Эти слова проникли в меня, и я перестал дышать. Она начала нежно поглаживать мои руки от предплечья до ладоней, которые были обернуты вокруг нее, ее пальцы дрожали на моей коже. Я видел, что она была испугана и растеряна, и хотел что-нибудь сказать или сделать, чтобы успокоить ее, но у меня не было ответов. Кроме самого себя мне нечего было предложить в тот момент. Никаких объяснений, никаких заверений, ничего, кроме моего присутствия. Несмотря ни на что, я не отказался от нее. Я был предан ей до последнего вздоха.
Я обнимал ее долго-долго, беззвучно плача. Мне казалось, что вот сейчас она заговорит о том, из-за чего я так огорчен, но она не предприняла попытки вырваться из моих объятий, чтобы приставать с расспросами. Она лежала и просто позволила мне обнимать ее, ничего не говоря и не давя на меня с требованиями ответов, просто принимая меня таким, какой я есть. В этом была вся Изабелла, она никогда, черт возьми, не пыталась меня изменить. Она понимала меня, и принимала, и в этот момент я, блядь, любил ее даже еще сильнее. Казалось, что она всегда точно знает, что мне нужно и как лучше вести себя со мной, а сейчас я нуждался в тишине. Мне нужно было время.
Постепенно она уснула, ее руки перестали двигаться, и она прижалась ко мне. В конце концов, я тоже задремал прерывающимся, беспокойным сном – мне снились кошмары. Изабелла жалась ко мне всю ночь, крепко обнимая, а я снова и снова переживал ту проклятую ночь много лет назад. И сейчас было больнее, чем когда-либо прежде, видеть страх и понимание в глазах матери, когда они приставили пистолет к ее голове, и знать, что это из-за Изабеллы. Но на этот раз, прежде чем они нажали на курок, прежде чем прозвучал выстрел, который разрушил мою душу, сон изменился. Туман рассеялся, стало светло, так ярко, что я едва мог что-либо различить. Это было похоже на яркий свет солнца, ослепляющий меня. Я услышал смех, который очень меня поразил, потому что я сразу же узнал мелодичный смех, который принадлежал матери. Это был звук, по которому я безумно скучал, звук, который я жаждал услышать еще хотя бы раз.
- Хочешь поцелуй? – раздался вдруг мой юный беззаботной голос, и прервал ее смех.
Это точно был я, но еще до того, как жизнь разорвала меня на части. Пока еще целый.
- Поцелуй? - раздался другой голос, растерянный, который, безусловно, не принадлежал моей матери, этот звук тоже был детский и беззаботный.
Он был мне знаком, и я щурился от яркого света, пытаясь разглядеть лицо.
- Да, поцелуй, - сказал я с легким раздражением от того, что она не понимает, что я имею в виду.
- Ну, ладно, - ответил голосок девочки.
Почти сразу на меня напали, повалили куда-то, и что-то мокрое прижалось к моему рту.
- А-а-а! – закричал я.
Отвернул голову и застонал от раздражения, когда, обернувшись, наткнулся взглядом на коротенькие каштановые волосы ребенка, так как картинка в моем воображении прояснилась.
– Зачем ты это сделала?
Я услышал смех матери, а девочка в замешательстве смотрела на меня. Она была грязной, а волосы cпутанными, и из-за грязи лица было не разобрать. Одета она была в рванье и была босиком. Ее ноги были в ужасном состоянии, все пальцы изрезаны и покрыты коростами и засохшей кровью из-за того, что она бегала без обуви. Почему эта глупая девочка просто не наденет обувь? Разве ей не больно? У нее шла кровь!
- Ты спросил, не хочу ли я поцеловать тебя, - сказала она, пристально глядя на меня.
Я нахмурился, не видя смысла в ее словах. Она была странная, и я совсем ее не понимал. Что с ней не так? Я никогда раньше не видел детей, похожих на нее.
- Он имел в виду кусочек шоколадки, - раздался тихий голос матери.
Она подошла и присела рядом с девочкой, увидев ее рядом с собой, я перестал дышать. Мама была такой красивой, яркое солнце заставляло ее кожу слегка мерцать, а рыжие волосы - блестеть. Она была похожа на ангела, посланного свыше.
- Шоколадки? – непонимающе переспросила девочка, нахмурив брови и сморщив носик.
- Да, шоколадка. Это сладкое, его едят, - сказала мама, ярко улыбаясь и глядя на девчушку.
Ее лицо каждой черточкой выражало абсолютную любовь и преданность, когда она смотрела на странную девчонку. Девочка выглядела задумчивой, а потом ярко улыбнулась, и ее лицо осветилось.
- А! - сказала она взволнованно, так как, казалось, до нее, наконец, дошло. – У вас есть шоколадка?!
Моя мать снова засмеялся, дотронувшись указательным пальцем до испачканного кончика носа девочки.
– У меня нет. А вот у Эдварда есть немного "Поцелуев Херши". Он поделится с тобой своей шоколадкой, Белла Бамбина.
Вырвавшись из сна, я открыл глаза и резко сел, я задыхался. На меня снизошло озарение - я вспомнил встречу с ней. Я была просто потрясен тем, что эта встреча отпечаталась у меня в памяти: и тот момент, когда она, черт побери, внезапно поцеловала меня, и то, что я предложил ей шоколадку. Тот факт, что моя мать называла ее Белла, любовь, которую я увидел между ними, была похожа на любовь, которую я испытывал к ним обеим. Господи, могло ли это иметь еще большее значение, чем уже имело?
Краем глаза я заметил движение на кровати рядом, повернул голову и увидел, что Изабелла с опаской смотрит на меня. Я почувствовал, что гнев внутри снова начинает закипать и глубоко вздохнул, пытаясь побороть его. Я знал, что понадобится некоторое время, пока я, наконец, избавлюсь от него, но мне нужно было противостоять этому дерьму и не позволить ей заметить моей борьбы. Я, блядь, должен защищать ее, даже если это означает защищать от самого себя.
Я поднял руку, чтобы привычным жестом пробежаться ею по волосам, и невольно вскрикнул, когда боль прострелила руку. Да, она была изранена, и сейчас, когда алкоголь и болеутоляющее уже выветрились, я чувствовал боль.
- Что случилось с твоей рукой? – спросила Изабелла, от ужаса широко распахнув глаза.
Я посмотрел на руку, увидел, что она раздулась и посинела, и вся изрезана. Выглядела она по-настоящему изуродованной.
- Ох, ну... – начал я, не зная, как ответить.
В конце концов, на все равно увидит гребаный погром в моей спальне, так что нет смысла скрывать от нее.
- Я вроде как не поладил с зеркалом в своей ванной. Мне придется съездить в больницу сегодня утром, - пробормотал я.
Мгновение она смотрела на меня, как бы пытаясь понять то, что я сказал.
- Ты в порядке, Эдвард? – осторожно спросила она, ее беспокойство было ясным как день.
Я кивнул головой и вздохнул.
- Я просто... У меня есть кое-какие сложности, с которыми нужно справиться, - пробормотал я.
- Хочешь поговорить об этом? - тихо спросила она, вопросительно подняв брови.
Я вздохнул, покачал головой и вылез из постели. Я встал и потянулся, стараясь размять тело.
- Не сейчас, Белла, - сказал я, а грудь сжалась, когда имя "Белла" скатилось с моих губ.
Боже, как больно даже, черт возьми, произносить его.
- Мне просто нужно какое-то время.
- Хорошо, - сказала она тихо, ее захлестнула обида.
Я немедленно ощутил чувство вины за то, что закрываюсь от нее, но у меня не было выбора. Я почувствовал тошноту, вызванную сочетанием физической боли в моем запястье, легкого похмелья от выпитой водки и сильных эмоций, которые бурлили во мне, и мне захотелось все это бросить.
Я вздохнул и сел на край кровати, протянув к ней руку. Вздрогнул от боли, но проигнорировал ее, с нежностью проведя пальцами по ее щеке, которая была чуть помятой ото сна. Я смотрел на нее, наслаждаясь ее красотой и очевидной любовью, которая светилась в глазах. Мне просто необходимо постоянно напоминать себе об этом, мне нужна была поддержка ее любви. Мне нужно было что-то, за что я мог зацепиться, чтобы удержаться на плаву и снова не сорваться в пучину мрака, которая грозила поглотить меня. Ее любовь проведет меня через все это, обязательно...
- Все будет хорошо, - сказал я спокойно. - С нами все будет хорошо.
Я чуть поколебался, но наклонился и прижался губами к ее губам. Она застонала, подняла руки, запустив их в мои волосы. Я нежно поцеловал ее и, высунув язык, легко провел им по ее губам.
Я оторвался от ее рта и, пошевелив рукой, застонал от боли.
- Мне срочно нужно, чтобы он осмотрел эту дерьмовую руку, - пробормотал я.
Она грустно улыбнулась, кивнув головой.
- Хорошо. Я люблю тебя. Очень, - быстро произнесла она хриплым голосом.
Она была расстроена и растеряна, и я знал, что она понимает - что-то не так, и это заставило меня почувствовать себя дрянью, но она старалась держать себя в руках ради меня, и я ценил это дерьмо. Мне нужно, чтобы она держала себя в руках, только так я смогу справиться с собой.
- Ты знаешь, что я тоже тебя люблю. Sempre. И ничто никогда не сможет это изменить, - сказал я. - Ничто. Не забывай об этом.
Она кивнула.
- Sempre, - повторила она.
Я с минуту смотрел на нее, прежде чем подняться и выйти из комнаты. Я проскользнул в свою спальню и быстро переоделся, что было чертовски непросто, ибо, по сути, я мог пользоваться только гребаной левой рукой. Я спустился вниз и заметил отца на кухне, остановился и сказал, что собираюсь в больницу. Он предложил мне поехать с ним, но я отказался, сказав, что лучше поеду один. Сев в "Вольво", я завел двигатель и посмотрел на прибор, обеспечивающий помехи сигнала GPS, подсоединенный к прикуривателю. Я чувствовал себя долбаным придурком, прекрасно зная, что отец уже знал, что у меня есть эта проклятая вещица. Я вытащил его, оглянулся по сторонам, потом открыл бардачок и бросил его внутрь.
Что, черт возьми, происходило со мной в последнее время? Где была моя дебильная голова? Я был таким гребаным слепцом, что совсем не мог здраво мыслить. Мне просто, черт возьми, нужно успокоиться.
Вождение становилось не совсем простой задачей, когда у тебя механическая коробка передач, а правая рука отказывается функционировать, но мне удалось добраться до больницы, по крайней мере, не угробив треклятую машину. Я припарковался и направился внутрь, подойдя к женщине, сидящей за стойкой в приемном покое. Она посмотрела на меня с удивлением и явно была чертовски потрясена, увидев меня, потому что мне довольно давно не приходилось обращаться за медицинской помощью. Я протянул руку и показал ей, она кивнула, не найдя, что ответить. Она решила, что я выбивал дерьмо из чего-то или кого-то. Я сразу проследовал за ней в комнату для осмотра, она сказала, что оставит меня, но через минуту кто-нибудь подойдет. Я сидел в пустой комнате Бог знает сколько времени, теряя гребаное терпение, потому что устал и был недоволен тем, что моя долбаная рука болела, и мне позарез нужно было, чтобы кто-нибудь уже пришел и осмотрел ее.
Дверь открылась, и я вздохнул с облегчением, но только до того момента, как раздался пронзительный голос, который зазвенел у меня в ушах.
- Ух, ты! А вот и старый добрый Эдвард Каллен! Проблемы в отношениях?
Закрыв глаза, я зарычал и передернулся от раздражения. Как будто этот сраный день не был и без того достаточно ужасен.
- Отвали, Хайди.
Глава [u11] 51. Обстоятельства
"Чем тяжелее обстоятельства, тем больше усилий нужно,
чтобы их преодолеть, и тем сильнее те, кто с ними справился"
Шри Сатья Саи Баба
Изабелла Свон
Я стояла в дверях спальни Эдварда, нервно кусая губу. Он сидел на стуле возле стола, подперев рукой голову, и неотрывно смотрел в экран своего маленького черного компьютера. Эдвард равнодушно стучал по клавиатуре, прокручивая страницу с текстом. Весь его вид говорил о том, как ему скучно, но, судя по вырывавшимся у него проклятиям и почти постоянным вздохам, он пытался сконцентрироваться, а мне не хотелось беспокоить его в такой момент. Я не знаю, как долго я простояла, наблюдая за ним, наверное, не меньше десяти минут. Он так и не заметил моего присутствия или же делал вид, что не замечает.
За последнее время характер Эдварда немного изменился, я не знала наверняка, что именно послужило этому причиной, но кажется, все началось с того дня, когда они решили устроить семейный совет. Как только за столом зашел разговор о его матери, он вскочил и стремительно унесся, заперся у себя в комнате, где впал в настоящее бешенство. Он ураганом прошелся по своей комнате, кулаком разбил зеркало в ванной, сломав при этом два пальца и запястье.
На руке у него была черная гипсовая повязка, и он мог пользоваться только тремя пальцами правой руки, что несказанно его бесило, потому что этой рукой он пользовался больше всего. Я удивилась тому, как сильно его огорчила невозможность пользоваться своей правой рукой в полную силу и он на это беспрерывно жаловался.
Он не мог писать, поэтому теперь ему практически постоянно приходилось пользоваться компьютером. Он жаловался, что теперь не может бренчать на гитаре или играть на пианино, и я не понимала, почему для него это имело такое большое значение, поскольку в любом случае он не так уж часто занимался подобными вещами.
Учитывая то, как часто он жаловался, - он казался почти беспомощным и я постоянно предлагала ему свою помощь, но он лишь ворчал и говорил мне, что сам в состоянии со всем справиться, заявляя, что не хочет, чтобы над ним тряслись.
К тому же из-за проблемы с правой рукой вождение машины превратилось в невыполнимую задачу. В течение нескольких дней, после того, как ему наложили гипс, он отказывался уступать и пытался водить машину самостоятельно, но, в конце концов, ему пришлось сдаться, когда он едва не попал в аварию. В тот день он вернулся домой очень расстроенным, расшвыривая на ходу вещи и матерясь на чем свет стоит.
На следующий день они вместе с доктором Каленом уехали рано утром, отсутствовали большую часть дня, и вернулись вечером с новой машиной. Я не очень поняла смысла этого поступка: зачем им нужно было покупать новую машину, тогда как они могли бы просто поменяться машинами на несколько недель, но ничего не сказала, так как это не мое дело.
Я рассудила, что это их деньги, и они могут тратить их, как пожелают, к тому же, как бы то ни было, ко мне это не имеет никакого отношения. Когда они вернулись, Эдвард практически вытащил меня из дома на улицу, чтобы показать машину, и его энтузиазм меня немного испугал.
До этого у него было очень плохое настроение, и сейчас мне было так приятно видеть его, улыбающимся чему угодно, даже если это была всего лишь машина. Я не обращала внимания на большую часть того, что он говорил, потому что, честно говоря, почти ничего не знала ни о машинах, ни о таких вещах как "частота вращения" или "лошадиная сила".
Я кивала и просто слушала, позволяя ему увлеченно рассказывать мне обо всех этих премудростях. Когда он закончил и с надеждой посмотрел на меня, вероятно, ожидая от меня какой-то определенной реакции, я на мгновение взглянула на него, после чего просто улыбнулась.
- Отлично, - пробормотала я, делая вывод, что то, о чем он мне только что рассказал, имело для него очень большое значение. Он пристально на меня посмотрел, а затем застонал и попытался пробежаться рукой по своим волосам, что - из-за гипса на руке - было почти невозможно. Еще одна вещь, которая его бесила.
- Ты слышала хоть одно долбаное слово, из того, что я только что сказал? – явно разозлившись, спросил он.
Я вздохнула и нерешительно кивнула.
- Да, конечно же, - ответила я. – Ты говорил про частоту вращения, лошадиные силы и скорость, – из всех слов, что он называл мне, я повторила те, которые запомнила, хотя не имела ни малейшего представления о том, что они значили, надеясь, что он поверит в то, что я его внимательно слушала. Он покачал головой.
- Это относится ко всем машинам, Белла, - произнес он.
Я сморщила лоб и в замешательстве посмотрела на него, гадая, зачем же он тогда только что мне об этом рассказал, если все это есть и в других машинах.
- Я говорил, что это Кабриолет Ауди А4 Кватро. С трехлитровым V-образным индукторным двигателем. Мощностью в двести двадцать лошадиных сил и емкостью топливного бака 63 литра. Скорость вращения от 221 до 230 оборотов в минуту. Разгон с нуля до шестидесяти миль за 7,9 секунды.
- Окей, - нерешительно сказала я, не совсем понимая то, что он мне только что сказал или, скорее, то, как он смог запомнить все эти цифры. – И это хорошо, да?
Он кивнул. – Будь я проклят, но это так же прекрасно, как мой Вольво. Возможно, некоторые люди сказали бы, что даже лучше, но с этим дерьмом я не согласен.
Я тоже кивнула, он внимательно на меня посмотрел, а затем развернулся и пошел к машине. Пробежался рукой по ее капоту, а я с любопытством наблюдала, как он достал ключи. Эдвард открыл дверь, сел в машину и завел ее. После этого крыша машины начала двигаться и я поняла, что она откидывается. Он остановил машину, вышел из нее, захлопывая дверь, и вернулся туда, где стояла я.
- Так что ты думаешь? – тихо спросил он, обвивая меня руками и прижимая к себе.
Он наклонился и нежно поцеловал меня в шею. Прикосновение его влажных губ отозвалось в моем теле приятной дрожью.
- Мило, - пролепетала я, глядя на машину. Она была серебристого цвета и выглядела почти так же, как его Вольво, только с опущенной крышей. Я не знала, каких именно слов он ждал от меня, так как мои познания в машинах были весьма ограничены. – Она похожа на твою.
Он вздохнул и оторвал губы от моей кожи. – Не смеши меня. Ауди уже и короче. Вольво - более блестящая и у нее литая крыша, а у Ауди черный подвижный верх. У них нет ничего общего.
Я на мгновение посмотрела на Ауди, а затем повернула голову, чтобы взглянуть на Вольво.
- Они серебристые, - пробормотала я.
Он фыркнул, отрицательно покачав головой.
- Они даже не одинакового серебристого цвета, Белла. Вольво темнее. Да, как бы то ни было, они обе серебристые, но у них был Ауди только такого цвета. Если ты хочешь машину другого цвета, мы можем ее покрасить, – выпалил он.
Мои брови удивленно взметнулись.
- Зачем мне просить тебя перекрасить твою машину? – непонимающе спросила я, ведь совершенно очевидно, что он любит серебристый цвет.
Он застонал. - Ты и в самом деле меня не слушала, верно? Это не моя машина, Белла, она - твоя.
Я вытаращила глаза и изумленно уставилась на него, лихорадочно думая, что наверняка ослышалась. Не может быть, чтобы он только что сказал мне, будто это моя машина. Нет ни единой причины, по которой она вообще может у меня быть и, положа руку на сердце, сама мысль о том, что они могли бы мне ее купить, была настолько ошеломительной, что мне даже страшно было об этом подумать. Машины ведь были очень дорогими.
- Моя? – в ужасе переспросила я.
Он улыбнулся и кивнул.
- Ага, твоя. Знаю, может, не слишком честно, что ты не сама ее выбирала, но на самом деле это была папина идея, и я бы не смог оспорить его решение. Мне показалось, тебе понравится, - сказал он, пожимая плечами.
Я в шоке смотрела на него, переваривая его слова. Так идея подарить мне машину принадлежала мистеру Каллену?
- Я, мм, - начала я, повернув голову, чтобы вновь взглянуть на нее. - Мне действительно нравится. Но зачем она мне? Я не понимаю.
Он вздохнул.
– Потому что ты умеешь водить, Белла. Вот зачем. Тебе нужна машина, чтобы прошвырнуться по округе, когда нас нет днем, так что теперь ты сама сможешь ходить за покупками и делать то, что тебе нужно. Черт, я не знаю, да все, что придет тебе в голову.
Я несколько раз моргнула, пытаясь осознать его слова. Мне было сложно игнорировать то, что у меня в животе все трепетало от радости, и казалось, что я сейчас взорвусь от счастья, но изо всех сил пыталась удержаться. Происходящее было настолько ошеломляющим, что, должно быть, было какой-то ошибкой.
- Погоди, - сказала я, когда, в конце концов, обрела дар речи. – Так значит, я могу ездить в магазин или по делам … Одна?
Он вздохнул и кивнул.
– Да. Не вижу ни одной причины, почему тебе нельзя этого делать. Ты ведь не собираешься сбегать, и умеешь вести себя на людях. Все нормально, - сказал он, пожимая плечами.
Бесстрастность, с которой он относился к данной ситуации, просто потрясала. Я не могла оторвать от машины глаз; ни я, ни Эдвард не произносили ни слова. Я пыталась осознать происходящее и из-за шока не могла даже открыть рот. У меня машина? И мне доверяют настолько, что разрешают уезжать из дома и появляться на людях одной? Сама мысль об этом меня ошеломила и даже немного напугала, но в то же время… В то же время была настолько восхитительной. Несмотря на то, что Эдвард только что сказал, было ненормально, это было очень большим событием в моей жизни.
- Вау, - произнесла я в конце концов, испытывая противоречивые чувства. Эдвард вздохнул и снова обнял меня.
- Добро пожаловать к независимости, - пробормотал он, наклоняясь к моей шее, чтобы поцеловать ее.
Я бы солгала, если бы сказала, что обошлось без затруднений, потому что это не так. Эдвард ездил в школу на моей машине - у нее была коробка-автомат, - оставляя свой Вольво в гараже, и так должно было продолжаться до тех пор, пока ему не снимут гипс. Где-то через неделю после того, как мне подарили машину, доктор Каллен зашел в кухню и вручил мне маленькую пластиковую кредитную карточку, сказав, чтобы я съездила в магазин за продуктами. Я в шоке посмотрела на него, а затем протянула руку и взяла карточку, моя рука при этом слегка дрожала. Он тут же вышел, не говоря ни слова, с таким видом, будто это была самая обычная вещь.
Я попросила Эдварда съездить со мной, но он отказался, говоря, что ему слишком много задали на дом уроков. Я немного испугалась, что мне придется ехать одной, но не хотела спорить или придавать этому слишком большое значение. Учитывая, что у меня не было выбора, мне пришлось смириться, и, собрав все свое мужество в кулак, выйти из дома и сесть за руль машины. Мне потребовалось некоторое время, чтобы отважиться просто завести ее, впрочем, гораздо меньшее, чем чтобы попытаться тронуться с места, но после отчаянных молчаливых уговоров и увещеваний, я, наконец, решилась отъехать от дома Калленов. При попытке втиснуться на огромную парковку перед универмагом у меня чуть не началась паническая атака, и мне пришлось позвонить Эдварду, чтобы он помог мне успокоиться. Я боялась, что он расстроится, когда услышит мой задыхающийся голос и невнятную речь, будто я пьяная, но он был очень терпелив и разговаривал со мной почти на протяжении всей моей вылазки в магазин. Мне это очень помогло, и я быстро прошлась через торговый зал. Он повесил трубку, когда я подошла к кассе расплатиться; я нервничала, ведь впервые самостоятельно использовала кредитную карточку и расписывалась на чеке за саму себя, но - на удивление - я со всем очень хорошо справилась.
Сказать, что я гордилась собой – было бы преуменьшением. Я еще ни разу в жизни не испытывала такого чувства удовлетворения, и мне было немного жаль, что то, что другие люди делают практически не задумываясь, для меня являлось чем-то большим и важным. Эдвард сказал, что гордится мной, и в его голосе я услышала радость, которая лишь усилила мою.
В свои следующие поездки я справлялась уже самостоятельно. Эдварду больше не приходилось отвечать на мои взволнованные телефонные звонки, чтобы успокоить меня, но это произошло лишь после того, как я перестала волноваться и принимать происходящее слишком близко к сердцу. Я по-прежнему боялась ездить куда-то одна, но с каждым разом мне становилось все легче и легче.
Из размышлений меня вывели громкие проклятия Эдварда.
- Ну что за гребаный вопрос? Какое отношение имеет проклятая шестнадцатая буква греческого алфавита к математике? Что это за дерьмо?
- Пи? – вырвалось у меня.
При звуке моего голоса он подпрыгнул от неожиданности и повернулся ко мне, сощурив глаза. Я предположила, что он не знал о том, что я стояла у него за спиной.
- Ты только что спросила меня, не хочу ли я кусок чертова пирога (1)? – переспросил он.
Я смущенно нахмурилась.
- Вообще-то нет. Шестнадцатая буква греческого алфавита – Пи, и в математике она обозначает число Пи, - пробормотала я.
Он некоторое время с удивлением смотрел на меня, очевидно, пытаясь понять то, что я ему только что сказала.
- Да? – спросил он, я кивнула. – Что ж, спасибо за это шизанутому Алексу Требексу. А он, случайно, не говорил тебе, во скольких пьесах Шекспира есть призраки? Потому что я не могу отыскать это дерьмо.
- Сколько призраков или сколько пьес? – переспросила я.
Он посмотрел на меня, а затем заглянул в книгу.
- А есть разница? – смущенно спросил он.
- В четырех пьесах в качестве действующих персонажей есть призраки, но в одной из них их двое. – Сказала я, заикаясь.
Он перевел на меня удивленный взгляд.
- Ты вправду знаешь чертов ответ? Господи Иисусе, Белла, – пробормотал он. – Ты бы могла делать за меня домашнюю работу и тем самым помогла бы мне избежать многих проблем,
Я покраснела, а он усмехнулся.
– Полагаю, я не так уж много и знаю; только то, что видела сама или о чем мне рассказывали. И если я бы делала за тебя домашнюю работу, то как бы ты тогда научился чему-нибудь?
Он пожал плечами.
- Не представляю, зачем мне знать все это дерьмо, но я бы мог просто запоминать твои ответы, - игриво сказал он, качая головой и что-то печатая. – Короче, тебе что-то было нужно?
Я вздохнула, и он снова повернул голову в мою сторону.
– Я собиралась уйти, – пробормотала я.
Он посмотрел на часы и кивнул.
- Окей, - произнес он, вытаскивая из стола связку ключей.
Эдвард протянул их мне, и, подойдя, я осторожно взяла их.
– Я хочу разделаться с этим дерьмом и выполнить кое-какие поручения. Желаю повеселиться и, ради всего святого, не позволяй Элис делать с тобой что-то такое, чего сама не захочешь. Если она будем слишком настойчивой – посылай ее прямиком в ад.
Я улыбнулась.
– Хорошо. Увидимся позже, - пробормотала я.
Он кивнул и развернулся к компьютеру. Я еще немного постояла, наблюдая за ним, а затем вышла из комнаты.
На дворе стояла середина мая, и с памятного семейного совета, на котором Эдвард разбушевался, прошло уже четыре недели. Прошедшие недели походили на поездку на "американских горках", на которых Эдвард меня, вероятно, прокатил бы, узнай он, что я на них не то что не каталась, а даже никогда их не видела, но и без этого я сейчас имела вполне полное представление, на что же это могло быть похоже. Крутые подъемы и спуски, которые сменяют друг друга так быстро, что невозможно предугадать. И это всегда сочетает в себе предвкушение и восторг, назревающие внутри, но также сопровождающиеся и страхом.
Страх неизвестного, страх неистового взрыва, потому что в эти дни поведение Эдварда невозможно было предугадать. Казалось, он с трудом сдерживал свою раздражительность, и я не знала, что было тому причиной: нынешняя ситуация или же было еще что-то, но он как будто целенаправленно старался скрыть это. Порой он не сдерживался: в такие моменты он становился грубым и легко раздражался, его поведение становилось еще хуже, чем обычно. Подобное происходило довольно часто, и иногда он останавливал сам себя и извинялся, но чаще всего даже не замечал этого.
Он не изъявлял желания говорить о причинах своей злости, и всегда менял тему разговора со словами, что хочет сосредоточиться на нашем совместном будущем, а не копаться в прошлом, которому уже невозможно ни помочь, ни изменить. Его слова одновременно смутили меня и разожгли во мне любопытство, но не могло быть и речи о том, чтобы проявить его или быть настойчивой и попытаться узнать о том, что он подразумевал. Я знала, что, если бы Эдвард захотел со мной об этом поговорить, он бы сам пришел и начал этот разговор, а до тех пор, пока он этого не сделал, я предпочитала не вмешиваться в его личное пространство.
Я пыталась не воспринимать его раздражительность на свой счет, поскольку была уверена в том, что не сделала ничего плохого. Не было похоже, что это было как-то связано со мной или что я была тем самым человеком, которому миссис Каллен пыталась помочь. Я едва знала ее, и она исчезла из моей жизни задолго до своей смерти. Я была всего лишь еще одним человеком, которого она встретила, благодаря работе своего мужа. Эдвард говорил, что она старалась помочь чикагским детям, обращавшимся в центр по защите жертв изнасилований, где она работала на общественных началах. Я решила, что она, пытаясь помочь спасти одного их таких детей, встала на пути у какой-то плохой семьи.
Что бы это ни было, это, безусловно, сильно разозлило Эдварда, но, казалось, он был в состоянии сам с этим справиться. Он держался немного отстраненно, но не физически, потому как всегда держался поблизости от меня, а эмоционально. Он все также обнимал и целовал меня, говорил, как сильно меня любит, но проявления той безудержной страсти, которая прежде сопровождала его признания и поцелуи, куда-то пропали. Я пришла к выводу, что это случилось лишь из-за того, что на него слишком много всего навалилось и со временем все пройдет, поэтому пыталась не обращать на это внимания.