В поисках формы
(1993 год.)
Собрался съезд участников
броуновского движения и принял
решение — движение усилить.
Шутка экспертов
Введение
Настоящая статья посвящена обсуждению рамочных представлений, задающих пространство ретроспективного и проспективного анализа процессов распада, трансформации и возможного развития того, что мы еще недавно называли Советским Союзом, советским обществом и "социалистическим хозяйством советского типа".
Немецкая классическая философия подарила нам методологему "развития", в соответствии с которой "ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека". Это означает, что ответ на вопрос, что распадается и трансформируется[i], будет меняться по мере того, как оформятся (прежде всего в понимании, рефлексии и мышлении, а затем и в практической деятельности) контуры и границы новой целостности. В ходе этого процесса наши оценки и категориальные квалификации "прошлого состояния", по всей видимости, будут неоднократно меняться, как говорится, с точностью до наоборот.
Статья, естественно, не претендует на то, чтобы дать какой-либо законченный ответ о природе и смысле всемирно-исторического процесса (смысле истории и ее целей), а также о том, откуда и куда мы идем. Предлагаемые рассуждения не более чем "зарисовки", но зарисовки категориальные, а не пейзаж конкретных действий локальных (в основном центральных — московских) политизированных групп со слегка "зомбированной" социальной базой, на которые, к сожалению, отечественные и зарубежные аналитики обращают преимущественное внимание.
Автора можно считать последователем немецкой классической философии и методологии анализа исторических процессов: он уверен, что история есть пространство реализации высшего смысла, процессов эволюции и развития Мышления и Мыследеятельности (как логического аналога Мирового Духа, Мирового Разума, Бога), а конкретная динамика социальных сил обусловлена социокультурной морфологией данного (всегда конкретного) культурного и хозяйственного региона.
|
|
Представителям постмодернистских течений в философии, в по-следнее время широко распространившихся в России, возможно, ссылка на немецкую классику может показаться анахронизмом. Однако в своих методологических подходах мы опираемся не только на Гегеля и Маркса, но также на современные философские дискуссии, обосновывающие необходимость возвращения к классической методологии исторического исследования и ценностям эпохи Просвещения.
Вместе с тем статья имеет ярко выраженный объективистский характер: речь идет об изложении конкретной концепции, а не подходов и методологии анализа социокультурных процессов.
Автор является оптимистом по натуре и по профессиональным установкам. Последнее обусловлено характером и этикой социокультурного анализа: отдельный человек и группы людей представляют собой систему, превращающую ожидаемое и кажущееся в явь. Если долго говорить о том, что некий банк ненадежен, вкладчики начнут снимать свои деньги и банкротство станет неизбежным. Политическая валюта также имеет тенденцию изнашиваться. Автор уверен, что процессы, происходящие на территории бывшего СССР и России, имеют глобальный культурно-исторический смысл: история рожает в муках и, как всегда, в антисанитарных условиях.
|
|
Сверхзадача проводимых размышлений состоит в том, чтобы увидеть за процессами распада оформление нового: прежде всего нового исторического субъекта, который мог бы взять на себя миссию развития Мыследеятельности и риски, связанные с развитием, которые уже отчетливо продемонстрировал нам ХХ век [ii].
Россия перед лицом мирового хозяйства
В течение ХХ в. "мировое хозяйство" (далее — МХ) из идеи и проекта небольшой группы сторонников политического экуменизма, разрозненных представителей транснационального капитала и транснациональных корпораций, исследователей и футурологов превратилось в реальность политического и хозяйственного самоопределения основных профессиональных групп и большей части стран[iii].
Если рассматривать этот вопрос с философской и историософской точки зрения, то следует признать, что так называемое МХ скорее всего не является первой реальностью (основополагающим пространством самоопределения современного человека и предметом первой философии); МХ само лишь выражает более глубокие и фундаментальные процессы эволюции и развития мышления и деятельности (будучи одновременно фазой этого развития и точкой слома/кризиса[iv]).
Как пространство деятельности транснациональных корпораций и форма существования мировых воспроизводственных процессов — в отличие от существовавшей всегда хозяйственной и торговой специализации отдельных территорий и стран — МХ сложилось после второй мировой войны. С этого момента отдельные территории и страны перестали задавать правила "большой политической и экономической игры" под названием "мировая система разделения труда".
|
|
Реальность МХ является предельным пространством для большей части массовых процессов и рамкой массового сознания (замкнутого на процессы труда и жизнеобеспечения); МХ манифестирует себя через сложившуюся международную систему разделения труда (кооперации), систему региональных конфликтов и противоречий (конкуренции), борьбу за ключевые ресурсы, деятельность международных организаций, новые формы финансового и культурного колониализма, а также через новые всплески национализма и регионализма. Современную региональную хозяйственную кооперацию и межрегиональную конкуренцию (в частности, вызов традиционным центрам силы со стороны АТР и процессы европейской интеграции) можно воспринимать как переходный этап к глобальной мирохозяйственной организации, которая бы ассимилировала современные технологии управления, экологическую ситуацию и культурные различия стран.
Процесс так называемой "перестройки" на территории бывшего СССР и других стран Восточной Европы также следует понимать как реализацию указанной зависимости: перефразируя К.Маркса, можно утверждать, что изменения в СССР были вызваны глобальным противоречием между уровнем развития производительных сил, характерных для мирового хозяйства, и уровнем производственных отношений, сложившихся на территории Советского Союза. Грубо говоря, необходимость перестройки диктовалась глубоким отставанием системы производства и потребления, сложившихся в Советском Союзе, от образцов, стандартов и форм организации, характерных для мирохозяйственной кооперации конца ХХ в.
Без сомнения, реализация энергии, заложенной в данном противоречии и рассогласовании мировых и страновых процессов, была невозможна сама по себе — как бессубъектная историческая "необхо-димость". Сам этот процесс и его содержание еще должны были быть осознаны определенной социальной группой ("негативным классом", реализующим историческую возможность) и увязаны с их собственными "классовыми" (групповыми) интересами. Подобное осознание всегда протекает в превращенных (если не сказать, превратных) формах, обусловленных конкретной социокультурной морфологией и конфигурацией жизнедеятельностных структур (политических сил, интересов, положений и статусов). Именно за счет указанного процесса субъективации смысла и логики исторического процесса то, что было лишь возможностью развития деятельности и мышления, становится реальностью конкретно-исторических событий (реальностью, к сожалению или к счастью, кардинально отличающейся от действительности рефлексивного и онтологического мышления исторического процесса).
Таким протосубъектом культурно-исторической трансформации в данном случае выступила отечественная "номенклатура", объединяющая в себе характеристики "третьего класса", по М.Джиласу, и "техно-структуры", по Гэлбрейту (как социальное и культурное измерение[v]). Именно данная социальная прослойка, уже "почувствовав вкус приватизации" процессов и системы управления (включая существующий государственный аппарат), увидела в указанном противоречии возможности для реализации своих классовых интересов, а значит, и интересов конкретных членов данного класса. Говоря социологическим языком, т.н. "перестройка" представляет собой "переворот", который производится "номенклатурой" (мечтающей стать бюрократией) в целях усиления самой современной бюрократии[vi], и уже в силу этого носит верхушечный характер.
Указанный процесс субъективации был закреплен к началу 80-х годов происшедшим "поколенческим сдвигом": на уровень среднего управленческого персонала, реально влияющего на реализацию управленческих решений, пришло новое поколение с другими ценностными ориентациями и целями [vii].
Если не учитывать названных выше культурно-исторических рамок и составляющих данного процесса, то можно целиком погрузиться в действительность социальной критики, пользуясь при этом литературными штампами типа "периода первоначального накопления", "эпохи приобретательства (авантюрного капитализма)", "демократической номенклатуры", "прихватизации". Подобный "провал" мышления и рефлексии имеет вполне очевидные причины: конкретные участники процесса в подавляющем большинстве ничего не знают об историческом смысле самого процесса и реализуют свои личные или групповые интересы; в аналогичном положении оказываются и представители литературной публицистики, наивно предполагающие, что сами они находятся вне этого процесса и могут оценивать его со стороны. Не следует думать, что ход и результаты данного процесса (полипроцесса) предопределены: грубо говоря, никто не гарантирует, что результатом обсуждаемой в статье "классовой революции" (переворота в интересах "номенклатуры"), протекающей на территории конкретной страны в конкретный исторический период, будет адекватная ситуации и соразмерная ценностям эпохи форма "включения" страны (страновых ресурсов) в МХ, а также адекватное проблемам эпохи разрешение самих мирохозяйственных (культурно-исторических) противоречий [viii].
В современном мировом хозяйстве нет определенного и подготовленного места для России; там нет "пустоты", которую можно было бы заполнить существующей хозяйственно-социальной морфологией. Все рыночные ниши (как актуально существующие, так и потенциальные) уже заняты, все виды непосредственного встраивания в МХ через специализацию уже спроектированы и реализуются другими странами и конкретными транснациональными корпорациями (ТНК) с опережением на пять-семь, а иногда и более лет. В МХ все есть (да простят меня экономисты за эту метафору).
В этом и состоит глубинная "интрига" сложившейся социокультурной, организационной и политической ситуации.
Тем более странно было бы считать, что представители заинтересованного класса рефлектируют или проектируют этот процесс в целом; только наивный человек мог бы доверять заверениям Горбачева, что у "авторов перестройки" есть ее план (если не считать локальных проектов разрушения существовавшей системы хозяйственно-политической организации, а также многочисленных "планов" дворцовых переворотов). Не менее иллюзорной является попытка приписать наличие подобного проекта каким-то внешним субъектам (правительству США, жидомасонам, ЦРУ, мировой финансовой олигархии и т.д.). Конкретные представители данных групп и организаций находятся в таком же положении, как и внутренние субъекты; проще говоря, они мало что понимают и действуют в подавляющем большинстве случаев методом проб и ошибок под влиянием ситуативных факторов. Это не исключает того факта, что у каждой из этих (и у многих других) групп есть не только интересы, но и цели, проекты, планы, сценарии (другого уровня общности), что делаются попытки (более или менее удачные) реализовать эти проекты, что возникают коалиции и сети, строятся институты, инфраструктуры и т.д.
Другими словами, содержание всемирно-исторического процесса реализуется не только через форму интереса, но и через формы профессионального и коллективного мышления и деятельности. Новая системная организация, будучи возможным результатом искусственно-естественного процесса развития, выращивается и складывается как популятивное единство (соорганизация) многих организованностей, взаимоограничивающих друг друга.
Мировые процессы, обретя своего ситуативного (конкретного и, по всей видимости, кратковременного) представителя-носителя в лице отечественной "номенклатуры" и будучи реализованы в ткани существующей (сложившейся на территории б. СССР за последние 100 — 150 лет) культурной, социальной и хозяйственной организации, без сомнения, приобретут совершенно новую форму, удивительную и непредсказуемую, которая будет как продуктом мутаций, так и результатом поиска — поиска социокультурной формы для исторического содержания процессов развития мышления и деятельности.
Линии разлома [ix]
Как мы уже подчеркнули выше, данное противоречие между системными эффектами и системным смыслом мирового развития, с одной стороны, и конкретными процессами, протекающими на территории одной (пусть и очень большой) страны, с другой стороны, конечно же, далеко выходит за рамки хозяйственных и даже социальных процессов. Будучи, с определенной точки зрения, рядовой модернизационной ломкой второй половины ХХ в. (наряду с процессами, протекающими после второй мировой войны на территории Юго-Восточной Азии и Латинской Америки), "перестройка" в б. СССР, на наш взгляд, вошла в резонанс с другими, более глубокими и длительными "историческими колебаниями" хозяйственной и социокультурной организации (характерными как для "постсоветского пространства", так и для всего мира[x]).
В результате Россия оказалась на пересечении нескольких тектонических линий разлома. Именно это наложение "резонансов" стимулировало внутренний структурный кризис в области культуры, образования, технологий управления, потребления и производства хозяйственных благ, а также в сфере воспроизводства и обращения капиталов, который приобрел необратимый характер уже в начале 70-х годов и во многом остается двигателем социально-политической ситуации до сих пор. Несомненно, что выделение подобных тенденций и линий разлома сегодня является предметом многочисленных исследований и философских размышлений, объединенных в особый культурный жанр, который можно было бы назвать: "итоги столетия" (конец прошлого века принес нам целую серию опытов и дискуссий подобного рода). Определение наиболее значимых событий и тенденций, естественно, будет существенно меняться год от года, по мере увеличения дистанции, отделяющей нас от самого объекта анализа — ХХ столетия. История ХIХ в. (в отличие от хронологии) переписывалась неоднократно, и соответственно менялись статус и оценка отдельных событий, лиц и процессов.
Мы укажем лишь на некоторые (значимые, с нашей точки зрения) исторические тенденции и контексты, которые детерминируют происходящие процессы и задают рамки локальных трансформаций. Это прежде всего
процессы глобализации хозяйственной и политической деятельности,
трансформации моделей развития,
возникновения мировых инфраструктур и "новых империй",
процессы регионализации,
изменения в области образования, на рынках труда и в сфере организации, руководства и управления,
изменения роли "государства" и государственности как особой технологии управления,
а также возникновения сферы "культурной политики".
Остановимся подробнее на некоторых вопросах.
Как мы уже подчеркивали выше, ХХ век принес нам резкое усиление процессов глобализации (интернационализации, интеграции) хозяйственной и политической деятельности. Предметом хозяйственных преобразований и хозяйственного планирования реально стал весь "земной шар" со всеми его ресурсами. В понятии "стратегических ресурсов", которое получает распространение после второй мировой войны, фактически воплощена идея управления землей как единым целым:
запасы подсчитаны на много лет вперед;
ясны геополитические и геоэкономические преимущества различных стран;
сформированы стратегические альянсы держателей ресурсов и их пользователей.
В рамках этих процессов, естественно, был вновь и с большой остротой сформулирован вопрос о пределах антропогенных воздействий на окружающую среду, границах индустриального производства и перспективах использования моделей экономического (и социального) развития, опирающихся на систему займов у будущего. Вновь, как и двести лет назад[xi], в форме экологической критики получил широкое распространение "мальтузианский" способ анализа хозяйственных и политических процессов. Послевоенная экспансия развитых индустриальных стран в "третьем мире" и широкое распространение сформированных в них моделей роста (модернизации, индустриализации, включения развивающихся стран в МСРТ) поставили вопрос о последствиях реализации этих моделей и возможных альтернативах развития. В этом контексте возникают проекты "устойчивого развития" и "социально-экологического рыночного хозяйства", доступные в плане реализации лишь богатым странам.
Если ориентироваться на пространство идеологии, то вторая половина столетия принесла нам признание множественности возможных (прежде всего для стран "второго" и "третьего" мира) линий развития, но, к сожалению, это мало отразилось на реальной практике хозяйствования, мирового разделения труда и принятия политических решений.
Складывание мировых инфраструктур (транспортных, энергетических, информационных, финансовых и т.д.) и усиление системных зависимостей между различными территориями и сферами деятельности не отрицает, а, напротив, стимулирует процессы конкуренции. Конкуренция между предприятиями дополняется, а по ряду направлений фактически полностью уступает место конкуренции между странами, которые во многих случаях начинают вести себя как "территориальные корпорации". Важнейшими факторами конкурентоспособности подобных корпораций становятся трудовая этика, идеология, религия, культура и уровень образования. Для усиления своих позиций страны вынуждены и в хозяйственном, и в политическом, и в культурном плане "включаться" в более широкие региональные структуры. Распад б. СССР как последней транснациональной империи образца ХIХ в., опиравшейся на механизмы прямого принуждения и хозяйственные возможности "внутренней колонизации", проходит на фоне складывания новых трансрегиональных культурных и экономических империй в Европе, АТР и на Американском континенте. На рубеже ХХI в. усиливаются противоречия между сверхгосударствами (новыми империями, регионами второго порядка) и отдельными странами. Территории вовлекаются в процессы вторичной и третичной колонизации, не обладая необходимыми региональными ресурсами, кроме традиционного "государства", неспособного противостоять современным технологиям освоения.
Как мы уже подчеркивали выше[xii], эволюция и смена форм организации хозяйства не приводит к полному вытеснению и исчезновению предыдущих форм. Каждая форма организации хозяйственной деятельности, будучи реализованной на определенном ареале природного, антропного и технического материала, становится ядром образования соответствующего хозяйственного уклада [xiii]. Современное мировое и региональное хозяйство представляет собой продукт несистемной соорганизации различных хозяйственных укладов. Процессы регионализации, интеграции и глобализации хозяйственной деятельности ограничивают автономию и усиливают противоречия между различными хозяйственными укладами, а также между странами, ориентированными на разные формы организации хозяйства. Другими словами, углубляются противоречия между различными формами организации хозяйства и территориями, вовлеченными в зону преимущественного влияния тех или иных хозяйственных укладов.
Названный комплекс противоречий выражается в усиливающихся процессах фрагментации и новой интеграции территорий; наложение этих процессов и задает, собственно, лицо современного регионализма. В этом контексте также усиливаются противоречия между центрами (хозяйственными и культурными ареалами, так или иначе вовлеченными в мировые процессы трансформации и развития), точками роста, очагами развития, с одной стороны, и разнообразными и многочисленными перифериями — с другой[xiv].
ХХ век принес невиданный до этого рост уровня подготовки и образования широких масс населения, вызванный, в свою очередь, усложняющимися требованиями со стороны военного дела, промышленного производства и политических технологий[xv].
Процессы образования и подготовки кадров вышли за пределы образовательных учреждений (школ, детских садов, высших учебных заведений), перестали быть предметом государственной монополии.
ХХ век принес нам идеалы непрерывного образования, общества-агентства (где каждый учится у всех), развивающей и развивающейся культурно-образовательной среды (начиная с детской комнаты и кончая пространственной организацией современного города).
Вместе с тем рост уровня образованности проходил на фоне очевидных изменений в процессах трансляции культуры. Традиционная связь между культурой и образованием (доставшаяся в наследство от Нового времени) нарушилась:
возник широкий спектр акультурных и контркультурных педагогик;
разрушение механизмов воспроизводства привело к возникновению разнообразных "культурных мутаций" и "вымыванию" целых пластов культурных норм.
Рост уровня образованности, как ни парадоксально, не только не отменил, а, напротив, усилил и углубил проявления образовательного неравенства.
Кардинально изменились требования к системам, технологиям и стилям управления, организации и руководства:
все большее значение стало уделяться партиципационным методам управления, формированию временных проектных групп и коллективов, деятельности мобильных корпораций.
Во второй половине столетия широкое распространение получили методы ситуационного управления "ad hoc"[xvi].
В последние 20 лет произошел почти повсеместный отказ от иерархических моделей организации, построенных на принципах прямого подчинения и монофокусного принятия решений;
получили распространение так называемые "сетевые формы организации" — гетерархические и многоцентровые. Последнее, по всей видимости, связано с кардинальными изменениями структуры и интенсивности информационных потоков, процессов распространения и использования знаний в системах деятельности, принципов и способов принятия решений в условиях неполной информации и коллективного действия, с распространением инфраструктурного и сетевого подходов в принципе.
В условиях "формационной смены" принципов и технологий управления в различных сферах деятельности продолжает сохраняться
проблема стимулирования процессов локального (социального, социокультурного и хозяйственного) развития и его субъектов;
усиливается роль и значение предпринимательского мышления и деятельности[xvii];
углубляются противоречия между развивающимися и стационарными (функционирующими или инерционными) регионами мыследеятельности.
Существенные изменения произошли на рынке труда, где рост значения подготовительных работ (программирования, проектирования, планирования, сценирования), по сравнению с исполнительскими, и общая интеллектуализация мыследеятельности привели к сдвигу от стратегии "продажи" к принципам "аренды" (лизинга) рабочего времени [xviii].
При этом, несмотря на широкое распространение индивидуальных инструментальных (знаниево-инструментальных) систем [xix], продолжают усиливаться противоречия
между социальной, географической и даже социокультурной (этнической, языковой, национальной) необходимостью и деятельностной (мыследеятельностной) возможностью в процессах самоопределения и личностного роста,
между детерминизмом и поссибилизмом (политика возможного). Увеличение степеней свободы, возможность доступа к любым массивам информации и информационным сетям в реальном времени, свобода передвижений, выбора места приложения своей активности в границах мира вместе с тем всегда оборачивается новыми ограничениями, условностями и зависимостями более высокого порядка.
В рамках названного социокультурного и эпистемологического контекста на рубеже ХХI столетия формируются новая антропо-логическая формация и новый тип человека, который может быть назван "мозаичным человеком", не сводимым ни к каким конкретным формам своего бытия-в-мире (экономическим, политическим, культурным, технологическим, биологическим).
Бурно развивается комплекс антропотехник (психотехник, социотехник, культуртехник, техник коммуникации) и систем знаний-средств (инструментально-эпистемических комплексов), обеспечивающий такие модусы существования человека, как "быть источником нововведений в мыследеятельность" и "быть гарантом воспроизводства и развития систем мыследеятельности".
При этом в рамках программных и ситуационных технологий управления продолжает углубляться разрыв между индивидуализмом и коллективизмом во всех его формах (группизмом, коммунализмом, корпоративизмом). Это противоречие усиливается за счет существующих стандартов и форм распределения прав собственности и экономического дохода от деятельности, а также за счет распространенных технологий образования.
Исполнение мыследеятельности всегда носит коллективный и групповой характер, а обучение деятельности до сих пор в подавляющем большинстве случаев индивидуально.
Одним из проявлений этого противоречия является усиливающаяся конкуренция между приватизационными (индивидуализирующими, атомизирующими) и мобилизационными (коллективизирующими, кооперирующими) лозунгами и программами. Большое влияние на образование "линий разлома", характерных для ХХ в., оказали процессы массовизации и тотализации политической деятельности. Опыт мировых войн и революций ХХ в., возникновение массовых идеологических движений (социально-реформистских, культурных, национальных) параллельно с развитием средств массовой информации и коммуникации принесли новое измерение политического процесса.
В этом контексте существенно трансформировались отношения между обществом и государством. Роль государственных институтов и концепций государственного суверенитета в решении внутристрановых и межстрановых проблем уменьшилась. Отдельные функции традиционного государства стали передаваться на надгосударственный уровень (уровень коалиций государств и сверхрегионов), а также на уровень территорий (местных органов власти, коммун, муниципий, земель). В какой-то мере можно утверждать, что "гражданское общество" и "правовое государство", как ведущие персонажи европейского исторического процесса ХV — ХIХ вв., постепенно "уходят со сцены", уступая место организованностям иного типа: "интеллектуальным программам", корпорациям (сплоченным группам и ассоциациям, использующим корпоративные формы организации) и "регионам".
В этих условиях, естественно, усиливается конкуренция между тремя (по крайней мере) концепциями государственности: правовой, бюрократической и программно-целевой.
Буквально в течение одного столетия изменился ведущий тип политической культуры: от лидерской к партийной и от нее — к программной.
На наших глазах формируются новая сфера и новый тип мыследеятельности — культурная политика, ассимилирующая такие, казалось бы, различные виды практики, как
Образование,
Архитектуру,
пространственное и средовое планирование,
Экологию,
Рекламу,
Public relation,
Image-making,
Консультирование,
Право,
Дизайн,