Базисные и производные от них знаки в парадигме

Идеальной моделью сочетания базисного и производных от него знаков является парадигма. Понятие парадигмы и ее конкретное воплощение подробно разработано в лингвистике. Там различают, например, парадигмы склонения существительных, парадигмы спряжения глаголов и многие другие. Можно даже сказать, что весь язык состоит из разного рода парадигм. Парадигма состоит из базисного (ведущего) знака и из его производных, поданных в определенной системе.
Так, парадигма склонения русского существительного завод (она же может рассматриваться как представительница многих других парадигм 2-го склонения имен существительных мужского рода в русском языке) выглядит следующим образом:
Конкретная парадигма склонения: Та же парадигма в виде схемы:

• Лейбницу эта система стала известна от миссионеров из стран Востока, где двоичная система использовалась с незапамятных времен. Он, однако, ее обработал и представил в "читабельном" виде.
  ** Более подробно см.: А. Соломоник. Философия знаковых систем и язык. МЕТ, Минск, 2002.

Мы видим, как распределяются в парадигме основной (его я выделил жирным шрифтом) и производные знаки и как последние расходятся последовательно по числам и по падежам в русском языке. Естественно, что в других языках парадигма склонения существительных будут выглядеть совершенно иначе. Собрав вместе все парадигмы склонения существительных мужского рода, мы получим цельное представление об этой важной грамматической категории. Собрав вместе все парадигмы склонения существительных в русском языке, мы получим полное представление о такой языковой категории, как существительные. Сделать это мы можем с помощью ряда схематически представленных парадигм, таких, как в нашем примере.
Внутри парадигмы на первом месте размещается базисный знак парадигмы (он обычно - один из базисных знаков всей системы или подсистемы). Базисный знак выбирается по минимальному наличию в нем словообразовательных элементов (в нашем примере он состоит только из корневой морфемы) и по легкой выводимости из него производных знаков. Эти последние следуют за базисным знаком и распределяются по категориям, принятым в метаязыке системы (в данным случае по роду, числам и падежам существительных в русском языке), и в том порядке, который определен метаязыком системы.

Важно указать, что парадигма может быть представлена в самых разных ее ипостасях в зависимости от цели представления и от возможностей пользователей. Так, в школьных учебниках по русскому языку указанная выше парадигма представлена в самом полном и незамысловатом виде (левый столбец в нашем примере). В специальных грамматиках - в схематическом виде (правый столбец в нашем примере). В словарях, где развернутый показ парадигм невозможен из-за недостатка места, принято указывать ее базисный знак и несколько знаков производных от него, но как бы представляющих всю парадигму. Выбор производных от начального члена парадигмы знаков, их количество и последовательность определяются лексикографическими правилами, принятыми для конкретного языка. Практическая лексикография очень во многом зависит от правильного выбора языковых парадигм и их ясной демонстрации в словарях.
Парадигмы играют большую роль не только в языковых системах. Так, в приведенном выше примере рисовальной системы из Word’а мы видим почти законченную парадигму по начертанию линий. Любая система, используемая в "редакторах" (да и в других компьютерных программах), может рассматриваться как парадигма или набор парадигм. Даже в самых примитивных естественных системах незримо присутствует парадигма. След, например, выступает в качестве основного знака, а все его составляющие могут рассматриваться как части парадигмы, неизменно сопутствующие следу (его принадлежность какому-то живому существу либо неживому предмету; время. когда этот предмет оставил след; сопутствующие обстоятельства, связанные со следом, и пр.).
Любой формообразующий элемент производных знаков является потенциальной привязкой данного знака к другим знакам системы в синтагме или в еще большем отрезке текста. Возьмем для примера приведенные выше линии. Если линия снабжена стрелкой с одной стороны, то весь знак показывает (допустим, в схеме), что связь между стрелкой и возможным рядом стоящим элементом будет однонаправленной, в сторону стрелки. Если мы снабдим линию стрелками с обеих сторон, то синтаксическая связь между элементами будет иной, показывая взаимное их воздействие друг на друга. Наличие в изображении химического элемента показателя его валентности обязывает нас найти соответствующие корреляты в химических уравнениях. Появление того или иного падежа в существительном немедленно создает соответствующие логические отношения между словами: при родительном падеже это либо отношение принадлежности либо какие-то другие, свойственные родительному падежу отношения; при дательном падеже - переход действия на другой предмет и т.п.

Что не менее важно, такие форманты производных слов ответственны и за логические направляющие текста, как по их охвату, так и по глубине. Рассмотрим парадигму из естественной системы знаков. Произошел наезд автомашины на пешехода на лесной дороге. Случай повлек за собой смертельный исход, водитель автомашины скрылся. При осмотре места происшествия были обнаружены отпечатки шин и ветка на дороге с признаками того, что машина ее переезжала. По этим признакам можно сделать вывод, какого типа машина была замешана в аварии и в какую сторону она ехала (концы ветки обычно торчат в сторону движения автомашины). Повернутые концы ветки - производные от основного знака - самой ветки. Они ведут нас к частному выводу о той конкретной машине, которую мы ищем в данном случае.
Или - рука протянута в приветственном жесте в направлении того человека, с которым здороваются. Направление протянутой руки есть элемент, дополнительный к основному знаку (жесту), реализующий связь знаков в данном действии. Опять-таки логическое содержание, им заданное, будет весьма конкретным. Но вот жест приветствия вождя на трибуне. Он обращен ко всем, и так всеми и понимается. Логическое содержание такой связки уже гораздо шире и глубже.
Выше я привел две словесные парадигмы со словом завод, первая - в простом и полном виде, вторая - в виде схемы. Логические связки первого варианта схемы касаются только одного слова, второй - огромного количества слов, всех существительных избранного типа. Но не только по объему данная парадигма отличается от первой; она как бы выделяет скрытые в конкретном проявлении общие связи, самую суть их отношений. Еще более глубокие связи выяснились бы из парадигмы, если бы я нарисовал ее вообще без слов, с помощью одних схем и/или символов, обозначая стрелками отношения взаимодействующих элементов системы.

Такого рода схематические выражения отношений слов в языковых синтагмах принято называть диаграммами типа развернутого дерева. Вот одна из самых простых схем-деревьев для синтагмы "Петр видел это" (в ней мало морфологических связок, зато диаграмма выводит ее на самый высокий абстрактно-формализованный уровень):

Ясно, какими логико-синтаксическими возможностями обладают подобные схемы (как по широте охвата, так и по глубине проникновения) для выяснения взаимоотношений между знаками языкового кода. Впрочем, мы еще не раз обратимся к таким и подобным им схемам при рассмотрении особенностей разного рода систем во второй части книги.

Глава VI: Новые знаки системы, их прозрачность и мотивированность

В некоторые системы в процессе их функционирования продолжают проникать новые знаки. По этому признаку все системы делятся на открытые и закрытые. Некоторые из них заранее ориентируются на закрытость, другие - на открытость. Так, системы записи предполагают строго ограниченное количество знаков, поданных к тому же в определенной последовательности (они закрытые); языки же намеренно открыты для новых слов, отражающих все новые имена, понятия или концепты. Подробно этот вопрос будет рассмотрен во второй части книги, посвященной системам знаков. Здесь же нам интересно рассмотреть вопрос о том, как происходит вхождение новых знаков в систему и какими факторами определяется характер нового знака.

Прежде всего разберем термин прозрачность знака. Он означает понятность знака с первого взгляда, даже если пользователь системы не встречался с ним прежде. Ясно, что если новый знак будет мотивирован настолько, что встреча с ним не вызовет затруднений у пользователя системой, это предпочтительней, чем каждый раз инструктировать пользователя о значении и характеристиках нового знака. Данное обстоятельство особенно важно для огромных систем, таких как язык. В маленьких по объему системах возможность дополнительного инструктажа и переучивания пользователя возникает не часто, а в случае с языком новые знаки возникают чуть ли не ежедневно.
По этой причине многие писатели и ученые, прежде всего философы и лингвисты, стали задумываться о том, чтобы придать новым языковым знакам с самого начала их появления в системе абсолютную прозрачность. Некотрые авторы считали возможным сделать прозрачными все слова в языке. Они исходили при этом из предпосылки, что в нашем мышлении существуют общечеловеские категории, лежащие в основе интеллекта вообще. К тому же они напрямую связывали мышление с языком и математикой. Инициатороми этого движения были Декарт (1596 - 1650) и Лейбниц (1646 - 1716). Оба они считали, что в основе мысли лежат некоторые основные представления (в основном общелогические и математические) и что можно прямо отразить эти представления в языке. В этом случае слова станут понятными всем людям, независимо от их происхождения и национального языка. Предлагаемый ими язык был назван философским, а его единицы - не словами, а универсальными знаками (universal characters).
Попытки создать такие языки исчисляются сотнями. Из них две известны очень хорошо. Это - языки, якобы, напрямую выражающие наши мысли. Первый из них был создан шотландским судьей и философом Джорджем Дельгарно (его труд "Искусство обозначения или всеобщий символ и философский язык" был издан в 1661 г.), и второй - англичанином Джоном Вилкинсом (первым президентом Королевского общества), чья книга "Очерк о подлинном языке" появилась в 1668 г. Оба автора при определении "подлинного знака" пользовались следующей методикой: всю совокупность известных им знаний они разделили на категории (науки политические, природные объекты и пр.). Дельгарно обозначал каждую категорию одной из согласных букв английского алфавита, а Уилкинс - каким-то рисованным значком. Затем они делили науки на подклассы (скажем, юридические науки были подклассом политических наук); подклассы в системе Дельгарно обозначались гласными буквами, а у Уилкинса - дополнительным элементом к первому значку. Эта процедура продолжалась, пока в конце концов у Дельгарно не появлялось легко произносимое слово, а у Уилкинса законченный (с его точки зрения) значок. Это и были вожделенные для них "подлинные знаки".

Естественно, что у них ничего не получилось. Во-первых, сумма известных человечеству знаний постоянно изменялась и всю систему надо было пересматривать с самого начала. Во-вторых, все семиотические принципы при таком подходе оказались нарушенными. Например, был нарушен принцип необходимости подбора знаков, подходящих для данной системы по степени абстрактности (слова, имеющие денотатов вне системы и, с другой стороны, в мышлении, они заменили на значки, которые имели денотатов только в известной науке области знания). При жизни они каким-то образом пытались усовершенствовать свои системы, внося коррективы по ходу совершенствования знаний о реальном мире. После их смерти эти попытки были сразу же преданы забвению.
"Но вечно людям светит несказанного свет". Еще в прошлом веке великий аргентинский писатель Борхес писал: "...аналитический язык Уилкинса - не худшая из схем. Ее роды и виды противоречивы и туманны; зато мысль обозначить буквами разделы и подотделы бесспорно остроумна. Слово ’лосось’ ничего нам не говорит, соответствующее слово zana у Уилкинса содержит в себе определение для человека, усвоившего сорок категорий и подвидов этих категорий: ’рыба, чешуйчатая, речная, с розовым мясом’".* Увы, это пожелание остается нереализованным и, по-видимому, не может быть реализовано средствами философского языка.
Тем не менее, проблема прозрачности знаков системы остается, хотя решается она совсем другими средствами, а не теми, о которых говорилось выше. Выбор правильной системы непосредственно связан с отбором подходящих для нее знаков. Это требование не было выполнено Дельгарно и Уилкинсом, в этом причина их неудач. Для языковых систем органичным и непременным знаком является слово в том его понимании, о котором уже говорилось. Находясь внутри системы, базисный знак регулируется ее состоянием, выступая в том или ином качестве. От него же отпочковываются дополнительные знаки системы разной степени прозрачности и мотивированности. В моей первой книге я попытался построить континуум прозрачности различных слов в языке.** Континуум строился в соответствии с критериями прозрачности и близости знака к своему денотату. У меня получилась следующее.

На первом месте по близости слова к внесистемному денотату выступает группа ономатопей (идеофонов), то есть слов, которые пытаются в своей фонетике скопировать реальную действительность, разумеется, в ее звуковом проявлении. Затем шла группа имен собственных, которые своим денотатом имеют одиночные и конкретные предметы. Затем - группа основного лексического фонда; группы слов, этимология которых затемнена за давностью времен, поскольку это были самые необходимые и самые первые слова в языке. Они никак не мотивированы ни своей близостью к внесистемному денотату, ни прозрачностью своего происхождения от других слов языка. На нашем континууме они оказываются на нейтральном участке, между словами внешней и внутренней системной мотивации. Далее уже идут слова, мотивация которых определяется только внутрисистемными факторами.
Среди них на первом месте стоит заимствованная из других языков лексика. В ходе своего функционирования любой язык приходит в соприкосновение с другими языковыми системами и обильно заимствует из них новые слова. Группа заимствованных слов, точнее тех слов, заимствование которых можно доказать, является едва ли не самой большой в любом естественном языке. Далее идут слова, зависимость которых от системы все больше возрастает, т.е. фактор зависимости от внешнего денотата резко падает, а фактор зависимости от внутрисистемных обстоятельств возрастает. Все это полностью соответствует нашему основному семиотическому правилу: чем меньше знак зависит от внешнего денотата, тем больше он зависит от своей системы. Группа слов вторичной мотивации очень многочисленна в любом языке. К ней относятся производные слова, составляющие парадигмы базисных знаков. Сюда же относятся и слова, производные от других, но имеющие свои парадигмы (новые слова, образованные с помощью морфем, составные слова и слова с заимствованным значением других слов). Я уже приводил пример с ледоколом, который образовался из двух базисных морфов в русском языке и по значению как бы объединяет их смыслы. При образовании таких слов широко используется полисемия. Скажем, сочетание "капот машины" появилось при переносе значения слова "капот" на новую реалию.
Следующей группой слов я поставил дейктические слова. Если все предыдущие группы включали слова, имевшие денотатов вне системы (они могли не иметь ясной мотивации по происхождению, но денотатов своих имели), то дейкты относятся к любому денотату, на который они в конкретном случае указывают (само слово "дейкт" происходит от греческого deixis - указать). Личные местоимения меняют своих денотатов в зависимости от ситуации общения. "Я" - это "я" сейчас и для меня, но также и любой другой субъект, который в данном конкретном случае относит слово "я" на свой счет. То же относится ко всем личным местоимениям, к наречиям "сейчас", "вчера" и ко многим другим словам.

Затем идет группа "функциональной лексики". Если дейкты имели денотатов вне системы, хотя и разных при различных обстоятельствах, то фунциональные слова типа "падежных предлогов", "вспомогательных вопросительных слов" и т.п. имеют исключительно внутрисистемный смысл. К ним же примыкают и логические направляющие текста типа "если... то...", "поэтому" и пр.
Я могу построить такую же "лестницу" мотивированности разных знаков во всех других системах. Следует только иметь в виду, что по мере повышения уровня абстрактности системы ее единицы все больше теряют близость к реальности за счет укрепления своей зависимости от системы. В формализованных математических кодах высшего уровня даже базисные знаки отбираются только по признаку того, как они будут работать в создаваемой системе, и не более. Из истории науки известно, что системы интегралов и дифференциалов были созданы параллельно двумя великими мыслителями - Лейбницем и Ньютоном. Оба они были оригинальны в разработанных ими подходах, но Лейбниц дал своим идеям удобное для пользователей знаковое воплощение. Именно поэтому мы работаем с придуманной им системой до сих пор.
Приведу еще один пример, демонстрирующий важность прозрачной мотивировки знаков системы, он опять-таки будет из области лингвистики. В 1887 году в Каунасе вышла книжка Лазаря Заменгофа (выступившего под именем д-ра Эсперанто) под названием "Международный язык". Это - дата рождения искусственного языка эсперанто. Заменгоф хотел создать язык, пригодный для общения всех людей мира и одновременно легкий в изучении и применении. Последняя задача ему явно удалась: язык получился на редкость компактным и простым. За счет чего же? Прежде всего, за счет того, что автор использовал в нем слова прозрачной внутриязыковой мотивированности вместо слов, абсолютно не мотивированных в других языках. Например, большинство антонимов в эсперанто оформляются при помощи приставки mal-. В эсперанто нет слова "трудный" и его производных, а есть слово "легкий" - facila и его антоним malfacila (со всеми производными, а их множество). Так же обстоит дело с большинством других антонимов. Подумайте, какая экономия усилий при изучении языка и его употреблении достигается с помощью такого простого приема!

Можно выделить и другие способы использования внутриязыковой мотивированности в эсперанто вместо хаотического нагромождения языковых явлений в других языках. Я выделю только два из них.
Большинство слов в эсперанто заимствованы из хорошо известных многим европейских языков. Когда я начал изучать эсперанто, то обнаружил, что при первой встрече с новым для себя словом, я не затрудняюсь определить его значение. Ведь оно было мне хорошо известно из других языков. Конечно, человек не являющийся лингвистом, не может рассчитывать на такое преимущество, но если учесть, что большинство из этих слов принадлежат к интернациональной лексике, проникшей в любой язык, то и люди, не осведомленные в лингвистике, получают фору при изучении эсперанто.
Во-вторых, в эсперанто при образовании производных слов основой может стать любая часть речи и любая морфема, а не только корень. Как обстоят дела в других языках? Там в словобразовании господствуют такого рода правила: "Абстрактные существительные образуются от других существительных при помощи суффикса -hood", т.е. словообразовательные возможности заранее ограничиваются исходной частью речи. В эсперанто почти любая часть речи может стать базой для образования новых слов, потому что и сами части речи образуются одна из другой почти без ограничений. В нем не только корень становится основой для производства новых слов, а любой суффикс, любая приставка. Так, суффикс -ec образует слова со значением качества, но немедленно и сам становится существительным eco со значением "свойство", "качество" и дает многочисленные ответвления, как-то "качественный", "качественно" и другие.

Вот выдержка из работ самого Заменгофа, который приводит в пример словообразовательные возможности корня san- (нетрудно догадаться, что он взят из латыни и связан со значением "здоровье"). Вот сколько слов можно образовать из этого корня в эсперанто:
san-o (здоровье), san-a (здоровый), san-e (здорово - наречие) и далее я не перевожу: san-i, san-u, san-ig-a, san-ul-o, san-ig-i, san-ej-o, san-ist-o, san-ul-o и еще 23 производных (!).
Умело использовав уже наработанный языковой материал, Заменгоф создал весьма простую в обращении языковую систему. Хочу подчеркнуть, что такие "сокращения" возможны только при уже существующих системах, хорошо обкатанных, с известными "правилами игры", которыми можно манипулировать при создании аналогичных систем.

• Борхес Х. Аналитический язык Джона Уилкинса. "Проза разных лет". М., 1951.
  ** Кстати, сам термин и идею прозрачности я заимствовал из S. Ullmann. Semantics (An Introduction to the Science of Meaning). Blackwell, Oxford, 1972.

Глава VII: Средства переноса знаков из системы в систему.
Смысл и воплощение знаков

В "Словаре иностранных слов"* мы читаем "Синонимы - [греч. synonymos = одноименный] - слова, разные по звуковой форме, но тождественные или очень близкие по значению, употребляемые для различения тех или иных смысловых (или стилевых) оттенков, напр.: "око" и "глаз", "храбрый" и "отважный", "путь" и "дорога"". Это традиционное и общепринятое определение синонимов вполне подходит для начала нашего разговора о них в контексте знаковых систем.
Сразу замечу, что речь пойдет не только о "словах", но о любых знаках в любых знаковых системах. Полярная звезда синонимична сама себе, наблюдаемая как в северном, так и в южном полушарии, хотя ее окружение будет иным (расположение других звезд по отношению к Полярной, их общая конфигурация и пр.). Следы на местности и они же на фотографии также будут синонимичны, хотя они появляются в разных знаковых системах, где прочитываются по-разному. Две части равенства, допустим, (a + b)2 = a2 + 2ab + b2 тоже синонимичны, так как относятся к одному и тому же денотату вне системы.
Сказанное предполагает, что наблюдения за синонимами в разном знаковом выражении лучше расположить по возрастающей. Синонимичны знаки в одной системе, даже в одной подсистеме: вышеприведенные "путь" и "дорога", например.
Синонимичны знаки в одной подсистеме, но выраженные знаками разной иерархической подчиненности: "Наполеон" (одно слово, выраженное именем собственным) и его синоним "победитель под Аустерлицем". Еще пример: "фобия" и "немотивированный страх".
Синонимичны знаки из разных систем (даже из систем разного типа): слово одного языка и его перевод на другой язык; словесное описание события либо какого-нибудь образа и его рисунок-иллюстрация. Или формула - (a + b)2 - и ее словесное описание - "а" плюс "b" в квадрате. После такого подбора примеров можно точнее выразить само понятие синонимии в терминах семиотики: синонимичными мы можем назвать такие знаки, которые отличаются по форме, но одинаковы по содержанию, т.е. выражают тот же самый денотат. Об их содержании у нас и пойдет разговор.
Содержание этих знаков включает отображаемое ими (и это - их общая часть, позволяющая нам отнести их к синонимам), но каждый из них отличается от другого своим весом и местом в соответствующей системе (что иногда значительно отличает один синоним от другого). "Глаз" и "око" относятся к одной и той же системе знаков (языковой), но к разным ее стилистическим слоям, что делает их отличными по стилистической принадлежности. Это последнее обстоятельство отражается в их использовании на практике. "Храбрый" и "отважный" почти полностью совпадают и могут употребляться практически в одних и тех же контекстах. То же относится и к паре "путь" и "дорога", но не к словосочетаниям, в которых они используются. Так мы говорим "дорога в никуда", но не "путь в никуда" или "в начале жизненного пути", но не "в начале жизненной дороги".
Если мы обратимся к синонимам в математических системах (прошу прощения у математиков, которым, несомненно, этот термин будет резать слух), то обнаружим, что приведение синонимичных выражений к их наиболее "удобному" или "соотносительному" виду составляет самую суть математических преобразований. Так, в дробях мы стремимся добиться самого простого и далее не разложимого результата. Поэтому при работе с дробями от нас в школе требовали привести их к простейшему, далее не поддающемуся упрощению виду. Но так происходит не всегда. При сложении и вычитании дробей требуется привести их к общему знаменателю, т.е. в этих случаях мы преобразуем дроби до сопоставимых размеров и только после этого производим над ними соответствующие действия. Уже из этих примеров можно заключить, что синонимия в разных системах проявляется по-разному и, что более важно, служит не только для производства разных знаков от одного и того же денотата, но и для приспособления синонимичных знаков к уровню и требованиям новой воспринимающей их системы. Это вывод огромной эвристической значимости; фактически тут мы затрагиваем самую суть существования знаковых систем. Несколько предваряя рассуждения следующей части книги, мы можем сказать, что смысл возникновения и существования знаковых систем в том и заключается, чтобы зашифровать интересующее нас явление из онтологической действительности в терминах какой-то знаковой системы с тем, чтобы затем препарировать это явление по правилам системы. Одним из основных механизмов такой шифровки и является синонимия. Она позволяет изначально шифровать или переводить из системы в систему один и тот же денотат, приспосабливает его обозначение к дальнейшей внутрисистемной обработке, а также выступает в качестве одного из главных инструментов такой обработки.
Приведем примеры. Допустим, мы иллюстрируем какую-нибудь книгу. При этом мы читаем описание того, что хотим показать на иллюстрации, проникаемся деталями и общей атмосферой описания и затем приступаем к работе. Однако художник-иллюстратор работает абсолютно в другой системе знаков, чем литератор, задающий ему исходный материал. Он пользуется знаками видимыми, соединяет их в синтагмы с помощью совсем иных средств и иной логики, и в результате получает совершенно другой результат, нежели писатель. Мы вправе сказать, что, зашифровывая один и тот же объект, они обращаются к синонимическим знакам (или к их комбинациям), но, поскольку эти знаки относятся к разным системам, каждый из них должен быть показан в том виде, который воспринимается данной системой и может быть обработан в ее терминах.
Современная практика работы с компьютерами показывает, что весьма часто программы, заложенные в наш компьютер, "не читают" новый текст и, следовательно, не могут с ним работать. Поэтому требуется либо программа перевода текста в подходящий для нашего компьютера формат, либо инсталляция в компьютер новых программ, пригодных для чтения и обработки нового текста. Проблема создания соответствия между разными системами знаков существовала всегда; с созданием компьютеров и превращением их в орудия массового употребления она (эта проблема) стала лишь более наглядной и широко известной. Синонимия используется не только для переноса знаков и их приспособления к новой знаковой системе, она же выступает и в роли основного инструмента преобразования знаков внутри системы. Это особенно проявляется в знаковых системах самого высокого уровня абстракции, а именно в математических кодах. В них применяется почти исключительно работа по преобразованию тождеств, т.е. создаются синонимические варианты чего-то одного и того же до тех пор, пока они не приобретают вид, подходящий для конечного продукта системы либо для обратного перевода знаков в онтологически приемлемый образец. Здесь мы далеко забегаем вперед, говоря о вещах, требующих более подробного анализа, который мы предполагаем сделать в следующих частях книги.
В химических и физических тождествах, в математических преобразованиях - везде мы видим одно и то же: переход зашифрованного выражения в равноценный ему синонимический вариант. И так до тех пор, пока не получаем максимально "выразительный" в терминах данной системы результат. Это если мы работаем только на систему. Если же мы используем систему для получения практических результатов, то завершение наших преобразований регулируется еще и внешними по отношению к системе критериями. Так, например, в алгебре контактных схем существует свой критерий завершения чисто математических преобразований:
"Основной задачей алгебры контактных схем является задача разыскания схем, логически эквивалентных искомой схеме. Это необходимо для того, чтобы выбрать из всех возможных вариантов наиболее простой. Поскольку универсального критерия простоты схемы не существует, постольку в качестве одного из критериев простоты принимается следующий: схема будет самой простой среди всех логически ей эквивалентных, если соответствующее ей алгебраическое выражение содержит наименьшее по сравнению с остальными число вхождений букв (переменных)".** Кажется, еще никто не задавался вопросом, почему повсюду принимается именно синонимическая, а не иная процедура обработки знаков. Если взглянуть на нее с точки зрения нашего подхода к семиотике, то станет ясным, что иной процедуры и быть не может. Смысл обращения к семиотическим системам для решения чисто онтологических задач заключается в том, чтобы отделиться, абстрагироваться от действительности. Перейдя на другой, знаковый уровень, мы уже не можем оперировать реальными предметами или явлениями, мы должны оперировать преимущественно их знаками, к тому же в формате той знаковой системы, которую для этого выбрали. Но, действуя таким образом, мы можем только сравнивать одно знаковое выражение с синонимичным ему эквивалентом из той же или иной знаковой системы.
Между прочим, на самых низком семиотическом уровне дело обстоит несколько иначе. Работая с естественными системами знаков, мы используем совершенно иные процедуры. Так, обнаружив след, мы решаем, что это след человека, которого мы разыскиваем. Мы идем по следу и находим стоянку с остатками недавно потушенного костра. Наши действия становятся иными: мы идем по тому же следу, но уже прячась и очень осторожно. Здесь, в зависимости от получаемых из действительности сигналов, мы корректируем в свете новых данных дальнейшие приемы работы с этими знаками. Когда художник пишет с натуры, он также постоянно проверяет свою работу, сверяя ее с тем, что видит. Такие процедуры я назвал логикой соответствий (см. в следующей части книги). На более же абстрактном уровне, все дальше и дальше отходя от зашифрованной реальности, мы отдаемся на милость законов знаковой системы, которой пользуемся. А в ней мы обращаемся по преимуществу к ее синонимичным, но по-разному выражаемым отрезкам.
Насколько мне известно, Георг Кантор (1845 - 1918) был первым ученым, который сознательно применил процедуру замены знаков одного ряда на синонимические (или антонимичные) им знаки другого ряда. (Разумеется, в его работах ни о какой синонимии или антонимии речи не было, а была совершенно иная терминология). Для развития своих идей ему, профессиональному математику, пришлось выйти за пределы чисто математических выкладок и воспользоваться языковыми и философскими понятиями. В результате он разработал математическую теорию множеств, в которой доказал возможность (или невозможность) замены знаков одного ряда на знаки другого ряда. Он доказал, что в ряде случаев это возможно, а в ряде случаев - нет. Впоследствии его работы инкорпорировались в корпус, который привел к появлению хорошо фундированной математической логики, ставшей основой для разработки логики компьютерных программ. Мы же утверждаем правильность такого подхода для гораздо большего, нежели только математические, типов систем. Не только синонимика служит инструментом для переноса данных из одной системы в другую. Есть и другие способы, например, антонимы или омонимы. Это явления, противоположные синонимии. В том же "Словаре иностранных слов" мы читаем: «Антонимы [анти + греч. onoma = имя] - слова, имеющие противоположные значения, напр., твердый - мягкий, дорого - дешево, болезнь - здоровье и т.д.».
Формулируя это определение в семиотических терминах, мы получаем: «Антонимы - это знаки (в любых, а не только в языковых системах), противоположные по своему содержанию (т.е. относящиеся к денотатам с противоположным внесистемным значением)». Антонимы предлагают противоположный по смыслу и как бы противостоящий синонимам (а на самом деле добавочный и связанный с ними) способ действий в знаковых системах. Когда мы выше говорили о Канторе, мы видели, что он использовал синонимию при разработке теории множеств. Но столь же правильно было бы утверждать, что он использовал антонимию. Так, для получения новых, еще не встречавшихся множеств он применил метод, названный им диагональным. В нем показатели уже использованного множества меняются с минуса на плюс, а с плюса - на минус. Иначе говоря, одна эта формализованная процедура (множества-системы могли включать какие угодно денотаты либо никаких вообще), построенная на чистой идее антонимизации, позволила Г. Кантору получить метод, имевший впоследствии столь большое практическое значение.
Аналогичным образом дело обстоит с омонимами. «Омонимы [греч. homos одинаковый + onoma = имя] - слова, имеющие одинаковое звучание, но различное значение: напр., коса (орудие для сенокоса) и коса (заплетенные волосы)». Применим ту же процедуру. В семиотике омонимами мы будем называть знаки любых систем, одинаковые по форме и разные по своему содержанию, т.е. относящиеся к разным денотатам. Это более общий случай, чем с антонимами, в которых денотаты тоже разные, но с противоположным значением. И в этом случае мы обнаруживаем, что омонимия служит для перевода знаков из одной системы в другую и для приспособления их к условиям этой другой системы. Из истории письма известно, какую большую роль в изобретении фонетического письма сыграл ребус. Ребус позволяет нам переносить одинаковые звуки из одного слова в другое, а в исторической перспективе позволил людям осознать, что можно писать, шифруя отдельные звуки, а не только целые слова. Например, в египетской иероглифике сначала все иероглифы означали отдельные слова или целые понятия, но постепенно ими стали обозначать слоги по принципу одинакового звучания. Дело обстояло совсем как в современных ребусах, где слово "полтина" можно написать при помощи двух рисунков: "пола" и "тины". Точно так же поступали и в древнем Египте, где так и не перешли на фонетическое письмо, но зачатки его уже были намечены. В других, только что возникавших системах уже отдельные слоги, а затем и звуки стали обозначаться буквами. Отсюда и пошло алфавитное письмо.
Для нас важно, что и синонимия, и антонимия, и омонимия служат средствами для создания новых знаковых систем, перенося свои денотаты в новое семиотическое окружение (контекст) и приспо