны, бархат. Где же сумка?
Еще одна комната. Воздух в ней был густо напоен ароматами мускуса, амбры и розового масла, ниши – заставлены кувшинчиками и ларчиками. От множества мелких
вещей в комнате было тесно, как в птичьем гнезде; в углу под шелковым балдахином стояла низкая широкая тахта, над нею в полутьме тускло светилось серебряное зеркало.
Вор догадался: комната Арзи-биби. Начал шарить по ларчикам. О радость! – в глаза ему блеснуло золото, вспыхнули камни. С первого взгляда он узнал драгоценности бедной вдовы. Он возликовал: какая добыча могла быть праведнее?
На этом бы ему и покончить, и уйти,– но заманчивое видение сумки неотступно стояло перед его мысленным взором. Он заглянул под тахту, посмотрел за подушками. В углу напротив стоял большой глубины сундук. Может быть, в сундуке? Он даже не заперт… Вор откинул крышку. Ничего, только на дне – рваная перина. Проклятье! – где же искать еще? В дымоходах?.. И он, конечно, облазил бы дымоходы, остукал стены и все-таки нашел бы заветную сумку,– ведь не превращал же ее меняла, уходя из дому, в бесплотность? Он бы нашел сумку и овладел ею…
Со двора донесся лязг замка, скрип калитки… Арзи-биби вернулась! Опять лязгнул замок – совсем близко… Входная дверь!
Бежать? Но куда? При всей своей ловкости вор не умел уходить сквозь глухие стены. А приготовленное на всякий случай к побегу окно было далеко, на другой половине дома.
Сундук – вот спасение!
Вор нырнул в сундук, бесшумно опустил над собою тяжелую крышку и затаился.
Много раз приходилось ему отсиживаться в сундуках, он привык относиться к ним с полным доверием. Он устроился поудобнее, вытянул ноги. Ощупал карман,– драгоценности были с ним.
Вздохнув, он приготовился к длительному сундучному сидению.
Шаги в соседней комнате. Голоса. Дверь открылась. Вошла хозяйка, прекрасная
Арзи-биби, с нею – мужчина. Вор в сундуке скорбно и презрительно усмехнулся: вот они, женщины!
Но что за странный звон, сопровождающий шаги мужчины?.. Все объяснилось, когда вор узнал негромкий, но внятный голос вошедшего: это был сиятельный вельможа, прекрасный Камильбек, начальник городской стражи. А звон исходил от его медалей и сабли.,
– Как безжалостно вы терзаете своими несправедливыми упреками мое сердце! – говорил Камильбек, продолжая ранее начатый разговор.– Еще и еще раз повторяю: только вам одной принадлежит вся моя любовь, весь огонь души!
– Не надо лгать,– прервала Арзи-биби; ее грудной, бархатистый голос задрожал.– Будьте правдивы хотя бы раз в жизни, на этом нашем последнем свидании.
– Последнем? Но почему, о прекрасная султанша моего сердца?
– Вы сами знаете, почему.
– Тише, о несравненная Арзи-биби! Могут услышать.
– В доме, кроме нас, нет никого.
– Вы уверены?
– Как вы боитесь! – засмеялась она оскорбительным смехом.– Ну посмотрите сами! – По комнате зашуршали ее быстрые шаги. Визгнули медные кольца занавески над тахтой.– Видите– никого. Можете заглянуть в сундук.
Вор похолодел.
– Загляните еще и в этот кувшинчик,– выручила его своей насмешкой Арзи– биби.– Право, я предполагала в сиятельном Камильбеке большую смелость. А вы – как трусливый заяц…
Уязвленный вельможа прошелся гневными шагами из угла в угол по комнате, наполнив ее звоном своих медалей.
– Я не труслив, а предусмотрителен. Вы сами знаете, какое ужасное наказание ожидало бы нас обоих…
– Когда я люблю, я не думаю о наказаниях! – надменно ответила Арзи-биби.– Фархад не страшился опасностей, добиваясь любви Ширин, а Меджнун не думал о наказаниях, стремясь к своей Лейле. Впрочем, я далека от мысли сравнивать высокочтимого, но слишком уж осторожного Камильбека с Фархадом или Меджнуном. Я пригласила вас для других разговоров:
мне нужна правда!
– Вот я и хочу открыть вам правду. Хочу предупредить об опасности, грозящей нам обоим…
Пылкая Арзи-биби не слушала вельможу. Слова горьких упреков неудержимо лились из ее уст, и каждое было раскалено в пламени жгучей ревности:
– Я хочу знать, почему раньше вы не думали о наказаниях и смело приходили ко мне, повинуясь велениям сердца? Почему теперь вы стали вдруг так боязливы, что целых две недели – целых две недели! – ни разу не навестили меня? Сегодня
мне пришлось, позабыв и стыд, и приличия, самой идти за вами на базар и вызывать вас через какую-то нищую старуху из караульного помещения. Скажите – почему вы стали вдруг избегать меня и уклоняться от встреч, которые раньше – если только память не обманывает меня – были вам как будто бы приятны? Или, может быть, я в этом ошибаюсь, может быть, вы и раньше только снисходили до меня?.. Вы молчите… Хорошо, я сама отвечу за вас. Вы разлюбили меня, и мое место в изменчивом и жестоком вашем сердце ныне принадлежит другой! Вот в чем причина! Нет, не оправдывайтесь, не пытайтесь лгать: ваши поступки говорят яснее всяких слов!
– О несравненная Арзи-биби, как вы ошибаетесь! О цветущая роза моих самых сокровенных помыслов, неужели я слеп и не вижу ваших совершенств, неужели я мог бы сменить вас на какую-то другую женщину?
– Однако сменили!
– Клянусь честью, клянусь прахом всех моих знатных предков!..
– Почему же вы ни разу не пришли? Какая тому причина?
– Ваш уважаемый супруг.
– Мой супруг?.. Но ведь он был и раньше, однако это нам нисколько не мешало.
– Произошли весьма важные перемены. Помните мою с ним ссору из-за пропавших коней?
– Он что-то мне говорил, но я хотела спать и не слушала. Так неужели, поссорившись с моим мужем, вы обратили свой гнев на меня?
– Дослушайте до конца. Он подозревает…
– Подозревает? Он?..
– Да! Он пронюхал о нашей любви. Он следит. Вот почему я ни разу не пришел после этих скачек, хотя мое сердце и рвалось к вам, как сокол – в небо!
– Не понимаю, при чем здесь кони, скачки и прочие глупые забавы моего мужа? Какое имеет к ним касательство наша любовь?
В кратких словах вельможа рассказал о своей беседе с гадальщиком в подвале сторожевой башни.
– Вы помните, пленительная Арзи-биби, он открыл передо мною ваше лицо? Вы думаете – спроста? Нет, он испытывал нас. Мы смотрели друг на друга, охваченные пламенем страсти, а он следил за каждым нашим движением, считал удары наших сердец!..
– Не может быть! – сказала Арзи-биби.– Этот ваш гадальщик просто-напросто лжец. Я знаю своего мужа, знаю все его хитрости, уловки и помыслы. Чтобы он вздумал тайно следить за мною? Да если бы он только осмелился!..
– Он задумал и осмелился.
– Нет и нет! – Арзи-биби тихонько засмеялась.– Нет! Вы испугались призрака, испугались тени, о Ка-мильбек! – Голос ее звучал нежно, воркующе: ревность отхлынула от ее сердца.– И ради этого лживого гадальщика вы заставили меня так страдать?
– Арзи-биби, но если мы стоим над гибельной пропастью?
– Ах нет, мы возлежим в цветущем саду любви! Садитесь рядом, Камильбек, и
сейчас я вам докажу всю нелепость ваших опасений. Садитесь ближе. Ах, да снимите же наконец вашу саблю и ваш колючий халат!
– Но если вдруг придут?
– Никто не придет. Мы – одни.
– А ваш супруг?
– Он пошел играть в кости к ростовщику Вахиду. Это – до поздней ночи.
Вор услышал звяканье пряжек, жесткое шуршание парчи: вельможа снял халат и саблю. После этого пленительная Арзи-биби принялась доказывать ему всю неосновательность его страхов. Воздержимся от описания этих доказательств,– скажем лишь, что они были разнообразны и длительны.
Между тем жаркая духота в сундуке сгустилась до невозможности. Вор сидел весь в поту; пух и перья липли к его лицу, лезли в нос, щекотали в гортани. Пользуясь пылкостью Арзи-биби, он трижды поднимал крышку и жадно пил свежий воздух.
Но случая поднять крышку в четвертый раз ему пришлось ждать долго. Он задыхался. При всем своем отвращении к женщинам он готов был выскочить из сундука на помощь вельможе. Не ради прелестей Арзи-биби, но ради воздуха!
Наконец!.. Он приоткрыл сундук. Воздух, воздух, минуты блаженства! Он дышал полной грудью, глубоко и свободно, нисколько не боясь, что его дыхание будет услышано. Какой-то посторонний звук! Что это? Здесь, в комнате, или – со двора?
Да, этот звук шел со двора и нес в себе опустошительную бурю, грозу!.. Когда вор, опустив крышку, опять погрузился в темень и духоту и в комнате
установилась тишина, полная изнеможенных вздохов, снова брякнуло железное кольцо калитки и послышался голос менялы:
– Откройте же наконец! Вы что – заснули там все? И с этим голосом в комнату ворвался ветер смятения и пошел кружить и вихрить, взметая и ставя
вверх дном все вокруг.
Вельможу он сбросил с мягкой тахты на пол и
пошел гонять по комнате кругами, как зайца.
– Муж! Рахимбай! – сдавленным шепотом восклицал вельможа, мягко топоча босыми пятками по каменному полу, застланному коврами.– Великий аллах, о прибежище верных! Он подстерег! Я погиб! Я пропал!
В эту роковую, страшную минуту он думал и помнил только о себе, заботился только о своем спасении, готовый выдать Арзи-биби с головой, лишь бы самому как– нибудь уцелеть! Таковы, за малым исключением, все сластолюбцы.
Совсем иначе встретила опасность Арзи-биби, проявив такую силу духа, такую доблесть, которые могли бы украсить любого закаленного в битвах воина. Впрочем, разве не была она самой доблестной воительницей на бранном поле любви?
Только две-три секунды понадобилось ей, чтобы от растерянности перейти к действию.
Мгновение – и все следы любовного беспорядка на тахте были уничтожены.
– Подожди, не стучи так громко: у меня нестерпимо болит голова,– расслабленным стонущим голосом сказала она в окно, обращая эти слова к меняле, бесновавшемуся за калиткой. А к вельможе – другие слова, шепотом: – Не бегайте, не шлепайте пятками – слышно. Ах, наденьте же шаровары, ведь это неприлично – поймите! Что вы берете – это моя чадра… Вот они, вот – надевайте! Ах, да не тем
концом – переверните! – Опять в окно, мужу: – Сейчас, сейчас, куда-то задевались туфли, не могу найти.– Шепотом, вельможе: – Прячьтесь в сундук! Скорее! Через полчаса я выпровожу его! – В окно, мужу: – Иду, иду! Великий аллах, ни минуты покоя в этом доме!..
Вельможа с побелевшими от страха глазами, ничего не видя и не соображая, полез в сундук:
– Здесь что-то мягкое.
– Это перина. Лезьте!
Он погрузился в жаркую, душную глубину. Крышка над ним опустилась.
Арзи-биби вышла из комнаты.
Вельможа засопел, заворочался в сундуке. Он сидел скрючившись, уткнув подбородок в колени, как младенец в материнском чреве. Что-то мягкое мешало ему вытянуть ноги – верно, сбившаяся в комок перина.
Он спиной уперся в стенку сундука, ногами – в это мягкое и надавил.
И вдруг сундучная темнота ожила.
– Тише, почтенный! – услышал он близкий негодующий шепот.– Тише, вы продавите мне живот!
Какими словами передать ужас вельможи? Он отпрянул, подпрыгнул, глухо стукнулся головою о крышку.
– А?.. Что?.. Это кто?.. А?..– судорожно вскрикивал он, вконец обезумев и тыча в темноту перед собой растопыренными пальцами.
– Тише,– повторил тот же таинственный шепот.– Куда вы суете свой палец – мне прямо в ухо!
Кто-то невидимый схватил вельможу за руки, цепко сжал их в запястьях.
– А?..Что?..– вскрикивал вельможа, лязгая зубами, дрожа и вырываясь.– Это кто?.. А?.. Это кто?..
– Ни слова! Ни звука! Уже идут. Не бойтесь, сиятельный Камильбек,– от меня вам не будет вреда.
Замутившийся разум вельможи не воспринимал ничего.
Последовал сильный удар невидимым кулаком в лоб.
– Молчи,– иначе, клянусь аллахом, я пущу в дело нож!
Вельможа затаился, не шевелясь и даже не дыша.
В комнату вошли меняла и Арзи-биби:
– Как хорошо, что сегодня ты вернулся рано.
– Вахида не оказалось дома. Какие-то срочные дела.
Меняла уселся на сундук, придавив крышку своим толстым задом.
Теперь к вельможе и вору не проходило ни одной струйки воздуха.
– Я совсем больна,– простонала Арзи-биби.– Если бы ты позвал ко мне лекаря Сайдуллу. Его дом совсем недалеко, в двух минутах ходьбы.
– А где же все наши слуги?
– Я отпустила их. Они так надоели мне своей болтовней. Хотела немного поспать. Одна, в тишине…
– А тут – я некстати,– благодушно усмехнулся меняла.– Ты крепко уснула: я никак не мог добудиться. Пойду позову лекаря.
Он встал, направился уже к двери, но в эту самую секунду злосчастный вельможа, не привыкший к сундучным сидениям, пошевелился.
Вор изо всей силы яростно сжал его руки.
Поздно: купец услышал.
– Какой-то шум?
– Мыши,– небрежно отозвалась Арзи-биби. Поистине, со своим самообладанием она была рождена для дворцов, заговоров и тайной борьбы, а вовсе
не для тесного дома менялы!
– Кстати, ты слышала новость! – продолжал меняла, остановившись в дверях.–
Помнишь Нигма-туллу, торговца ножами? Ну, толстый, рыжий, что торгует неподалеку от главной базарной мечети. Так вот, вчера он застал у своей жены… кого бы ты думала? Главного мираба из управления городских арыков и водоемов!
– Чужого мужчину! – с ужасом воскликнула Арзи-биби.
– Дело дойдет, надо полагать, до самого хана. Не завидую мирабу.
– Так ему и надо за распутство!
– А изменница подвергнется наказанию плетьми. Пятьсот плетей – ни больше ни меньше.
– Еще мало! Таких жен следует жечь на кострах или бросать в кипящие котлы!
– Ты уж слишком, Арзи-биби! Ей хватило бы и сотни плетей. Нигматулла теперь и сам не рад, что поднял такой шум. Он жалеет жену и всячески старается ее выручить, но уже поздно.
– Жалеть подобную тварь!
– А по-моему,– на всякий случай меняла понизил голос,– по-моему, власти вообще не должны были бы вмешиваться в домашние дела…
Вор в сундуке почувствовал под своими руками, сжатыми на запястьях вельможи, мгновенную судорогу – отблеск внутренней вспышки, порыва схватить вольнодумца! Даже здесь, в сундуке, на краю собственной гибели, этот доблестный охранитель устоев не мог до конца подавить в себе хватательного рвения.
– Если бы ты когда-нибудь изменила мне,– шутливо продолжал меняла,– то все– таки я не хотел бы видеть тебя в руках палачей. Бедный Нигматулла!.. Опять шорох. И как будто в сундуке?
– Это не в сундуке – под полом. Опять мыши.
– Надо завести кота. Может быть, найдется у лекаря лишний кот – тогда я принесу. Не вставай, не надо: я сам запру калитку снаружи, чтобы не беспокоить тебя, когда вернусь.
И вдруг он запнулся, словно подавившись собственным языком.
Что-то произошло. Но что – вор из сундука понять не мог.
Снова послышался голос менялы – хриплый, глухой, на этот раз далекий от всякого благодушия:
– Откуда здесь этот парчовый халат? Эта золотая сабля?
Сердце вора дрогнуло, дыхание прервалось. О глупцы! Забыть халат, забыть саблю! На самом виду!..
А над сундуком начиналась буря.
– Это?.. Это?..– лепетала Арзи-биби и ничего не могла сказать: удар был слишком внезапным. Даже она, бестрепетная, смутилась и, могучая, пошатнулась!
– Да, это! Именно это! – наседал купец; голос у него был горячечный, с визгом.
– Это – подарок. Я приготовила тебе подарок…
– Подарок? Мне? Сабля? Парчовый халат с медалями? Ты лжешь! – загремел меняла.– Говори, чей это халат, чья сабля?
– Да твои, твои! – пыталась отговориться Арзи-биби.– Не кричи же так – услышат соседи.
– Пусть! Пусть они слышат! – вопил меняла.– Пусть они знают! Я вижу, что распутство проникло не только в дом Нигматуллы! Кто здесь был без меня? Ага, ты молчишь! О презренная распутница, о дочь шайтана! Кто? Говори – кто?
Арзи-биби молчала, обезоруженная и подавленная.
Вельможа в сундуке от ужаса лишился чувств и мягкой безжизненной грудой навалился на вора.
Да и сам вор – на что уж был привычен ко всяким испытаниям! – тоже поддался
гибельному страху. Пропал!.. Сейчас меняла позовет людей, начнет обшаривать дом. Подземная тюрьма, пытки, палач, виселица!.. Погиб!
– Кто? – душно и хрипло надрывался меняла, топоча в исступлении ногами.– Говори!..
Подавленный страхом, смятением, вор мысленно из сундука воззвал к Ходже Насреддину: спаси, пусть совершится чудо!
И оно совершилось! Спасительная догадка – яркая, как молния, тонкая и
острая, как игла, мелькнула в его замутившейся голове. Это была не его догадка,– она прилетела к нему со стороны; вор сначала даже не очень ясно понял ее и, конечно, сам никогда бы не смог претворить ее в действие. Но в одно время с догадкой ему передалась могучая сила.
Все, что произошло потом, все слова и действия вора были не его словами и действиями, а исходили от этой неведомой силы. Повинуясь ей, вор – как бы в полусне, сам не понимая, что делает,– поднял крышку сундука и в облаке взлетевшего пуха предстал перед онемевшим купцом и его супругой.
Арзи-биби коротко вскрикнула и задохнулась, смертельно побелев. Живыми на ее лице остались только глаза – огромные, недвижные, черные… Еще бы! – она прятала в сундук пленительного Камиль-бека, а вылез какой-то одноглазый урод с широкой плоской рожей, способный привести в омерзение даже самого демона Сахра!
Таинственная, действующая со стороны сила заставила вора выйти из сундука, захлопнуть за собой крышку, после чего уложила ему на язык следующие слова:
– Арзи-биби, все открылось! Мы с вами не должны больше обманывать вашего столь достойного супруга. Нам остается одно: раскаяться и униженно молить его о прощении.
Меняла подпрыгнул, задрожал и заскрипел зубами. Арзи-биби, прижавшись к стене, лепетала:
– Кто это?.. Кто это?..
– Кто? – хрипел купец.– Ты не знаешь – кто?
– Клянусь, я никогда его не видела! Никогда!.. Сегодня… вот сейчас – первый раз в жизни!
А вору не нужно было подыскивать убедительных слов, похожих на правду,– они выговаривались сами:
– Когда я услышал, как ласково, как нежно ваш супруг беседует с вами, сердце мое наполнилось раскаянием и стыдом…
– Он лжет! – кричала Арзи-биби.– Не верь ему! Я никогда, никогда его не видела до этой минуты!
– Развратница! – шипел, содрогаясь, меняла.– Изменница! Обманывать своего благодетеля, который взял тебя нищую! Обманывать его! И с кем? С такой гнусной рожей, с таким уродом! Да ты посмотри на него, посмотри: чем он лучше меня?
– У женщин бывают часто весьма странные и даже порочные склонности,– ханженским голосом вставил вор.
Арзи-биби в ответ могла только простонать. Она уже оправилась от первого потрясения, уже все поняла: она кипела от гнева, сжигая вора в пепел раскаленными молниями своих черных глаз! Но была связана, бессильна, принуждена к молчанию. Ибо там, в сундуке, был второй.