«Теория» стала той оригинальной книгой, которая принесла Смиту известность и аплодисменты Бёрка, Юма и Канта. Но можно легко понять, насколько она далека от ностальгической точки зрения на мир якобитов.
Чарльз Эдуард правильно заметил, что шотландское Просвещение на некотором уровне было противником всего, за что он боролся. Но, несомненно, оно оставалось «чистым» перед монархией, а строго говоря, вообще не имело к ней никакого отношения. Что же знал Георг II об идеях Кеймса, Юма, Робертсона или Смита? Какие их мысли беспокоили его?
Тем, кто делает ударение на особенностях эмпирического мира, теории божественного, наследственного или неотъемлемого права, их идеи принесут мало пользы. Те, кто подчеркивал значение доверия, могли уделить мало времени якобитам, выступавшим против национального долга как экономического бремени. Приверженцы теории «постепенного накопления» богатства обращали мало внимания на оппозицию, рассматривающую «показное» потребление и деньги как зло с ароматом восточной «роскоши», вместо этого восхваляя достоинства земельного богатства, спартанского аскетизма и добродетельных качеств древних городов-государств.
Джон Холкер мог оценить нашествие нового мышления на мир, так как в новая индустриальная экономика, где он был пионером, стала частью его жизни. Но он знал: Чарльз Эдуард, как ряд покойных принцев, хотел быть «народным», видеть себя «добрым человеком, делающим добрые дела». Поэтому Холкер поддержал его в том, чтобы лидер якобитов сосредоточил свое внимание на всех, лишенных прав и собственности, а не на искушенной общественности, испытавшей влияние Просвещения.
Чарльз отреагировал напыщенно. Он разработал манифест, состоящий из 107 статей. Тон его декларации давал основания полагать: принц действительно решил, что его час пробил, что он вскоре высадится в Англии. Он начинал с утверждения того, что его сдержанность в 1745-46 гг. была сама по себе залогом его будущих действий. Чарльз Эдуард заявил (неискренне), что он говорит как принц-регент с полными полномочиями регентства.
Документ содержал общий обзор преступлений и проступков Ганноверской династии, а также утверждения, что интересы Ганновера ставились выше интересов Британии, и это вовлекло страну в ненужные войны. Принц денонсировал регулярную армию и выразил надежду, что национальное ополчение покончит с этим инструментом тирании. Затем он перешел к своей предполагаемой политике, пытаясь переубедить свою аудиторию по трем важнейшим фронтам: религиозному, финансовому и социально-экономическому.
Подробно обсудив католицизм, принц подтвердил: он в настоящее время является протестантом. Но он тут же подчеркнул, что его обращение — дело принципа и убеждения, а не целесообразности. Он указал, что в 1745 г. принял другую веру по личным мотивам, но в то же время был искренне убежден в истинности католической религии. Аналогично этому, он долго молчал, исходя из личных мотивов, о переходе в англиканскую церковь.
Чарльз Эдуард продолжал: «Превратности судьбы, постигшие меня с той поры, заставившие задуматься, лишили возможности получать информацию. До сих пор Господь был милостив ко мне и поддержал мои честные устремления, просветив мое понимание и указывая тайные тропы, по которым перст человека был допущен к созданию искусной системы римской непогрешимости… Чтобы сделать мое отречение от ошибок Римско-католической церкви более достоверным и менее подверженным в дальнейшем неправильной интерпретации, я отправился в Лондон в 1750 году. В столице я клятвенно отрекся от Римско-католической церкви и вступил в лоно церкви Англии по всем тридцати девяти статьям, установленным законом. Надеюсь жить и умереть в соответствии с ними».
Объявив себя истинным протестантским принцем, Чарльз Эдуард перешел к вопросам финансов. Он денонсировал акцизный сбор как основную причину контрабанды: «Разве что-нибудь может быть более рабским, чем уголовно наказуемые статьи, введенные против мошенничества с доходами?»
Затем принц коснулся своего плана ликвидации национального долга с помощью фонда для погашения займа. Долг всегда был мишенью для пропаганды якобитов. И принц Эдуард набросился на бремя, столь огромное, что доходы, полученные от налогообложения за год, не могли обслужить его. Подразумевалось, что все будущие налоги придутся на мануфактуры: «Если результаты вашего труда перестанут экспортироваться в результате высоких цен в метрополии, никакая превосходная способность в организации торговли не сможет более уравновесить нагрузку иностранного импорта и огромные ежегодные денежные переводы в пользу ваших кредиторов».
Затем принц раскрыл свой главный план совершенствования индустриального капитализма за счет финансового капитализма (хотя, естественно, он не употреблял подобные термины). После повторного пересказа случая с фиаско мошеннической «Компании Южных морей» в 1720 г. и ряда других заметных примеров ганноверской коррупции и взяточничества, принц заявил, что в своей политике будет руководствоваться торговлей, и лишь одной торговлей. Затем (здесь очевидно влияние сэра Джеймса Стюарта) он сообщил о своих планах, направленных на увеличения количества металлических денег в обращении. «Что касается чудовищной нагрузки долга, представляющего угрозу для безопасности правительства, мы открыто заявляем, что не считаем, что он особенно опасен для Короны. Но, поскольку он оказывает воздействие на безопасность народа, неразрывно связанного с ней, мы готовы выплатить его, если это мероприятие будет утверждено парламентом… Если долги будут существовать, налоги неизбежны. Но мы торжественно обещаем дать разрешение на отмену налогов в соответствующей пропорции, когда долги перестанут существовать. Во всех случаях мы введем такую бережливость в государственных расходах, которая обеспечит возможность либо отменить налог на солодовый напиток, либо акцизный сбор на слабое пиво. Они наиболее обременительны для трудолюбивой бедноты нашей страны».
Упоминание о бедных подводит принца к самой оригинальной части его манифеста: «Разве бедняки не ведут голодное существование? Но в результате чего становится бедняками? В результате пренебрежения образованием молодежи? В результате налогового бремени? Разве об этих бедняках заботятся, несмотря на огромный фонд, созданный природой для нации ради этой цели?.. Мы возьмем под защиту государства детей бедных родителей. В результате родители смогут воспроизводить себе подобных, а о детях будут правильно заботиться. Они смогут стать теми, кем задумала их трудолюбивая природа — наш неиссякаемый источник богатства».
Затем он перешел к подробному описанию мероприятий, направленных на развитие промышленности и увеличение экспорта, в особенности — рыболовной и льняной промышленности. Это ясно демонстрирует влияние Холкера.
В 1745 г. ганноверское правительство приступило к мероприятиям, направленным на то, чтобы разубедить рабочий люд присоединяться к якобитам. Им исподволь внушалось, что восстание в том году вызвано исключительно техническими тонкостями вопросов монархии. Людям доказывали, что для тружеников полей, для мастеровых в кузнице или торговцев в его лавке не имеет совершенно никакого значения, кто взойдет на трон — Ганноверская династия или Стюарты. Так зачем менять известное на неизвестное?
Под влиянием Холкера Чарльз Эдуард ответил на вызов и заявил: различие будет огромным.
Безусловно, выполнение обещания взять бедноту под защиту государства оказалось бы революционным предприятием. Но его не стали осуществлять в Британии и в следующие 200 лет.
Тем временем Чарльз Эдуард и его агенты продолжали полагаться на французский двор, делая одно замысловатое предположение за другим, доказывая, почему Франция должна именно теперь сделать всеобщее усилие, чтобы поддержать Стюартов. Среди несметного числа доводов были следующие: Людовик XV и Стюарты связаны кровными узами и общими интересами в божественном праве монархии; французское вторжение никогда не добьется успеха без второго фронта в Англии и Шотландии, а обеспечить это смогут только якобиты. Если Франция попытается вторгнуться одна, без «красавчика-принца», простой народ Британии присоединится к Питту в приливе патриотических чувств. Всех тайных якобитов в британской армии и ополчении побудить к действию окажется невозможно, если французы начнут действовать односторонне.
Если якобиты будут посвящены в планы французов, то они могут привести лошадей, фургоны и продовольствие к пункту высадки. Так как олдермен Лондона (и вновь это было голословным утверждением) якобит, то если Франция начнет вторжение одна, Лондон окажет сопротивление. Но если с французской армией будет принц, столица капитулирует без борьбы.
Если Чарльз Эдуард получил бы формальный договор об альянсе, подобный соглашению, подписанному между Францией и якобитами в Фонтенбло в октябре 1745 г., то принц с уверенностью заявил: к концу 1759 г. английский парламент ратифицирует договор, не только взяв на себя расходы по вторжению, но и разорвав союз с Пруссией. Он же гарантирует французские владения в Новом Свете.
Но Шуазель более не верил в принца и его возможности. Все, что должно быть сделано, Франция должна выполнить одна. Если это значит удвоение или утроение ресурсов для вторжения в Британию (в сравнении с тем, что Франция истратила в 1745-46 гг.), то так тому и быть.
В первоначальном плане Шуазеля предусматривалась крупная флотилия плоскодонных судов, которые пройдут через Ла-Манш из портов Булонь и Амблетуз с 50 000 солдат на борту. Этот план подвергся значительным модификациям (в конце концов, его изменили до неузнаваемости). Но в течение всего 1759 г. французы были совершенно серьезно настроены на вторжение на берега Британии.
Первые 150 плоскодонок имели прямоугольную форму, их длина составляла 100 футов, ширина — 24 фута, а осадка — 10 футов. Каждое судно было рассчитано на транспортировку 300 пехотинцев или 150 кавалеристов, на носу и на корме устанавливалось по одной пушке. Они вступили в строй в Гавре, где 10 000 рабочих получили специальные контракты на судостроительных верфях.
Следующие 150 плоскодонок построили в пяти других местах: Бресте, Сен-Мало, Нанте, Морло и Порт-Орьян. В Дюнкерке, Нанте и Бордо были спущены на воду дополнительно двенадцать вооруженных кораблей охранения («прам») длиной 130 футов, шириной 36 футов и с осадка в 9 футов. Каждое судно охранения оснастили двадцатью 36-фунтовыми пушками и двумя мортирами, при них имелось 300 артиллеристов.
С расходами не считались. В итоге, в строй вступили еще пятьдесят четыре плоскодонки. По одной оценке, только лишь в Гавре в неделю тратили 100 000 ливров. Но точно известно: к концу 1759 г. на десантный флот пошло тридцать миллионов ливров, что достаточно для строительства тридцати линкоров.
По заявлению одного из взволнованных представителей британского правящего класса, лорда Литтлтона, «они, безусловно, проводят такую подготовку, которая никогда не велась для вторжения в Британию со времен испанской армады».
План Шуазеля, безусловно, был дерзким, но его нервные коллеги по государственному совету (исключая Бель-Иля) полагали: идея переправы через Ла-Манш без французского флота в качестве эскорта оказалась слишком уж смелой. Дебаты по этому вопросу в конце концов могли привести Францию к краху. Но, к чести Шуазеля, он постоянно настаивал: военные корабли, строго говоря, неуместны, а совместные операции армии и военно-морского флота окажутся просто повторением катастрофы испанской армады.
Если обеспечить правильное соотношение судов во французском флоте в Бресте, то проблемы подготовки немедленного вторжения возросли бы многократно. Ведь в 1759 г. во Франции не хватало огромного количества личного состава для комплектования команд боевых кораблей.
Проблемы комплектования личным составом обострились в силу трех причин: много кораблей вместе с командами захватил Королевский Флот; произошла утечка компетентного персонала, вызванная каперством; высокая смертность среди французских моряков из-за плохого питания, отсутствия гигиены и болезней. В дополнение к этому во Франции нарастало сопротивление давлению со стороны правительства. Общеизвестно, что оно вовремя не платило морякам денежное жалование (если вообще платило его). Даже после принудительного призыва на флот моряки дезертировали целыми толпами, чувствуя отвращение и разочарование из-за грубого и жестокого обращения, обмана и невыплаты денежного довольства.
К концу Войны за австрийское наследство (в 1748 г.) морякам должны были выплатить авансом денежное содержание за пять месяцев раньше, чем французские боевые корабли укомплектуют командами. Когда против массового дезертирства оказались безуспешными самые драконовские меры по применению наказаний (например, килевание), военно-морское министерство изменило тактику. Оно попыталось применить более деликатные методы. К весне 1759 г. в Бресте наказание стало настолько мягким, что дезертировавшие старшины и матросы почти ничем не рисковали.
Последствия для французских флотов оказались катастрофическими. К маю в эскадре Бреста не хватало 3 507 старшин и старших матросов. На кораблях в Лорьяне не было 443 матросов, флотилии Тулона требовалось еще 5 000 рядовых матросов для укомплектования личного состава команд.
Неустанная подготовка французов не осталась незамеченной на другой стороне Ла-Манша. Но с самого начала Питт оставался удивительно самодовольным. Первое чрезвычайное заседание британской правящей элиты по вопросам французской угрозы состоялось 19 февраля в доме лорда Ансона, возглавлявшего Королевский Флот. Присутствовали Питт, Ньюкасл, граф Хардвик (бывший лорд-канцлер, ставший министром без портфеля), граф Роберт Холдернесс, госсекретарь по делам Северного округа, Джон Картрайт (граф Гренвилл), президент совета, фельдмаршал Лигоньер, армейский главнокомандующий.
Ансон, адмирал флота и Первый Лорд Адмиралтейства, открыл заседание, уверенно заявив о состоянии Королевского Флота.
В тот момент на флоте имелся рекордный список личного состава: 71 000 моряков. Такого показателя ранее никогда не достигалось. Было 275 кораблей, готовых к плаванию, а еще восемьдесят два судна находились на регулярной службе.
Но Ансон предупредил: за этими внешне благополучными цифрами скрывается ряд проблем. Эти корабли необходимы на целом ряде других театров военных действий — в Средиземном море, Вест-Индии, Ост-Индии и Северной Америке, а также в водах метрополии. Это предполагало, что пятьдесят девять из 100 линкоров находятся за рубежом и или в пути. В метрополии оставался всего сорок один линкор, но из этого числа только двадцать один корабль был полностью укомплектован личным составом и оснащен. У французов имелось сорок три линейных корабля в отечественных водах и тридцать — за рубежом.
Ансон выразил уверенность: к маю в Ла-Манше в полной боевой готовности будет сорок один корабль из судов Флота метрополии. Но остается проблема комплектования их командами. Так как уже исчерпаны все средства набора новобранцев, то этот недостаток личного состава в основном вызван болезнями, цингой и дезертирством. Адмирал предложил ряд чрезвычайных мер. Необходимо прекратить каперство, забрать все экипажи, а тем временем тайный совет должен обратиться с призывом к мэрам и магистратам собрать по возможности больше матросов, как это сделали в 1745 г. во время восстания. Конечная цель заключается в том, чтобы в Королевском Флоте впервые в истории имелось 300 полностью снаряженных кораблей.
Затем попросили выступить Лигоньера с таким же обзорным докладом о состоянии армии. Он объяснил: к этому время численность армии составляет 52 000 военнослужащих, включая войска, которые служат с принцем Брауншвейгским Фердинандом в Германии, а также гарнизон в Гибралтаре. Еще 5 000 солдат находятся в Шотландии, 4 000 служат на флоте. В крайнем случае можно собрать еще 4 000 армейских пенсионеров для гарнизонной службы. Но настоящая проблема заключается в том, что после выделения войск на оборону Лондона и в военно-морские порты в распоряжении у командующего останется только 10 000 солдат. Их можно отправить на защиту берегов от высадки французов.
Затем вмешался Питт, проливая свет на возникшие проблемы. Он отказался отзывать войска с любого важного заморского театра военных действий, но предложил дислоцировать войска и транспортные суда на острове Уайт, чтобы их можно было перебросить в любой порт вторжения. Он проявил больше сочувствия к Ансону, чем к Лигоньеру. Адмирал уверенно заявил: названное им число матросов, равное 71 000 человек, к июлю будет действительно представлена моряками, годными к военной службе. Этот показатель не останется просто на бумаге.
Численность моряков в водах метрополии, следовательно, должна увеличиться с 18 000 до 25 000. В дополнение к этому в строй должно быть введено не менее тридцати четырех новых военных кораблей.
Затем слово взял Ньюкасл, вечный пессимист. Принимая близко к сердцу апломб Питта, он осторожно предположил: едва ли французы успеют приступить к вторжению раньше октября.
Затем разработали общую военно-морскую стратегию. При любых обстоятельствах главная цель заключалась в том, чтобы не допустить объединения французских флотов в Тулоне и Бресте. Поэтому адмирал Эдуард Боскауэн, командующий Королевским Флотом в Средиземноморье, при любых обстоятельствах не должен допустить, чтобы французы из Тулона прошли через Гибралтарский пролив. Если же в силу каких-либо неблагоприятных обстоятельств это произойдет, следует немедленно дать им бой. Боскауэн сам должен принять решение, учитывая местные обстоятельства, будет ли он базироваться перед Тулоном или в самом Гибралтарском проливе.
Команда Питта проводила регулярные совещания в течение весны и лета 1759 г. Хотя Питта, Ньюкасла, Ансона, Лигоньера, Хардвика, Холдернесса и Гренвилла вряд ли можно назвать великолепной семеркой, они стали эффективным военным кабинетом, значительно меньше раздираемым на части фракциями и интригами, чем у их соперников в государственном совете Франции. «Люди Питта» отличались большей целеустремленностью. Это отчасти объясняется тем, что действовали они в условиях конституционной, а не абсолютной монархии. Георг II имел множество недостатков и, безусловно, был менее разумным персонажем по сравнению с Людовиком XV. Но он не правил по букве тайного закона и юстиции. Английский парламент оказался заодно со своим королем, а французский продолжал заниматься конфликтами даже теперь, когда Франция стояла на пороге самого страшного кризиса, невиданного до сих пор.
Военный кабинет Питта проявлял отношение скорее в духе «можно — делаем», чем его французский аналог. Последний слишком часто занимался поисками причин, почему смелые шаги не приносят успехов.
Знаменательно заседание, состоявшееся 8 мая в доме Холдернесса, когда Джон Рассел, четвертый герцог Бедфорд и лорд-лейтенант Ирландии, заключили союз семи государств англов и саксов при отсутствии Лигоньера. Вполне естественно, что на повестке дня стоял важный вопрос об Ирландии. Было известно: французы рассматривают вопрос о высадке в Ирландии и предпринимают меры, чтобы возбудить скрытое, но огромное недовольство. Была получена информация (поскольку британская секретная служба работала эффективно), что Людовик XV даже предлагал Чарльзу Эдуарду Стюарту корону «второго острова Джона Буля». Правда, от нее высокомерно отказались.
Бедфорд подчеркнул: Ирландия находится в жалком положении, численность войск на острове составляет всего 5 000 солдат, и нет возможности отправить им подкрепление. Питт еще раз свел до минимума значение французской угрозы, но согласился: следует предпринять меры, чтобы погасить волнения. Вникая в суть проблем, он доказал, что необходимы решительные действия, нужно назначить верховного военно-морского командующего в водах метрополии. Ведь соединение вторжения направится в Англию, Шотландию или Ирландию обязательно по морю. Только на море его и можно разбить.
Встал большой вопрос: кого назначить таким командующим? Контр-адмирал сэр Чарльз Сондерс был фаворитом Ансона и самым вероятным кандидатом. Но по общепринятому мнению он оказался слишком молод, чтобы руководить эскадрой в Ла-Манше. Адмирал Эдуард Боскавен считался подходящим, но он раздражал Ансона тем, что отказался от старшего военно-морского поста, предложенного ему в экспедиции в Квебек вместе с Вульфом, бесспорно надеясь на то, что его кандидатуру выдвинут для операций в Ла-Манше.
Ансон предложил Боскавену утешительный приз главнокомандующего Королевским Флотом в Средиземноморье и назначил Сондерса на должность в экспедиции в Квебек. Следовательно, если сам Ансон не сможет возглавить флот (почтенный возраст свидетельствовал не в его пользу, хотя он выступал в 1758 г. в роли временно исполняющего подобные обязанности). Самым очевидным претендентом на этот пост становился адмирал сэр Хоук: бестактный и опрометчивый человек, всегда находящийся на первых ролях, не владеющий политическими навыками, с полным отсутствием личного обаяния, сумевший нажить множество врагов. Его поддерживала лишь благосклонность, проявляемая Георгом II.
Полагали, что его занимала только техника искусства мореплавания. Хоук не мог жить без моря. Даже его биограф ничего не говорил о его личной жизни или других, не связанных с морем, интересах. В возрасте пятидесяти четырех лет он сделался героем битвы при Финистерре в 1747 г. Но в Семилетней войне этот адмирал испытал все превратности. В Средиземном море он сменил на посту командующего несчастного адмирала Бинга, принял участие в плохо продуманной атаке на Рошфор в 1757 г., а вскоре после нее не сумел перехватить флот в Бресте.
Самый мрачный час наступил для Хоука в 1758 г. Ансон направил капитана Ричарда Хау (позднее ставшего знаменитым адмиралом) командовать транспортными судами в амфибийной (десантной) атаке на Сен-Мало. Хоук был командующим всего флота. Он каким-то образом взял себе в голову, что атака при совместной операции должна быть выполнена на Рошфор, а Хау прислали для того, чтобы заменить его, так адмирал потерпел поражение в прошлом году. Он импульсивно спустил свой флаг и направил резкое письмо в совета Адмиралтейства, умывая руки. Для Хоука это было делом чести, но у Адмиралтейства нашлись возражения.
Хоука вызвали в следственный совет Адмиралтейства. К этому времени он уже понял свою ошибку и пытался извиниться и смягчить поспешность своих действий. Но ледяной выговор, сделанный ему, вновь продемонстрировал поразительную политическую наивность Хоука. Решение, принятое лордами Адмиралтейства, гласило: «То, что сэр Эдуард Хоук спустил свой флаг без приказа, является грубейшим нарушением дисциплины. Поэтому, несмотря на официальное признание, сделанное в названное время [т. е. извинение Хоука], лорды не считают возможным восстановить его в должности командующего кораблями в Ла-Манше. Но, учитывая его прошлые заслуги, дальнейшего порицания и преследования не будет».
Командование флотом в Ла-Манше принял Ансон, а Хоук ушел в «отпуск по болезни». Адмиралу повезло: его могли бы судить военным трибуналом или просто проигнорировать, на чем карьера закончилась бы.
Безусловно, Ансону было трудно простить Хоука. Но в мае 1759 г. Питт, Ансон и остальные решили: достоинства этого человека в качестве боевого адмирала перевешивают все личные соображения. Поэтому его назначили командующим четырнадцатью военными кораблями в Спитхеде и одиннадцатью судами в Плимуте. Его заместителем стал сэр Чарльз Харди — еще один человек на первых ролях, который до сих пор не мог простить Сондерсу то, что последнего назначили командовать флотом в Квебеке, обойдя Харди.
Среди множества талантливых капитанов, назначенных в подчинение Хоуку, находились Роберт Дафф, Джон Сторр, Август Харви, Роберт Дигби, сэр Питер Дэннис, Август Кеппель, Сэмюэль Баррингтон, Джон Байрон, Джордж Эджкомб, Уиттеронг Тейлор и Ричард Хоу (предполагаемое «возмездие» новому командующему в 1758 г.) Большинство из них сами стали адмиралами.
За назначением Хоука последовала подготовка против вторжения. На следующем заседании военного кабинета, состоявшемся 18 мая, Питт объявил: на острове Уайт создается вооруженный лагерь, на борту кораблей для транспортировки войск в Ирландию и в Шотландию отправлены подкрепления, созвано ополчение. Все это выполнено в срочном порядке. Самым важным стало то, что Хоуку приказали немедленно выйти из Торби и встать перед Брестом.
С тех пор как Шуазель впервые положительно решил вопрос о вторжении на Британские острова, между соперничающими военно-морскими группировками происходили постоянные стычки (обычно в форме один на один). В них французы всегда оказывались вторыми: «Вестал» против «Беллоны» в феврале; «Ирис» и «Эол» против «Миньона», «Саутгемптон» против «Данаи» в марте; «Ахиллес» против «Конт де Сен-Флорентин» в апреле; «Венера» против «Аретузы» в мае…
Воздействие на боевой дух французов увеличилось, когда Хоук, получив инструкции Адмиралтейства блокировать Брест, приступил к плотной и непрерывной осаде порта. В то время как в 1756-58 гг. Королевский Флот вел наблюдение за Брестом с баз на западе Англии, теперь он организовал систему постоянного наблюдения и разведки, работая посменно. Хоук отправил обратно корабли для переоснащения (по шесть судов одновременно), чередуя действия своих крупных судов.
Составленный график выполнялся неточно: корабли, как правило, слишком долго задерживались в Плимуте. Но французы этого не поняли. В связи с тем, что раньше боевые корабли противника не могли без боя подходить ко входу в гавань Брест, во Франции воспринимали плотную блокаду как унижение и даже нечто еще худшее. Ведь теперь делалась ставка на надежность блокирования.
Учитывая, что французская флотилия, состоявшая из двадцати двух боевых кораблей, фактически была одинакового размера с флотилией Хоука (у него имелось двадцать три судна), французы теряли достоинство в глазах Европы, поскольку не осмеливались сразиться с Королевским Флотом. Сама география и технология работали против французского проекта вторжения. На востоке Бреста не было гавани, подходящей для большого флота в век паруса — портов, подобных портам Плимута или Портсмута, не имелось. А в приливные гавани могло входить лишь небольшое количество судов, но не более того.
Однако положение Хоука ни в коем случае нельзя назвать безоблачным существованием. Он постоянно пытаться совершить невозможное, ведя наблюдение за французами и одновременно снабжая и переоснащая свой флот. Его терзали неполноценные и устаревшие судостроительные верфи в Портсмуте и Плимуте, а также недостаток личного состава. Нехватка персонала в командах оказалась серьезной, но не критической: добровольцы и общее увеличение набора матросов по всему королевству усилили численность личного состава только на 1 000 человек, а не на 7 000, обещанных Питтом.
Но настоящим огорчением для Хоука (что привело его к опасному конфликту с Адмиралтейством) стало решение Ансона о чистке и переоснащении кораблей, что приводило совершенно неоправданным задержкам судов в порту.
Хоук предложил, чтобы корабли, назначенные для переоснащения, приводили в порядок, только укрепляя корпус. Другими словами, их следовало опрокинуть на мелководье, а затем (в качестве временной профилактики) нанести смесь каучука и колесной мази. Но Ансон настаивал на соблюдении полной процедуры в соответствии с регламентом.
Главная причина медленного возврата кораблей, приводившая в бешенство Хоука, заключалась в стремлении Ансона минимизировать издержки переоснащения. Командующий отказывался нанимать большее количество рабочей силы. И после вызова на следственный совет в прошлом году Хоук твердо запомнил, насколько следует проявлять осторожность. После этого фиаско Ансон и Адмиралтейство больше не допустят никакого послабления.
Вторая проблема была связана с обеспечением продовольствием. Склады продовольствия (особенно — бочки пива) часто оказывались ниже предусмотренного стандарта. Но суда должны были постоянно возвращаться в Англию, чтобы получить все необходимое. Летом Хоук убедил поставщиков провианта выходить до Уэсана навстречу ему, чтобы его кораблям не пришлось совершать слишком дальние походы. Но он знал, что как только начнутся штормы и погода изменится, торговцы откажутся выполнять условия этого соглашения. Им не захочется нести потери.
Штормы и в самом деле разбушевались тем летом и продолжались до конца 1759 г. В начале июня мощный ураган вынудил эскадру, осаждающую Брест, сняться с места. Кораблям пришлось вернуться в Торбей остаться там до 17 июня. Хоук знал: те же самые ветры, которые гнали его вверх по Ла-Маншу, не выпустят французов из порта. А изменение направления ветров, которое позволит французским судам выйти в море, позволит и осаждающему соединению вернуться обратно. Но его неотступно беспокоило то, что неприятель готов выйти из Бреста в ту самую секунду, когда погода улучшится. Это обеспечит ему возможность перейти к нападению раньше, чем Королевский Флот вернется в Ла-Манш. Более того, тот же ураган, который заставил британцев вернуться, может привести еще один французский флот (возможно даже ужас из ужасов — эскадру из Тулона) в Брест.
Шторма вызвали вспышку заболеваний среди личного состава адмирала Хоука. А это предполагало дополнительную уборку, чистку и переоснащение его кораблей, которые должны выходить в открытые моря. Но в целом в «войне нервов» британцы одержали победу, сидя сложа руки. Бдительность заставляла команды британского флота оставаться всегда на предельном уровне боевой готовности. А сам факт того, что французы оставались взаперти, привел к тому, что боевой дух последних резко упал.
Несколько участников событий 1759 г. с французской стороны позднее подтвердили: непрекращающаяся блокада действительно оказала огромное влияние на падение боевого духа во Франции. А уверенность британцев возрастала, когда одинаковые сообщения приходили друг за другом: французы не будут готовы совершить решительные действия раньше осени.