«Среди Вятского общества Ланские особенно сошлись с управлявшим Палатою государственных имуществ Пащенко, состоявшим членом Губернского комитета по созыву ополчения, и его женою и бывали у них совершенно запросто. Мадам Пащенко, женщина редкой доброты, придумала заинтересовать Наталью Николаевну в судьбе Н. Е. Салтыкова‑Щедрина, который очень уважал и любил ее (мадам Пащенко) и был у нее в доме принят, как родной. Она составила план воспользоваться большими связями Натальи Николаевны, чтобы выхлопотать Салтыкову прощение и позволение возвратиться в Петербург. План этот увенчался полным успехом: Салтыков был представлен Наталье Николаевне, которая приняла в нем большое участие (как говорят, в память о покойном своем муже, некогда бывшем в положении, подобном салтыковскому) и решилась помочь талантливому молодому человеку и походатайствовала за него и письменно и лично. Успех не замедлил обнаружиться. Наталья Николаевна уехала из Вятки в январе 1856 года, а в июне того же года Салтыков был уже назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел и возвратился в Петербург» (Л. Н. Спасская, дочь вятского врача, лечившего там Наталью Николаевну).
Ланские прибыли в Вятку в конце сентября, а уже 14 октября Петр Петрович написал письмо‑ходатайство министру внутренних дел С. С. Ланскому, своему двоюродному брату…
«Исследователям Салтыкова‑Щедрина был давно известен этот эпизод, – замечает Д. Д. Благой, – который прочно, как непреложный, без всяких комментариев вводился ими в биографию Салтыкова; а пушкинисты, в силу своих предубежденных взглядов на жену и вдову Пушкина, просто не обращали на него никакого внимания…»
|
|
«Простое, безыскусственное дело…»
«Ты совершенно прав, что смеешься над тем, как я говорю о политике, ты знаешь, что этот предмет мне совершенно чужд. Я добросовестно стараюсь запомнить то, что слышу, но половина от меня ускользает, я определенно не в ладах с фамилиями, поэтому когда решаюсь говорить об этом, то это должно выглядеть смешно. Я более привыкла к семейной жизни, это простое, безыскусственное дело мне ближе, и я надеюсь, что исполняю его с большим успехом…»
«Если бы ты знал, что за шум и гам меня окружает. Это бесконечные взрывы смеха, от которых дрожат стены дома, Саша проделывает опыты над Пашей, который попадается в ловушку, к великому удовольствию всего общества. Я только что отправила младших спать и, слава Богу, стало немного потише…»
«Маленький Павлищев приехал сегодня ко мне, и вот наш пансион теперь в полном составе. Графиня Строганова, которая пришла сегодня к нам, не могла прийти в себя от удивления, сколько у нас народу. Она очень настаивала, чтобы я привела их всех к ней пить чай. С меня и Сашеньки (Александры Николаевны Гончаровой. – Н. Г.) она взяла обещание прийти к ней обедать; мы думаем, что пойдем, когда мадам Стробель (гувернантка) будет здесь, иначе невозможно оставить молодежь предоставленной самой себе…»
«На днях приходила ко мне мадам Нащокина, у которой сын тоже учится в училище правоведения, и умоляла меня посылать иногда в праздники за сыном, когда отсутствует мадемуазель Акулова, к которой он обычно ходит в эти дни. Я рассчитываю взять его в воскресенье. Положительно, мое призвание – быть директрисой детского приюта: Бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет…»
|
|
«…Не брани меня, что я употребила твой подарок (видимо, деньги ко дню именин Натальи Николаевны. – Н. Г.) на покупку абонемента в ложу, я подумала об удовольствии для всех. Неужели ты думаешь, что я такая сумасшедшая, чтобы взять подобную сумму и бегать с ней по магазинам. Я достаточно хорошо знаю цену деньгам, принимая во внимание наши расходы, чтобы тратить столько на покупку тряпок. Не упрекай меня, я приняла твой подарок, но хочу разделить его со всеми…»
Кажется, достаточно и этих выдержек из писем Н. Н. Ланской к П. П. Ланскому лета 1849 года, чтобы понять, что же составляет сущность ее политики, главный объект которой, несомненно, – собственная семья и все, кто так или иначе притягивается к ней. В основном это были дети, по каким‑то причинам лишенные родительского тепла – образовался даже целый «пансион», управление которым составляло необходимую потребность и ни с чем не сравнимую радость существования в мире Натальи Николаевны.
Помимо своих семерых детей, у Натальи Николаевны жили племянники первого и второго мужа Лев Павлищев и Паша Ланской. Последнему просто негде было приютиться после побега своей матери за границу с сеньором Гриффео, о котором мы уже упоминали, и Паша нашел почти материнскую ласку в гостеприимном доме Ланских…
Лев Павлищев, сын сестры Пушкина Ольги Сергеевны, занимает особое место в письмах Натальи Николаевны. «Горячая голова, добрейшее сердце, вылитый Пушкин», – говорит она о Льве, восхищаясь живостью его характера. Родная кровь – не иначе можно определить самую сущность отношения тетки к племяннику. Пушкин видел его годовалым младенцем, когда Ольга Сергеевна летом 1835 года приезжала в Петербург. Теперь Лев учился в Училище правоведения и иногда приводил в дом родственников и своих товарищей. Реакция Натальи Николаевны была, как всегда, однозначна: «Ты знаешь, – писала она мужу, – это мое призвание, и чем больше я окружена детьми, тем больше я довольна».
|
|
Часто упоминается в письмах Натальи Николаевны Саша Нащокин, сын Павла Воиновича Нащокина, самого близкого друга Пушкина, который был на свадьбе Пушкиных и очень часто встречался с молодоженами во время их жительства в Москве. Павел Воинович специально приезжал в Петербург крестить сына Пушкиных Александра. А в 1849 году, оставляя собственного сына одного в чужом Петербурге, жена Нащокина обратилась к Наталье Николаевне, зная ее доброту и отзывчивость, с просьбой взять шефство над десятилетним Сашей. Саша Нащокин был назван в честь Пушкина, а родившуюся в 1857 году дочь Нащокины назвали Натальей.
«…Вернувшись домой, после чая я прилегла отдохнуть на диван и предоставила мальчикам меня развлекать. Лев Павлищев играл на фортепиано, Гриша и Паша переоделись женщинами и разыгрывали разные комические сценки, очень хорошо, особенно Гриша, у которого в этом отношении замечательный талант…»
«…Перед отъездом я попрощалась со Львом. Бедный мальчик заливался слезами. Я обещала присылать за ним по праздникам, и что он может быть спокоен – я его не забуду. Мы расстались очень нежно…»
«По дороге на Острова я зашла к правоведам, чтобы утешить бедного пленника (Льва Павлищева. – Н. Г.), который умолял меня навестить его в первый же раз, что я буду в городе. Но я не видела его, они были в классе…»
«Забыла тебе сказать, что Лев Павлищев приехал вчера из своей школы провести с нами два дня. Бедный мальчик в совершенном отчаяньи, и достаточно произнести слово «правоведение», как он разражается потоком слез. Его уже бранил директор за то, что он вечно плачет. «Что вы хотите, – сказал мне Лев, – я ничего не могу поделать, достаточно мне вспомнить о парке Строгановых и о том, как мне хорошо живется у вас, как сердце мое разрывается». Этот ребенок меня трогает, в нем столько чувствительности, что можно простить ему небольшие недостатки, которые главным образом состоят в отсутствии хороших манер. Я не смогла удержаться и не сделать замечание Саше (сыну Пушкина. – Н. Г.), что расставаясь с нами, он не испытывал и четвертой доли того горя, что его двоюродный брат. Но, в конце концов, у каждого свой характер, а Саша так жаждет разных перемен и нетерпеливо стремится стать мужчиной. Покинуть родительский кров для него – это уже шаг, который, как он полагает, должен приблизить к столь страстно желаемой им поре…»
«Саша и Лев приехали провести с нами воскресенье. Гриша завтра доедет с братом, чтобы держать экзамен у Ортенберга. Лев, кажется, попривык немного, но еще печален. Я не думаю, что Гриша (который поступал в IV класс Пажеского корпуса. – Н. Г.) будет в таком же отчаянии. В моих то хорошо, что общество мальчиков их не пугает, они умеют с ними ладить; то с одним немножко подерутся, то с другим, и устанавливаются дружеские отношения, а с ними и уважение…»
Подумать только, 150 лет прошло с тех времен, но из‑под пера Натальи Николаевны образы детей встают перед нами живыми и непосредственными, в полноте своего детского и юношеского возраста. Чем можно объяснить это?.. Как кажется – несомненным литературным даром и той настоящей и искренней привязанностью к детям, к семье, к мужу, который, в силу служебных обязанностей, должен был надолго отрываться от любимых и родных. Точно и со знанием описывая характеры и привычки детей, их проблемы, Наталья Николаевна вовлекала мужа в процесс воспитания, желая получить от него советы и наставления в «простом и безыскусственном деле» семейной жизни. Надо полагать, что пропавшие письма ее к Пушкину были наполнены тем же духом, только детей было поменьше, да жизненного опыта…
Семейную жизнь и воспитание детей Наталья Николаевна называла «простым» делом только по своему смирению, скрывая свои заслуги, потому что считала исполнение долга жены, матери, хозяйки дома своей первейшей обязанностью. «Счастливый и довольный вид» детей, о котором она частенько сообщает П. П. Ланскому, был конечно же плодом ее постоянных материнских забот и усилий. Наталья Николаевна была в курсе всех событий и переживаний детей, подмечала достоинства и недостатки их характеров, каждую оплошность и достижение переживала как свои собственные, иными словами, была мудрой воспитательницей и наставницей. У нее был определенный взгляд на воспитание, которого она строго придерживалась. Он был выработан давно и вполне сознательно. Еще в 1841 году Плетнев писал об этом: «…Чай пил у Пушкиной (жены поэта). Она очень мило передала мне свои идеи насчет воспитания детей. Ей хочется даже мальчиков до университета не отдавать в казенные заведения. Но они записаны в пажи – и у нее мало денег для исполнения этого плана».
До последней возможности сыновья Натальи Николаевны занимались дома, чтобы мать имела возможность наблюдать за их успехами и здоровьем. Саша Пушкин поступал сразу в четвертый класс гимназии. Ему было уже 12 лет, и он «нетерпеливо стремился стать мужчиной» и «жаждет перемен». Отпуская его из‑под своего постоянного надзора, Наталья Николаевна адресовала директору гимназии Постельсу следующее письмо: «Направляю Вам моего сына, которого поручаю Вашему строгому попечению, господин Постельс. Уступая Вам часть своих прав, я рассчитываю на Ваше внимание, так как надеюсь, что он всегда будет его достоин. Ваши советы, я надеюсь, укрепят его в тех принципах, которые я стремлюсь внушить ему с его юных лет; если, храни Бог, он вызовет у Вас неудовольствие, прошу оказать любезность, предупредить меня об этом, и он никогда не встретит во мне ни слабости матери, ни снисхождения, ибо моей обязанностью является помощь Вам в этом трудном деле, которое Вы так усердно и по совести исполняете. Мой сын передаст Вам пакет с вложением официального письма и медицинского свидетельства.
Метрическое свидетельство, как я уже имела удовольствие сказать Вам, находится в деле господина Пушкина – что же касается денег, то в ближайшую субботу Александр принесет 270 рублей. Благоволите, господин Постельс, принять мои чувства признательности. Наталья Ланская».
Судя по всему, Наталья Николаевна была уверена в своем сыне и знала, что он никогда не переступит границ дозволенного, однако деликатно и тактично просила о самом важном, чтобы любое «неудовольствие» директора становилось известным ей, матери, дабы вовремя исправить злую привычку.
Сыновья Натальи Николаевны были записаны в пажи вскоре после смерти Пушкина – по распоряжению императора Николая I. Петр Петрович Ланской стремился поскорее определить Александра и Григория в Пажеский корпус, заботясь об их карьере. И сразу после окончания учебы оба были зачислены в лейб‑гвардии Конный полк под командованием Ланского. «Сегодня утром, едва одевшись, я велела заложить пролетку и, как только мы напились чаю, оторвала от семьи моего бедного Григория. Он оставил нас не без слез, хотя и стремился испытать новый образ жизни. Я поехала в казармы (на казенную квартиру П. П. Ланского при кавалергардских казармах. – Н. Г.)… Там я взяла извозчика, чтобы отвезти моего молодого человека в церковь Всех Скорбящих. Когда мы приехали туда, мы не смогли отслужить молебна, так как священник был в отсутствии, а дьячок нам сказал, что придется ждать более получаса. Я побоялась, что Гриша пропустит час обеда, который бывает в два часа, тогда он остался бы до вечера без кусочка хлеба, потому что он и чаю не выпил. И я решила отложить молебен до воскресенья и, велев ему приложиться к иконе, вернулась в казармы пересесть в экипаж, потому что явиться на извозчике в это аристократическое учебное заведение было бы не совсем прилично. Пажи были уже на учебном плацу, и я немного подождала, потом прибежал Саша. Когда я передавала ему брата, чтобы он представил его начальству, Жерардот через своего офицера попросил у меня разрешения самому мне представиться. Я пошла ему навстречу и рекомендовала ему Григория. Он мне обещал последить за ним, хвалил Сашу. После этого я рассталась с детьми. Несколько раз Гриша бросался мне на шею, чтобы попрощаться. Оба они проводили меня до пролетки, и я вернулась домой с печалью на сердце…»
«Я велела подать завтрак пораньше, чтобы не опоздать поехать в корпус, повидать сыновей. Там я имела счастье узнать, что мой Гага отличается: по‑французски получил 10 (по десятибалльной шкале успеваемости), без ошибки написал диктант, по‑немецки получил 9, потому что впервые подвергся испытанию по этому языку, а вчера по зоологии получил также 9. Дай Бог, чтобы и впредь было так. Саша тоже имеет хорошие отметки. Признаюсь, это доставляет мне огромное удовольствие, так как я опасалась очень за Гришу…»
«…Покончив дела с гувернанткой, я поехала в Пажеский корпус, и была бесконечно счастлива узнать, что Саша сегодня утром был объявлен одним из лучших учеников по поведению и учению, и что Философов и Ортенберг очень его хвалили в присутствии всех пажей. Что касается Гриши, он также имел свою долю похвал. Ортенберг подошел к нему, чтобы сказать, что он не думал, что Гриша будет так хорошо заниматься, как он это делает. Ты представляешь, как я была счастлива, я благословляю Бога за то, что у меня такие сыновья, потому что Гриша находится под влиянием брата, хочет ему подражать, и им все довольны. Мальчик уже не имеет апатичного вида, и я начинаю надеяться. Не говорю уж о Саше, оставив мою материнскую гордость, могу сказать – это замечательный мальчик. Да благословит Бог их обоих за ту радость, которую они мне доставляют…»
«Мать была всегда одинаково добра и ласкова с детьми, и трудно было отметить фаворитизм в ее отношениях, – вспоминает А. П. Арапова. – Однако же все как‑то полагали, что сердце ее особенно лежит к нему (старшему сыну Пушкина – Александру. – Н. Г.). Правда, что и он, в свою очередь, проявлял к ней редкую нежность, и она с гордостью заявляла, что таким добрым сыном можно гордиться».
«В молодости, даже в ту пору, когда он был уже женат, сын поэта каждую субботу проводил у Натальи Николаевны. Суббота была для всех днем памяти Пушкина. Вдова Александра Сергеевича делилась с сыном своими душевными невзгодами, печальными воспоминаниями о последних днях Пушкина. Она была предельно откровенна с Александром, вот почему он знал об отце гораздо больше, чем другие дети поэта» (из воспоминаний Н. С. Шепелевой, внучки Александра Александровича Пушкина, правнучки А. С. Пушкина).
Дочери Пушкина и Ланского воспитывались дома до самого поступления в женские институты. К ним приглашались учителя по общеобразовательным предметам, по музыке, языкам, рисованию, рукоделию. На собственном опыте мать уверилась, что счастье дочерей в будущем должна составить их собственная семья, а это в огромной степени будет зависеть от того, какими они будут женами. Поэтому Наталья Николаевна считала своим долгом внушить девочкам понятие о том, замужество – «серьезная обязанность и что надо делать свой выбор в высшей степени рассудительно».
Она во всем реально смотрела на вещи. В этом смысле важны ее замечания по поводу женской красоты, из которой в ее случае толпа сделала своего кумира… «К несчастью, я такого мнения, что красота необходима женщине. Какими бы она ни была наделена достоинствами, мужчина их не заметит, если внешность им не соответствует. Это подтверждает мою мысль о том, что чувственность играет большую роль в любви мужчины. Но почему женщина никогда не обратит внимание на внешность мужчины? Потому что ее чувства более чисты. Однако, я пускаюсь в обсуждение вопроса, в котором мы никогда не бывали согласны…»
Наталья Николаевна, восклицая, «почему женщина никогда не обратит внимания на внешность мужчины», не кривила душой. Оба ее брака доказывают это. Она вышла замуж 18‑летней девушкой за Пушкина, которого красавцем назвать было никак нельзя. Он был старше ее на 13 лет и на 10 сантиметров ниже ростом, это не помешало ей сломить сопротивление матери и стать счастливой с отцом первых ее четверых детей. Ланской тоже был на 13 лет старше жены (удивительно, Пушкин и Ланской оказались ровесниками, 1799 года рождения), он не блистал красотой, однако и в нем Наталья Николаевна сумела разглядеть доброту и душевную щедрость, достоинства, решившие дальнейшую ее судьбу с детьми от первого брака.
И поскольку «красота необходима женщине», матери радостны первые успехи дочерей, которые только‑только стали выезжать в свет: «Что касается Маши, то могу тебе сказать, что она тогда произвела впечатление у Строгановых. Графиня мне сказала, что ей понравились и ее лицо, и улыбка, красивые зубы, и что вообще она никогда бы не подумала, что Маша будет так хороша собою, так как она была некрасивым ребенком. Признаюсь тебе, что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне…»
За год до смерти Натальи Николаевны стала выезжать в свет и 17‑летняя Азя – старшая дочь Ланского. Прощальным блеском сверкнуло на Ниццком карнавале очарование прославленной красавицы… «Я в ту зиму стала немного появляться в свете, но вывозил меня отец, так как никакое утомление не проходило безнаказанно для матери. Тогдашний префект Savigni придумал задать большой костюмированный бал, который заинтересовал все съехавшееся международное общество. Мать уступила моим просьбам и не только спешно принялась вышивать выбранный мне наряд, но, так как это должно было быть моим первым официальным выездом, захотела сама меня сопровождать. Когда в назначенный час мы, одетые, собирались уезжать, все домашние невольно ахнули, глядя на мать. Во время первого года нашего пребывания за границей скончался в Москве дед Николай Афанасьевич; она по окончании траура сохранила привычку ходить в черном, давно отбросив всякие претензии на молодость. Скромность ее туалетов как‑то стушевывала все признаки ее красоты. Но в этот вечер серо‑серебристое атласное платье не скрывало чудный контур ее изваянных плеч, подчеркивая редкую стройность и гибкость стана… Ей тогда было ровно пятьдесят лет, но ни один опытный глаз не рискнул бы дать и сорока. Чувство восхищения, вызванное дома, куда побледнело перед впечатлением, произведенным на бале… Я шла за нею по ярко освещенной анфиладе комнат, и до моего тонкого слуха долетали обрывками восторженные оценки: «Поглядите! Это самая настоящая классическая голова! Таких прекрасных женщин уже не бывает! Вот она, славянская красота! Это не женщина, а мечта!»… Я видела, как мать словно ежилась под перекрестным огнем восторженных взглядов; я знала, как в эту минуту ее тянуло в обыденную, скромную скорлупу, и была уверена, что она с искренней радостью предоставила бы мне эту обильную дань похвал, тем охотнее, что унаследовав тип Ланских, я не была красива и разве и могла похвастаться только двумя чудными косами, ниспадавшими ниже колен, ради которых и был избран мой малоросский костюм» (А. П. Арапова).
Дети росли. Незаметно подошло то время, когда пришлось серьезно задуматься о подходящих партиях для них, о том, что в недалеком будущем им предстоит вылететь из родного гнезда…
В интенсивной переписке супругов Ланских 1851 года эта тема начинает звучать в полную силу: «А теперь я возвращаюсь к твоему письму, к тому, где ты пишешь о моих девушках. Ты очень строг, хотя твои рассуждения справедливы. Кокетство, которое я разрешила Мари, было самого невинного свойства, уверяю тебя, и относилось к человеку, который был вполне подходящей партией. Иначе я бы не разрешила этого, и в этом не было ничего компрометирующего, что могло бы внушить молодому человеку плохое мнение о ней. Что касается того, чтобы пристроить их, выдать замуж, то мы в этом отношении более благоразумны, чем ты думаешь. Я всецело полагаюсь на волю Божию, но разве было бы преступлением с моей стороны думать об их счастье. Нет сомнения, можно быть счастливой и не будучи замужем, но это бы значило пройти мимо своего призвания… На днях мы долго разговаривали об этом, и я говорила для их блага, иногда даже против моего убеждения, о том, что ты мне пишешь в своем письме. Между прочим, я их готовила к мысли, что замужество не так просто делается и что нельзя на него смотреть как на игру и связывать это с мыслью о свободе… В конце концов можно быть счастливой, оставшись в девушках, хотя я этого не думаю. Нет ничего более печального, чем существование старой девы, которая должна довольствоваться любовью к не своим, а к чужим детям и создавать себе какие‑то другие обязанности, а не те, которые предназначены природой ей самой. Ты мне называешь многих старых дев, но побывал ли ты в их сердце, знаешь ли ты, через сколько горьких разочарований они прошли и так ли они счастливы, как кажется… Союз двух сердец – величайшее счастье на земле, и вы хотите, чтобы молодые девушки не позволяли себе мечтать, значит, вы никогда не были молодыми и никогда не любили. Надо быть снисходительным к молодежи. Плохо то, что родители забывают, что они сами когда‑то чувствовали, и не прощают детям, когда они думают иначе, чем они сами. Не надо превращать мысль о замужестве в какую‑то манию, и даже забывать о достоинстве и приличии, я такого мнения, но предоставьте им невинную надежду устроить свою судьбу – это никому не причинит зла…»
Мудрые слова матери… Если бы дети всегда слушали их! Не думала Наталья Николаевна, что уже через два года молоденькая шестнадцатилетняя Таша Пушкина «выскочит» замуж за Леонтия Дубельта. Мать долго противилась этому браку, но в конце концов пришлось уступить настойчивости и юношескому максимализму младшей дочери, которая все время упрекала родительницу: «Одну замариновали, и меня хочешь замариновать!»
С тяжелым сердцем писала Наталья Николаевна друзьям Пушкина: «…Вот уже год борюсь с ней, наконец покорилась воле Божией и нетерпению Дубельта. Один мой страх – ее молодость, иначе сказать – ребячество… За участие, принятое вами, и за поздравления искренне благодарю Вас» (князю П. А. Вяземскому, 6 января 1853 г.).
Через несколько лет Наталья развелась с первым мужем. Детей своих от первого брака – внуков Пушкина – она оставила своему отчиму, Петру Петровичу Ланскому, и тот воспитал их. Наталья Николаевна предчувствовала несчастье и очень переживала.
Немало огорчений доставила ей старшая дочь Мария, которую, по словам сестры, «замариновали». Она действительно никак не могла устроить свою судьбу и только в 1860 году в возрасте двадцати восьми лет вышла замуж. Не знаем достоверно, являлись ли Наталье Николаевне «предчувствия» в отношении Марии, но Бог миловал мать; она не дожила до страшного несчастья семейной жизни дочери: муж Марии Александровны застрелился.
На два года раньше Марии женился Александр Александрович на близкой своей родственнице – племяннице П. П. Ланского, нарушив таким образом церковные правила в отношении родства венчающихся. Наталья Николаевна решилась обойти запрет, поддавшись чрезмерной материнской любви к сыну. Наказание за преступление божественной заповеди не миновало его.
Старшие дети покинули родительский кров, и только младший сын Пушкина Григорий жил с матерью. Он состоял в долголетней незаконной связи с француженкой, которая родила ему трех дочерей. Это было против религиозных убеждений Натальи Николаевны, и она до последних дней своих глубоко страдала, что сын ее находится в состоянии смертного греха, в нем «она предусматривала угрозу его будущности», иными словами – серьезное препятствие ко спасению души. Лишь спустя 20 лет после смерти матери Григорий Александрович вступил в законный брак с другой женщиной.
Постоянно болея в последние годы, Наталья Николаевна не могла не понимать, что жизнь ее на исходе. Как тяжко было сознавать ей, что меньшие дочки от второго брака лишатся, должно быть, матери в самом юном своем возрасте. Так оно и было: двух младших девочек Софью и Елизавету ей так и не удалось вывезти в свет, когда вошли они в пору невест. Отцу выпала горькая доля заменить отроковицам, сколько возможно, мать.
Судьбам детей Н. Н. Пушкиной‑Ланской посвящена отдельная глава, но и по немногим приведенным выше сведениям о них ясно, что «простое, безыскусственное дело» Натальи Николаевны – управление семейным кораблем – встретило в своем плавании по бурному житейскому морю множество подводных камней, острых рифов, неожиданных стремнин. Но мужественным был капитан, ни на час не оставлял своего капитанского мостика и, если совершал непреднамеренные ошибки, то не перекладывал невеселые последствия их на чужие плечи, честно исполнял долг свой до конца…
«Под зловещей звездой…»
«Если бы я любила деньги, это было бы, может быть, легче, я бы сумела для дома откладывать, а я, однако, только и делаю, что трачу. Но что приводит меня в отчаяние, это что отчасти это падает на тебя; я не чувствую себя виноватой, и все же нахожу, что ты вправе меня упрекать. Мои гордость и чувствительность от этого страдают, вот почему я так часто плачу над своими счетами. Ах, Боже мой, если б я тратила свои собственные деньги, ты бы ни слова от меня не услышал, а едак все‑таки больно», – и жалуется, и оправдывается перед Ланским Наталья Николаевна.
«В материальном отношении мать бесспорно родилась под зловещею звездой», – разъясняет это «больно» А. П. Арапова. Богатства, которые нажили ее предки, должно было бы хватить не на одно поколение… Но жизнь распорядилась иначе. Наталья Николаевна постоянно придерживалась жесткой экономии и во всю свою жизнь была смиренной просительницей…
«Личное состояние отца было незначительно, но это был аккуратный по природе человек, с весьма скромными потребностями», – вспоминает А. П. Арапова, и действительно, его аккуратность постепенно упрочила материальный достаток семьи, но это было уже в последние годы жизни Натальи Николаевны. До тех пор ей приходилось шить домашние платья себе и Александре Николаевне собственными руками, перешивать детям из старой одежды. Вечерами ради экономии свечей собирались все в одной комнате: кто‑нибудь читал вслух, остальные рукодельничали. Часто приходилось отказывать в невинных удовольствиях и развлечениях из‑за отсутствия средств.
Михайловское приносило ничтожный доход. По выходе замуж Наталья Николаевна лишилась своей пенсии. Дети Пушкина получали по полторы тысячи в год на душу – этого было совершенно недостаточно. Неизвестно, учились ли мальчики на казенный счет, но если нет, то пребывание в Пажеском корпусе стоило очень дорого. Большие суммы тратились и на воспитание и образование девочек Пушкиных. Содержание большого семейства при постоянном присутствии посторонних детей, расходы на гувернанток, прислугу требовали денег, денег, денег. Кроме того, из‑за частых отъездов Петра Петровича приходилось жить на два дома, а ему, как командиру полка, необходимо было тратиться на «представительство».
Наталья Николаевна постоянно изыскивала способы и средства облегчить бремя материальных забот о детях Пушкина, легшее на плечи Ланского, который постоянно «приносил жертву моей семье», как писала она в одном из своих писем мужу.
В 1849 году Наталья Николаевна делает попытку переиздать сочинения А. С. Пушкина, обратившись с этой целью к книгоиздателю Я. А. Исакову. Об этом она сообщает: «…Затем я заехала к Исакову, которому хотела предложить купить издание Пушкина, так как не имею никакого ответа от других книгопродавцев. Но не застала хозяина в лавке; мне обещали прислать его в воскресенье». Переговоры с Исаковым ни к чему не привели. Второе издание сочинений поэта осуществил в 1855–57 годах Н. В. Анненков, критик и историк литературы, первый биограф Пушкина. Исаков издал собрание сочинений только в 1859–60 годах, за три года до смерти Н. Н. Пушкиной‑Ланской.
Из доходов Полотняного Завода Наталье Николаевне выделялось всего полторы тысячи в год, но, как и при Пушкине, деньги задерживались, и ей приходилось постоянно напоминать об этом брату Дмитрию Николаевичу: «…Мой муж может извлечь выгоды из своего положения командира полка. Эти выгоды, правда, состоят в великолепной квартире, которую еще нужно прилично обставить на свои средства, отопить и платить жалование прислуге 6000. И это вынужденное высокое положение непрочно, оно целиком зависит от удовольствия и неудовольствия Его величества, который в последнем случае может не сегодня, так завтра всего лишить. Следственно, не очень великодушно со стороны моей семьи бросать меня со всеми детьми на шею мужа. Три тысячи не могут разорить мать, а нехватка этой суммы, уверяю тебя, очень чувствительна для нашего хозяйства. Я рассчитываю на твое влияние на ее характер, так как ты единственный в семье можешь добиться от нее справедливости, а я не осмеливаюсь хоть что‑нибудь требовать, это значило бы навлечь на себя ее гнев… Бога ради, сладь это дело с нею и добейся для меня этого единственного дохода, потому что ты хорошо знаешь, что у меня ничего нет, кроме капитала в 30 000, который находится в руках Строганова. Надеюсь только на тебя, не откажи в подобных обстоятельствах в помощи и опоре…»