Блин, лихорадочно думал я, а блин, а ведь это статья. «Оказание сопротивления при задержании», с отягчающими. Лет на пять потянет, общего режима. Вот уж вляпался так вляпался…
Левый глаз у меня заплывал, браслеты резали запястья.
— Чёрт… — прохрипел я. — Эй… Стойте, погодите! Товарищ сержант, это какая-то ошибка… Нахрен вы так накинулись? Я ж не знал, что это вы! Я ж ничего не сделал!
— Заткнись, — сердито бросил милиционер с фонариком. Он всё время вытирал нос тыльной стороной ладони, смотрел на кровь и морщился. — Сейчас мы разберёмся, сделал ты или не сделал… — Он повернулся к напарникам. — Где сикуха?
— Да чёрт её знает! — раздражённо ответил тот, что справа. — Убежала.
— Куда?
— Да какая разница! Если наверх, то никуда не денется, а если вниз, там тоже наши перехватят…
«Наши»… Я смутно припомнил, что видел за кустами во дворе синий милицейский «бобик» с погашенными фарами, но не обратил на него внимания — и впрямь, с чего бы? А вот поди ж ты…
Я снова попытался навести мосты и оправдаться.
— Товарищ сержант, ну я ж ни в чём не виноват, в чём дело-то?
— Тамбовский волк тебе товарищ…
Снизу послышались торопливые шаги, замелькали лучи фонарей и показались ещё два мента.
— Девку задержали? — прокричал им сержант.
— А? Нет! Какую девку? — Шедший первым вышел наконец на лестничную площадку и остановился, изумлённо поводя фонариком. — Бля-я… Вы чё тут? Это как вас угораздило? Это кто там лежит, Ленчик, что ли? — Луч фонарика переместился с лежащего на меня. — Это этот его?
— Да нет, это та шмара… Вот же блядство — весь нос мне расквасил… Сюда давайте! Точно никого не видели?
— Да точно, точно.
— Нашатырь есть?
— В машине, сейчас сбегаю.
— Давай быстрее. И бинт захвати! — Он обернулся ко второму: — Серый, давай наверх, тащи сюда эту сучку.
Я облизал пересохшие губы.
— Это ошибка… — пробормотал я. — Вы не имеете права…
— Заткнись, я сказ-зал, — раздражённо повторил сержант, щупая пульс у оглушённого сослуживца.
— Дайте телефон! — закричал я, дёргаясь и обдирая мел со стены. — Дайте мне позвонить!.. Вы не имеете права! Мне положен один звонок, дайте позвонить!..
Сержант встал, приблизился и снова посветил мне в лицо.
— Сейчас я тебе, сука, объясню, что тебе положено, что не положено, — сказал он. — Сейчас тебе будет и звонок, и телефон, и право, и лево… А ну, держите его!
Он переложил фонарь в другую руку, а затем профессионально и быстро двинул мне под дых. Я захрипел, согнулся как креветка и повис у ментов на руках; перед глазами поплыли круги. Упасть мне не дали, и сержант успел ударить меня туда ещё раз, а напоследок засветил по морде. За глазами будто бомба взорвалась; голова моя мотнулась, из носа закапала кровь. «Хватит, Дэн, хватит, — урезонил его один из ментов. — А то селезёнку порвёшь».
Тут меня вырвало (в основном водой и «энергетиком»), и мент брезгливо отодвинулся. Наверное, только это и спасло мою селезёнку.
— Сволочь… — еле выдавил я, когда снова обрёл способность дышать. — Сволочь серожопая… что ж ты делаешь…
— Это тебе за нос, торчок сраный, — процедил сержант сквозь зубы и запрокинул голову: — Серый, ну чё там у тебя?
На лестнице опять замелькал луч света.
— Да нет тут никого!
— Как нет? Может, спряталась где? Ты получше посмотри, получше!
— Да негде здесь! Наверное, в квартиру постучалась.
— Чёрт, — недовольно выругался сержант и опять вытер под носом, — теперь придётся весь подъезд опрашивать… Морока, бля. Ладно, всё. Ведите этого в машину!
Менты без лишних слов подхватили меня и потащили вниз по лестнице. Я не сопротивлялся, только бездумно переставлял ноги и смотрел, как тёмные кляксы падают мне под ноги и на футболку. В голове царила ватная, глухая пустота. Мыслей не было.
И когда в моём кармане зажужжал мобильник, мне было уже не до него.
ВОЙНА ТАНУКИ
Нынче уже никто не помнит, что тануки способны принимать и другой облик.
Хаяо Миядзаки
Ненавижу насилие! Вообще терпеть не могу драться и при любых обстоятельствах стараюсь этого избежать. Может быть, поэтому меня всё время раздражали вопросы моей спутницы — могу ли я убить кого-нибудь, могу ли я ударить, и всё такое прочее. Есть люди (я сам лично знаю таких), которых хлебом не корми — дай помахать кулаками, причём им совершенно пофигу, чем кончится махаловка, — собственному поражению они рады так же, как победе, главное — адреналин. Возможно, поэтому я когда-то записался в школу карате кёкусинкай и самым честным образом отзанимался там три с половиной года. У меня поставлен удар, тренер находил у меня неплохие задатки… Но меня всегда подводили глаза. Да, зрение — моя беда. Как ни старайся, в карате ударов по голове не избежать, да и драться в очках затруднительно. Я прекратил тренировки. Несколько раз потом эти занятия спасли мне если не жизнь, то здоровье. Но теперь, отчасти из-за них, я влип в историю.
Показания с меня снимал опять какой-то странный тип: высокий лоб, челюсть слабая, но выдающаяся, как таран у греческой биремы, и такой же длинный нос, близко посаженные глазки плюс немыслимый начёс на рыжей голове. Мне положительно везло на диковатых персонажей. Если давешний следователь напомнил мне старшего Симпсона, то этот был копия Бивис. Я так и ждал от него характерного: «Хе-хе, гхм, ха, хе-хе!» По счастью, до этого не дошло, иначе я бы в эту ночь точно тронулся.
А вот с обвинениями было тяжко. Милиция всё выставила, как ей выгодно, — по их словам, в подъезде горел свет, и я намеренно «оказал сопротивление», «нанёс побои», «причинил тяжкие повреждения» и т. д. То, что я раньше работал в органах, лишь отягчало мою вину: по высочайшему велению по стране катился вал разоблачений «оборотней в погонах». Тема была модная, и, думаю, они надеялись под этим соусом повесить на меня два-три нераскрытых дела. В общем, спорить было бесполезно. Я лишь настоял, чтоб мои показания дословно внесли в протокол, прочёл и подписал, после чего меня препроводили в «обезьянник».
За ночь, проведённую за решёткой на улице Белинского, я многое чего успел передумать. Я складывал и поворачивал так и этак все кусочки этой странной головоломки и не мог найти ответа. Одно я мог сказать определённо: в мою жизнь безжалостно и резко вторглось что-то непонятное. И цель, и средства этого «чего-то» оставались для меня тайной за семью печатями. Ведь как я жил? За исключением небольших и вполне понятных сомнений, я всегда был атеистом (ну, во всяком случае, агностиком) — я верил, что Вселенная бесконечна и принципиально непознаваема. С миром «тонким», обиталищем всего паранормального, я вовсе не контачил и считал его выдумкой глупцов и шарлатанов. Но за последние четыре дня всё резко изменилось. Маленькая светловолосая девочка с глазами цвета ночи каким-то непонятным образом выбила меня из колеи, и я подозревал, что она это сделала нарочно. И меня не очень даже интересовало, как она это проделала, интересовало только зачем. Чего она хотела от меня добиться? Или конечной целью было выступление в ДК сегодня вечером? Но в том концерте тоже было столько странностей, что я не мог сказать наверняка не только, как я смог сыграть, но был ли это вообще я! Ответов я не находил. Ни одного. Что хуже — я не мог даже сформулировать вопрос. Собака. «Блюз чёрной собаки», — сказал мне Ситников во сне. Я вдруг со странным чувством вспомнил, что в знаменитой песне Black Dog из репертуара «Лед Зеппелин» нет ни единого намёка на собаку — речь идёт о женщине:
Hey, hey, mama, said the way you move
Gonna make you sweat, gonna make you groove!
Oh, oh, child, way you shake that thing
Gonna make you burn, gonna make you sting!
Watch your honey drip, can’t keep away…
У этого хита довольно странная история. Неожиданное название, никак не связанное с текстом песни, обусловлено тем, что во время записи этого номера в студию регулярно забегала огромная чёрная собака, которая потом мистическим образом куда-то исчезала.
Уснуть не удавалось: перевозбуждение от концерта смешалось с болью от побоев и усталостью. Меня трясло, рассечённые пальцы саднило, нос распух, дышать приходилось ртом, от этого всё время хотелось пить. Однако пить мне не давали, видимо, чтоб лишний раз не водить в туалет. Я прислонялся к стене, пытался задремать, но просыпался от малейшего звука или даже просто так. Всю ночь в отделении не было покоя — приводили каких-то бомжей, гулящих девиц в коротюсеньких юбках, разное хулиганьё в наручниках и пострадавших в синяках, и просто — задержанных «для профилактики». Часть из них после допроса подсаживали к нам, других куда-то увозили. Один раз в «обезьяннике» случилась драка, один раз опергруппа загрузилась в машину и срочно выехала на задание и обратно до утра уже не вернулась. А утром меня вывели минут на десять в туалет и к телефону, я позвонил Олегу Тигунову на мобильный, тот всё выслушал, сердито обозвал меня мудилой и пообещал приехать, как только сможет. А я опять стал ждать и впервые за эти два дня заснул. Это был не сон в обычном смысле слова, а некое пограничное состояние между сном и явью. Частью своего сознания я сознавал, что сплю, но это была очень маленькая часть меня, усталая и равнодушная.
А сон опять был ярок и пугающе реален. Во сне был каменный утёс, то ли у моря, то ли у большого озера. На макушке его был установлен телеграфный столб, а может быть, опора ЛЭП. А я дурацким образом висел на проводах, как Кощей Бессмертный из бородатого детского анекдота про электрика, только это было совсем не смешно. Утёс и сам по себе оказался велик, а опора ещё добавляла ему высоты. Наверху было очень холодно. Собственное тело казалось мне лёгким и высохшим. Как я попал сюда, зачем — я не мог ответить. Мне казалось в этом сне, что я вишу так не одну неделю и даже не один месяц. Провода гудели под напором ветра, я всем телом ощущал их вибрацию. Однако вместо тока сквозь меня «транслировались» звуки — дикий и неупорядоченный шум, в котором мне, как ни странно, чудился странный ритм на грани восприятия. И я стал слушать. Этот ритм был сложен из наката волн, из шороха прибоя, шелеста песка и гальки на глубоком дне. Я слушал дни. Я слушал ночи. И однажды пелена вдруг спала, звук прорвался и сквозь хаос стала проступать Музыка. Я слышал крики чаек, посвист ветра и движение облаков, гудки далеких кораблей и плеск летучих рыб. Я слышал крики радости, сигналы SOS, гул проводов и грохот сталкивающихся льдин… Вся музыка мира была теперь во мне, надо было только слышать то, что нужно. И настал миг, когда я понял, что не могу заставить её умолкнуть. Понял — и ужаснулся. Шорохи шагов, жужжание пчёл, автомобильные гудки, журчание ручья, стоны боли, выстрелы, рёв самолетов, гул цунами, грохот извержения вулканов — всё сливалось в Великую Мелодию Бытия. Я был распят на пике мироздания и слушал ритм Вселенной. Время шло, но тишина не приходила ко мне. Мне было страшно. Моя голова кружилась. И вдруг я услышал голос. «Эй! — окликал он меня. — Э-эй!» Я опустил взор и далеко внизу, у самого подножия, увидел маленькую фигурку с выбеленными волосами. Почему-то я сразу решил, что это Игнат. Заметив, что я его увидел, он помахал рукой и прокричал: «Эй, как ты там?» Я открыл рот, чтоб ответить, — и проснулся.
— Эй! — услышал я уже наяву. — Жан, как ты там? Да проснись ты наконец! Эй!
Кто-то тряс меня за плечо. Я замычал, открыл глаза — и увидел Олега.
— А, Олег… Здравствуй.
— Здорово тебя отделали, — сочувственно сказал тот. — Ну что, пошли поговорим.
Олег был в штатском — водолазка, штиблеты и, несмотря на жару, пиджачная пара. Меня сразу поразила странная полуухмылка, не сходившая с его лица; притом что в остальном он выглядел серьёзным и сосредоточенным. Если не считать этой улыбочки, Олег за те два года, что мы не виделись, нисколечко не изменился, по-прежнему походил на молодого Александра Маслякова. В сопровождении конвойного меня отвели в дальний конец коридора, где Олегу освободили кабинет, после чего мы остались вдвоём.
— Закуривай. — Олег залез в карман и выбросил на стол пачку сигарет.
Я сглотнул пересохшим горлом и покосился на дальний конец стола, где в солнечных лучах посверкивал графин со стаканом на горлышке.
— Олег, я не курю… Дай лучше воды, а то сдохну сейчас, чес-слово. Всю ночь не пил.
— Ах да, я и забыл. — Олег подвинул мне графин и раскрыл папку с моим делом. — Ну что, давай разбираться. Ты хоть знаешь, в чём тебя обвиняют?
— Догадываюсь…
Вода в графине была затхлой, тёплой, застоявшейся, но я заметил это, лишь когда осушил подряд три стакана. Я допил последний и умолк, прислушиваясь.
— Нет, Жан, не догадываешься.
— А чего тут гадать? — Мне полегчало, и меня помаленьку стала разбирать злость. — Нападение при исполнении — так? Известное дело: сначала контрольный в голову, потом кричим: «Руки вверх!» Понабирали всякой швали, что хотят, то и творят!
Олег молча выслушал меня и покачал головой.
— И всё-таки нет, — сказал он. — Дело посерьёзнее.
— Куда уж серьёзнее… А что там?
— Следователь полагает, ты замешан в смерти того парня — Игната… Игната… — Он заглянул в дело. — Игната Капустина.
— Да ну, бред какой! — возразил я, впрочем не очень уверенно. — На чём это основано? Какие у них доказательства?
— Пока никаких, но… — Олег достал сигарету, прикурил и выпустил клуб дыма. — Сам посуди: парень исчез. Кто первый начал интересоваться, где он? Ты. Откуда знал — не можешь объяснить. И не в милицию пошёл, не в органы, заметь, а к его сестре. Сестра, кстати, показала, что ты пришёл к нему домой, сослался на дурацкую SMS, обшарил его комнату, забрал какие-то вещи и смылся. Было?
— Но мне действительно пришла SMS! — запротестовал я.
— От кого?
— Ни от кого, анонимная… Слушай, что ты ухмыляешься всё время? Я так паршиво выгляжу, да?
— Я не ухмыляюсь, — мрачно сказал Олег, — это парез. Я позавчера на самбо упал неудачно, мне нерв защемило… Так вот. Ты на SMS не сваливай — такое доказательство у тебя ни один суд не примет.
— У операторов на станции все звонки записаны. Можно отследить. Пускай проверят.
— Проверим, если дело зайдёт далеко… — Он затянулся и откинулся на спинку стула. — Теперь. У тебя в квартире обнаружили траву, четыре грамма.
— Траву? — опешил я. — Какую траву? Где? Это подбросили!
— Ой, да ладно тебе! В сумке с фотоаппаратом. На пакете твои отпечатки, так что запираться и всё такое нет смысла.
Я застыл как громом поражённый. Чёрт подери… Я совсем забыл про тот дурацкий пакован с травой, который забрал у Игната из квартиры и сунул в кофр!
— Постой, постой! — вскинулся я. — Какой обыск? Почему проводили обыск без меня, где санкция?
— Брось, Жан, мы не в Америке. В исключительных случаях можно и без санкции.
— А мой случай такой исключительный?
— Да. Тебе светит покушение на убийство.
Да… Это был удар ниже пояса. Олег прав, ничего не скажешь. Как говорится: «Что посеешь — от того и окосеешь». Вот, значит, почему милиция набросилась на меня так внезапно, из-за угла и без предупреждения — решили, что берут особо опасного. Но всё равно что-то здесь не стыковалось. Я никак не мог понять что. Всё это дело выглядело каким-то искусственным, сфабрикованным, словно действия милиционеров кто-то очень ловко направлял.
— Всё равно. — Оправившись от первого потрясения, я продолжал упорствовать. — По нынешнему законодательству если доза небольшая, для личного употребления, то дело неподсудное.
— А ты употребляешь?
— А если я скажу, что да?
— А если я спрошу: как? — парировал Олег. — Ты ж не куришь!
— А я её в кружечке завариваю, как чай, мать твою!.. Слушай, Олег, ты же прекрасно понимаешь, что всё это шито белыми нитками. В пропаже парня я не замешан, зуб даю, и доказать моё участие невозможно. Я год с ним не видался. Кассету у него из дома взял — так это вообще фигня, могу отдать. Трава — по сути тоже обвинение шаткое. На самом деле я её у парня дома нашёл и для того забрал, чтоб на него не повесили, а выбросить забыл. Замотался. Можешь у его сестры спросить, коль не веришь. Блин, Олег, со мной такое творится в последние дни, знал бы ты… Остаётся что? Остаётся сопротивление при задержании. Так те трое на меня в темноте накинулись, в подъезде свет не горел — я в показаниях просил отметить. А я вообще — ни сном ни духом. Думал, гопота. Ну я и врезал по харе одному… Я ж не знал, что это милиция!
На шум в каморку заглянул конвойный. Олег знаком показал ему, что всё в порядке, и тот вернулся на свой пост.
— Не знал… — проворчал Олег и ткнул пальцем в серую папку: — А эти утверждают, что свет в подъезде горел! И что тебя предупреждали.
— Да не горел он! И никто меня не предупреждал! Набросились с другого этажа, как… волки из засады, я и сообразить-то ничего не успел.
— А чем докажешь? Чем? Жан, хоть ты мне друг, но даже ежу понятно, что твои слова против ментовских ничего не стоят. Их трое, все утверждают одно и то же. К тому же как-то уж слишком здорово ты «врезал по харе»: у парня голова разбита в районе затылка, вон и заключение врача приложено…
Я запоздало вспомнил про Тануку.
— У меня свидетель есть, — сказал я. — Верней, свидетельница. Мы с концерта вместе возвращались, когда нас ваши отметелили.
— Да? Прекрасно. — Олег оживился, вытащил из кармана ручку и снял колпачок. — Как зовут? Где прописана? Сколько лет? Ну? Чего молчишь? Давай говори.
А я и в самом деле молчал. Сидел и хлопал глазами. Что я мог сказать? Поскольку в деле ничего не отмечено, стало быть, Тануке удалось уйти. Каким макаром, не знаю, но девчонка улизнула. Что я знал про неё? Ничего, кроме дурацкой клички.
А и знал бы — не сказал.
— Я не виноват, — сказал я. — Олег, поверь. Ну ты же знаешь, как сейчас ваши любят работать. Что я, маленький? Ты пойми: мне нужно найти эту девчонку. Иначе получается, что у меня в свидетелях одна милиция, а они в суд не будут являться — имеют право. Заседание раз за разом будут откладывать, денег на взятки у меня нет и взять неоткуда, это значит, что меня так и будут держать в КПЗ, пока не отсижу весь срок, а это лет на пять-шесть тянет.
— Грамотный, — грустно констатировал Олег.
— Да уж, не без этого, — так же грустно усмехнулся я. — Хоть ты-то мне веришь?
— Да я-то верю. — Олег поморщился и несколькими энергичными тычками загасил сигарету в пепельнице. — Только суд не поверит. Допустим, кто-то на тебя решил повесить глухаря. Но ведь смотри, как всё складно получается: ты когда-то был знаком с сестрой этого Игната. Был ведь? Был. Пока ходил к ним, посадил парнишку на траву. Опять же, ты тогда работал в органах, мог доставать из конфиската или ещё как-нибудь… Я не знаю, вариантов масса. Парень задолжал тебе. В последнее время, сестра говорила, у него были проблемы с деньгами. Парнишка обещал отдать. Ты не поверил. Он назначил встречу за городом, ты согласился. Там между вами произошла ссора, он попытался столкнуть тебя с какого-то обрыва, вместо этого ты столкнул его. Потом понял, что это мокруха, и подумал, что у парня дома могли остаться доказательства. Ты пришёл и забрал их. Кстати, заметь — в этом случае тот вариант, что ты взял травку у него в квартире, работает против тебя… Ну а потом, уверенный в собственной безнаказанности, попёрся на концерт. Не иначе чтоб стрясти долги с его дружков или дать им понять, чтоб молчали. Тут-то тебя и взяли, на обратном на пути. А при задержании ты… э-э… натворил делов. Отмазать тебя от этих обвинений ха-ароших денег будет стоить. Есть у тебя такие деньги? А? Вот так-то. Ну, хорошо, хорошо, не смотри на меня так… Ох и рожа у тебя, Шарапов, ну, рожа… Ладно. Допустим, на тебя наехали. Подставили тебя. Но ты хоть понимаешь, кому и зачем это нужно?
Я молчал. Идей у меня не было. Пока меня спасало только то, что доказательств у ментуры тоже не было, одни гипотезы. Но отбрехаться будет трудно — тут Олежка прав. Что делать, я не знал. В голове дурацким образом вертелась строка Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно»…
Мне нужна Танука, подумал я, закрывая глаза. Мне нужна это девочка. Сейчас она — единственный человек, который может мне помочь избежать неприятностей. Она — мой свидетель, моя последняя соломинка, единственный шанс оправдаться. Но Танука исчезла. Испарилась.
Выпитая вода тяжёлым комом собралась в желудке. Меня мутило. Голова опять начала болеть.
— Олег, — медленно сказал я. — Я всё понимаю. Но попытайся и ты меня понять. Я хочу, чтобы ты мне помог.
Олег демонстративно развёл руками.
— Охотно, но как? Как я могу тебе помочь? Как ты себе это представляешь?
— Узнай для меня несколько вещей. И так, чтоб милиция в этом не участвовала. Нечисто что-то здесь. Не хочу, чтоб это кто-то знал. Проведи своё расследование по-быстрому. Сможешь?
— Попробую… Да, я совсем забыл тебе сказать. — Олег пошуршал бумагами. — Есть ещё одно обстоятельство: вчера вечером ограбили институт. ГосНИ… Чёрт, как его… — Он наклонился над папкой и наконец прочёл: — Гос-НИ-ОРХ какой-то… ГосНИОРХ.
— Ограбили институт? — Мне сделалось совсем нехорошо.
— Ну да. — Он поскрёб в затылке и хмыкнул. — Дурацкое какое-то ограбление, если честно… Там у них, оказывается, ночуют несколько человек. Вечером пришла девчонка, которая там когда-то работала, привела с собой подружку, принесла бутылку водки. А как начали пить, капнула мужикам клофелину. Двое вырубились, двое нет — один мало выпил, у другого оказалась какая-то редкая болезнь, на него эти препараты не действуют. А девки эти отворили дверь каким-то бандюганам, те дали парням по кумполу, вынесли оргтехнику, аппаратуру, шмотки какие-то, деньги… Девку эту на следующий день взяли — все же данные в бухгалтерии были. Она сразу всех и сдала.
— Их нашли?
— Найдём…
Я умолк. Из-за таких людей, как Олег, я иногда еще верю нашей милиции. Но ограбление действительно дурацкое. Или девка дебилка, или тут что-то другое, сразу не поймёшь. Интересно, писателю сильно досталось? Или это у него та самая «редкая болезнь»? Нет, но как странно всё складывалось — сперва Сито, потом этот институт. Хорошо хоть Ситникова на меня не повесили.
Или повесили?
Ох, уж лучше молчать…
— Парни сказали, ты был у них в институте прошлой ночью. Был?
— Ну да, заходил…
— Зачем?
— Повидаться с одним человеком. Он мне записи кое-какие обещал достать.
— Угу. Ну так вот, этот твой визит тоже к делу пришпандорили. Смекай сам. М-да… Так что ты там хотел, чтоб я для тебя сделал?
Я попытался собраться с мыслями. После всего вышесказанного сделать это оказалось нелегко.
— Во-первых, выясни, кто прописан по адресу: Героев Хасана, 2-а, 31. Если сможешь, зайди туда и узнай, есть кто дома или нет. Во-вторых, узнай, на кого записан номер мобильного. — Я продиктовал Танукин номер. — Потом… Ты можешь что-нибудь узнать по делу того парня, Игната Капустина?
— Ну, можно попробовать… А что ты хочешь?
— Мне нужен список вещей. Опись всего, что при нём нашли. Узнай, была ли экспертиза — отпечатки пальцев, опознание, всё такое… Узнай, был ли у парня при себе мобильник. Если не было — пусть пробьют, звонили с него в последние три-четыре дня или нет. И если звонили, то куда. На всякий случай ещё провентилируй у операторов, был ли у него включён опознаватель номера.
— Зачем это тебе? — спросил Олег, наклонившись над столом и записывая всё на листке бумаги.
— Не могу пока сказать… Да, если было что-то конкретное — паспорт, документы, попробуй сдать экспертам — вдруг подделка. Если что-нибудь ещё — ну там, не знаю, кредитка, дисконтная карта, пробей номера — вдруг не его. У супермаркетов большие базы данных.
— Подозреваешь, парняга обокрал кого-то?
— Нет. Подозреваю, что это не он.
Олег перестал писать. Поднял на меня взгляд. Покусал кончик ручки.
— Интересная версия… — задумчиво сказал он. — С чего ты взял?
— Не знаю. — Я покачал головой. — Не могу объяснить. Понимаешь, всё очень странно. Я сейчас… ну, просто не готов ответить.
— Ладно… Это всё?
— Пусть вернут мне мобильник.
Олег перевернул несколько страничек в папке.
— Тут опись вещей, изъятых у тебя при задержании: мобильника нет.
— Блядь! Олег! — взорвался я, потрясая руками. — Ну перестань! Что ты целочку строишь? Я прекрасно всё помню, я ж не пьяный был — в протоколе должно быть указано. Просто эти суки забрали его. Выясни, кто меня задерживал, пригрози им. В конце концов, это подсудное дело, а если сейчас отдать, можно списать на забывчивость. Пусть отдадут. И симку пусть вернут, если не выбросили. Олег, мне до зарезу нужен телефон!
— Ладно, ладно. Не психуй. Попробую тебе помочь.
— Уж постарайся. С меня причитается.
Олег закурил вторую сигарету, встал и подошёл к окну. Я тоже поднялся. В углу стояло старое, обшарпанное трюмо с усталым зеркалом в сетке мелких трещин; я подошёл посмотреться. Вид был ужасающий, я не узнал себя: губа разбита, слива вместо носа, под глазами синячищи, волосы торчат, щетина… Одежда в беспорядке: воротник разорван, на футболке кровь. Живот мне тоже основательно отбили.
— Здорово тебя отделали, — вторично посочувствовал Олег.
— А!.. — отмахнулся я. — Не столько больно, сколько вид поганый.
— Какого черта тебя понесло на концерт?
— А чем тебе не нравится концерт? — Я решил умолчать, чем я там занимался.
— Да бог его знает. Добро б известный кто, а так… Какие-то местные панки. Вот уж не думал, что в твоём возрасте это может интересовать! Впрочем, ты всегда у нас был с придурью — музыку какую-то слушал, книги покупал, на фестивали дурацкие ездил, лохматый ходил… А на этих сопляков такая публика собирается, мама не горюй: готы, сектанты, сатанисты всякие…
— Какие ещё сатанисты?
— А я знаю? — Он пустил ноздрями дым. — Обычные. Ты хоть знаешь, сколько сект у нас зарегистрировано в Перми? Да мы первое место по стране держим! И новые каждый день появляются. «Белые братья», «Церковь Веры», «Южный крест» какой-то, «Синий лотос»… сайентологи, иеговёнки, мормоны эти… исламисты… толкинисты… Мало нам было «Аум Синрикё»! У нас этим целый отдел занимается. И ведь самое поганое — всё время кто-то дебоширит на кладбищах, то и дело кого-нибудь ловим. Чего их так туда влечёт? То какой-то придурок череп себе откопать пожелает, человеческий, чтобы на столе держать, дружкам хвастаться. То сатанисты ритуалы свои идиотские устроят. То какая-то ненормальная ползёт траву ночами с могил собирать — ведьмой, видите ли, она себя вообразила. То скины еврейские надгробия повалят… И попробуй за всеми уследи! Северное кладбище, к примеру, — это ж целый некрополь, никаких нарядов не хватит, чтобы всё охранять. И эти твои… готы — тоже хороши, воду мутят будь здоров, не дают покоя. Ты только на рожи их посмотри. Бабушки в обморок падают, если встретят на улице такое чучело.
Я растерялся. Возразить мне было что, но это тема для многочасовой дискуссии. Во-первых, хиппи, панки, те же готы, ролевики — это не секты, даже не организации, поэтому с юридической точки зрения они беззащитны. В Уголовном кодексе есть статьи об ответственности за разжигание межнациональной и межконфессиональной розни, но ничего не сказано насчёт неформальных молодёжных групп. Получается, их можно дрючить как угодно. На заре перестройки с ними ещё кое-как пытались работать, потом Союз треснул, страна полетела в тартарары, и всем всё стало до фонаря. Нынешние карикатурные политические карлики, вроде «Наших» и «Идущих вместе», не в счёт.
— Ты не прав, — сказал я. — В своё время старухи в обморок падали, если видели на улице женщину без корсета и в брюках. Просто у старшего поколения своё понятие о внешнем виде, о свободе самовыражения, а у молодого — своё. Времена меняются. И потом, большей частью готы — не сатанисты. Просто сатанисты тоже любят готику, вот и всё. Ты же не считаешь Вагнера фашистом из-за того, что Гитлер любил его оперы? Так что зря ты так.
— Может, и зря, а может, и нет, — хмыкнул Олег. — Попробуй разбери, где неформалы, где сектанты! Сейчас любой идиот может зарегистрировать свою конфессию. И попробуй их прижми, пока они чего-нибудь не натворят. И церковь с ума сходит. Недавно пытались пропихнуть закон, запрещающий поклоняться «тёмным силам, сатане и отрицательным сказочным персонажам», — это я цитирую. Прикинь, да? Что ж нам, толкинистов на улице хватать и спрашивать: «Ты за светлого или за тёмного?» Бред собачий… У нас база данных огромная, все сатанисты на учёте… ну, думаем, что все… А эти ребята только создают лишний шум. Беда в том, что среди них легко затеряться настоящим маньякам. Гадюка маскируется под полоза. Где умный человек прячет лист? В лесу.
— Олег, Олег, послушай, я что-то не врубаюсь. Везде есть уроды, но это ж не значит, что всех надо грести под одну гребёнку!
— Ты же гребёшь всех ментов под одну!
— Не передёргивай — здесь другое. Сегодняшнее МВД — это система организованного подавления, организованной жестокости. Машина для защиты власти.
— Порядка, — поправил меня Олег.
— Власти, Олег, власти! Ваша цель — не меня защищать, а план выполнять! Прикажут вам раскрыть до двадцать пятого числа дело — вы схватите кого попало и на него всё повесите, чтоб галочку поставить! Это народ ещё понимает, сами такие же. А неформалы — другие, не такие, как все. Их потому боятся. Если люди чего-то не понимают, они всегда начинают бояться. А боязнь провоцирует жестокость. Если человек любит гулять ночами, это уже вызывает у обывателя подозрение, потому что по ночам у обывателей принято спать. Люди считают их уродами, извращенцами, девчонку готичную на улице оскорбить почитают своим долгом. Обвиняют их чёрт знает в чём — в садизме, гомосексуализме, сатанизме, вандализме… А сами, между прочим, считают нормальным явлением бытовое пьянство. Кнутом готовы людей в церковь загонять. Я на собственной шкуре изведал, как легко обыватель лепит налево и направо ярлык: «Шизик». В России, да, не любят новизну. В России всё должно быть «по правде». Только фишка в том, что эта «правда» у каждого своя. Блин, это какая-то взаимная зараза: менты ненавидят нефоров, нефоры — ментов, обыватель — и ментов, и нефоров, а гопота — и тех, и тех, и этих…