В своих «Фрагментах истории Индии» Вольтер яростно нападает на испанскую империю в Латинской Америке: «Единственным результатом открытия европейцами Америк стало опустошение и пролитие крови только для того, чтоб привезти обратно какао, индиго, сахар, хинин и т. д. Весь проект сводился всего лишь к тому, чтобы положить на столы буржуа в Лондоне и Париже различные виды продуктов из неизвестных ранее, украсить их женщин ювелирными изделиями, которые в прошлых столетиях красовались на шеях королев, нанести им на носы маскирующие пудры. Для удовлетворения фантазий, вызванных бесполезными алкогольными напитками, неизвестными нашим праотцам, развивается обширная торговля, невыгодная для трех четвертей Европы. Для поддержки этой торговли великие державы развязывают войны, в которых единственный пушечный залп, выпущенный на наших широтах, запускает целую серию взрывов, начиная с Америки и кончая Азией».
Это была та область, относительно которой у Вольтера и Руссо могло возникнуть согласие, так как последний рассматривал колонизацию просто как еще один артефакт так называемой цивилизации, который, подобно торговле, искусству, науке и промышленности, уводил человечество в сторону от идеала «благородного дикаря». В 1760-е гг. Дидро, вдохновленный морскими походами Бугенвиля через Тихий океан, сочинил философскую повесть, в которой таитянин Ору яростно нападает на пороки и амбиции европейцев. Он требует, чтобы каждый европеец убирался из Полинезии.
Философ меньшего масштаба Бернардин де Сен-Пьер присоединился к этому мнению: «Буду считать, что сослужу хорошую службу своей стране, если мне удастся не допустить эмиграции ни одного честного человека».
|
|
Но из всех объектов для такой антиколониальной мысли самым крупным и настоящим черным зверем для философов стала Канада. Менее суровые критики просто полностью игнорировали Новую Францию. В «Энциклопедии» Дидро ей посвящено всего несколько непоследовательных строк.
Но Вольтер был просто одержим ею, в его письмах более сотни упоминаний Канады, в работах «Век Людовика XIV», «Фрагментах истории Индии», «Опыте о нравах и духе наций», и, естественно, в «Кандиде».
Похоже, что Канада упоминалась им в самых неподходящих контекстах. Когда Вольтер в 1755 г. писал Руссо, подтверждая получение работы «Рассуждение о начале неравенства», его отвращение к Канаде можно сравнить с тем, насколько ему не понравилась работа Руссо: «Я получил Вашу новую книгу, направленную против человеческой расы, и благодарю Вас за это. Никогда еще не было проявлено столько ума для того, чтобы сделать всех нас глупцами. При чтении Вашей книги хочется встать на четвереньки. Но так как я утратил эту способность за последние шестьдесят лет, то, к своему огорчению, чувствую, что не смогу снова приобрести ее. Не могу я подняться и на борт корабля, чтобы отправиться в Канаду на поиски дикарей, потому что мою болезнь, которой я страдаю, может лечить только европейский хирург. К тому же, в тех местах идет война, а своим собственным примером мы превратили дикарей в таких же лишенцев, как сами».
Вольтер так и не смог понять, почему кого-то можно отправить в бесполезный регион, стоимость которого увеличивалась каждые десять лет. В 1712 г. Франция потратила 300 000 ливров на Канаду, но к 1730-м гг. эта цифра составляла уже 500 000 ливров. К 1740 г. Новая Франция обходилась более чем в миллион ливров. Когда в 1754 г. разразилась война, эта цифра стала еще больше. И все расходы приходились на «замерзшие пустыни, океаны снега, на стерильные земли и дикие просторы». Столетний труд и столетнее вооруженное столкновение с Британией не дало в результате ничего стоящего. Франция угодила в ловушку колонизации просто потому, что «два или три нормандских купца, в слабой надежде сделать состояние на пушной торговле, снарядили несколько кораблей и захватили колонию в Канаде, стране, покрытой льдом и снегом восемь месяцев в году, населенной дикарями, медведями и бобрами. Нас втянули в бесконечную войну либо с туземцами, либо с англичанами… Расходы на подобную войну значительно больше того, что Канада может создать за сотни лет… Возможно, однажды, если численность населения превысит миллион человек, нам станет целесообразнее заселить Луизиану. Но значительно вероятнее, что придется покинуть ее».
|
|
Когда премьер-министром был маркиз де Шовелин, Вольтер говорил: если он осмелился бы, то готов был бы умолять его на коленях освободиться от Канады.
Двух других высказываний Вольтера, возможно, окажется достаточно, чтобы продемонстрировать его ненависть к смой идее Новой Франции: «Хотел бы, чтобы Канада была на дне ледовитого моря». А также: «Франция может быть счастливой и успешной без Квебека».
В основном Вольтер обвинял Людовика в том, что ситуация в Канаде для Франции оказалась такой безнадежной, поскольку произошло прямое столкновение между королем и «республикой писем». Именно монарх помогал и содействовал заморским империям и грандиозным колониальным замыслам. Работа «республики» заключалась в том, чтобы дать ему бой и выиграть сражение для общественного мнения, без которого Людовик не мог поддерживать свой химерический колониализм. Всегда было ясно, что королю будет трудно организовать массовую эмиграцию в Канаду, если самые знаменитые ученые и лучшие умы королевства единодушно заявят: Канада — земля, которая не представляет никакой ценности и не имеет будущего. Людовику будет трудно собрать даже деньги, необходимые для обороны Канады, если философы завоюют сердца и умы денежных классов по этому вопросу. Интересно, что сомнения в ценности Канады не возникали у англоязычной интеллигенции в течение значительно большего периода времени. В 1782 г. Томас Пейн писал аббату Рейналю в выражениях, которые почти сверхъестественным образом перекликались с Вольтером: «Относительно Канады, произойдет то или другое из двух следующих вариантов событий, а именно: если Канада будет населена, то она восстанет. Если она не будет населена, то не стоит того, чтобы ее сохранять… Но Канада никогда не будет заселена. Также нет необходимости в планах с одной и с другой стороны, так как сама природа сделает все необходимое… Будь я европейской державой, никогда не взял бы Канаду на тех условиях, предусматривающих ее сохранение Британией, если ее дали бы мне. Она относится к тем видам владений, которые постоянно сражаются (и будут сражаться всегда) с любым иностранным завоевателем».
|
|
Но даже если с обеих сторон были такие, кто думал, что борьба за Канаду является пустой тратой времени, то ни Монкальм, ни Вульф так не думали. Человек, командовавший британскими войсками, которые вошли в июне 1759 г. в реку Св. Лаврентия, представляет одну из тех загадочных фигур, которых постоянно выделяют и всегда будут выделять историки.
Для поколений детей эпохи Виктории и Эдуарда, не говоря уже о сэре Уинстоне Черчилле и его последователях, Джеймс Вульф был почти реальным воплощением имперского рыцаря. Это человек огромной силы, отваги и абсолютной целостности, идеальный тип имперского солдата, обладающий такими качествами, как самопожертвование и почти что святость Христа.
Более трезвые критики видели в нем дутую фигуру, своенравную личность, ищущую дешевой популярности, человека, продвинутого выше его подлинных заслуг могущественными связями и влиятельными группировками, любимца Фортуны, удачливого во всем, «примадонну» и, по стандартам нынешнего времени, военного преступника. Важно не преувеличить реальные качества генерал-майора Вульфа, не умолчать о его самой темной реальной стороне. Война всегда ад, ей нет дела до того, чтобы заниматься разыгрыванием невинности или следить за моральной щепетильностью. Но даже при всем этом Вульф уступает с точки зрения морали своему великому сопернику Монкальму.
Несмотря на искушение восхищаться «величием этого человека», нам следует помнить: когда Вульф прибыл в Луисбург в начале лета 1759 г. он получил в наследство крайне эффективную военную машину, к которой лично не имел никакого отношения. Питт в своем желании завоевать Северную Америку для англоговорящих народов, поставил главный приоритет на завоевании Канады, предоставив Вульфу все инструменты для завершения работы.
Тридцатидвухлетний Вульф был старшим сыном генерала Эдварда Вульфа, который умер в возрасте семидесяти четырех лет, когда его сын находился на просторах Атлантики. Несмотря на то, что Паркмен с напыщенностью, присущей типичному бостонскому «брахману», называет его «выдающимся офицером», истина заключается в том, что Вульф-старший был малоизвестным и безденежным офицером-карьеристом.
Джеймс Вульф, который, безусловно, оставался образцом сыновней почтительности, упрямо носил траурную креповую ленту, повязав ее, когда сошел на берег в Луисбурге и узнал о смерти отца.
Но еще более крепкие узы связывали его с матерью, которая наделила его своей собственной физической хрупкостью, но не красотой. Одной из самых потрясающих особенностей Вульфа стало его физическое безобразие. Он был высок и худощав, обладал нескладной походкой и неуклюжими движениями. Срезанный подбородок, покатый лоб и заостренный вздернутый нос (слишком крупный для его лица) создавали впечатление, о котором один из его современников отозвался как о «центре тупоугольного треугольника». Рот небольшой, губы тонкие (стереотипные особенности жестокого деспота). Его внешность стала образцом для карикатуристов, одним из которых был его собственный бригадир Джордж Таунсхенд.
Призрачная бледность Вульфа и длинные пальцы каким-то образом смягчали впечатление от его рыжих волос, длинных и постоянно распущенных. Он не носил военный парик, от которого не могло отказаться большинство офицеров даже на полях сражений. Глаза казались яркими и чистыми, взгляд — проницательным, свидетельствующим о решительности. Таковы были лучшие особенности его лица.
С раннего возраста Вульф отличался плохим здоровьем. Он страдал рядом заболеваний одновременно, включая хронический ревматизм, цингу, заболевания почек и мочевого пузыря (современная медицина не пришла к единому мнению о том, чем точно он страдал).
Вульф рос классическим «болезненным ребенком». Он компенсировал это своей запальчивостью, упрямством и храбростью, доходящей до глупости, с детства мечтая о военной славе.
Вульф начал свою карьеру в армии в шестнадцать лет. Во время Войны за австрийское наследство он служил во Фландрии, принимал участие в битве при Деттингене в 1743 г. (в последнем случае, когда британский монарх лично присутствовал на поле брани). В качестве полкового адъютанта он вскоре заслужил признание как эффективный и трудолюбивый профессионал, завоевавший популярность среди военнослужащих.
После своевременного повышения в звании его назначили в штат герцога Камберленда. Вульф служил вместе с «мясником» в шотландской военной кампании в начале 1746 г., сражаясь с «красавчиком-принцем» Чарльзом и якобитами. Битвы закончились катастрофическим разгромом Хайлендерских полков при Каллодене. В качестве адъютанта самого кровожадного из приспешников Камберленда (генерала-«висельника» Хойли) Вульф выполнял наиболее смертоубийственные директивы, притом — с увлечением и без угрызений совести. Он, теперь уже ставший майором, возвратился в Европу вместе с Камберлендом, получив в 1747 г. ранение в Лавфелдте.
После повышения звания до полковника-лейтенанта в 1750 г., он в течение пяти лет командовал полком в Инвернессе. Это была оккупационная армия во всем, кроме названия, поскольку Камберленд и его союзники в правительстве жили в течение многих лет в смертельном страхе, что принц Чарльз Эдуард Стюарт появится вновь и организует еще одно кровопролитное восстание в горах Шотландии. Во время напряженной командировки по делам гарнизонной службы на север Шотландии Вульф коротал время, изучая латынь, совершенствуя свои математические познания и глотая книги по военной тактике и стратегии. Но спустя пять лет он почувствовал (как писал он в знаменитом письме своей матушке), что ему грозит опасность «превратиться в туземца». Не в том смысле, что у него возникло сочувствие к шотландцам или якобитам. Просто под влиянием «варварского» образа жизни в горах Шотландии в течение длительного времени, исполняя обязанности абсолютного правителя, похоже, он сам начал превращается в дикаря.
Вульф добился отпуска и провел шесть отпускных месяцев в Париже, появляясь в высшем обществе, танцуя с прекрасными дамами, совершенствуя свое мастерство в фехтовании и искусстве верховой езды.
В 1757 г. его назначили полковником во вновь созданный 67-й пехотный полк. В этом звании он принимал участие в десантной (амфибийной) атаке на Рошфор, прерванной преждевременно. Штурм потерпел крах — и в результате соперничества между отдельными родами войск, и из-за колебаний и нерешительности нападающих. Пессимисты пришли к заключению, что Королевский Флот пришел в катастрофический упадок со времен Дрейка.
На основании этого фиаско Вульф сделал определенные выводы, часто цитируемые его сторонниками в качестве доказательства «гения» полководца: «Я сделал для себя открытие, что адмирал должен приложить все старания, чтобы войти в порт противника сразу после того, как он появляется перед ним. Он должен пришвартовать транспортные корабли и фрегаты по возможности ближе к суше. Провести разведку местности и наблюдение по возможности скорее, и, не теряя времени, высадить войска на берег. Все распоряжения должны отдаваться заблаговременно — относительно высадки войска на берег, относительно правильной диспозиции лодок всех видов, назначения лидеров и соответствующих людей во главе различных подразделений. С другой стороны, опыт показал мне: в деле, которое зависит от энергичности и расторопности, генералы должны урегулировать планы проводимых ими операций заранее, чтобы не терять времени на пустые дебаты и консультации, когда пришло время обнажать шпаги».
Вульф был плодовитым автором — энергичным, простым и ясным. Его талант заключается не столько в военных распоряжениях, которые можно считать просто проявлением здравого смысла, сколько в способности ясно анализировать боевую обстановку. Возможно, что если ему удалось бы прожить долгую жизнь, этот человек мог бы соперничать с великими практиками в этой сфере, начиная с Юлия Цезаря и кончая Улиссом Симпсоном Грантом.
В 1758 г. Вульфа перевели в Северную Америку, где он сыграл выдающуюся роль в успешной осаде Луисбурга. Затем он обратился с петицией к Амхёрсту, испрашивая дозволения наступать на реку Св. Лаврентия в Квебеке. Амхёрст, к ярости Вульфа, как обычно, откладывал решение вопроса.
Вульф, испытывая нетерпение, писал отцу: «Мы собираем землянику и другие дикорастущие ягоды в этой стране с кажущимся безразличием относительно того, что происходит в других частях мира. Однако армия на континенте нуждается в нашей помощи».
Импульсивный Вульф продолжал давить на Амхёрста, которого явно презирал, стараясь поддерживать чрезвычайно теплые отношения, чтобы добиться разрешения на решительные действия. Командующий ответил, что лично он хотел наступать на Квебек, но Королевский Флот выступает против этой попытки, считая ее практически нецелесообразной в столь поздний период для этого времени года. Вульф упрямо отвечал, что если попытка удара по Квебеку не состоится, то ему и его армии лучше отправиться в Европу. А если и это невозможно, то он предпочел бы вообще отказаться от своих полномочий.
«Прошу простить меня, — писал он, — за допущенную вольность, но я не могу холодно смотреть на кровопролитные набеги этих чертовых псов канадцев. Если и далее ничего не будет предпринято, то мне хотелось бы уйти в отставку и распрощаться с армией».
Амхёрст ответил, что Вульф — слишком ценный офицер, чтобы разрешить ему уйти в отставку, и командующий ничего не хочет даже слышать о том, что он уйдет из армии.
Вульф разразился еще одним раздраженным посланием: «Война наступательного и дерзкого вида вселит ужас в индейцев. Она погубит французов. Блокгаузы и осторожные оборонительные операции вселяют в самых низких негодяев желание атаковать нас. Если Вы попытаетесь вырвать с корнем Новую Францию, то я с удовольствие приду Вам на помощь».
Интуитивно чувствуя отчаянный характер своего подчиненного, Амхёрст старался успокоить Вульфа, отправив его с миссией, которая в действительности представляла плохо замаскированное зверство: разрушение мирных поселений в заливе Св. Лаврентия. Эти деревни не имели никакого военного значения, смысл их уничтожения заключался в запугивании и терроре против населения. Хотя работа такого типа, как правило, была Вульфу необходима словно воздух, он счел, что подобная миссия для него оскорбительна.
Он написал своему отцу в тоне отчаянной иронии: «Мы с сэром Чарльзом Харди готовимся к тому, чтобы украсть у рыбаков их сети и сжечь их хижины. После завершения этого „великого подвига“ я вернусь в Луисбург, а затем — в Англию».
Вульф намеривался вернуться в Англию. Амхёрст с уважением относился к качествам Вульфа как боевого командира, но считал, что тот не походит для высшего командования, назначив над ним в Луисбурге бригадира. Ему хотелось, чтобы в Северной Америке оказалось на одну горячую голову меньше.
Вульф воспринял это как оскорбление и отбыл в метрополию. Он считал свои собственные способности превосходными, в глубине души презирая всех старших офицеров. Одно из писем своей горячо любимой матушке раскрывает его игру. «Если мое мнение о самом себе, — писал он, — отличается от мнения моего отца, то только в мою пользу. Не верю, что он когда-нибудь думал обо мне лучше, чем я о себе».
В Англии у Вульфа было много могущественных покровителей и влиятельных сторонников — в особенности, фельдмаршал Лигоньер, главнокомандующий армии.
Вульф прилежно обхаживал их, осаждая яркими и ясными письмами, рассказывая о той роли, которую он сыграл при взятии Луисбурга вплоть до того, что он оказывался «единственным зачинщиком» всего предприятия, а Амхёрст — ленивой старухой.
Когда Вульф прибыл в Лондон, то обнаружил, что с ним носятся как с героем Луисбурга. Несмотря на то, что в его намерения входила служба в Европе, он объявил с поразительной снисходительностью, что у него «нет возражений против службы в Америке, а особенно — на реке Св. Лаврентия, если там начнутся операции».
Лигоньер рекомендовал Вульфа Питту, который сразу же почувствовал духовное родство с ним. Их объединяло то, что один из наблюдателей назвал «маниакальным самомнением». Питт в конце декабря изменил свои планы и предоставил Вульфу независимое командование, целью которого было взятие Квебека. Он даже убедил Георга II временно повысить нового командующего в звании до генерал-майора. Больной монарх, заупрямившийся с самого начала, вскоре изменил мнение о Вульфе и полностью согласился с Питтом.
Когда герцог Ньюкасл пожаловался королю, что Вульф и все его офицеры слишком молоды, а экспедиция будет иметь вид мальчишеского крестового похода (реальным мотивом Ньюкасла была ненависть к системе отбора по заслугам, ибо он был ярым сторонником принципов покровительства и превосходства по положению), то Георг отклонил его возражения. Когда же Ньюкасл поднял вопрос об эксцентричности Вульфа и предположил, что молодой командир был безумцем, король ответил своим знаменитым возражением: «Безумен? Неужели? Надеюсь, он покусает некоторых из моих генералов».
Когда Питт проинформировал Амхёрста, что Вульфу предоставлено отдельное командование, последний воспринял это назначение, как прямое оскорбление, нанесенное лично ему. Но он верил в продолжительную игру, в которой терпение и целеустремленность принесут большую удачу, чем вся пиротехника. Поэтому, в отличие от Вульфа, старый командующий не проявил своих эмоций, затаив их.
Но это назначение по ряду причин кажется странным и даже неуместным. Помимо плохого здоровья (с настолько острыми заболеваниями, что он сам думал, что долго не проживет), Вульф с психологической точки зрения был чудаковат. Психоаналитики, несомненно, назвали бы это примером «мужского избыточного протеста». Две особенные черты его личности просто бросаются в глаза: странные отношения с женщинами и склонность к свирепости, жестокости и военным преступлениям. Его статус холостяка, безусловно, связан с чрезмерным отожествлением себя со своими родителями. Вульфу удавалось оставаться как маменькиным мальчиком, так и «папенькиным сынком». Нет никаких данных о его спонтанном увлечении женщиной или желании женщин. Интерес, проявляемый им к сексу, похоже, был чисто расчетливым — насколько все это может продвинуть его карьеру?
В конце 1740-х гг. Вульф признавался, что восхищен скромной женщиной, которую звали Элизабет Лоусон. Она была племянницей генерала Мордонта, старшего офицера, имеющего влияние в конногвардейском полку. Хотя мисс Лоусон и не осаждали поклонники, она устала от очевидного отсутствия настоящих чувств у Вульфа и его чисто механического расчета (который он старался маскировать нерешительностью). Она не захотела вступать с ним в брак.
Настоящая причина нерешительности Вульфа заключалась в том, что родители, которые полагали, что Элизабет Лоусон недостаточно богата, предлагали вместо нее богатую наследницу, настраивая против брака.
Последовавшая реакция была типичной для Вульфа. Он сделал вид, что убит отказом Элизабет, обвинял родителей за «вмешательство», находился в мрачном настроении и отказался знакомиться с наследницей, выбранной ими.
Перед тем как он в 1759 г. отправился в Канаду, его помолвили с Кэтрин Лоутер, сестрой сэра Джеймса Лоутера, баснословно богатого члена парламента, но настолько невоспитанного и грубого, что о нем говорили, что это самый ненавистный человек в Англии. По общему мнению, Лоутер был сумасшедшим, но «слишком богатым, чтобы изолировать его от общества».
Крайне странные отношения Вульфа с женщинами привели к тому, что некоторые биографы полагали: он мог быть гомосексуалистом, сдерживающим свое влечение, или же просто латентным. Существует и ряд косвенных доказательств, поддерживающих это предположение. Но совершенно определенно, что этот человек любил собак больше людей. Его письма насыщены описаниями охоты, стрельбы и рыбалки, хвалебными одами преданности его обожаемых собак.
Более серьезным доводом против Вульфа стала его бесчеловечность. Это следует из той беспощадности, которую можно объяснить или смягчить одним из аспектов его циничного (реалистичного?) отношения к жизни. Вульф часто заявлял, что не верит в препятствия, если не доказано методом проб и ошибок, что они являются таковыми, а шанс и случай играют большую роль в жизни человека и особенно — в военном деле. Посему, цель оправдывает средства.
Новый лидер учитывал роль образа, восприятия, психологии и доверия в делах людей.
Он был одержим каким-то непреодолимым образом репутацией своей страны, но в одной из формулировок этого принципа мы ясно различаем воздействие значительно более темных сил: «При определенных обстоятельствах и в определенное время потеря 1 000 солдат может оказаться скорее преимуществом для страны, чем наоборот. Ведь доблестные попытки повышают ее репутацию и уважение к ней, а противоположные действия лишают доверия к стране, разлагают войска, создают напряженную обстановку и вызывают недовольство в метрополии».
Бесчеловечность этого замечания заставляет вспомнить о дурной славе Вульфа в ходе подавления восстания якобитов, когда он казнил жен мятежников безо всяких на то оснований и считал, что хороший шотландский горец — только мертвый горец. Он заливал вину напитком из рома и патоки, высказав мнение (которое было опровергнуто), что принц Чарльз Эдуард приказал войскам якобитов не брать пленных.
Вульф писал: «Повстанцам, помимо их естественных наклонностей, был дан приказ не давать пощады нашим солдатам. У нас появилась возможность отомстить за это и многое другое. Правда, и мы не пренебрегли ею: в плен брали по возможности меньше горцев».
Во время командования в начале 1750-х гг. в Инвернессе Вульф проявил чрезвычайную ненависть ко всем шотландцам, мужчинам и женщинам, а особенно — к горцам. Так как Клуни Макферсон, лидер клана Макферсонов, отсутствовал с принцем Чарльзом в 1745 г. и продолжал «отлынивать от работы» в Баденохе, Вульф хотел «решить» эту проблему, вырезав весь клан Макферсонов.
Вульф считал всех шотландцев «вероломными заговорщиками» и отзывался (показательно?) о женщинах, называя их «холодными, грубыми и лукавыми».
Но не только шотландцы вызывали глубокую антипатию Вульфа. Любой, кто противился его воле, лично или нет, прямо или косвенно, становился объектом его убийственной ярости. Он ненавидел французов и канадцев столь же яростно, как шотландских горцев. Он не терпел, всех североамериканских индейцев, даже своих союзников.
В письме к своему дяде Вульф чистосердечно одобрял английскую политику уничтожения всех индейцев, с которыми приходилось сталкиваться, не вникая в тонкости их преданности: «Считаю, что они самые отвратительные негодяи на земле… Это презренное сборище кровожадных мошенников. Мы кромсаем их на части в ответ на тысячи актов жестокости и варварства».
Такой человек почти обречен на то, что у него появятся враги. Одной из особенностей военной кампании 1759 г. в Квебеке стали неопределенные отношения Вульфа с тремя бригадирами. Проблема осложнялась тем, что все трое (Роберт Монктон, Джеймс Мюррей и Джордж Таунсхенд) были сыновьями пэров, истинными аристократами, а Вульф — «простым» отпрыском высших классов.
Колючий Вульф был всегда настороже, опасаясь появления любых признаков олигархического ополчения против него всех троих, но с Мюрреем и Монктоном он был почти в полной безопасности. Хотя позднее Муррей своими гуманными актами доказал, что он искренне не одобрял жесткость Вульфа по отношению к своим противникам, Вульф специально запросил его и Монктона: ветеран принудительного выселения жителей Акадии оказался тем человеком, который пришелся ему больше по душе.
Настоящие проблемы возникли с третьим бригадиром, навязанным Вульфу военным министерством, который особенно пришелся новому командующему не вкусу. Таунсхенд, доблестный офицер, сохраняющий полное хладнокровие под огнем, но был высокомерным, вспыльчивым, злым, помпезным, да и вообще не вызывал симпатий. Язвительный Горацио Уолпол, сам не являвшийся ярким представителем щедрого человечества, говорил о нем: «Джордж Таунсхенд сам внедрился на службу. До тех пор, пока в заблуждениях будут упорствовать, он очень подходит на роль героя… [Он] по своему характеру гордый, мрачный и высокомерный, видит все в неправильном свете».
Таунсхенд был вдобавок умным и хитрым человеком. В битве при Лавфелдте он находился рядом с немецким офицером, которому снарядом оторвало голову. Таунсхенд тщательно очистил свою шинель от смеси крови и костей и заметил: «Даже не представлял, что у Шнейгера так много мозгов».
Но, прежде всего, Таунсхенд был мастером великолепно выполненных карикатур. Самое известное изображение Вульфа создал именно он во время перехода через Атлантический океан. Его карикатуры постоянно наносили глубокое оскорбление. Одна из них (на герцога Камберленда) оказалась совершенно точным изображением оригинала — без малейшей лести. Она вызвала такую ярость у герцога, что пострадала военная карьера Таунсхенда. Имея в своем штабе такого человека, Вульфу не приходилось ожидать ничего, кроме неприятностей. Действительно, к концу военной кампании эти двое уже не могли выносить друг друга. Это отвращение нисколько не смягчалось тем, что Таунсхенд каждый раз пользовался случаем, чтобы указать, что он по рождению превосходит командующего.
Вульф не воспринимал серьезно никакого мнения, когда речь шла о ведении войн. Он уже сам хорошо усвоил все, что нужно было знать. А знал он то, что необходимо постоянно применять неослабевающую жестокость. Не зря же он провел все годы своего становления с «мясником» Камберлендом и «висельником» Хоули.
Хотя некоторые и продолжают рассказывать миф о Вульфе, стоит привести отрывок из письма, написанного им Амхёрсту 6 марта; когда он еще находился на открытых просторах Атлантики, преодолевая его в штормы и ураганы: «Если в результате несчастного случая на реке, сопротивления противника, из-за болезней, распространившихся в армии, или из-за ее уничтожения или какой-то иной причины мы обнаружим, что Квебек едва ли сможет оказаться у нас в руках (безусловно, сражаясь до последнего момента), я думаю поджечь город снарядами, уничтожить урожай, дома и скот и выше, и ниже города. По возможности больше канадцев следует отправить в Европу, оставив после себя голод и полное опустошение. Это хорошее решение — и очень христианское! Мы должны научить этих негодяев вести войну по-джентльменски».
На этом этапе план Вульфа заключался в том, чтобы высадиться около Квебека между рекой Сен-Шарль и Бопортом, наступая за Сен-Шарль.
После слияния рек Св. Лаврентия и Сен-Шарль вдоль северного берега имеется плоский участок суши длиной три мили. В деревне Бопорт начинаются горы, которые становятся круче и круче, поэтому река Монморанси низвергается мощным водопадом с одной отвесной струей с вершины скал высотой 300 футов. Водопад здесь представляет потрясающее зрелище. Похоже, что он наполнен не водой, а пенным молоком. Это ослепительная, вспененная, вращающаяся масса валов, бурунов и гребней, испускающая теплый серый туман из кипящего котла в самом низу. Любого наблюдателя потрясает неиссякаемое могущество Природы, это — главное впечатление от большого водопада.
Монкальм и его лейтенанты решили, что атака, вероятно, произойдет в этом месте. Они предприняли соответствующие меры, хотя слишком поздно французский командующий согласился с шевалье де Леви (своим заместителем) в том, что необходимо укрепить весь фронт от реки Сен-Шарль до реки Монморанси.